Книга О любви еще раз - читать онлайн бесплатно, автор Олег Попенков. Cтраница 4
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
О любви еще раз
О любви еще раз
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

О любви еще раз

– Этого я точно не знаю, дочка. Только не тот наш капитан человек, чтобы за здорово живёшь от семьи-то отказываться! Должно, ездил потом в Ленинград-то да узнавал. Не зря же он после войны не захотел там жить и в милицию пошёл – изменил, значит, всю свою жизнь в корне! Должно, невыносимо было бобылём в городе-то своём находиться. Такое, известное дело, просто так, с бухты-барахты не бывает!

Всю ночь Эвелина проплакала, не сомкнув глаз. Жалко ей было капитана, погибшую его семью, мужа Славку и ни в чём не повинного мальчишку – Петьку, сидящего теперь по глупости своей за колючей проволокой.


***


Копейкина вернулась на почту затемно, открыла ключом входную дверь и включила свет. Лампочка на перекрученном белом шнуре осветила помещение тусклым желтоватым светом.

Сориентировавшись, Эля вновь щёлкнула выключателем, и свет погас. Затем, постояв немного и попривыкнув к темноте, не останавливаясь прошла в свою коморку. Там покопалась немного и зажгла стоящую на столе керосиновую лампу.

Зыбкий свет от лампы выхватил из тихого полумрака отрывной календарь, на котором красовалось обведённое кружком число – 26 сентября. Это был именно тот день, когда должно было состояться их свидание с Петром. Ради него, свидания этого, она и осталась тут, уволившись с работы, бросив всё: подруг, привычную жизнь, отдельную квартиру со всеми удобствами.

Эля обессиленно опустилась на кровать.

«Что я тут делаю в этой Богом забытой глуши? Что принесло меня сюда? Зачем я здесь вообще?!»

Ей хотелось плакать. Нет, не плакать, а просто, по-бабьи, завыть, разреветься всерьёз, на полную! Но она пересилила себя и удержалась.

Весь длинный-предлинный прошедший день медленно, словно лента немого кино, потянулся перед её глазами. День, который должен был принести ей объяснения с Петром. Она очень надеялась, почти была уверена в том, что парень выслушает её и поймёт. А он…

Сейчас ей казались бесконечно глупой её суета, приготовления и сборы, а главное, думы – что сказать Петру, как объяснить ему, что ни в чём перед ним не виновата? Что вовсе не хотела, чтобы он попал в колонию.

В разгорячённой голове стояла тягостная картина самой колонии: километры колючей проволоки, вышки с вооружёнными охранниками нерусской национальности, сторожевые собаки…

Она вспомнила, как невыносимо долго сидела на жёстком табурете в комнате для свиданий и ждала, ждала, когда приведут парня. У неё затекли стопы, и Эля с облегчением сбросила жёсткие туфли, будто колодки давившие уставшие ноги, и сунула их под стол.

Тянулись минуты и… часы.

Хлопали какие-то двери, визжали металлом петли, звенели засовы. Но никто к ней так и не приходил.

Наконец дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился знакомый ей лейтенант, который участвовал в их первой встрече с начальником колонии.

– Здравствуйте! – поздоровался он с Копейкиной.

– А где же Петя? – Эля поднялась с табурета и глядела на офицера испуганно – а вдруг что произошло?!

– Видите ли, осуждённый Матюшин отказался от свидания. Он не хочет никого видеть, – негромко сказал мужчина.

Эле показалось, что её ударили – так вдруг стало обидно. Она бросила всё, долго гоняясь за парнем, переезжая из колонии в колонию. Наконец нашла его, поселившись в глухом углу. А он не хочет с ней даже поговорить!

Женщина медленно повернулась к двери, готовая уйти.

– Погодите, прошу вас! – жестом руки остановил её лейтенант. – Я являюсь офицером-воспитателем в его отряде, – пояснил он. – Вы должны понять состояние молодого парня, который совсем недавно был свободным человеком, а теперь оказался взаперти. Ведь у нас здесь условия не сахар!

– Я не хотела, чтобы он оказался здесь! – повысив голос, парировала Копейкина, неожиданно вспомнив, что именно это и хотела объяснить Петру. – В чём моя вина? – В её глазах стояли слёзы обиды.

– Ну, конечно, вы ни в чём не виноваты! Только ведь и он, насколько я помню ваш рассказ, не чувствует своей вины! Не торопите события, и парень растает, изменит своё отношение к вам, понимаете?

