Избранные произведения в 2-х томах. Том I. Трилогия о Фрэнке Брауне
– Добрый вечер! Вы – Пеппино Раймонди? Меня к вам направил дон Винченцо. У вас найдутся для меня две комнаты?
Хозяин повел его наверх, показал свободные комнаты рядом с комнатой дочери и предложить выбрать мебель по своему желанно.
Фрэнк Браун выбрал комнаты с видом на озеро, помог хозяину перетащить нужную мебель, разобрал свои вещи, умылся и спустился в ресторан. Там сидели хозяин и пограничный жандарм Дренкер.
В комнате было довольно темно. Вдруг из двери напротив вырвался сноп света, и явилась молодая девушка с двумя большими свечами.
– Это ваша дочь? – спросил Фрэнк хозяина.
– Да, это Тереза, дочка. Славная девка! Подойди сюда, Тереза.
Но девушка отвернулась и вышла так же молча, как и вошла.
– Подай ужин! – крикнул ей вслед отец. – Гости, вероятно, уж проголодались.
Через минуту она снова вошла, накрыла скатертью стол, поставила приборы и подала ужин.
Фрэнк Браун поздоровался с нею, но она едва поклонилась в ответ. Она не села с ними за стол, а устроилась на скамье у окна и достала шитье.
Фрэнк начал внимательно разглядывать её. Это была высокая, стройная девушка, лет двадцати, с черными, как у отца, волосами и с огромными синими глазами: её мать была немка.
Фрэнк попросил у девушки хлеба, она поставила его на стол, но ни слова не ответила на его вопросы, – только недоверчиво взглянула на него и снова села на прежнее место.
Продолжая пить, есть и болтать, Фрэнк не переставал наблюдать за девушкой. Он заметил, как она, время от времени, кидала на него украдкой быстрый, вопросительный взгляд, потом вынимала из кармана письмо, читала его и снова взглядывала на Фрэнка.
«Так вот что, дитя моё: ты получила сегодня письмо и, по-видимому, от дона Винченцо, твоего исповедника? Он предостерегает тебя против меня? Вот почему ты так подозрительна! – подумал Фрэнк Браун. – Старик, старик, как ты ещё глуп! Я никогда бы не коснулся твоей духовной дочери. Но теперь… зачем ты меня раздразнил? Ты так стар уж, священник, и до сих пор не знаешь, что соблазнительно всегда лишь запретное…»
Фрэнк снова посмотрел на девушку. У неё был прямой, красивый нос и не очень высокий лоб; густые черные брови лежали дугой над темно-синими глазами, на которые падала тень от длинных ресниц; при каждом вздохе ноздри её дрожали и раздувались; рот был немного велик, а слегка сжатые губы, словно пышный гранатный цвет, выделялись на белом, как воск, лице.
Её мелкие черты выражали смирение и кротость, но за ними, чувствовалось, дремлют какие-то силы.
Быть может, из этой девушки могла бы выйти великая артистка… Быть может, крупная кокотка…
Её грудь высоко поднималась и опускалась в чересчур тесном корсете. Жадным взглядом он раздевал её, срывал с неё косынку и тяжелый серебряный кушак… Она поймала его взгляд и густо покраснела. Стыд опустил её веки, но ненависть заставила поднять их. Дрожащими руками она положила обратно в карман письмо, отвернулась и быстро, твердыми шагами, вышла из комнаты, захлопнув дверь.
Фрэнк Браун посмотрел ей вслед. Его дикий, жадный порыв постепенно проходил, складка губ стала мягче, и глаза приняли спокойное, мечтательное выражение.
– Бедное, прекрасное дитя!.. – прошептал он. Потом, проведя рукой по волосам, он резко тряхнул головой, словно желая прогнать свои мысли, и воскликнул:
– Я хочу петь! А ты, хозяин, принеси нам лучшего вина!
Он побежал к себе, снял со стены гитару и вернулся на прежнее место.
