Опыт современной философии познания
Понадобился труд сотен гениальных умов, чтобы освободиться от такого примитивного подхода, чтобы полностью перейти на «позитивные» (по определению Конта) экспериментальные исследования в конкретных науках. Лишь они могут дать объективную картину того, что лежит в основе той или иной науки.
Такова философская начинка любой конкретной науки, которая в своем развитии вынуждена подпитываться философскими доводами. В любой стадии исследования мы не можем знать всего об изучаемом предмете, и тогда эти лакуны мы закрываем философскими рассуждениями. Философская подпитка будет необходима на любом этапе научного прогресса; но она – лишь одна из философских ипостасей научной деятельности и проявляется она в каждой отдельной науке по-своему. В математике возникла теория множеств и трансфинитных чисел Георга Кантора (1845 – 1918) и поначалу она не вписывалась в систему прежних математических взглядов. Против нее выступила серьезная оппозиция, которая в конечном счете не сработала, и теория Кантора отвоевала себе место в стандартной модели современной математики. Соответственно изменились и некоторые философские построения, касавшиеся чисто математических проблем.
В биологии появилась теория Дарвина (1809 – 1882), которая полностью изменила весь философский пейзаж данной и примыкающих к ней наук. Но только данной и примыкающих к ней наук, поэтому я называю эту ипостась философии частной философией познания, относящейся к ограниченному кругу научных исследований.
Наряду с такого рода философией существует и общая философия познания. Она касается рамочных конструкций любого познания и выделяет его составные части в цельной и законченной конструкции. Предметом данной книги будут как раз проблемы общей теории познания. Опыт построения общей теории из ее отдельных приложений является повсеместно распространенным, это – обычная процедура научного познания. Существовали, например, различные проявления электричества, – они исследовались и были выведены основные закономерности этого явления вообще (Фарадей, Джеймс Максвелл). Или: в мире имеется несколько тысяч естественных языков и нет единого языка для всех. Но, исследуя характеристики существующих языков и наречий, можно вывести основные закономерности гипотетического единого языка и, выбрав наиболее перспективные из них, попытаться построить искусственный язык, который мог бы служить всем. Такую попытку сделал Лазарь Заменгоф (1859–1917), и появился эсперанто – весьма удачный и компактный язык, легкий для изучения.
В моем научном багаже тоже имеется опыт подобного рода: из частных семиотик (знаков в отдельных науках и в профессиональных занятиях) я вывел теоретические истоки для построения «общей семиотики»[11], что и считаю своим главным научным достижением. Нечто подобное я хочу сделать и для общей философии познания, но с одним существенным дополнением. Я не собираюсь создавать заново философию познания ab initio (с самого начала), как в случае написания общей семиотики, поскольку философия познания в своем исходном варианте уже имеется и хорошо известна. Но она используется исключительно в своем первозданном виде, что я считаю неправильным и устаревшим (именно это обстоятельство является главной причиной непопулярности философии в современном научном сообществе). Поэтому своей задачей я вижу не создание философской теории познания от нуля, но модернизацию старого варианта для новых условий научного поиска, появившихся и существующих уже несколько столетий.
Начала общей теории познания заложили опять-таки древние греки. Они появились в работах Платона, Аристотеля и других философов, многократно обсуждались в научных трудах на протяжении веков и остались незыблемыми в своих основах до нашего времени. Платон впервые провозгласил, что при создании нового знания нельзя опираться только на очевидные, наблюдаемые факты; последние должны подвергаться обобщениям и трактоваться как общее правило. Лишь в этом случае мы сможем предсказать события, которых еще не было. Их не было, но мы уже можем указать на них как на общую схему изучаемых явлений. И тут у Платона сработало общее для древнегреческой философии механистическое мышление, заставившие его сделать эти идеи существующими реально.
