Давид против Голиафа
Перемирие между полами возможно только при наличии сверхзадачи, которая определяется в религиозной перспективе. Религия дает возможность мужчине и женщине сойтись на общей площадке, урегулировать непримиримое противостояние полов. Речь идет, конечно, не только о семье и детях. Скорее, сама семья становится возможной лишь после того, как такое перемирие заключено.
То, ради чего мужчина и женщина заключают перемирие, а возможно, даже вступают в союз, – это предъявленное им религией сознание того, что все формы и ценности повседневного существования иллюзорны и конечны, смерть господствует над всем. И только выход за пределы этого конечного может оправдать мучительные тяготы обыденной жизни.
Либеральное общество уникально в том смысле, что впервые за всю историю делает ставку не на примирение полов через высшее начало, а как раз, наоборот, на разжигание межгендерной розни. Конечно, все это делается под аккомпанемент политкорректных причитаний, через внушение с самого нежного возраста отвращения к «сексизму», через прививку толерантности, идущую так далеко, что мальчиков с детского сада приучают писать так же, как девочек.
В итоге любой офис западного мегаполиса похож на банку со скорпионами, где мужчины и женщины находятся в постоянном напряжении взаимного недоверия, подозрительности, интриг, именно на половой основе. Между ними то и дело вспыхивают судебные разбирательства по поводу не так брошенного взгляда, взаимные обвинения в сексуальных домогательствах и тому подобный параноидальный бред, который либерализм внушает своим утратившим всякую естественность последователям.
Вместе с тем, ни на Кавказе, ни в Индии, ни в Ираке этих представителей «офисного планктона» не приняли бы ни за мужчин, ни за женщин: так далеко на самом деле они отошли от образов своих прародителей, Адама и Евы.
Либеральный унисекс не решает через пресловутую толерантность проблему войны между полами, наоборот, он делает перемирие между мужчиной и женщиной практически невозможным.
3.7. Кризис поколения. Кризис рода
Кризис межпоколенческих отношений заключается в утрате непосредственно переживаемой исторической последовательности «отцов» и «детей», в результате чего разные возрасты соприсутствуют в общем броуновском движении на одной временной плоскости.
Молодое поколение должно бросать вызов своим родителям. Без этого вступающие в жизнь юнцы просто не смогут стать настоящими людьми. В конце концов, именно в родителях обобщается образ той неправды, которая интуитивно ощущается еще неиспорченными душами в любой общественной среде.
Для того чтобы бросить вызов отцам, нужно, чтобы поколение старших было оформлено как самостоятельная сила, имеющая собственное лицо. Нужно, чтобы старшие воспринимались своим потомством как хозяева жизни, ответственные за то, что происходит.
Когда Ульрика Майнхоф и Андреас Баадер выступили в предельно жесткой форме против современного им общества Германии 1960-х, их мотивом была борьба против отцов, ответственных за Вторую Мировую, приведшую к поражению и порабощению Германии. Для радикальных левых движений двух послевоенных поколений проблема отцов была едва ли не доминирующей, оттесняющей на задний план классовые и экономические вопросы.
Сегодня такое вряд ли возможно. Отцов нет! Противостояние между поколениями размыто до исчезновения четких границ между «старшими» и их вступающим в жизнь потомством.
Кроме того, у нынешнего подрастающего поколения нет ощущения, что в лице своих отцов они имеют дело с «хозяевами жизни», которые за что-то несут ответственность. Скорее, наоборот, люди старшего возраста воспринимаются как маргиналы с несостоятельными воззрениями, они, если и отвечают за что-то, так только за напрасность прожитых ими жизней.
Неправда, против которой следует выступать, сегодня утратила традиционную ассоциацию с не дающей дышать геронтократией. В советское время диктатура старцев отчетливо противопоставлялась нетерпеливым ожиданиям молодости. Необходим был такой политический институт как комсомол, для того чтобы использовать конфликтную энергию юного поколения.
В наши дни все «молодежное» имеет нестерпимый привкус фальши и «постановки», немыслимых раньше, когда молодость была синонимом подлинности.
В броуновском движении мегаполиса отцы и дети, молодежь, люди среднего возраста и пенсионеры составляют равномерно взболтанную взвесь: все одинаково лишены ориентиров, все находятся в равных экзистенциальных условиях маргинализованных люмпенов. Поколения не только утратили лицо, они не могут даже выработать символические маски, которые были в ходу еще недавно (пресловутые «шестидесятники» и т. д.).
