Брать живьем! 1919-й
– Тормози, Меченый, или я стреляю! – крикнул я во все горло.
– Получай, сука! – прозвучало в ответ.
Над плечом бандита показалось черное дуло револьвера и в то же мгновение изрыгнуло короткий язык пламени. Пуля свистнула в сантиметре от моего правого уха. Нет, секунда промедления, и мне конец! Я вскинул наган и спустил курок в тот момент, когда переднее левое колесо пролетки наскочило на мелкий камень. Пуля, естественно, попала не туда, куда я хотел.
Кабриолет по инерции проехал еще с полсотни метров и остановился. Я перевел дыхание и тихо подкатил к двухместному экипажу. Спрыгнув на землю и держа наган наготове, медленно обошел его слева. Длинноногий возница, склонившись всем корпусом вперед, держался левой рукой за окровавленное правое плечо и сквозь зубы матерно ругался. Меченый сидел с открытыми глазами, откинув голову на спинку сиденья, касаясь растрепанными волосами откидного верха. Он был мертв, пуля из нагана попала прямо ему в сердце.
Что я чувствовал, когда впервые убил человека? Да, в общем-то, ничего. Бандит хотел прикончить меня, а я – его. Мне повезло больше, в этом вся суть.
Подъехала другая пролетка. Мои товарищи спрыгнули с нее и с горящими глазами бросились ко мне.
– Меченый мертв, – сказал я им, водворяя наган обратно в кобуру. – Убит в перестрелке.
– Туда ему и дорога! – рявкнул Светловский. – Черт с ним!.. А тот, другой?
– Ранен в правое плечо.
– Прекрасно! И кто же это будет?
Рундук подошел к кабриолету, сунул ствол нагана под подбородок молодому сообщнику Меченого и приподнял его голову.
– Юнец какой-то, мелкая сошка!
– Кто такой? – спросил Светловский, глядя в глаза бандиту.
– Пошел ты, легавый, куда подальше! – сплюнул тот, опуская голову, заросшую светлорусыми волосами.
Начальник Угро повернулся к нам, поглаживая пальцами крутой подбородок.
– Послушай, Данила, где стоял кабриолет, когда Меченый выпрыгнул из окна?
– Через дом от Угро.
– И как этот верзила оказался в нужное время в нужном месте?.. А?.. Ничего, разберемся. Он у нас расколется, как миленький.
ГЛАВА 4
Cкворцов повез тело Меченого в морг, а мы со Светловским доставили раненного в Угро и вызвали доктора Журкина. Поколдовав в лекарской над бандитом, он достал из его плеча пулю и перевязал бинтами. Поместив его за решетку и доложив Маркину о результатах погони, мы поднялись к себе на второй этаж. Там нас уже поджидали Карпин со Щербининым и молодая светловолосая гражданка в косынке, короткой сатиновой кофточке, простенькой юбке и черных шнурованных полуботинках. Сидя с поникшей головой на стуле, она тяжело и безутешно вздыхала.
Светловский присел за свой стол и в двух словах рассказал подчиненным о погоне. Поглядев на задержанную, он довольно потер руки.
– Так, так. Похоже, славные розыскники справились-таки с одной из поставленных задач?
– Вы, Григорий Иваныч, были правы, – начал Карпин, прочистив горло. – Идем себе по базару, ни на что особенно не рассчитываем, и вдруг слышим, как вот эта торговка, стоя впритык к молочному ряду, предлагает женщине приобрести по сходной цене хорошенькое платьице. По приметам она, та самая. Мы быстренько к ней. Гражданка, интересуемся, в чем дело? Краденным приторговываем? Она охать, слезу пустила, дескать, за что? Товар приобрела по сходной цене у каких-то заезжих людей! В общем, ахинею несет, невинную овечку из себя строит.
– Ну, и доставили ее cюда вместе со всем товаром. – Щербинин указал глазами на стопку свертков на столе начальника.
