Дорога в Азраэль

Аллах акбар! Нет Бога, кроме Аллаха. Случилось так, что я, Косру Малик, должен описать эти события, чтобы люди помнили о них. Я стал свидетелем безумия, поразившего человеческий разум. Да, я проехал по Дороге Азраэля – Дороге Смерти – и видел, как люди в кольчугах падали, словно скошенная пшеница… Подробно и правдиво опишу я судьбу Кизилшера, Красного Города, исчезнувшего, подобно летнему облачку в голубых просторах бескрайнего неба.

А началось все так. Я был в лагере Мухаммед Хана, султана Кизилшера, беседовал с искателями жемчуга о достоинствах стихов Омара Хайяма, винодела из Нишапура и горького пьяницы. Вдруг я почувствовал, что кто-то приближается ко мне. Спиной ощутил я полный ненависти взгляд, как человек чувствует направленный на него взор голодного тигра. Я обернулся, и стоило мне увидеть бородатое лицо незнакомца, в сердце моем вспыхнула застарелая ненависть. За спиной у меня стоял Моктра Мирза, с которым у нас давняя вражда. Я недолюбливаю курдов, а эту собаку просто ненавижу. Прибыв в лагерь на рассвете, я не знал, что Мирза находится здесь, но туда, где пирует лев, всегда сбегаются шакалы…

Мы не сказали друг другу ни слова. Моктра Мирза опустил руку на рукоять сабли, а узнав меня, потянул клинок из ножен. Но двигался он слишком медленно. Подобрав ноги, я вскочил, выхватил кривую восточную саблю и, бросившись на врага, нанес удар. Острый клинок перерезал Мирзе горло.

Истекая кровью, он согнулся пополам, а я, перепрыгнув через костер, быстро побежал через лабиринт шатров. Несколько воинов бросились за мной в погоню. Лагерь охраняли часовые, и я наткнулся на одного из них. Он застыл на высоком гнедом коне, изумленно уставившись на меня. Не теряя времени, я подбежал и, схватив всадника за ногу, сбросил с седла.

Гнедой заржал, когда я вскочил в седло, но я дал шпоры и помчался прочь, низко пригнувшись к шее коня, опасаясь ливня стрел. Я отпустил поводья, и через мгновение дозорные и огни лагеря остались у меня за спиной.

Жеребец, летя словно ветер, уносил меня все дальше в пустыню, и сердце мое переполнялось радостью. Кровь врага еще не высохла на лезвии моей сабли, добрый конь подо мной, над головой сверкают звезды, а ночной ветер бьет в лицо! Чего еще надо турку?

Гнедой оказался резвее, чем конь, оставленный в лагере, а седло из персидской кожи с богатой отделкой было удобным.

Какое-то время я, отпустив поводья, не сдерживал коня, но потом, не слыша шума погони, замедлил шаг гнедого, помня, что тот, кто едет по пустыне на усталой лошади, играет в кости со Смертью. Я видел огни лагеря далеко позади и невольно задумался, почему в погоню за мной не бросилась сотня курдов? Правда, все произошло так стремительно и я так быстро удрал, что мстители, наверное, пребывали в растерянности. Как я узнал позже, они все-таки бросились в погоню, но потеряли след.

Долго скакал я на запад, пока не увидел старую караванную дорогу, которая когда-то вела из Эдессы в Кизилшер и Шираз. Уже тогда она была заброшена из-за грабителей – франков. Я решил, что стоит податься к халифам и предложить им свою саблю, поэтому я и отправился через пустыню, бесплодную землю, где плоские песчаные равнины сменялись рваными нитями оврагов и низкими холмами, вновь переходящими в равнины. Бриз с Персидского залива навевал прохладу, и под барабанную дробь копыт я вспоминал дни моего раннего детства, когда я пас по ночам наших низкорослых косматых лошадок в горных долинах далеко к востоку за Оксусом.

Через несколько часов я услышал невдалеке голоса людей и конское ржанье. В тусклом свете звезд мне удалось разглядеть цепочку всадников и какую-то покосившую повозку, в каких персы обычно возят свои богатства и гаремы. Я подумал, что это караван, направляющийся в лагерь Мухаммеда или в Кизилшер, но мне не хотелось попадаться им на глаза. Ведь это мог оказаться и не караван, а отряд разыскивающих меня курдов.