И как Демокрит по отношению к атомам, Платон говорил о своих идеях как о прообразах всего существующего и даже указывал, что они собраны в одном месте над небесами, которое называется Гиперуранией. «Платон полагает, что путем диалектики мыслящий дух восходит к “идеям”, вечным первообразам существующего. Мир идей, по учению Платона, существует самостоятельно, отдельно от мира вещей и от человеческих мыслей. Их существование – вечное спокойствие. Мир идей пребывает в особой области пространства, отдельной от чувственного мира, сверхчувственной»[12].
Когда человек умирает, его душа покидает мертвое тело и отправляется путешествовать по небесам. Там она посещает Гиперуранию и знакомится с бессмертными идеями всех вещей. Получив новую бренную оболочку, душа руководит пополнением нашего умственного багажа: вспоминая бессмертную идею, она наделяет ею окружающие предметы и события, с которыми сталкивается человек. Отсюда, мол, и появляются аналогичные предметы и явления, похожие на все остальные, – такие же и выполняющие те же функции. Красиво и логично, но как далеко от действительности! Однако же это учение дало начало всей философии познания, оно продолжает древнюю философскую традицию и существует без особых коррективов с того времени до сих пор. Традиционно считается, что оно породило ту ветвь философии, которая была названа идеализмом.
Нравы в то время были достаточно толерантными, и многие философы, современники Платона или жившие после него, позволяли себе с ним не согласиться. Так, например, Эпикур (342/341 г. до н. э. – 271/270 г. до н. э.) видел познание нового совершенно в ином виде: «Главный и первичный критерий истины Эпикур видел в непосредственно данных нам ощущениях. Здесь Эпикур вполне определенен. Так, в письме к Геродоту (имеется в виду один из его учеников, а не “отец истории”, который был старше Эпикура на полтора столетия. – А. С.) он настаивал на том, что “мы должны во всем держаться ощущений”. Эпикур позволяет себе не согласиться ни с Платоном, ни с Аристотелем в том, что они видели в разуме другой, чем ощущение, главный источник наших знаний о мире. Такого второго источника знаний человека о мире и о самом себе у Эпикура нет. <…> …все критерии знания, кроме ощущений, у Эпикура вторичны. Старое знание предвосхищает не ощущения, не опыт вообще, а лишь новый опыт, позволяя лучше ориентироваться в окружающем нас мире, узнавать сходные и различные между собой предметы… Так, якобы “предвосхищаемым” ощущения знанием является знание, которое уже некогда получено нами из прежних ощущений… “Знать заранее” не означает, как у Платона, что сравнение двух предметов, например, по длине, предполагает наличие сверхопытной идеи равенства. Предвосхищение – оттиск, предварением которого были также ощущения»[13].
Эта позиция Эпикура превратилась впоследствии в материализм, и во всей будущей философии появилась рамочная конструкция, которая включала философию познания в жесткую схему. Существует материальная основа, которая противостоит ее идеальному отображению в нашем уме. Для приверженцев идеализма идея (мысль) является решающей и руководящей; для последователей материалистической доктрины первична материя, которая изначальна и полностью подчиняет себе отражение материи в мозгу. В своем крайнем выражении этот тезис приобретает черты религиозного поклонения: «материя первична, мысль вторична» или «бытие определяет сознание». А иной раз она даже перерастает в брутально идеологический лозунг вроде «кто не с нами, тот против нас».
Спешу заверить читателей, что я никоим образом не возражаю против самой оппозиции материальное vs. идеального. Эта связка действительно существует и она определяет содержание человеческого бытия. Я возражаю лишь против наивного толкования такого рода оппозиции, против рассмотрения ее как враждующих между собой начал, и еще против примитивного для нашего времени понимания материального мира как единой и нераздельной сущности. Ибо со времен древнегреческой цивилизации прошло более двух тысяч лет, и продолжать рассматривать материальный мир как единый и нерасторжимый оказывается для сегодняшней философии познания смертельным приговором. Что я имею в виду, вы поймете из дальнейшего изложения.