Светловский хмыкнул и развернул верхний сверток: в нем лежали женские платья с фижмами и оборками, под ними – дамские шляпки, в обитом бархатом футляре покоился набор серебряных ложек. Он встал из-за стола, подошел к окну и, переступая с пяток на носки, стал обозревать улицу.
– Карпин, Щербинин! – проговорил он чуть позже. – Вы – молодцы! От меня вам сугубая благодарность! Но почивать на лаврах нечего! Возвращайтесь на объект, у вас работы непочатый край.
Молодые «уголовные красноармейцы», так еще именовались сотрудники петродарского Угро в ту тяжелую годину, бодро поднялись на ноги и оставили кабинет. Закурив папиросу и, перемещая ее из одного конца рта в другой, Светловский сел на край стола и взглянул на задержанную торговку.
– Ваше имя, гражданка?
– Любовь Сапрыкина. Товарищ начальник, – тут же заныла она со слезами на глазах. – Невиноватая я. Подвернулась работа, почему ж не поторговать? Полгорода на базар что-то тащит для продажи.
– Торговать, гражданка Сапрыкина, никому не возбраняется. Если только товар не краденный…
– А он что, и впрямь ворованный? – удивилась девица, округлив зеленоватые глаза. – И откуда же его cперли?
– Вы мне здесь дурочку не включайте! – рявкнул Светловский да так, что Сапрыкина подпрыгнула на стуле. – Вы прекрасно знаете, что платья и серебряные ложки из обнесенной квартиры! Говорите, кто подрядил вас торговать? Не пытайтесь увиливать, иначе посадим за решетку с таким хамьем, что белого света не взвидете! Ну!..
Девица рухнула на колени и запричитала:
– Скажу, все скажу, только отпустите за ради Бога!
– Отпущу на все четыре стороны, если будете покладистой… Так чей же товар?
– Как на духу, Васьки Шкета шмотки с ложками. Он, он мне их приволок, черт малолетний! Говорит, сторгуй Любка, хорошую деньгу отхватишь!
– Значит, Васька Шкет… Cколько ему? Фамилия? Где живет?
– Лет четырнадцати, Парфенов его фамилия. Матери давно нет, отец горькую пил, с месяц назад дом спалил и сам в огне сгорел. Шкет с тех пор по хатам скитается.
– Когда у вас с ним очередная встреча?
– Завтра припрется, обещал… Только я вам вот что скажу: cегодня ночью он со своими дружками мануфактурный склад будет брать. Так и сказал: «Мануфактурный грабить будем!»
– С какими дружками?
– Не знаю, не говорил.
– Ага… И какой же из складов?
– Хвалился что, с завтрашнего дня кроме бабских тряпок, я буду френчи с кожанками толкать, то есть продавать… Товарищ начальник, вы меня не обманете? Правда, отпустите?
Cветловский улыбнулся. Взяв из стопки бумаги чистый лист, он положил его на середину стола.
– Я слово свое держу. Садитесь, гражданка, за стол, берите ручку и пишите: «Я Любовь Сапрыкина, взяла у Василия Парфенова по кличке Шкет для последующей продажи партию вещей, в том числе набор серебряных ложек, не зная о том, что вещи краденые…»
Сапрыкина села за стол, взяла ручку, обмакнула ее в чернильнице и стала тщательно выводить озвученные слова. Написав все, что было положено, она с надеждой поглядела на Светловского. Тот был занят тем, что, открыв крышку обитого красным бархатом футляра, пересчитывал серебряные ложки.
– Не хватает двух штук, – сказал он, хмуря брови. – Говорите, кто купил?
– Мещанка бывшая, Неверова, та, что в Земельном комитете на машинке стучит.
– Это хорошо. А посидеть ночку в отдельной камере, гражданка Сапрыкина, вам все же придется…
– Да, как же так?..