– За ваше здоровье, г. Дренкер! – Он чокнулся с жандармом, потом с хозяином. – Хотите держать пари, что я вас перепью?
– Браво! – рассмеялся жандарм. – Только лучше не спорьте. Вы не знаете, на что способен Алоис Дренкер.
– Но я всё-таки хочу держать пари! Хотите – ваша каска за мою гитару.
– Идёт!
Жандарм встал, отстегнул портупею и поставил в угол тяжелую саблю.
– Я готов.
Фрэнк настроил гитару.
– Что вам спеть?
– Мне все равно. Что знаете.
Фрэнк Браун запел.
Он пел задорные студенческие песни, и двусмысленные шансонетки, и солдатские песни, полные грубых сальностей, которым с воодушевлением подтягивал жандарм. Фрэнк был неистощим. Он пел то романсы неаполитанских уличных певцов, то андалусские мелодии, то матросские песни, то куплеты монмартрских кафе. Жандарм хохотал, хлопал по столу кулаками и пил стакан за стаканом. Фрэнк Браун не отставал от него. Он пил и пел…
Хозяин уже ушел к себе, не простившись. Слышно было, как он повалился на постель, словно подкошенный. А они ещё пили…
Наконец рука жандарма тяжело упала, ударив стаканом о край стола; его могучая голова грузно опустилась на грудь, и он захрапел.
Фрэнк рассмеялся. Встал, взял гитару и подошел к окну.
Долго сидел он здесь на скамейке. Почти бессознательно коснулся он струн и взял несколько тихих аккордов.
Полились грустные бретонские песни, рожденные одиночеством, морем и вечной тоской. И в этот миг внезапно, почти инстинктивно, постиг он, что долгие годы искал ощупью, полный сомнений. В ярком свете увидел он заключительное звено длинной цепи размышлений, и им овладела твердая уверенность в себе.
Фрэнк Браун встал. Безумный огонь сверкал в его глазах. Он подошел в столу, налил полный стакан вина и выпил.
– Черт побери! Нет никакой возможности опьянеть от вина. – Он вынул бумажник, достал из него маленькую бумажку, бережно развернул и высыпал из неё мелкий порошок в стакан с вином. Он пил, смакуя…
Медленно, с трудом волоча ноги, он вышел на улицу. Вдруг горячая волна пробежала по телу, ударила в руки и ноги… Глубоко вздохнув, он вытянул руки, поднял голову и увидел наверху, в третьем окне, слабый свет…
* * *
Фрэнк Браун быстро взбежал по лестнице, словно гонимый самой судьбой. Он вошёл в свою комнату, быстро разделся, накинул халат и вышел…
Перед дверью Терезы Фрэнк нерешительно остановился, словно боясь чего-то. Он прислушался – ни звука. Быстро откинув защёлку, он вошёл в её комнату. Напротив висел образ Богоматери, украшенный веткой бука и тремя анемонами. Направо от него была чаша со святой водой, налево теплилась лампадка. Слабый свет падал на кровать молодой девушки.
Она ещё не спала. Широко открытыми глазами она смотрела на него, вся побледнев, с дрожащими губами. Она не сказала ни слова, – только умоляюще смотрела на образ. Она молилась.
Он схватил её; она громко вскрикнула, вскочила, ударила его кулаком по лицу и вонзилась ногтями в его тело.
Фрэнк схватил девушку за талию, прижал её к кровати, а правой рукой сдавил голову. Каким-то образом палец его попал в её крепкие зубы; он закричал от невыносимой боли, схватил её за косы, обмотал их вокруг руки, рванул её голову – и только тогда разжались её губы. Тереза не закрыла глаз и не кричала. Рядом с ним она неподвижно лежала и смотрела на него, как на чудовище, от которого некуда скрыться. Она не жаловалась и не плакала.