Глава 2. Что такое онтологическая реальность. Как она возникла и развивалась
Естественным образом анализ онтологической реальности (то есть нашего материального окружения и нас самих) составляет первый и главный этап настоящего исследования. Ни один живой организм, даже наиболее простой и малоразвитый, не может остаться безучастным к окружающей его действительности. Любопытный эксперимент был поставлен американским биологом Смитом: «В узенькую пробирку с микроскопическим сечением помещалась туфелька (вид одноклеточных). Сечение трубки было так мало, что для того, чтобы выйти из трубки в направлении действия биотического агента (света), туфельке нужно было перевернуться, ударяясь о стенки трубки. В начале эксперимента на этот поворот у туфельки уходило 3–5 минут, однако если такие эксперименты повторялись много раз в течение 10–12 часов, поворот начинал выполняться много быстрее, и под конец для него требовалось всего 1–2 секунды. Таким образом, под влиянием новых условий вырабатывался новый “навык”, который протекал в 180–200 раз быстрее, чем первоначальная реакция»[14].
И это у одноклеточного организма, у которого даже нет нервной системы и который откликается на внешние раздражения всей своей протоплазмой. Создание и усложнение нервной системы способствовало ускорению и кардинальному улучшению всех реакций организма на внешние раздражители. Этот процесс получил у человека наилучшее устройство и завершился способностью к направленному наблюдению и анализу приходящих извне впечатлений. Более того, мы давно уже перешли от пассивного наблюдения и восприятия к созданию специальных для этого условий, то есть к эксперименту. Видимо, живые организмы можно отделить от неживых именно по критерию отклика на раздражители, приходящие извне: у неживой материи он отсутствует; у живых, начиная с растений, – наличествует. Постепенно способность людей к наблюдению и анализу постигаемых фактов перерастает в организованный процесс изучения и познания, справедливо считающийся нашим главным достоянием.
Выше я писал о том, что любой народ, племя, нация стремились объяснить, каким образом появилась и развивалась та вселенная, в которой они очутились и проживают. Вот некоторые мифы по этому поводу, позаимствованные из обобщающей работы С. В. Морозова, который свел их вместе для сравнения и презентации[15].
«В древнем Египте считали, что Земля – это прямоугольная долина, посреди которой протекает Нил. Долину окружают горы. Там течет Небесный Нил, а по нему плавает челн бога Солнца. Плоское железное небо держится на четырех столбах».
«В Древнем Вавилоне (около 1500 г. до н. э.) Земля представлялась в виде выпуклого острова, плавающего в мировом океане. На земную поверхность опускается небо – твердый каменный свод, к которому прикреплены звезды, планеты, по нему двигаются Солнце и Луна. Утром Солнце восходит на небо через одни ворота, а вечером опускается через другие. Небо отделяет нижние воды, то есть океан, окружающий землю, от верхних, дождевых. Самое небо состоит из трех этажей. Там живут боги. Из трех слоев состоит и Земля. На верхнем – люди, в среднем – бог моря и мудрости Эа, в нижнем – царство мертвых. Вследствие битвы между богами тело богини Тиамат разделяется на две части, и из них создаются небо и земля. На небе укреплены Солнце, Луна, планеты, звезды».
«У древних славян белый свет рождается из тьмы. Во тьме изначально был лишь Род – прародитель, Отец богов. Он рождает царство небесное, а под ним – поднебесное. Пуповина разрезается радугой… происходит отделение Океана-моря от небесных вод каменной твердью; в небесах воздвигается три свода, свет отделяется от тьмы, правда – от кривды. Род родил затем Землю, но она ушла в бездну и схоронилась в Океане. Затем рождаются Солнце, месяц, звезды; Зори, Ночи, ветры; дожди, снег, град, гром с молнией. Это все части тела Рода. Далее рождены небеса, вся поднебесная. Род – отец и мать богов, он рожден собой и родится вновь. Он – все боги и вся поднебесная, то, что было, и то, что будет, то, что родилось, и то, что родится. Иначе говоря, Род – это прошлое, настоящее, будущее, которые одновременны».