– Во-первых, для того, чтобы вы осознали, что сбывать краденый товар наказуемо, во-вторых, во избежание непредвиденной встречи с Васькой Шкетом. Кто знает, а вдруг вы сболтнете ему, чего не следует… Товарищ Скворцов, проведите гражданку в цокольный этаж!
Оставшись наедине с начальником, я сказал:
– Ну, и деваха! Молодая, а уже тертая!
– О, Данила, такие штучки попадаются, мама не горюй!.. Увидишь всяких.
Когда Скворцов вернулся, Светловский вкратце обрисовал нам план захвата грабителя-малолетки:
– Мануфактурный склад с френчами и кожанками находится на базаре в бывшем магазине купца Алисова, в северной части здания. Как только опустятся сумерки, идите к складу и ждите, сколько придется. Мальца-удальца с дружками, возможно, «монастырскими», будете брать вдвоем. Арестовать и привести ко мне на дом. В любой час ночи… Спиридон, пока есть время, давай-ка допросим задержанного бандита! Ничего, что раненый, выдюжит. Глядишь, поделится с нами подробностями о положении дел в шайке, о намечающемся налете на склад и недавних самочинных обысках.
Скворцов затушил самокрутку в мраморной пепельнице и в развалку вышел из кабинета. Вернулся он в одиночестве и с заметно вытянувшейся физиономией:
– Задержанный при последнем издыхании!
Мы втроем рванули в цокольный этаж, но было уже поздно. Высокий бандит лежал на полу, его глаза были широко раскрыты, на бледных щеках горел яркий румянец. Журкин внимательно осмотрел труп, наклонился к лицу, поднял с земляного пола папиросный окурок и понюхал его.
– Все указывает на то, что это отравление цианидом, – заявил он, обращаясь к Светловскому. – Ядом был пропитан мундштук, бумажная гильза папиросы.
– И кто же угостил его этой ядовитой дрянью? – проговорил наш начальник. – Перед тем как засадить бандита в камеру, я изъял у него трубку с кисетом… Эй, дежурный, как тебя… Рукавишников!
Тридцатилетний милиционер со скуластым лицом, крупным носом и мохнатыми рыжеватыми бровями предстал перед ним едва ли не в ту же секунду и выпалил сиплым голосом:
– Тут я, товарищ Светловский!
– Ты скажи нам, мил человек, к задержанному кто-нибудь подходил?
– Бабка его родная. Я ей отвел, как положено, пять минут для разговора. Ребята наши спускались поглазеть на него.
– И ничего не заметил? – cпросил Рундук, поправляя бескозырку.
– Ничего такого, товарищ Скворцов. Потом задержанный вдруг как захрипит! Обхватил горло руками и на пол повалился.
– Это была точно бабка его родная?
– Паспорт предъявила. Как есть, Дарья Максимовна Трутнева. Дайте, говорит, с внучком моим, Сашкой Трутневым, словом перемолвится. Старуха шла с базара и увидела, как вы подвозите его сюда.
Cветловский, поглаживая подбородок, медленно проговорил:
– Вывод тут напрашивается такой: какая-то сволочь не захотела, чтобы юный и неопытный бандит попал к нам на допрос!
***
В сумерки мы с Рундуком подошли к мануфактурному складу, проверили замок на двери и расположились поблизости на пустых товарных ящиках в густом кустарнике. Жизнь в городе постепенно затихала. Поодаль от нас прошла группа рабочих, спеша к домашнему уюту, прогромыхала одинокая крестьянская телега, прошелестели шинованные колеса пролетки. Голоса горожан стихали, кое-где раздавался негромкий собачий лай. Луна ярко мерцала в вышине, по временам скрываясь за редкие облачка.
Рундук, свернув самокрутку, вздохнул и задумался. Пуская клубы дыма, он вдруг вспомнил о своей родной деревушке Дубовке, раскинувшей свою единственную улочку в северо-восточном углу Петродарского уезда.