Сейчас, вспоминая свою встречу с лейтенантом, Копейкиной вдруг стало холодно. Холодно от одиночества.

«Ну, почему, почему он не захотел просто поговорить со мной? Ведь я готова была извиниться, хотя и не понимаю за что! Впрочем, какая разница!»

Она забралась в одежде на кровать и, обхватив ноги руками, уткнулась лицом в колени. И закрыла глаза. На улице пели цикады, предвещая тёплую ночь, а женщине было зябко.

– Эй, есть там кто, открывай! – послышался грубый окрик с улицы, выводя её из забытья, и кто-то требовательно постучал в запертую дверь почты.

От неожиданности женщина вздрогнула.

«Кто может прийти в столь поздний час? Или показалось?»

– Открывай, уснула, что ли, или хочешь, чтобы мы дверь сломали?! – с угрозой произнёс тот же мужской голос. И грохот возобновился.

Эля взяла со стола керосиновую лампу и подошла к двери.

– Кто там? – неуверенно спросила она.

– Открывай, чего не ясно?! Мы видели, как ты в дом зашла!

Копейкина отворила засов, и в помещение почты ввалилось двое незнакомых мужчин в штанах и телогрейках, накинутых на голое тело. Шея, а особенно грудь одного из них была полностью покрыта синяками замысловатых татуировок. По центру этого волосатого великолепия теснились многочисленные купола неведомого православного храма1.

– Водка есть? – с порога потребовал агрессивный незнакомец. От него исходил тяжёлый алкогольный чад.

– Это почта, а не магазин, откуда у меня… – пыталась оправдываться побелевшая от страха и неожиданности Эвелина.

– Ты нам эти песни не пой, дрянь городская! Старику выпить нашла, а нам жадуешь, шалава! – наступал тот, что в наколках. – Может, тебе помочь вспомнить, куда заныкала?!

Неожиданно за спинами непрошеных гостей щёлкнул выключатель, и помещение почты осветилось электрическим светом.

Все повернули головы. В проёме двери стоял начальник колонии. Вид его был устрашающим.

– А, гражданин начальник! – пропел разрисованный. Его голова и тело стали мелко раскачиваться из стороны в сторону, как у китайского болванчика. – А мы вот тут на огонёк зашли, – дурковато осклабился он, обнажая в гнилом прокуренном проёме рта немногочисленные воровские фиксы.

– Как зашли, так и ушли! – грозно ответил ему Юрий Петрович, и его рука медленно совершила движение в сторону висевшей на его поясе кобуры с пистолетом.

– Ладно, ладно, ты чего пылишь, капитан! Мы уже уходим! – поторопились дать задний ход ночные гости. Они поспешно ретировались, прошмыгнув мимо офицера в открытую дверь.

Через несколько секунд их бесследно поглотила чёрная пустота ночи.

Глаза Эли и капитана встретились.

Грудь испуганной женщины высоко вздымалась от перенесённого волнения, и капитан отвернулся, чтобы не глядеть на неё, почувствовав неловкость.

– Я был тут рядом и… – словно оправдываясь, вымолвил мужчина. – Ну что ж, я пойду, пожалуй…

– Я прошу вас, не уходите! Не уходи…


***


В цеху по производству металлической сетки для ограды работало человек десять-двенадцать заключённых. Несколько рулонов скатанной, уже готовой продукции стояло у стены.

Здесь же беседовали двое в рабочих робах. Один из них только что опорожнил свою тачку и сейчас держал её в своих руках. Это был Пётр.

– Серый так просто не успокоится! Я его знаю! А вчера я конкретно слышал, как он с Косым из лесопильни твою тему перетирал!

– И что же они обо мне говорили? – поинтересовался Пётр у Червоного. Он решил ни в коем случае не перенимать местный лагерный жаргон и оставался в пределах нормативной русской речи.

Червоным звали рыжего парня из бывшего окружения Серого, он перестал с Серым знаться и стал на путь исправления. Этот решительный перелом случился с ним после победы Петра в схватке с предводителем блатных, Серым.

– Мочить тебя хотят! Потому он к Косому и подался, что сам дрейфит.

– И что же Косой? – поинтересовался Пётр.

– Он ему должен. Серый однова отсидку за него на себя взял.

– Как это?