Поэтому я отъехал в сторону и, спрятавшись за огромным валуном, стал наблюдать за путешественниками. Они приблизились к моему убежищу, и я увидел, что это хорошо вооруженные турки-сельджуки. Их предводитель показался мне смутно знакомым, и я вспомнил, что видел этого человека раньше. Я решил, что в повозке, наверное, едет какая-нибудь принцесса, и удивился, что у нее так мало охраны. Воинов было не более тридцати, достаточно, чтобы отразить атаку всадников-кочевников, но, безусловно, маловато, чтобы отбиться от франков, если те пожелают напасть на путников – мусульман. Это озадачило меня: люди, лошади и повозка, похоже, проделали долгий путь, может быть, от самого халифата.

Когда повозка поравнялась со мной, одно из колес, громыхая по неровной земле, попало в глубокую выбоину и застряло. Мулы, как и полагается, один раз рванули и остановились, а предводитель отряда, показавшийся мне знакомым, начал отчаянно ругаться. При свете факела я его узнал – это был Абдулла-бей, персидский дворянин, пользующийся особым благоволением Мухаммед Хана – высокий, худой, угрюмый человек, скорее араб, нежели перс.

Вдруг кожаные шторы повозки раздвинулись, и оттуда выглянула юная дева. Но Абдулла-бей гневно толкнул ее и задернул шторы. Потом он что-то крикнул своим людям. Дюжина турок спешилась и стала толкать повозку. Ворча и ругаясь, они вытолкнули колесо из выбоины и снова отправились в путь. Вскоре караван растаял среди ночных теней.

Я продолжил путешествие в глубоком раздумье. Девушка, путешествующая в повозке, – несомненно, одна из первых красавиц племени франков. С чего бы это? Сельджуки на дороге Эдессы, возглавляемые персидским дворянином, охраняют девушку из Назарета? Я решил, что турки захватили ее в плен во время набега на Эдессу или Иерусалимское Королевство и теперь везут в Кизилшер или Шираз, чтобы продать какому-нибудь эмиру, и поэтому скрывают пленницу от посторонних взглядов.

Мой конь успел отдохнуть, и я, собираясь совершить длинный переход, всю ночь ехал медленно, но не останавливаясь. А с первым бледным проблеском зари я встретил всадника, быстро скачущего с запада.

Его длинноногий чалый шатался от усталости. Всадник был с головы до ног закован в броню, на голове – тяжелый шлем без забрала. Я пришпорил коня, перейдя на галоп, потому что это был франк – и ехал он в одиночестве на усталой лошади.

Увидев, что я приближаюсь, франк бросил на песок свое копье и выхватил меч, понимая, что его конь слишком устал, чтобы устроить поединок на копьях. Бросившись на него, как ястреб на добычу, я опустил саблю, но, поскольку уже почти поравнялся с франком, вынужден был поднять коня на дыбы.

– Наконец-то, клянусь бородой Пророка, – воскликнул я. – Вот мы и встретились, сэр Эрик де Коган.

Франк удивленно уставился на меня. Он был не старше меня, широкоплечий, длинноногий и светловолосый. Лицо его казалось усталым и изможденным, словно он не спал уже несколько суток, но это было лицо воина. Мне лично недостает дюйма до шести футов, чтобы франки считали меня высоким, но сэр Эрик был выше меня на полголовы.

– Ты знаешь меня, – промолвил он. – Но я тебя не помню.

– Ха! – усмехнулся я. – Для нас, сарацинов, все вы, франки, на одно лицо! Но, клянусь Аллахом, я тебя узнал! Сэр Эрик, помнишь ли ты взятие Иерусалима и мальчика-мусульманина, которого спас от своих воинов?

Мне – да не помнить! Я тогда был еще совсем юношей, только что пришедшим из Палестины. В то самое утро пал Иерусалим, я через лагерь франков пробирался к городу. Я не привык к уличным боям. Шум, скрежет мечей и треск падающих ворот сбили меня с толку и едва не свели с ума. Франки прошли через бреши в стенах и кровавым Чистилищем ворвались на улицы Иерусалима. Закованные в железо всадники проехали по развалинам ворот, а копыта лошадей разбили деревянные створки в щепу. Крестоносцы убивали, как кровожадные тигры. Улицы залила кровь правоверных.