Либеральное общество отобрало у людей еще один ориентир, лишило их возможности как протестовать, так и «делать жизнь с кого», отталкиваясь от исторической преемственности. Еще одним шансом что-то понять меньше! Еще одна дверь на свободу замурована…
4. Политика
Кризис политики заключается в том, что борьба групповых интересов заменяет противоборство между принципиальными типами сознания
Сфера политики есть сфера противоборства между различными типами сознания, имеющими своих представителей, или субъектов политики, в лице «политических клубов». До начала Нового времени главными противоборствующими субъектами, представляющими различные типы сознания, были, с одной стороны, клерикалы, с другой стороны – королевская власть, опирающаяся на традиционную воинскую касту. С началом Нового времени клерикалы и светская знать слились в один традиционалистский клуб, которому начал противостоять либеральный клуб – богема и лица свободных профессий, с определенного момента проявившиеся как самостоятельный общественный фактор. Воинская каста, уйдя из иерархической организации, переродилась в самовоспроизводящееся сообщество радикалов, а с течением времени политическим фактором стал также и мегаполисный люмпен – молчаливое большинство. Либералы практически заполнили всю менделеевскую таблицу современной политики – от марксистов до фашистов. Однако их отчаянные попытки влиять на старые элиты, держать под контролем люмпенов и использовать как инструмент радикалов наталкиваются на тайную дипломатию традиционных верхов, которые с легкостью переигрывают амбиции парламентских партий. Кроме того, в самое последнее время вызовом для либералов стало возвращение религии на авансцену политической борьбы, причем не сверху, а снизу, как это было в Европе во времена анабаптистов. Кризис политики основан на ее двойственной природе: с одной стороны, сценический аспект, сопряженный с публичными фигурами; с другой стороны, кулуары анонимной бюрократии, которые ведут в клубные кабинеты истинных хозяев жизни.
4.1. Кризис авторитета
Кризис авторитета заключается в том, что сама его природа невозможна без апелляции к надчеловеческому, в то время как оно табуировано в организации современного общества.
Традиционный авторитет основан на презумпции прямой связи между клерикальным порядком и Божественным Бытием. Этот авторитет сегодня ушел в тень. На первый план вышло демагогическое восстановление древнеримского лозунга: «Глас народа – глас Божий». «Народу» подсовывают фигуры и институты, якобы легитимизированные его собственным выбором. Однако стоит этому «обожествленному» народу поставить под сомнение то, что он якобы инвестировал легитимность в давящую его систему, как на него обрушиваются дубинки, а то и пули со стороны бюрократов в погонах, силовиков, защищающих «доступ к телу». Сегодняшний «авторитет» режимов покоится на всеобщем страхе, жупеле терроризма, призраке гражданской войны и лишен всякого независимого критического содержания. Авторитет же Церкви поддерживается за счет ее мнимой выведенности за скобки мирских дел.
4.2. Кризис политической цели и политического проекта
Кризис политической цели (за исключением революционного проекта) заключается в том, что вся ее стратегия направлена на ограничение возможностей человека, подавляющего большинства людей, в рамках «общественного договора» (социального пространства).
Типичной характеристикой предвыборных программ и речей политиков является их безусловный отрыв от реальных проблем повседневности и от принципиальных вопросов, связанных с теми модальностями сознания, которые отражены в политических клубах. Иными словами, в политическом дискурсе – и справа, и слева – густой туман лжи скрывает как высокую философию, так и конкретную правду и детали происходящего на улице. Политики, опираясь на СМИ, ведут с обществом как с плохо управляемым ребенком игру: предъявляют ему вымышленные проблемы, высосанные из пальца угрозы, а если нужно, то сопровождают это сценическими постановками на потребу медиа в качестве иллюстраций – преступления, взрывы террористов и т. п. Политическим сегодня является всё – от семейного скандала до спортивных успехов. Таким образом, политика успешно разведена со своим главным содержанием, а политическим проектом становится партийное обещание, понятное только узким специалистам и не интересное вообще никому. Так, партия может обещать в качестве глобальной и величественной цели снижение процентной ставки по ипотечным займам, причем в масштабах, которые важны скорее для статистики, нежели для живых людей.
4.3. Кризис протеста
Кризис протеста в том, что он сводится к недовольству частным и случайным, вместо того чтобы быть оппозицией порядку вещей.