И еще одно описание: «В Древнем Китае считали, что Земля – это плоский прямоугольник. Над ним на столбах расположено круглое небо. Озлобленный дракон согнул центральный столб, Земля наклонилась на восток, поэтому все реки в Китае текут на восток. А небо наклонилось в противоположную сторону, поэтому все светила движутся с востока на запад. Китайцы считали, что каждый день восходит новое Солнце, поэтому День и Солнце обозначены одним иероглифом. Уже значительно позже, на рубеже нашей эры, возник иной миф. Много лет назад небо и земля были слиты воедино, это нечто (вроде яйца) раскололось через 18000 лет на светлую (небо) и темную (земля) половины. Внутри яйца был Паньгу – человек небольшого роста, одетый в медвежью шкуру. На голове два рога. В одной руке он держал молот, а в другой – долото. С их помощью он 18000 лет в хаосе отделял небо от земли; создал Солнце, Луну, звезды. Паньгу – творец вселенной. Он порожден хаосом и извлечен оттуда силами ян и инь…».
Пожалуй, хватит. Мои цитаты касаются мифологического восприятия мира, свойственного любому народу, находящемуся на начальной стадии познания окружающей действительности. Впоследствии такого рода действительность получила наименование онтологической реальности – от греческих слов ontos (сущее, существующее) + logos (понятие, учение). Как я писал выше, по Огюсту Конту, который считается основоположником современной социологии, мифологическое мышление было всеобщей первой ступенькой при возникновении человеческого знания. Оно, разумеется, относится к донаучной стадии развития духовной сферы нашего бытия. Важно отметить, что неразвитое сознание все же ориентировалось на некоторые важные детали, взятые из реальной жизни, – на природу того места, где обитал тот или иной народ, на видимое Солнце, Луну, звезды, на их передвижения в пространстве и на некоторые замеченные и характерные для них свойства. Реальные предметы и события требовали объяснений от взыскующего человеческого ума, что и происходило у каждого народа, хотя сами объяснения оказывались плодом богатой человеческой фантазии и были механистически перенесены с известного материала на неизвестный.
По мнению того же Огюста Конта человеческое сознание в своем развитии прошло три последовательные стадии. «Исследуя ход развития человеческого ума в различных областях, Конт вывел закон трех стадий его развития, или трех различных теоретических состояний: теологического, метафизического и позитивного. Это значит, что человеческий разум в силу своей природы пользуется сначала теологическим (религиозным) мышлением, где открыто господствуют спонтанно возникающие функции, не имеющие доказательств. Затем метафизическим (философским, абстрактно-теоретическим) мышлением, с привычным преобладанием абстракций или сущностей, принимаемых за реальность. И, наконец, позитивным (научным) методом мышления. Каждое из этих трех состояний образует основу всей социальной организации и пронизывает все стороны общественной жизни. По мнению Конта, от общего состояния человеческого знания зависит и состояние техники, ремесел, промышленности и т. п. Закон трех стадий исторического развития одновременно является и законом развития всего человечества».[16]
Древнегреческая философия в лице ее самых выдающихся представителей представляет собой типичный образчик второй стадии Огюста Конта – метафизической, когда онтологическая реальность была представлена гораздо богаче и разнообразней, чем на стадии мифологической. Она предстает не только более обоснованной, но и предлагаемой для широкого обсуждения с возможными несовпадающими итогами. Здесь уже нет единого обязательного восприятия исследуемых явлений, как на теологической стадии; они, соответственно, подаются как проблемы, а не как материя, не подлежащая обсуждению, с единственным – ортодоксальным и категорическим – выводом.