В этот момент его горячую грудь наполнило чистое чувство полного мира. Он заговорил и голос его звучал тихо и мягко, как звуки далёкой, сладкой музыки. Странно-чарующе отдавались в её ушах его слова. Они освежали, они окутывали её голое, измученное тело. Только теперь она разрыдалась. Он обнял её бережно, ласково, словно ребенка.
Тереза откинулась назад и взглянула на него. Ей казалось, что это – не тот, который только что… Она не узнавала его. И слегка, против собственной воли, она пожала ему руку.
А он продолжал говорить ей сладкие, любовные слова. Она уже не сопротивлялась его поцелуям и крепким объятиям. Она не стыдилась своих ласк… И ту самую руку, которую недавно так больно укусила, она покрыла теперь горячими поцелуями…
Он проснулся под утро и осторожно, чтобы не разбудить спящую, прошел в свою комнату и тотчас уснул.
Глава 3. Три победы
На следующий день Фрэнк Браун встал с радостным чувством. Он одержал три крупные победы:
– Я могу ещё пить, как когда-то, и могу получать откровения… А любить – я тоже могу, как когда-то!
Он быстро оделся и сошел вниз. Терезы там не было; ему прислуживал её отец. Оказалось, Тереза уехала к своему духовнику, но, не застав его в городе, вернулась раньше, чем предполагала.
Фрэнк Браун ел не торопясь, надеясь увидеть Терезу. Однако она не пришла.
Вечером он встретил её в саду, но она убежала, как только он приблизился к ней. И в тот, и на следующий день он хотел заговорить с нею, но она избегала его, почти скрывалась. Один раз он попытался пойти к ней ночью; но дверь оказалась запертой. Временами его почти бессознательно влекло к ней. Но скоро он перестал о ней думать.
Его мысли принадлежали работе. До глубокой ночи он просиживал над книгами, приводил в порядок таблицы и выписки и видел, как труд его растет и принимает осязательные формы.
* * *
Однажды он пошел на собрание к мистеру Питеру.
Огромная комната едва освещалась и вентилировалась одним окном, вделанным в боковую стену. Три стены её были из голого камня и только четвертая была обита досками.
Единственным украшением было большое распятие, висевшее на задней стене.
Все с жаром пели и молились. Затем Американец произнес проповедь, в которой он горячо нападал на дьявола, отца всех грехов. Он призывал к покаянию и закончил речь страстной молитвой.
Затем он спросил, не желает ли кто-нибудь «повидать свою душу».
Вперёд выступил его слуга, Скуро, здоровенный детина с огромной рыжей головой, и начал каяться:
– Я был раньше черен, как дьявол в аду, а теперь, по милости Спасителя, сделался чистым. Прежде я был полон вином, а теперь я наполнился Святым Духом…
Немного разочарованный, Фрэнк Браун ушел с собрания, когда «охотники на дьявола», как они назывались, запели в четвертый раз великопостную молитву.
* * *
Тереза стояла на коленях в исповедальне и, опустив голову на руки, закрыв крепко глаза, говорила без пауз, беззвучным голосом. Не прерывая, терпеливо слушал её старый священник, сидевший в кресле.
Тереза умолкла. Медленно подняв голову, она посмотрела на священника беспомощно и глубоко-вопросительно.
Минуты бежали, а старик ничего ещё не сказал своему духовному чаду и не знал, что он должен сказать: конечно, девушка согрешила; но так ли велик её грех?
Её губы опять зашевелились и тихо, так, что он скорее угадал, чем услышал её, она спросила его:
– Ваше преподобие, правда ли, что… его… прислал рок?
Старик молчал.
Девушка поднялась с колен и подошла к нему совсем близко.
– Что же мне делать? – спросила она.
– Я не знаю, – прошептал священник.
Тереза бросилась к его ногам, зарылась головой в его рясу и разрыдалась. Старик чувствовал, как её слезы промочили насквозь его платье; он хотел помочь её горю, но не мог и только тихонько гладил её по голове.
Вдруг девушка встала и схватила его руку. Она задыхалась.