Изначальная двойственность человеческой природы всегда генерировала протест. С одной стороны, человек загружен матричным сознанием цивилизации, внутри которой он становится человеком, с другой – его ноуменальная совесть, апеллирующая к безусловному, протестует против лжи, на которой построена априори любая цивилизация. Тысячелетиями протест носил религиозный характер.
Либералы оседлали могучую энергию духовного несогласия и через доктрину Гегеля-Маркса об отчуждении и дегуманизации предъявили протестным силам квазирелигиозную версию глобального мировоззрения, в которой глобальные цели были подменены, а расстановка акцентов искажена. Со всей неизбежностью это повело к крушению леволиберального мировоззрения, системно организованной частью которого являлся марксизм. Но худо-бедно последний все же давал возможность договориться в рамках своей знаковой системы самым различным силам, не исключая и радикалов, вынужденных пользоваться этим языком. Сегодня энергетика мирового протеста лишена единого языка и единой мировоззренческой системы референций, которая позволяла бы координировать усилия разнородных протестных сил по всему миру. Это совпадает с общим кризисом либерализма, в результате которого на передний план в официальном истеблишменте выходит его крайне правый фланг, иногда апеллирующий к фашистскому популизму… А с другой стороны, радикалы, махнув рукой на субкультурные движения альтерглобализма, все больше тяготеют к возврату на религиозную платформу критики существующих порядков.
4.4. Кризис территориальной иерархии суверенитетов и вассалитетов
Кризис территориальных суверенитетов заключается в том, что они носят случайный, исторически обусловленный характер и фактически могут делиться и перекомпановываться по воле экстерриториальных сил, например, транснациональных корпораций.
Суверенитет – юридический наследник феодальной эпохи. Национальные государства, сложившиеся в XVIII–XIX веках, за ничтожным исключением, управлялись монархом. К началу XVIII века вся Европа управлялась единым семейно-родовым кланом германских принцев, а большая Евразия – альтернативным семейно-родовым кланом Тимуридов (тюркских ханов – потомков Тамерлана), связанных к тому же еще и с Чингизидами. Таким образом, за чересполосицей феодальных суверенитетов скрывался своеобразный глобализм «семейного типа». Исключением не стала и Российская империя, в которой под видом русской боярской фамилии Романовых правили все те же германские принцы. Исход Первой Мировой положил конец этой идиллии. Принцы спрятались за выкаченными на колесах парламентов и партий турусами демократии. После этого суверенитеты утратили свое функциональное назначение: охранять феодальные права династий – и превратились в повод для национал-демагогов претендовать на международные политические статусы для своих народов, а точнее, их брендов. Хозяев жизни это никоим образом не устраивает. Поэтому сегодня поставлен вопрос о конце национального государства. Кому-то может показаться, что такой ход вводит нас в постгосударственную эру. Не тут-то было! Государство, как мы помним, есть паразитический институт разрыва обратной связи между управляемыми и управляющими. Территориальный принцип оставляет хотя бы тень возможности для ограниченных данной местностью электоратов предъявлять претензии территориально избранным политикам. Однако стирание границ лишает смысла избирательную систему. Новое кочевье, глобализация миграционных потоков убивают муниципалитет и земство. Но государство остается в виде международной бюрократии, которая не отвечает перед населением вообще и подчиняется только политическому клубу, объединяющему традиционные элиты.
4.5. Кризис участия и обратной связи (конец иллюзии единого общества)
Кризис обратной связи верха и низа в обществе заключается в растущей некоммуникативности низа, лишенного возможности формулировать свои послания к верху, т. е. отлученности низа от системы коммуникаций.
Во времена фараонов цивилизация давала концепцию человеческого единства в рамках цивилизационного проекта. Самый последний земледелец имел отношение к фараону хотя бы как бесконечно малое от него. Леволиберальный дискурс, положивший в свою основу концепцию пролетариата и сделавший ставку на борьбу классов, сильно подорвал иллюзию единого общества, сходящегося на общей цели. Сегодняшние политтехнологи активно пытаются представить постмарксистский и постсоциалистический мир еще и как постклассовый. Однако для этого остается все меньше аргументов. В большинстве регионов мира стремительно дискредитируется национализм как точка сборки. Национализму бросают вызов землячества и диаспоры мигрантов, старые местные сепаратизмы (ирландцы, баски, албанцы, курды и т. п.). Наконец, обостряющееся социальное противостояние верха и низа. Вторым после национализма ответом на вызов теории классовой борьбы стала встречная теория «открытого общества», либеральной демократии. Однако по мере глобализации резко сокращается целесообразность демократической демагогии и электоральной процедуры, вместо которых приходит прямое администрирование и силовой прессинг.