– У нас там березовые рощицы, дубравы, речушка, озерца тихие. Грибов и рыбы всякой видимо-невидимо. Вот справимся с ворьем да бандитами, и вернусь в свою Дубовку. Дом поправлю, оженюсь, заживу крестьянской жизнью.
К складу, мурлыча под нос заунывную мелодию, подошел сторож c винтовкой на плече. Проверив замок и, не бросив в нашу сторону даже взгляда, отправился дальше по своему ночному маршруту.
– Товарищ Скворцов, а вы принимали участие в событиях 1917 года? – спросил я, когда одетая в долгополую шинель фигура скрылась во мгле.
– Я, Данила, служил на парусном учебном корвете «Верный», вошедшим в Неву накануне знаменитого выстрела «Авроры». Вместе с революционными матросами свергал царское правительство, в дни Октября брал Зимний, слушал вот, как тебя сейчас, товарища Ленина!.. Да, были денечки славные, боевые, незабываемые.
– А наш начальник, товарищ Светловский? Он местный или из пришлых?
– Григорий Иваныч родился в городе на Неве. Там прошли его детство и юность. Коммунист, был в подполье, при Керенском его едва не расстреляли. Мы с ним познакомились в Петрограде в начале декабря 1917-го на работе по борьбе с бандитизмом. В конце года партия направила Светловского сначала в Тамбов, а затем сюда, в Петродар. И я за ним увязался, чтоб, тово, быть к родным местам поближе.
– Хотелось бы узнать побольше о других сотрудниках. О товарище Гудилине, например.
Рундук затянулся и выпустил клуб дыма.
– Константин местный, петродарский. До Первой мировой учительствовал в одной из здешних школ. Когда отправился на фронт, талант у него там проявился – стрелял по немцу без промаха. Меткач, понимаешь, каких мало. В Петродарской милиции едва ли не с момента ее образования. Отличался не раз. Скажем, нужно бандюгу без всякого задержания в расход пустить, считай, что у того скоро одной дыркой в голове будет больше. Другого, положим, живьем надо взять, тогда Гудилин точнехонько жалит его пулей в ногу. Теперь вот поджидает самочинщиков у Талдыкиных. Мы по городу слух пустили, что печник, чинивший в их доме печку, ларец обнаружил с драгоценностями. Но что-то пока нет клева на нашу наживку…
– Я так понял, что на нем еще и какая-то банда «затейников», – сказал я. – Что она натворила?
– Убийцы гребенные, бушприт им в рыло! По ночам врываются в дома, вырезают целые семьи и выносят все ценное. В народе их окрестили «затейниками» – на месте преступления листок тетрадный оставляют с восклицательным и вопросительным знаками! Мол, вон мы какие хваты, а вы думайте, кто мы такие, как нас сыскать!.. Было уже три случая, но следствие уперлось в тупик. Подлецы не оставляют ни свидетелей, ни следов!
– «Синих», по словам Светловского, меньше, чем «монастырских»?
– Cамое большое, пять человек, но уж если грабанут, то кассу! И всегда в синих пиджаках. Марку свою показывают, козыряют, мол, мы это и никто другой. Недавно нагрянули на их притон, но он оказался пуст. Ушли, как знали, что будет облава.
– А Карпин?
– Он из крестьян, за революцию душу отдаст, любой контре глотку перегрызет. Однажды его еле оттащили от бывшего офицера, добровольно отказавшегося от прошлого и принявшего Советскую власть. Не выбей Светловский из его рук револьвер, осталась бы семья из пяти человек без мужа, отца и кормильца. Умеет неплохо стрелять, быстро бегает… Щербинин куда спокойней Карпина. Петродарец, сын сапожника, любитель порыбачить с бережка.
– Товарищ Скворцов, а что же случилось с вашим стажером, Болховитиновым?
Матрос кивнул головой и глубоко вздохнул.