– Ваше преподобие, скажите, это правда?.. Его послала судьба?
И в её глазах светилось горячее желание и бесконечная надежда услышать: да. Он ясно чувствовал это. Он знал, что все её существо наполнено прекрасным образом чужестранца – пылкого, мечтательного, бросающего вызов небесам.
Но, сделав над собой усилие, он ответил, не глядя:
– Не знаю.
Она разрыдалась. Бесконечное сострадание к ней заговорило в его душе; он поднял её голову и ласково спросил:
– Разве ты так сильно любишь его?
– Да, батюшка, больше жизни.
Он тихо поцеловал её в лоб.
– Тогда иди, дитя моё. Прими свой жребий. Это Божий промысел.
Она посмотрела на него с благодарностью; у неё не было сил сказать хоть слово. Потом, схватив его руки, она покрыла их слезами и поцелуями.
Глава 4. Исцеление
Фрэнк Браун поздно сошел вниз: он работал всю ночь до рассвета. Тереза молча стояла за завтраком подле него и ждала его взгляда. Но он почти не видел её. Он не заметил ни её отсутствия, ни возвращения. В следующие дни она тоже не отходила от него во время еды, но заговорить с ним не решалась; она только прислуживала ему, немая, как рабыня.
Однажды она тихо сказала ему:
– Дон Винченцо просил передать вам привет.
– Благодарю.
Он взглянул на девушку и заметил, что она была хороша.
– Ты видела священника?
– Да, четыре дня тому назад я была в городе.
– Ты исповедовалась?
Она кивнула головой.
Фрэнк Браун болтал с Терезой, но не прикасался больше к ней. Он был ласков и добр с нею, как с хорошеньким ребенком, присутствие которого терпят. Иногда, когда он брал лютню, он звал её к себе: она должна была спокойно сидеть и слушать.
Когда он отправлялся кататься по озеру, то давал ей весла, и она гребла. А он молча сидел против неё и о чем-нибудь думал или мечтал.
Он приучил её бегать рядом с ним во время прогулок, терпеливо, внимательно, как хорошо выдрессированная собака. Фрэнк высказывал ей свои мысли, спрашивал её совета и сам за неё отвечал: так ему легче было уяснять себе самому свои мысли.
Терпеливо, серьезно, целыми часами слушала его Тереза. Она мало понимала из того, что он говорил, но все ей казалось великим и прекрасным, а сознание, что её господин разговаривал с нею, делало её бесконечно счастливой.
Иногда, среди ночи, он приходил в её комнату, будил, садился на кровать и начинал рассказывать. Она, по обыкновению, тихо, серьезно слушала его. Иногда он оставался у неё, смеясь, обнимал и ласкал её, а она закрывала глаза и вся дрожала от счастья.
Однажды, уже вечером, к нему постучались.
В комнату ввалился служивший при гостинице Анджело и доложил, что Мариано Венье очень просит барина пойти навестить его жену, которая больна, при смерти.
– Но я – не врач! – заявил Фрэнк. Однако Анджело не двигался с места. Фрэнку пришлось ещё раз повторить, что он ничего не понимает в медицине; тогда слуга вышел, но тотчас вслед за ним в комнату вошли хозяин и Тереза.
– Венье стоит внизу и не хочет уходить. Пойдите же к его жене, доктор! – сказал Раймонди.
– Но я ничем не могу ей помочь. Я – не врач, – ответил Фрэнк.
Хозяин почесал затылок и плюнул.
– Вам ведь никто не поверит: все думают, что раз вы доктор, вы должны уметь лечить.
Было видно, что он и сам думает так же.
Наконец, Раймонди прибег к последнему доводу.
– Там теперь Американец; он хочет молится о её здравии; вы можете сделать для неё столько же, сколько и он.
Но у Фрэнка не было желания состязаться с Американцем.
Тут подошла к нему Тереза.
– Пойдите к бедняжке, – попросила она, – быть может, вы всё-таки ей чем-нибудь поможете.