В условиях, когда Фукуяма рассуждает об излишках населения Земли, Поппер становится ветхим и смешным. Пока еще мегаполисный обыватель, затуманенный спортивной картинкой и все еще действенным супер-эго, не готов воспринять второе издание классовой борьбы в постмарксистском неорелигиозном изложении. Однако иллюзия единого общества с единой общечеловеческой задачей «всем жить хорошо» доживает последние дни.
4.6. Кризис смыслового представительства политических партий
Кризис политической партии сегодня заключается в ее превращении в технологическую подпорку электоральной процедуры, которая сама контролируется надпартийной верхушкой общества.
Сегодняшняя парламентская партия – это инструмент либерального клуба, через который либералы тянут щупальца либо к мозгам традиционных элит, пытаясь продать им себя подороже как союзников, либо к мозгам молчаливого большинства, предлагая себя в поводыри слепых посреди чуждого враждебного мира. Платформа этих партий, скорее, определяется социальными психологами и выверяется с точки зрения электоральных идиосинкразий, в то время как лидеры ничем не отличаются от звезд шоу-бизнеса. Современные политические партии входят в конфликт с растущими амбициями международной бюрократии, которая создает такое пространство управления, где партийной организации практически нечего делать. Именно поэтому национально ориентированные правые либералы становятся бастионом сопротивления любым наднациональным региональным слияниям типа ЕС.
4.7. Крах правой идеи
Кризис правой идеи в том, что она выделяет группу благополучателей в исторической перспективе на основании случайных и спорных признаков (раса, нация, имущественный ценз, наследственность).
Правая идея либерализма в какой-то момент приобрела популистский размах и попыталась апеллировать к крупной национальной промышленности, которой угрожало развитие спекулятивного капитала, засилье и растущее влияние фондовых рынков. В принципе, правые либералы опирались на вполне марксистскую идею, противопоставлявшую производительный труд всем другим видам оплаченной деятельности. В какой-то момент традиционалистские элиты классического старого Запада играли с мыслью: «А не сделать ли ставку на крайне правых популистов?», – однако неприятный опыт Первой Мировой войны сделал этот клуб осторожным, и они решили заключить союз с финансовыми демократиями (самое смешное, что тоталитарный сталинский СССР в системном плане являлся точно такой же финансовой демократией, как и США!). В итоге правые популисты понесли военное поражение, что сократило правую площадку до формата праволиберального консервативного индивидуализма, который. по большому счету, не жизнеспособен и даже в условиях США нуждается в наркостимуляции баптизмом.
4.8. Крах левой идеи
Кризис левой идеи в том, что она рано или поздно вынуждена делегировать заботу о равенстве всех в получении благ государству, которое само представляет собой социального паразита.
Крайне левый либерализм, исходивший из красивой, почти зеноновской, апории, что производительный труд всегда создает больше товаров, чем их можно потребить, построил на этом коммунистический проект преодоления «отчуждения». На деле же это превратилось в финансовую демократию партийно-бюрократического типа, где только обилие фольклорных экзотических примет не дает понять глубинное тождество между СССР и США. Экономика СССР являлась, в сущности, не чем иным, как спекуляцией безналом, за которую приходилось рассчитываться реальными жизненными соками трудовых ресурсов. Фактически экономическая проблема СССР в уменьшенной модели воспроизводила коллизию современного кризиса: с одной стороны, спекулятивная экономика потребления, где в роли неограниченного потребителя выступало единым субъектом бюрократическое государство, с другой стороны – экономический полюс производительного труда, который просто не мог угнаться за спекулятивными экспериментами Госплана. СССР был нынешними Китаем и США в одном лице.
Именно совмещение коммунистической идеи сверхпроизводства материальных благ с финансово-спекулятивным подходом к кредитованию этого производства привел к неизбежной деконструкции всей схемы, потому что в роли реального благополучателя на полюсе потребления стояла отвечавшая за левый проект бюрократия, которой в какой-то момент просто надо было выйти из этого противоречия!
5. Экономика
Кризис экономики в том, что ее подлинным предметом является не создание материальных благ и услуг в интересах людей, а использование людей вопреки их как материальным, так и духовным интересам.