– Очень просто. Они вместе на дело ходили, задолго ещё до последней ходки. По-моему, кассу какого-то завода взять хотели. Да накрыли их! Косой ходу дал, а Серый всё на себя взял, будто один он был, и на нары. Следователь, ясное дело, не поверил ему – такие дела в одиночку не делаются. Да только свидетелей маловато оказалось. Косого тогда только кассирша одна запомнила, а сторож и ребята заводские никого больше не видели. А Серый знай в свою дуду дует: не знаю, мол, парень какой-то заходил незнакомый, и всё тут. На дело один ходил, и точка! Так что Косой не замазался!

– Понятно…

– Ты вот что, один никуда не ходи. Смотри, чтоб вокруг тебя ребята из нашего отряда были. А то, сам понимаешь…

– Спасибо, Червоный. А как тебя зовут-то на самом деле?

– Меня-то? – удивился парень, давно отвыкший от своего настоящего имени. – Семёном…

– Спасибо, Сеня! Учту.


***


Было тихо. Так тихо, что в тягучей тишине бабьего лета из какого-то неведомого далёка отчётливо доносился гудок ночного локомотива и его недовольное паровое шипение, словно бы он и не поезд вовсе, а дошедший на плите до кипения чайник со свистком.

– Ты спишь? – Эля подняла голову и посмотрела на Юрия.

– Нет, – тихо ответил он, и в его глазах отразился серебряный свет луны.

– А я знаю, о чём ты думаешь, потому что об этом думаю и я, – сообщила она и, опустив голову, отстранилась.

– Вот как! И о чём же мы с тобою вместе думаем?

– О том, что изменили сейчас своим родным людям. Ты – жене, а я – мужу, – Эле хотелось плакать.

Юрий Петрович с силой придвинул её к себе, крепко обнял и поцеловал в висок.

– Ну что ты такое говоришь, дурёха? Их больше нет в этом мире. Они пропали на той страшной войне, ушли от нас навсегда! Мы не в силах что-либо изменить, как бы нам этого ни хотелось! А жить надо! Жить дальше, несмотря ни на что! Понимаешь? Конечно, мы не сможем их забыть, пока живы сами! Всё, что было связано с ними, – свято! Но обманывать тебя не хочу – я действительно думал именно об этом. Или почти об этом.

– Что значит – почти?

– Ты первая женщина, с которой я был близок за все годы, прошедшие с войны. Наверное, ты это и сама почувствовала по тому, как я был неумел?

– Прекрати, пожалуйста! – запротестовала Эля, заслонив ладонью его губы. – Мне было очень хорошо, даже слишком!

– Выходи за меня, если я тебе, конечно, люб, – сделал предложение Юрий.

Эля уткнулась головой в плечо мужчины, который вдруг стал ей таким родным! Ей до смерти, до костей сделалось страшно.

– Ну что же ты молчишь? И… вся дрожишь? – озабоченно поглядел в её глаза капитан.

– У меня взрослый сын, и мне… страшно, – призналась она.

– Чего же ты боишься, тем более если сын взрослый? И война уже окончилась!

– Наверное, ещё раз потерять своё счастье! Второй раз я этого не переживу!

Наступила тишина. Пара лежала, крепко прижавшись друг к другу, и, словно бы заглядывая в будущее, в немом молчании испрашивала для себя у Предвечного простого человеческого счастья. И в этом их совместном невольном делании было что-то необыкновенно торжественное и непобедимое, как сама бесконечная жизнь.

Эля положила голову на плечо своего Юрия и вовсе не замечала, как по её лицу катятся крупные слёзы. В этих слезах было всё: и радость, и страх, и надежда на долгожданное счастье. А он нежно гладил её по голове, думая о чём-то своём.


Глава 5


Ах, как не хотелось вставать!

Первую часть ночи Пётру снилось, что он парит в воздухе над изумительными по красоте озёрами и реками с прозрачной водой. В воде резвятся, весело блестя чешуёй, неведомые рыбки. Он дивится этому многообразию и может погладить любую из них, доверчиво подставляющих бочок в ожидании ласки. Рыбы почему-то совсем его не боятся!

Полёт был длительным, упоительно лёгким и радостным, вода тёплой, а небо безоблачно голубым. Ни дуновения, ни ветерка!

А потом он вдруг очутился в кругу друзей, и они, словно маленькие дети, в одних трусах на солнцепёке бегали и играли в прятки на пустыре за домом. Он словно бы снова вернулся в своё беззаботное босоногое детство.