Он рассмеялся.
– Право, дитя, я ничего не умею.
Тереза серьезно, большими глазами, посмотрела на него, взяла за руку и проговорила:
– Пожалуйста, пойди к бедняжке. Ты все можешь…
Он вздохнул, пожал плечами, достал опиум, хинин и пирамидон из дорожной аптечки и отправился к больной…
Спальня, в которой лежала Матильда Венье, была полна народу. Воздух в ней был сперт донельзя.
– Откройте окно! – приказал Фрэнк Браун. Но больная поднялась на кровати и громко закричала.
– Нет! Пусть окно будет закрыто! Пьетро Носклер приказал, чтобы его закрыли.
Фрэнк Браун обернулся. Рядом с ним стоял Американец. Он был весь в черном; в длинном сюртуке, застёгнутом до самой шеи, как у миссионеров. Безбородое лицо, маленькие, слегка косые, глубоко сидящие глазки, низкий, выдающийся вперёд череп, отсутствующий подбородок, приплюснутый нос, широко оттопыренные уши с приросшими мочками свидетельствовали о вырождении; шея была изрезана золотушными рубцами; движения торопливы, как у эпилептиков.
«Ему мне было бы легче поставить диагноз, чем больной», – подумал Фрэнк Браун.
– Дайте ваш пульс, – попросил он больную.
Но женщина спрятала руку под одеяло и взглянула на Фрэнка почти с ненавистью.
Тогда вмешался Американец.
– Дай руку, сестра! – сказал он больной, и та послушно протянула её Фрэнку.
Пульс больной свидетельствовал о сильной лихорадке. Её язык и весь рот были сильно обложены. Она хрипела и кашляла.
Не подлежало никакому сомнению, что она была серьезно больна. Но Фрэнк не знал, что нужно делать.
– Как долго она не спала? – спросил он неуверенно.
– Уже три ночи, – ответил Американец.
«Ей не может повредить ни в коем случае, если она как следует выспится, – подумал Фрэнк Браун. – Я дам ей немного опиума».
– Принесите воды! – попросил он, – я дам ей лекарства.
Но больная закричала и замахала руками.
– Он отравит меня!
Она запела священный стих, и присутствующие вторили ей.
Её муж сделал знак Фрэнку Брауну, и они вышли в соседнюю комнату. Венье подал здесь Фрэнку графин воды.
– Пришли сюда мистера Питера, – приказал он.
– Что вам угодно, доктор? – спросил, войдя в комнату, Американец.
– Вот стоит лекарство. Я уйду сейчас, и ты дашь его больной. Ты останешься всю ночь здесь?
– Да, – ответил Пьетро Носклер, – мы будем бодрствовать и молиться.
– Прекрасно, – продолжал Фрэнк Браун. – Один стакан ты дашь ей сейчас же. Она охотнее примет лекарство из твоих рук. Я надеюсь, что оно несколько успокоит её, и она скоро уснет. Если же больная снова проснется, ты дашь ей другой стакан!
Американец молчал, но по его лицу видно было, что он собирался сделать, когда уйдет доктор: взять стакан и вылить все его содержимое.
Фрэнк Браун вспыхнул. Схватив за плечи Американца, он начал его трясти изо всех сил.
– Взгляни на меня! – крикнул он повелительно. – Ты сделаешь то, что я говорю! Я этого хочу – понимаешь?
– Да, я сделаю это, – пробормотал Американец, взял стакан и вышел к больной.
* * *
На следующий день Фрэнк встретил мужа Матильды.
– Ну, как здоровье жены?
Мариан Венье посмотрел недоверчиво.
– Вы не помогли ей. Я не заплачу вам.
– Мне не нужно твоих денег. Я хочу только знать, как здоровье больной.
Венье сразу сделался любезнее:
– Ей лучше. Скоро она будет совсем здорова. Спасибо за то, что вы пришли.
Но тут же добавил:
– А спас её всё-таки Американец.