На этой стадии развития человеческого сознания уже можно было обсуждать идею и высказывать по ее поводу различные взгляды, но аргументация оставалась примитивной, заимствованной из обычного жизненного опыта, а не из имманентных свойств исследуемого материала. Я уже приводил пример подобной аргументации у Демокрита при выделении самой малой и дальше неделимой материальной частицы – атома: делите и делите, пока дальше не сможете это делать физически. Примерно таков и ход рассуждений у Эпикура при рассмотрении теории платоновских идей. Он соглашался с тем, что общие идеи существуют (многие с этим были несогласны), но говорил, что они находятся не в Гиперурании, где-то над небесами, как утверждал Платон. «Все предметы существуют как бы двояко: сами по себе, первично, и вторично – в качестве постоянно истекающих от них тончайших вещественных образов, “идолов”. Эти “идолы” существуют так же объективно, как и сами испускающие их вещи»[17]. Здесь мы опять же наблюдаем механистический подход: все происходит просто по примеру естественных и наблюдаемых процессов.
«Идея общности с другими подобными предметами и явлениями невидимо присутствует в каждом индивидуальном воплощении», – говорил Эпикур. И когда человек видит одиночный экземпляр, эта идея невидимым образом перелетает к нему в мысли. То есть, она существует в материальном воплощении, и в таком виде перебирается в наш мозг. Этакий наивный материализм, бывший характерным для всей древнегреческой философии. То же самое у Платона: реальные общие идеи ждут нашу душу, которая после смерти человека летает на просторе и посещает Гиперуранию, где и знакомится с идеями, общими для целого класса предметов. Это уже идеализм, но с той же примитивной начинкой. Ничего удивительного в этом не было; греки знали еще очень мало и объясняли, опираясь на то, что им было известно, и за чем они наблюдали постоянно. Тем не менее, это был решающий шаг в продвижении от мифологической (религиозной) эпохи, но, конечно же, еще очень далекий от нынешних научных рассуждений, когда не только проблемы высвечиваются по-новому, но и подход к их разрешению построен на данных, получаемых из научного анализа, а не из умозрительных спекуляций.
Удивительно другое: человечество, давно усвоившее научные подходы к любой возникшей проблеме, до сего времени пользуется в философии параметрами обсуждения научных проблем, установленными еще древними греками. По-моему, это только вредит делу. Ведь мы уже давно перешли в своих научных изысканиях на совершенно иные стандарты. Начиная с Роджера Бэкона, Галилео Галилея и многих других, человечество постоянно пытается построить общую продвинутую научную парадигму, пока все еще пользуясь древнегреческими параметрами в анализе любой проблемы; параметрами, которые уже давно опровергнуты достижениями конкретных наук.
Что я имею в виду? Я хочу сказать, что продвижение отдельных наук, которые строят свои парадигмы каждая по-своему, уже не стыкуется с философским подходом, который изначально предназначался для древнегреческого уровня знаний и был вполне достаточен для науки того времени. Но времена изменились, и мы давно должны петь иные песни. Фактически я затрагиваю сейчас основной вопрос, поднимаемый в этой книге. Философия познания, по моему глубокому убеждению, должна отвечать на три главных вопроса: Что именно мы изучаем? Почему мы должны это изучать? и Как мы должны это делать? В зависимости от ответа на первый вопрос строятся и ответы на два следующих. Все эти три вопроса релевантны для построения любой науки.
Эти же вопросы кардинальны и для общей философии познания, которая на базе прогресса отдельных наук обязана выстроить свою генеральную теорию достижений в области получения и накопления знаний вообще – для всего человечества в целом на данном этапе его развития. Я утверждаю, что парадигмы отдельных наук, где больше, где меньше, отражают прорывы в накоплении знаний каждой конкретной научной отрасли. А вот общая ветвь теории познания застряла на том уровне, которую предложили для нее древнегреческие мыслители. По отношению к трем этапам постижения знаний, предложенных Огюстом Контом, это можно расшифровать следующим образом.