Те, кому выпало водить в игре, запросто находили то одного, то другого из его друзей, которым никак не удавалось спрятаться – все укромные уголки придворовой местности были давно исследованы.

А его, Петра, никто не мог найти, хотя он и не очень-то хоронился. Можно сказать, даже был у всех на виду! Временами он ещё и подначивал ребят, окликая их по именам. Но его никто не видел. И это было странно!

Парень сидел на кровати и ещё какое-то время пытался сохранить тепло приятных ночных сновидений. Глаза никак не хотели открываться, и он совершал над собою усилия.

А вокруг Петра уже сновали в тёмных робах, собираясь на работу, те, кто окружал его в новой для него, жёстокой, другой реальности.


***


Тяжёлая тачка всё время задевала за стены и двери. Пётр, пожалуй, перегрузил её в этот раз. Он и сам это хорошо понимал. Но не хотелось ехать дважды из-за какой-то пары мотков проволочной ограды!

Но, в общем-то, всё это – мелочи, вполне можно и потерпеть, ведь осталось уже недалеко. Только распахнуть ещё пару дверей.

Ну вот, наконец и склад!

Пётр притормаживает тяжёлую тачку ногой и останавливается, чтобы перевести дыхание и передохнуть. Он намеревается включить свет и закрыть за собой дверь. Поворачивается лицом к стене, и вдруг от неё отделяется тень незнакомца и бросается к нему. Резкая боль парализует тело молодого человека, и мокрое тёплое пятно растекается на животе. А потом неожиданно подкатывает дурнота, и никого вокруг. Свет гаснет…


***


Уставшая от бессонной ночи и перенесённых душевных переживаний Эля работала как на автомате. Посетителей на почте хоть было и мало, но с самого утра приехала машина, и пришлось принимать и приходовать передачи заключённым и почтовую корреспонденцию. Работа была монотонной, и поэтому никто не мог помешать ей вспоминать и думать.

«Кто я теперь? Невеста, будущая жена или любовница? Кто?»

От бесконечных вопросов, которые непрошено лезли в голову, было муторно и неспокойно на душе. Иногда, вспоминая прошедшую ночь, женщине становилось неловко и даже стыдно за себя, словно загулявшую школьницу. И тогда её щёки пылали густым румянцем.

Ближе к обеду за окном послышался шум двигателя подъехавшей машины. Хлопнули дверцы, и почти в то же мгновение на пороге появился капитан.

Сердце Эвелины гулко застучало, готовое вырваться из груди. Но что это? Его лицо, дотоле спокойное и решительное, показалось ей теперь каким-то растерянным.

– Эля, закрывай почту. Поедешь со мной!

– Что случилось?!

– Пётр ранен в живот и сейчас находится в Курской окружной клинической больнице. Его увезли два часа назад. Положение тяжёлое. Поехали!


***


– Операция прошла удачно, – старый доктор с усталым лицом говорил тихим голосом, глядя на капитана и заплаканную женщину. На столе перед ним в чернёном подстаканнике остывал недопитый чай. – Но рана глубокая. Повреждены внутренние органы, и он потерял много крови.

– Как вы оцениваете его состояние, доктор? – поинтересовался Юрий Петрович.

– Стабильно тяжёлое, и говорить о перспективах пока рано, – доктор развёл руками.

– Что это значит? – встрепенулась Эля, взглянув непонимающим взглядом вначале на врача, а потом на капитана, с надеждой ища у них обоих объяснения и защиты.

– Вы кто ему будете? – поинтересовался хирург у женщины.

– Это его мать, – вместо Копейкиной ответил начальник колонии.

– Если он придёт в себя, ему очень нужно, чтобы рядом с ним в этот момент оказался родной человек!

Капитан понимающе кивнул головой.

– Как то есть «если придёт в себя»?! – Эля готова была лишиться чувств. – Что вы такое говорите?!

Капитан взял её руку и крепко сжал в своей ладони.

– Ну-ну, он человек молодой, организм у него крепкий. Так что будем надеяться на лучшее, – подал осторожную надежду старый доктор, – теперь всё решит время!


***


В комнате пахло спиртом и нашатырём. Монотонно пищали медицинские приборы, и равномерно качал кислород аппарат искусственного дыхания.