Вся деревня только и делала, что говорила о чудесном выздоровлении Матильды Венье. Говорили, что уже не было никакой надежды на её спасение, что даже искусство знаменитого немецкого врача было бессильно. И только мистер Питер своими молитвами и бдением в течение трех долгих ночей спас её тело, уже попавшее дьяволу в когти!
Тереза вошла в комнату Фрэнка.
– Ведь это вы спасли Матильду, а не Американец? Правда?
«Она сама спасла себя», – подумал Фрэнк Браун, но ответил Терезе:
– Нет, наверно, Американец: он так усердно молился!
Девушка не знала, шутит он или говорит серьезно. В эту минуту в дверь постучали.
– Войдите! – крикнул Фрэнк Браун.
Тереза открыла дверь и, увидев Американца, вскрикнула и убежала.
Фрэнк Браун поздоровался с ним и предложил ему стул. От сильного смущения мистер Питер потирал свои огромные красные ручища о брюки. Потом, заикаясь, сказал, что пришел поблагодарить доктора за спасение сестры.
Хотя все-де говорят, что он спас больную, но это лишь потому, что никто не видел, как доктор приготовлял лекарство.
– Вы сказали это кому-нибудь? – спросил Фрэнк.
– Пока – нет, но в ближайшее воскресенье я заявлю на собрании, что не я, а немецкий доктор спас нашу сестру.
Фрэнк Браун пристально посмотрел на него.
– Ты этого не сделаешь, – сказал он спокойно.
– Почему же нет? – и Пьетро стал ёрзать на стуле. – Почему не сделаю? Я должен заявить это. Ведь это – правда.
– Ты не скажешь этого. Я сам приду на собрание, и если ты скажешь это, я встану и заявлю, что ты лжёшь. Не я исцелил жену Мариано, а ты!
Пьетро схватился за голову обеими руками.
– Я?.. Но ведь вы дали ей лекарство?
– Нет. Я дал тебе чистой воды, – солгал Фрэнк Браун. – Я не врач и не умею лечить. Больную спасли твои молитвы и ты. Тебе дал Иисус Христос силу благодати своей, а не мне.
Американец встал. Его глаза сверкали.
– Доктор, верно ли это?
Фрэнк Браун взял протянутую руку и с силой потряс её:
– Да, всё это верно!
«Почему же мне не солгать, раз это так нравится тебе?» – подумал он.
Американец перестал сомневаться в себе. Но к его великой вере в себя присоединилась другая: вера в превосходство силы чужестранца. И он смиренно сказал:
– Благодарю вас, доктор.
– Не за что. Всего хорошего, Илия.
– Почему вы назвали меня… Илией? – спросил, заикаясь, Американец.
– Иди сейчас. Я объясню тебе это в другой раз.
Едва Американец ушел, как в комнату вернулась, дрожа и задыхаясь от негодования, Тереза.
– Я не хочу, чтобы он приходил сюда! Что тебе нужно от этого грязного Американца?
Фрэнк пристально посмотрел на неё. Она вздрогнула и тихо, как бы извиняясь, добавила:
– У него дурной глаз.
Фрэнк Браун привлек её к себе, усадил на колени и положил её голову к себе на плечо. Затем быстро начал гладить виски. Она не сопротивлялась, а лежала, спокойно дыша, у него на груди. Он уколол её иголкой в руку; лицо её не выразило признаков боли. Он был доволен.
Усадив её на стул, Фрэнк сел против неё на столе и задумался.
«Как это удивительно! – думал он. – На вид я кажусь колдуном. А между тем я отлично знаю, что сила – не во мне, а в тебе, дитя моё! И если я сделаю что-нибудь с тобою или с этим дураком-Американцем, которого ты терпеть не можешь, то творить будет всё-таки ваша сила, а не моя. Наука говорит, что вы – больные. Но ваша болезнь – большая сила, и я хочу использовать её, как умею».