– Мы его в шайку «монастырских» решили внедрить. Как раз после того, как заговорили о смерти Гвидона. Ну, думаем, время подходящее, пока в банде разлад, можно и рискнуть. Для вида обвинили Андрея в пособничестве бандитам, провели дома обыск, бросили за решетку. Он с нашей помощью сбежал и в тот же день пристал к «монастырским». Мы уж было решили, что все хорошо, удалась операция по внедрению агента! А на следующий день рыбаки на берегу реки труп обнаружили. На лбу Андрея, сволочи, звезду вырезали и записку сунули за ухо: «Пламенный привет уголовному розыску!»
– А правда, что сегодня здесь заваруха была, чуть власть не пала?
– Правда, еле отскочили…
Рундук умолк, приложив палец к губам. Со стороны углового дома, в котором до революции располагалась чайная купца Степанова, послышались цоконье копыт и погромыхивание повозки. Спустя некоторое время во тьме показалась серая тощая лошадь. Прядая головой и фыркая, она остановилась на противоположной от мануфактурного склада обочине. С подводы спрыгнул тщедушный, не высокого роста возница и крадущейся походкой направился к складу. У двери с тяжелым амбарным замком он огляделся, повернул кудлатую голову налево, затем направо, зачем-то посмотрел вверх, на месяц. Через секунду послышалось мерное – вжик-вжик!
– Пилочку в ход пустил, – шепнул мне Рундук. – Пошли! Пока пилит, не услышит наших шагов.
Юный грабитель вовсю занимался своим делом, когда тяжелая рука матроса легла на его костлявое плечо. Пилка упала на землю, пацан было дернулся, но тут же понял, что от железной хватки ему никуда не деться.
– Пустите, больно!
– Складик надумал обчистить, шельмец? – ухмыльнулся матрос. – А где ж твои дружки?
Малец, облаченный в темный пиджачишко и брюки, поглядел на моряка, узнал его и захныкал:
– Какие дружки? Отпустите меня, дяденька Скворцов! Я больше не буду.
– Знаем, как ты не будешь! А ну пошли!
– Куда?
– К товарищу Светловскому. Известно тебе, кто он такой?
– Начальник уголовки, – захныкал еще пуще пацан. – Я, правда, больше не буду, дяденька Скворцов. Вот крест святой!
– Хватит сопли пускать! – дернул я его за рукав. – Что за повозку бросил на той стороне дороги?
– Я это… крестьянина одного самогоном угостил, он и поснул в подводе.
– Мал пострел, да удал, – улыбнулся Скворцов, дав Шкету легкого леща. – Вишь ты, как подготовился. Ну, сельчанин пусть себе дрыхнет, а мы пройдемся немного по ночному Петродару.
Cветловский жил на улице Усманской, невдалеке от ее пересечения с Базарной. Как и было условлено, мы пару раз негромко стукнули в окно одноэтажного каменного флигеля. Почти в тот же миг занавеска отдернулась, и наш начальник жестом показал нам проследовать к крыльцу.
– Прошу, – сказал он, открывая входную дверь со свечкой в руке. Задвинув засов, провел нас всех троих через сени и прихожую в небольшую кухню и усадил за стол. Воткнув свечку в подсвечник, разогрел чайник на примусе, налил себе и нам чаю.
Я с удовольствием наблюдал, как хозяин ставит на середину стола тарелочки с морковной заваркой и колотым сахаром. Хоть чаю глотнуть! Почти целый день маковой росинки во рту не было!
– Так, так, – проговорил Светловский, поглядывая на задержанного подростка. – Это, значит, и есть наш Васька Шкет. Вот он, оказывается, какой! Ну, ты брат, даешь! Лихо начинаешь! У Кузьминых квартиру обнес, к мануфактурному сунулся. Что потом? Бандитское перо в бок или милицейская пуля в башку?.. Ты вроде бы должен пойти на дело с дружками.