В мифологический период все покоилось на фантазии и воображении людей, которые занимались такого рода вопросами. Тут нет и не может быть никакого разрыва между содержанием изучаемого и принятыми для этого методами. На второй стадии добывания знаний передовые мыслители предложили, наряду с принятыми фантазиями (они все были религиозного происхождения), ориентироваться еще и на очевидные жизненные проявления. Ими они, главным образом, и оперировали в своих рассуждениях – вы видите и ощущаете то-то и то-то, а также видите сопровождающие их обычно обстоятельства. Значит, первое зависит от второго и его следует считать причиной возникновения первого и перемен в нем. Какие природные элементы господствуют в мире? Земля, огонь, воздух и вода – возложим же на них функцию быть основой всего и вся.
Нетрудно было и защищать такую позицию – примеров хватало с излишком, а желания и хитроумия тоже было достаточно. Ведь все это было мудрствованием, не более того. Его хватило на несколько тысяч лет и хватило бы еще на такой же срок, если бы в ходе практических манипуляций люди не достигли той стадии аргументации, которая уже не довольствовалась простым теоретизированием. «Почему я должен слепо верить Аристотелю в его описании человеческого организма и расположения в нем души и иных предметов?» – задал себе вопрос Андреас Везалий и начал тайно препарировать трупы животных и людей. После многолетних опытов такого рода он познал истинное строение человеческого тела и выпустил первый анатомический атлас, став родоначальником современной анатомии. «Почему, собственно, я должен принимать на веру мнение Аристотеля, что скорость падения предметов зависит от их веса, и не попробовать ли мне проверить это на опыте?», – подумал Галилей и произвел серию опытов, бросая с высоты разные предметы и замеряя время их падения. Так он заложил подлинную механику движения, подлинную в строго научном смысле этого слова.
Так же поступали ученые во всех иных науках. Они в специально поставленном эксперименте отслеживали проявления заинтересовавших их явлений, строили свои гипотезы, которые опять-таки подлежали обязательной проверке на практике. На этом пути человечество достигло невиданных прежде успехов и постоянно продвигается дальше. А философия топчется на месте, потому что она ограничена рамками, пригодными лишь для начальных шагов науки. Вот что она говорит: «То, что вы исследуете, это материальная реальность. Ваши мысли – необходимая идеалистическая добавка. Их правильное соотношение обеспечит успех вашего дальнейшего прогресса. Действуйте!». Но это не оперативный ответ, а просто призывный лозунг.
Сегодня этого недостаточно еще и потому, что материальная реальность, которая ранее воспринималась как некая нерасторжимая целостность, стала неоднородной. Она состоит не только из онтологии. В ходе научного прогресса ученые создали семиотическую реальность и научились привлекать к делу виртуальную реальность, прежде ничем не ограниченную и подвластную любым человеческими фантазиям и мечтаниям. Но если принять эти две новые реальности в расчет, разве это не изменит всего познавательного ландшафта и не даст нам в руки новые ресурсы для научного планирования и организации всей нашей исследовательской деятельности? Конечно, изменит. О чем я и буду говорить на протяжении всей этой книги, начиная с анализа онтологической реальности в данной главе. Итак, об онтологической реальности.
Согласимся считать онтологической реальностью наше материальное окружение и нас самих. Правда, я считаю и семиотическую (знаковую) реальность материальной, но эти две ипостаси реальности легко отличить друг от друга по их происхождению, на чем я остановлюсь ниже. Мне кажется, что вышеприведенное определение онтологической действительности не должно вызывать возражений. Стало быть, онтологическая реальность проявляется в виде материальных предметов, явлений и событий вокруг и внутри нас. Появляясь на свет божий, каждый из нас сталкивается с онтологической реальностью и пытается приспособиться к ней для улучшения своего благополучия, подобно той инфузории, о которой я писал выше. Для приспособления к окружающему мы вынуждены его изучать и по мере возможности не только самим вести себя в соответствии с установленными в ходе познания свойствами нашего окружения, но и попытаться сделать его наиболее комфортным для своего бытия, то есть переделать его.