Эля вторые сутки сидела у кровати Петра, вглядывалась в бледное лицо парня – не откроет ли тот глаза? Она очень боялась пропустить момент его пробуждения и поэтому отказалась прилечь даже на пару часов на узком медицинском топчане, который поставили специально для неё в углу комнаты.

Она почему-то была абсолютно уверена в том, что если Пётр проснётся тогда, когда она будет бодрствовать, то всё пойдёт иначе и всё у него будет совсем хорошо!

«Ведь сказал же доктор: главное, чтобы рядом был близкий человек! Близкий? Но кто я ему, а он мне?!» – на эти вопросы ответов не было, но они приходили снова и снова и мучили Эвелину.

Несколько раз женщина обессиленно роняла голову, забываясь на минуту-другую душным, беспокойным сном. Затем снова подхватывалась от внутреннего толчка готовая к действиям. Но каким? Что делать, если вдруг что-то пойдёт не так?!

«А что значит – не так?» – мысли путались в голове у бедной женщины.

Несколько раз за прошедшие сутки заходил дежурный врач, молча склонялся над Петром, выслушивая, как бьётся его сердце, мерил пульс и давление. Подолгу читал кардиограммы, которые подавала ему медицинская сестра. Внимательно наблюдал за работой аппаратуры. Потом, уже уходя, давал указания медсестре.

Худенькая юная девочка всё исполняла стремительно: меняла бутылочки на стойке капельницы, вводила в вену лежащего без сознания Петра лекарства, деловито и почти бесшумно порхала между палатой реанимации и своим постом в коридоре.

Её перемещения рождали в воздухе лёгкие завихрения, которые почему-то умиротворённо и успокаивающе действовали на Копейкину. И она утомлённо закрывала глаза, вверяя Петра на время заботам ответственной девушки.

Когда Эля в очередной раз очнулась ото сна и открыла глаза, в палате никого не было. Она поглядела на Петра и вздрогнула от неожиданности: тот лежал с открытыми глазами и глядел на неё.

– Петя, Петечка, родной мой, прости меня! – бросилась перед ним на колени Копейкина, едва не задев своим телом стойку капельницы.

– Тётя Эвелина… – еле слышно прошептал раненый.

– Сюда, сюда, скорее! – выскочила за дверь, не помня себя от возбуждения, женщина.

Через секунду тихий коридор ожил и навстречу ей уже бежал, привлечённый её криками, медицинский персонал.


***


Прошло пять дней после инцидента в колонии, по которому шло уголовное разбирательство. Всё это время капитан и его офицеры безвылазно находились с малолетними заключёнными, опрашивая всех и каждого из пяти отрядов колонии в двести с лишним человек.

Довести дело с Петром до конца Юрий Петрович считал своим делом чести, и уже через неполную неделю вся картина произошедшего была им установлена доподлинно. Найдены также заказчик и исполнитель преступления, на которых, без всякого нажима на них, указали сами ребята.

Они же «не под протокол» рассказали капитану о единоборстве с Серым, в котором выстоял, не испугавшись ножа, Пётр.

Сейчас, открывая двери городской больницы, начальник колонии рассуждал о том, что парня по-настоящему уважают его собратья по несчастью, а это дорогого стоит для тех, кто находится за колючей проволокой!

Что, наверное, такое мужество самого заключённого может значить для дела воспитания вчерашних трудных подростков намного больше, чем любая другая воспитательная работа, проводимая в колонии.

Но более всего капитана грела мысль о том, что он скоро увидит Элю, о которой не переставал думать все прошедшие дни, и о том, что у него для неё припасён очень приятный сюрприз!

На базе его колонии, в качестве эксперимента, который начала проводить с малолетними преступниками Москва, будет организована колония-поселение. Он уже получил соответствующее распоряжение. А это значит, что, выздоровев, Пётр сможет свободно перемещаться по всему городку и только ночевать за колючкой!

«Вот Эвелина обрадуется!» – внутренне улыбался Юрий Петрович.

Накинув халат, он стремительно поднялся по пролётам лестницы и уже через мгновение распахивал дверь знакомой палаты реанимации.

За дверью было пусто. Кровать, на которой ещё несколько дней назад лежал раненый Пётр, была убрана…


***


– Владимир Вячеславович, мастер участка Борис Акимович докладывает мне, что вы не соблюдаете правила безопасности, установленные для всех рабочих на стройке, – без предисловий, вместо утреннего приветствия огорошил едва вошедшего в кабинет Копейкина Руднев. – Работаете на высоте без страховки, словно вы не рабочий, а канатоходец!