– В одиночку к складу пожаловал, – пояснил матрос.
Шкет cо своим тонким носом и острым подбородком походил на маленького взъерошенного воробья. Он хлебал подкрашенный кипяток, грыз кусочек сахара и исподлобья посматривал на сурового розыскника.
– Я работаю один, ни под кем не хожу!.. Любка сдала меня, да?.. Ей я задвинул, что с дружками склад чистить буду. Cучка драная!.. А вы прикинули, что я с «монастырскими»?
– Не скрою, были такие предположения, – сказал Светловский. – Что же нам с тобой делать?
– Определим его в детскую трудовую колонию, да и дело с концом! – резко cказал Рундук.
– Не хочу в колонию! – заныл пацан, скорчив плаксивую мину. – Там воли нет.
Светловский подвинул к юному грабителю тарелку с сахаром.
– Бери, не стесняйся!
– Не надо в колонию, товарищ Светловский! – продолжал ныть Шкет. – Лучше я вам помогать стану. Все выведаю! Хотите про «синих» или «монастырских» знать больше? Я на «монастырских» жуть, какой злой, отлупили меня недавно, скоты! Все ребра пересчитали!
– За что же?
Подросток отхлебнул чая, шмыгнул носом.
– Не туда, по ихнему, полез… Вырасту, всех перешмаляю! А первого – Белого!
– Что за Белый?
– Ихний главарь. Длинный такой, худой, горбоносый, и глаза, как это… глубоко посаженные. Это он агенту вашему звезду на лбу вырезал.
У Светловского при свете свечи отчетливо заходили желваки на скулах. Он знаком показал нам со Скворцовым подниматься. Проводив нас до двери, проговорил:
– Я тут еще малость побеседую с мальцом. А вы ступайте по домам. Поспите немного. Ну, до завтра!.. Да, Данила, ты не думай, о разговоре тех двух дворянчиков в закусочной я не забыл. Завтра и начнем вплотную заниматься этой темой.
– Хорошо, – произнес я с легкой улыбкой. – Только куда ж мне идти?
– Вот, черт! Совсем не подумали об этом… У меня, конечно, можно расположиться на полу, но какой же это будет сон?
– Да и у меня только на полу можно поспать, – развел руками Рундук.
– Слушай, Данила, а не пойти ли тебе в Угро? В шифоньере найдешь матрасец и подушку с одеялом. Я сам там раза три ночевал, когда с писаниной засиживался допоздна. Ничего, выспаться можно… Спиридон, проводи Данилу, а то вдруг часовые заартачатся.
Мы со Сворцовым оставили дом и пошли вверх по Базарной. На полдороге мимо нас с оружием в руках пробежала группа людей в кожанках.
– Чекисты, – объяснил мне матрос. – Весь день сегодня бандитов отстреливают!
Спустя минуту где-то неподалеку послышались громкие крики, и разразилась пальба.
ГЛАВА 5
После ухода Скворцова из кабинета я постелил на венские стулья матрасик, бросил на него подушку и лег, укрывшись тонким одеялом. Часы на стене, показывавшие половину первого, размеренно тикали, с нижнего этажа доносился едва различимый бубнеж двух дежурных милиционеров. Моя попытка быстро уйти в отключку ни к чему не привела. Голова полнилась мыслями, они кружились в каком-то нескончаемом хороводе и никак не давали уснуть.
Ну, попал! Из сытого XXI века – в голодный 1919-й! Революции еще нет и двух лет, гремит братоубийственная Гражданская, расцветает пышным цветом бандитизм, кругом уголовщина. Одно дело читать архивные документы, лениво писать статьи по теме, совсем другое оказаться в этом сложном, поистине суровом времени. И впереди не легче! НЭП, индустриализация, коллективизация, троцкизм, культ личности Сталина!..