В слепом водовороте хаоса разрушения я понял, что напрасно влез в толпу великанов, выкованных, казалось, сплошь из железа. Скользя по кровавому месиву, я слепо брел в облаке пыли и дыма, но тут всадники сбили меня и стали топтать. Когда я, шатаясь, поднялся, истекая кровью, ошеломленный, из самой гущи сражения выехал огромный воин. Он словно легкой тростинкой играл железной булавой. Я никогда не сражался с франками и даже не знал, насколько сильны их удары. Юный гордый и неопытный, я твердо решил не сдаваться и одолеть франка, но булава раскрошила мой меч на кусочки, раздробила мне плечо, и я, полумертвый, упал в пыль.

Великан спешился и встал надо мной, расставив ноги, и замахнулся булавой, чтобы добить меня. Я был очень юн, и в мгновение перед смертью увидел душистую горную траву, пустынное голубое небо и шатры моего народа на берегах голубого Оксуса. Да – в юности жизнь кажется особенно прекрасной.

Потом из клубов пыли и дыма появился другой франк – золотоволосый юноша моего возраста, только выше ростом. Его меч испачкан кровью по самую рукоять, но взгляд казался затравленным. Он что-то крикнул огромному франку, и я, не зная их языка, смутно понял, что юноша просит оставить мне жизнь и что его уже тошнит от убийств. Но великан, брызгая пеной, взревел, как зверь, снова занеся надо мной булаву, и тут юноша бросился на него и пронзил горло рыцаря длинны прямым мечом. Великан свалился в пыль и отдал душу своему Богу.

Юноша опустился на колени и попытался остановить кровь, хлещущую из моей раны, говоря со мной на ломаном арабском. Но я, не слушая, пробормотал:

– Не здесь должен умирать шагатаи. Посади меня на коня и отпусти. Эти стены заслоняют солнце, и пыль улиц душит меня. Дай мне умереть, чувствуя, как солнце светит в глаза и в лицо дует ветер!

Мы находились недалеко от городской стены. Все ворота города были разбиты. Юноша поймал коня, оставшегося без седока, помог мне сесть в седло, и я, оставив поводья лежать на шее скакуна, вылетел из города, подобно стреле, выпущенной из лука. Я ехал, как во сне, вцепившись в седло. Зная только, что стены, пыль и кровь больше не душат меня и что, в конце концов, мне дано умереть в пустыне, где и должен умирать шагатаи. В тот день я скакал, пока не лишился чувств.

Теперь, когда я пристально смотрел в серые глаза франка, прошлое вернулось ко мне, и сердце наполнилось радостью.

– Что?! – удивился он. – Неужели тебя я посадил на коня, позволив тебе умереть в пустыне?

– Да, я тот самый – Косру Малик, – ответил я. – Я не умер. Нас, турок, убить труднее, чем кошек. Добрый конь привез меня в лагерь арабов. Они перевязали мои раны и заботились обо мне в течение долгих месяцев, пока я лежал беспомощный. Да, я был почти мертв, когда ты посадил меня на арабского скакуна, а крики и окровавленная земля, руины вечного города слились в единый кошмар. Но я запомнил твое лицо и льва на твоем щите. Когда я снова смог сесть на коня, я стал расспрашивать людей о юноше – франке, на щите которого изображен лев, мне сказали, что ты – сэр Эрик де Коган из части Франкистана, которая зовется Англией. Ты недавно приехал на восток, но уже был посвящен в рыцари. С того кровавого дня прошло десять лет, сэр Эрик. С тех пор я мельком видел твой щит, то блестевший, как звезда, в сердце битвы, то сверкавший на стенах осажденных городов, но лишь сейчас встретился с тобой лицом к лицу. И я счастлив, потому что могу отплатить тебе добром за добро!

Его лицо помрачнело.

– Да, я все это помню. Ты действительно тот самый юноша. Мне тогда было плохо. Я не люблю бессмысленного кровопролития. Крестоносцы посходили с ума, оказавшись в стенах города. Когда я увидел, что тебя, моего ровесника, хладнокровно убивает тот, кого я знал, как скотину и вандала, свинью и осквернителя Креста, в мозгу у меня что-то перевернулось.

– И, спасая сарацина, ты убил своего соплеменника, – сказал я. – Да, мой брат, с тех пор мой меч пролил немало крови франков, но я умею помнить не только врагов, но и друзей. Куда ты направляешься? Ищешь мести? Я поеду с тобой.