Он сидел за столом, на котором были развёрнуты схемы возводимых сооружений, в окружении инженеров-наладчиков и начальников участков, головы которых как по команде повернулись в сторону вошедшего молодого человека.

– Работа на высоте не терпит расхлябанности! – недовольно продолжил начальник, буравя молодого бригадира монтажников холодным взглядом серо-стальных глаз.

Парень, хорошо знавший, как и все старожилы на стройке, что если главный инженер обращается к кому-то по имени и отчеству, то есть официально, то это не предвещает ничего хорошего.

– Но вы ведь сами просили поторопиться… – попытался оправдываться Копейкин.

– Поторопиться, да! – Щёки начальника побелели от возмущения. – Но не в ущерб установленным правилам! Не за счёт безрассудного риска! Вы ведь не новичок, прошли службу в Военно-морском флоте, плавали на боевом корабле. А значит, не понаслышке знаете, что такое флотская дисциплина. Так почему же здесь, у нас, грубо допускаете нарушение дисциплины трудовой? Кто вам это позволил?!

Парень молчал, понимая, что говорить что-либо в своё оправдание бесполезно – начальник прав на все сто, и, опустив глаза, покорно изучал чёрные отметины на фанерном полу, оставленные сапогами прорабов на многочисленных утренних планёрках под руководством главного инженера.

– Своё бригадирство передадите Якименко, – после некоторой паузы отдал распоряжение Руднев уже другим, более спокойным тоном, немного успокаиваясь. – Исправите своё поведение, тогда посмотрим! А пока поработаете рядовым монтажником!

– Ну, что там? – с тревогой спросили своего бригадира монтажники, когда тот вышел из кабинета начальника в коридор.

Они, конечно, не могли не слышать, что беседа их бригадира с главным инженером строительства проходила на повышенных тонах. Но о чём конкретно шёл разговор, они никак не могли разобрать. Слишком уж шумно было в коридоре от бесконечного хождения рабочих взад и вперёд и беспрерывно хлопавшей входной двери!

– Да, в общем, ничего особенного, – ответил Копейкин, стараясь держать себя в руках и демонстрируя своим бывшим уже подчинённым полное безразличие к своей отставке, – просто отстранил меня от руководства бригадой, только и всего! Теперь ваш начальник Якименко.

– Вот это да! А ты как же?

– А я уеду отсюда к чёртовой бабушке! – всё же не выдержал молодой человек, и в его голосе послышалась глухая обида.


***


– Успокойтесь, дорогой мой Юрий Петрович! Просто вашему питомцу стало значительно лучше, и мы перевели его с матерью в обычную двухместную палату, – улыбнулся главный врач взъерошенному капитану, влетевшему в его кабинет будто вихрь, и предложил: – Спиртику не хотите ли? Вам нужно успокоиться!

– Да, вообще, было бы неплохо! – признался капитан, вытирая пот со лба и грузно опускаясь в кресло. – Что-то я устал и совсем забегался…

– Да уж! – с хитринкой взглянул на него старый доктор. – Под глазами синяки!

Он давно уж заметил чрезмерно повышенный интерес офицера к судьбе обычного осуждённого и его привлекательной «матери». Но корректно молчал об этом.

Медик деловито достал из стеклянного медицинского шкафа склянку средней величины, более напоминавшую бутылочку с физраствором, только без деления на граммы, и два нестандартных шкалика и, мельком взглянув на капитана, с гордостью сообщил:

– Чистый!

Начальник колонии даже не повёл бровью.

– В смысле как наливать-то? С водой разбавлять или… – не понял доктор.

– Или… – негромко поддержал предложенный лексикон офицер и пояснил: – Мы на фронте спирт по-другому не пили.

– Ну а я, если позволите, всё-таки себе водички плесну! – посерьёзнел пожилой человек, с уважением взглянув на своего давнего знакомого. – Честно говоря, я и не предполагал, что вы фронтовик, Юрий Петрович! – признался главврач.

– Думали, что я всю жизнь как крыса по тылам бегал и зеков стерёг? – горько усмехнулся начальник колонии. – Ну уж нет! Было дело! Протопал в пехоте от стен Ленинграда до Праги, пока второй раз не ранило. Потом с полгода по госпиталям… А когда вышел, отправили сначала на долечивание в тыл и уж потом списали. Война ведь уже заканчивалась.