Один день, а сколько событий! Башку сносит! И это, судя по всему, только начало. Что меня ждет? Вернусь назад в будущее, пропаду в горниле грозных событий, которые переживает город, вся страна, или добьюсь чего-то такого, чем можно будет гордиться?.. Не дано тебе этого знать, Данила Нечаев, стажер Петродарского уголовного розыска. Ну, не дано!.. Не ломай голову, постарайся для начала просто заснуть и увидеть какой-нибудь клевый сон…
Я открыл глаза, когда рассвет только-только начинал брезжить. Снилось, что я долго бегу от кого-то по безлюдным городским улицам и все спрашиваю себя: «Когда же это все кончится?.. Должен же быть всему предел!»
За окном светлело, ранние пичуги в ветвях деревьев уже заводили свои пробные трели. Вдали, в пригородной слободе, лениво, словно бы нехотя, тявкали собаки, азартно перекликались петухи, утробно мычали коровы.
Я зевнул, полежал немного. Поняв, что забыться сном больше не удастся, встал, убрал на место спальные принадлежности и расставил стулья. Подошел со свечкой к картотеке, заведенной еще при царизме, и выдвинул ящик с надписью «гоп-стопники». Именно в уличных грабителях я надеялся отыскать карточку Меченого. И точно, она была там: Гаврилов Степан Иванович, прочитал я, кличка Меченый, 31 года (карту составили в 1916 году), уроженец с-ца Алексеевка Петродарского уезда. Проживает: Монастырка, дом пять. Православный, холост, грамотный, нападение на улице с целью грабежа. Приметы: рост – 1 метр 70 сант., телосложение – крупное, волосы – темные, густые, усы – темные, цвет лица – землисто-серый, выражение – суровое, глаза – карие, нос – большой, подбородок – твердый, руки – ддинные, привычка держать их в карманах. Сутуловат, походка – в развалку. Особенности в жестикуляции, мимике и т.п. – лицо неподвижное, каменное… Рубль за сто, сыщик, ознакомившись с содержанием карточки, легко мог вычислить Меченого в толпе! Умели сыскари до революции составлять картотеки!
Другие надписи на ящиках гласили: «взломщики», «карманники-щипачи», «медвежатники», «фармазонщики», «форточники», «скупщики краденного» и так далее.
На столе Светловского лежал ворох бумаг. Я присел, включил настольную лампу и прежде чем углубиться в их изучение, ознакомился с листками, лежавшими на столешнице под стеклом.
«Ноября 2-го дня, 1918 года. Комиссия по устройству великого Октябрьского Революционного Праздника постановила: переименовать улицы и площади г. Петродара:
1/ Cоборную площадь – в Интернациональную,
2/ Троицкую – в Коммунальную,
3/ Вознесенскую – в Красную,
4/ Старо-базарную – в Революционную,
5/ Тюремную – в Площадь Свободы,
6/ Церковную улицу – в Толстова,
7/ Солдатскую – в Красноармейскую.
Кинематограф:
1/ Модерн – в Луч Свободы
2/ Унион – в Красную Звезду
Сообщая об этом постановлении, Исполком Совдепа предложил Отделу Городского Хозяйства в срочном порядке «заменить угловые вывески новыми надписями».
На отдельном листке синими чернилами отмечалось, что в середине августа 1919 года был создан разведывательный батальон, которому поставлена задача держать оборону в районе сел Сошки, Двуречки и Боринское. Под руководством укома партии и Петродарского ревкома формировались партизанские отряды, части самообороны, народное ополчение, а также части Красной Армии для обороны города и Южного фронта.
Хранящийся рядом мандат давал право членам Совдепа «производства обысков в гор. Петродаре и его окрестностях», причем оружие, интендантское имущество, спиртные напитки, золотые и серебряные монеты и вещи подлежали конфискации.
В удостоверении, выданном тов. Светловскому, указывалось, что с разрешения Петродарского Совдепа он мог произвести реквизицию «у братьев Сидоровых автомобилей и мотоциклеток».