– Я иду против твоего народа, Косру Малик, – предупредил он.

– Моего народа? Ба! Разве персы мой народ? Кровь курда еще не высохла на моей сабле. И я не сельджук.

– Да, – согласился он. – Я помню, что ты шагатаи.

– Это так, – сказал я. – Клянусь бородой Пророка, Самарканд, Хива и Бухара значат для меня больше, чем Трабзон, Шираз и Антиох. Ты пролил кровь своего соплеменника, спасая меня, – так что же я, пес, чтобы увиливать от долга чести? Нет, брат, я еду с тобой!

– Тогда поворачивай своего коня и поехали вместе, – сказал он, горя нетерпением. – Я расскажу тебе, что случилось. Это грязная история. Мне стыдно рассказывать, ведь подобное деяние порочит человека, который носит на груди символ Священного Похода. В Эдессе живет некий Уильям де Броз, сенешаль графа Эдессы. К нему из Франции недавно приехала юная племянница Эттер. А теперь, Косру Малик, я поведаю тебе историю несказанного человеческого позора! Девушка исчезла, и ее дядя не пожелал сказать мне, где она находится. В отчаянии пытался я проникнуть в его замок, находящийся на спорной земле за южной границей Эдессы, но был задержан тяжеловооруженным рыцарем недалеко от владений де Броза. Я нанес этому человеку смертельную рану, и, умирая, в страхе перед муками ада, он выложил мне все подробности этого отвратительного заговора. Уильям де Броз замыслил отнять Эдессу у своего господина и принял тайных послов Мухаммед Хана, султана Кизилшера. Перс обещал прийти на помощь бунтовщикам, когда настанет час. Эдесса станет частью Кизилшерского султаната, а де Броз будет править ею, как сатрап. Разумеется, каждый собирался, в конечном счете, обвести другого вокруг пальца, и Мухаммед потребовал у де Броза подтвердить твердость его намерений. И тогда гнусный предатель де Броз в знак верности послал Эттер к султану!

Сэр Эрик впился железной рукой в гриву коня, и глаза его засверкали, как у разъяренного тигра.

– Вот такую историю поведал мне умирающий воин, – продолжал он. – Эттер уже послали с эскортом сельджуков, с которыми де Броз также плетет интриги. Услышав об этом, я помчался, что есть духу. Клянусь Святыми, ты мне не поверишь, если я скажу, как быстро я преодолел многие мили, разделяющие это место и Эдессу! Дни и ночи смешались в тумане утомительной скачки, так что я едва могу вспомнить, когда последний раз ел и кормил коня. Этого коня я отобрал у странствующего араба, загнав до смерти своего собственного. Думаю, теперь Эттер и ее стража где-то неподалеку.

Я рассказал ему о караване, который видел ночью, и он закричал, осуждая меня за медлительность, но я охладил его пыл.

– Погоди, брат, – сказал я. – Твой конь совсем выбился из сил. Кроме того, девушка наверняка уже у Мухаммед Хана.

Сэр Эрик застонал.

– Но как же так? Не могли же они так быстро добраться до Кизилшера!

– Прежде чем попасть в Кизилшер, они попадут в лагерь Мухаммеда, – ответил я. – Султан со своими ястребами уехал из города и разбил лагерь в пустыне. Я был в этом лагере прошлой ночью.

Взгляд сэра Эрика стал беспощадным.

– Тем более следует поспешить. Пока я жив, Эттер не попадет в лапы этого мерзавца…

– Погоди! – повторил я. – Мухаммед Хан не причинит ей вреда. Он будет держать ее в своем лагере или отошлет в Кизилшер. Пока она в безопасности. У Мухаммеда есть занятия поважнее, чем любовь. Ты не задумался, почему его извечные враги находятся в одном с ним лагере?

Сэр Эрик покачал головой.

– Я полагал, он воюет с хорезмцами.