Он проделал над девушкой несколько опытов: то давал ей приказания, то задавал вопросы, на которые она отвечала в желательном для него смысле. Наконец, ему надоело это занятие, и он разбудил загипнотизированную.
* * *
Фрэнк Браун отправился к Американцу. Его встретила в саду жена последнего – крепкая, маленькая, круглая женщина. Показав на сарай, она благоговейно проговорила:
– Мой муж там; он скоро вернётся.
Она ввела гостя в дом, усадила его и долго болтала, пересыпая каждую фразу словами: «мой муж».
Вдруг она испуганно вскочила.
– Он идёт, – прошептала она, открыла дверь, поставила на стол свечу и незаметно вышла.
Пьетро встретил Фрэнка мрачно и сдержанно. Он стоял с опущенной головой и смотрел на него со злобой и страхом.
«Погоди, мой зверь. Я ещё научу тебя плясать», – подумал Фрэнк Браун и спросил по-английски:
– Как дела?
Мистер Питер вздрогнул, съежился, словно получил удар хлыста, и с кисло-сладкой улыбкой ответил:
– Благодарю. Все в руке Бога. Я молю Его, дабы Он благословил моё начинание.
– Бог не благословит твоего дела, – ответил Фрэнк Браун. – Он требует большего, чем пение и молитвы.
– Чего же Он требует? – спросил подозрительно Пьетро Носклер.
Фрэнк Браун положил руку на плечо Американца. Его голос звучал мягко, спокойно, но чрезвычайно убедительно, когда он заговорил:
– Слушай, Пьетро Носклер! Бог ждёт от тебя чуда.
С ужасом смотрел на него мистер Питер.
– Я должен сотворить чудо? Я?… Но люди ведь не делают чудес!
– Не греши! Прочти «Жития святых», – и ты узнаешь, что люди творят чудеса Ты должен сотворить чудо и можешь это, Пьетро. Ты – пророк Илия! Разве тебе не известно, что души святых могут вселяться и в другие тела по велению Бога?! В тебе сидит душа Илии.
Фрэнк говорил медленно, уверенно, тоном, не допускающим сомнения.
– Недаром же Господь послал тебе столько милостей. Он повел тебя через огромное море, чтобы заставить тебя долгие годы в тяжком труде добывать хлеб твой насущный. Он направил там твои шаги в общину братьев, дабы осветить тебя сиянием Духа Своего. И в Своей безграничной милости дал Он тебе богатый дар и вывел тебя из чужой страны: в долине твоей родины ты должен был вещать Царствие Его и милосердие Спасителя. И здесь, пока ты спал, Он вселил в твое тело душу благочестивого служителя Своего – Илии.
Пьетро шатался, как пьяный, и крепко ухватился за край стола.
– Это верно, – прошептал он; – мне снится каждую ночь кровь агнца. А жена говорит, что я встаю и брожу во сне.
– Не ты встаёшь, а пророк, живущий в тебе, – заметил Фрэнк Браун. – Он встаёт и творит во сне хвалу Господу Богу. Пьетро Носклер, ты – Божий избранник!
Американец едва держался на ногах под пристальным взглядом Брауна. Его руки дрожали, тонкая пена покрывала полуоткрытые губы. Но взгляд его светился гордым блаженством. Он уже не слышал, что ему говорил тот, другой, они созерцали великолепие Царствия Божия. Фрэнк Браун начал его раздраженно трясти.
– Приди в себя, Пьетро, я говорю с тобой. Ты должен слушаться, понимаешь ли, Пьетро?
Да, он должен был слушаться, – он это знал. Он чувствовали что чужеземец прогнал туман, застилавший ему до сих пор глаза, и указал путь, по какому он должен идти. Но именно за это он ненавидел его. Пьетро безгранично верил каждому слову своего собеседника, и в нем все сильней и сильней росло благоговейное уважение к самому себе, и в то же время перед ним сидела эта беззаботная собака и каждым взглядом, каждыми жестом показывала ему свое безграничное неуважение.