– Нет. С тех пор, как Мухаммед захватил Кизилшер, отделив его от империи, шах не осмеливался напасть на него, ведь он стал суннитом и заявил свои права на халифат. Поэтому вокруг него начали собираться сельджуки и курды. Амбиции у него большие. Он уже видит себя Львом Ислама. И это только начало. Могущество ислама может возродиться, благодаря ему. Но сейчас он охотится на Али ибн Сулеймана, этот разбойник из Аравии с пятью сотнями пустынных ястребов очень далеко зашел за границы султаната. Али – заноза в теле Мухаммеда, но араб попал в ловушку. Халиф объявил его вне закона – если Али отправится на запад, воины Мухаммеда разрубят его на куски. Одинокий всадник, как ты, может прорваться; но не пятьсот человек. Али, должно быть, решил идти на юг в Аравию, а Мухаммед с тысячью сабель стоит у него на пути. Пока арабы грабили и жгли на границах, персы врезались в их тылы, сделав несколько быстрых переходов. А теперь, брат, осмелюсь дать тебе совет. Твой конь сделал все что мог, и если мы сейчас ворвемся в лагерь Мухаммеда, нас прирежут. Это не поможет ни нам, ни девушке. Но вон там, менее чем в одном лье отсюда, есть деревня, где мы можем поесть и дать отдохнуть нашим коням. Когда твой скакун наберется сил, мы подъедем к персидскому лагерю и украдем девушку прямо из-под носа Мухаммеда.

Сэр Эрик оценил мудрость моих слов, хотя его нестерпимо мучила мысль об отсрочке. Как и всякий франк, он мог вынести любую трудность, кроме ожидания, и мог научиться всему, кроме терпения.

И все же мы отправились к деревушке, скоплению жалких, убогих лачуг. Ее жители пережили столько всевозможных завоевателей, что уже не ведали, кто друг, а кто враг. Увидев необычное зрелище – франка и сарацина, скачущих вместе, – они сразу же предположили, что две нации завоевателей объединили усилия, собираясь ограбить их. Такова уж природа человека: люди не удивляются, увидев волка и дикую кошку, объединившихся, чтобы разрушить норку кролика.

Поняв, что мы не собираемся резать им глотки, жители деревни успокоились и сразу же принесли нам поесть – ну и жалкое же это было зрелище – и позаботились о наших лошадях. За едой мы беседовали. Я много слышал о сэре Эрике де Когане, ведь его имя известно любому в Аутремере, как его называют франки, будь то кафар или правоверный, а имя Косру Малика никогда не было на слуху у людей. Он тоже слышал обо мне, хотя никогда не связывал мое имя с тем юношей, которого спас во время разграбления Иерусалима.

Теперь мы легко понимали друг друга. Франк говорил по-турецки, как настоящий сельджук, а я долго учил речь франков, особенно язык тех, кто называет себя норманнами. Эти предводители франков считались самыми сильными, умелыми, неистовыми и жестокими. К ним принадлежал и сэр Эрик, хотя он многим отличался от большинства крестоносцев. Когда я заговорил об этом, мой спаситель объяснил, что наполовину саксонец. Его народ, как рассказывал он, когда-то правил островом Англией, лежащим к западу от Франкистана, а норманны пришли с земли под названием Франция и завоевали их земли, как сельджуки завоевали арабов почти полстолетия назад. Возникло много смешанных браков, а сам сэр Эрик – сын саксонской принцессы и рыцаря, пришедшего с Вильгельмом-Завоевателем[1], эмиром норманнов.

Еще сэр Эрик рассказал мне, перед тем как уснуть от усталости, о великой битве прошлого, которую норманны называют Сенлаком и Саксонским Гастингсом, в которой эмир Вильгельм победил своих врагов. Я сильно жалел, что мне не довелось побывать там, ведь нет более прекрасного зрелища, чем франки, режущие глотки друг другу.

Когда солнце зашло, сэр Эрик проснулся и стал осыпать себя проклятиями за свою лень. Мы оседлали коней и легким галопом покинули деревню. На мягкой почве еще сохранились следы каравана. Меня не оставляла мысль, что Мухаммед Хан обязательно должен выставить дозорных, следящих, чтобы Али ибн-Сулейман не проскользнул мимо него. И правда, когда стало смеркаться, мы увидели, как в последних лучах солнца сверкают кончики пик и стальные наконечники отрядов, находящихся севернее и западнее нас. Но, соблюдая осторожность, мы проскочили незамеченными. Примерно в полночь мы подъехали к покинутому лагерю персов. Следы говорили о том, что воины отправились на восток.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Вильгельм I Завоеватель (1027 – 1087) – английский король (1066 – 1087 гг.).