Экономика – одна из наиболее поляризованных и противоречивых сфер человеческого действия. Главными полюсами в ней являются, с одной стороны, «обмен веществ» между человеком и окружающей материальной средой, с другой же – количественно измеряемые процессы отношений между людьми. Скажем, производство материальных благ, которые потребляются для поддержания физической жизни, принадлежит к первому полюсу, а менеджмент производства, наука, услуги, культура, досуг и пр. – ко второму полюсу. Во все времена существовала проблема сбалансирования этих полюсов, из их противостояния и попытки их корреляции родился «третий угол» – бумажная, или воздушная, сфера, внутри которой происходит игра между ценностями одного и другого полюсов. Общая тенденция игры состояла в относительном понижении стоимости материального сегмента («обмена веществ») при возрастании стоимости человеческого полюса экономики. В итоге родилась тесно связанная с воздушноспекулятивными операциями экономика чистого потребления.
5.1. Глобальная ложь экономической науки
Кризис экономической науки в том, что главным предметом изучения она постоянно пытается сделать законы спроса и предложения, в то время как главным в понимании экономики является возможность управления человеческими ресурсами.
Маркс был неправ, говоря, что прежде чем заниматься чем бы то ни было, человек должен есть, одеваться и иметь крышу над головой. Дело в том, что эти фундаментальные базовые необходимости – суть предварительное условие существования любого общества, даже самого архаичного и неразвитого. Если есть общество, то человек уже имеет еду и защиту от среды. Другое дело, какой количественный вес в общем балансе усилий занимает выполнение этих условий. Однако общество не развивается постепенным образом из не-общества через труд и эволюционно развивающуюся самоорганизацию. Общество дается человеку извне («культурным героем»), в результате чего становятся возможными и труд, и самоорганизация, и еда с крышей над головой, и все остальное. Экономика на всех этапах имела политический и метафизический смысл и никогда не существовала как прагматическое средство удовлетворения потребностей (в таком смысле «экономика» обнаруживается лишь на дообщественной стадии у деградировавших племен, полностью зависящих от экологической ниши обитания). Главный источник экономического кризиса – противоречие между возможностями экономики (в широком смысле) и императивами политики. Так, для того чтобы обеспечить выживание человеческого общества, необходима мобилизация всех наличных человеческих ресурсов на самом высоком уровне мегаполисной организации, что в силу ряда геополитических и социальных причин становится невозможным (Фукуяма).
5.2. Кризис человеческого капитала
Кризис человеческого капитала заключается в том, что чем дороже время работника, тем условнее и периферийнее его участие в созидательном процессе.
Что является сущностью мобилизационного процесса, который принято называть «историческим прогрессом»? Это отношение времени людей друг к другу и критерии такого отношения. Например, в древности жизненное время фараона приравнивалось к жизненному времени всего его народа: он «стоил» столько, сколько все его подданные, вместе взятые (50/50). В последующие времена социальная динамика привела к возможности разного рода нестатусных фигур играть со стоимостью личного времени, и нарушилась определенность баланса монарх/остальные. Стоимость жизненного времени монарха, а затем и окружающих его элит стала понижаться относительно стоимости совокупного времени населения. Как росла стоимость времени тех самых частных лиц внизу? Она также определялась приведением жизненного времени конкретного обывателя в соответствие с тем или иным количеством людей, занятых обеспечением его жизни.
Например, земледелец в Древнем Риме стоил столько, сколько пять его рабов плюс энное количество вольноотпущенников плюс труд тех, кто собирал его урожай, тех, кто доставлял его на рынок и т. д. На жизнеобеспечение современного представителя среднего класса в мегаполисе работает прямо или косвенно несколько тысяч человек: от далекой Джакарты, где делают для него кроссовки, до Голливуда, где для него делают фильмы, от парикмахеров и сантехников до подчиненных, которыми он командует и т. п. Естественно, что каждый в этой толпе «новых рабов» и «новых вольноотпущенников» сам опирается на кучу подобных людей, без деятельности которых он не сможет существовать. Однако понятно, что за рабочим обувной фабрики в Джакарте стоит гораздо меньше и совсем других по своему собственному весу персонажей, чем за менеджером в Париже. Статус безработного сегодня также есть форма труда, поскольку в обеспечении существования каждого безработного занята масса людей – в частности, чиновники собесов.
Относительная стоимость жизненного времени в учете человеческого капитала варьируется с колоссальными перепадами. Оптимальным в глобальной экономике (но абсолютно утопическим!) было бы, чтобы жизнь каждого из 6 миллиардов обеспечивалась всеми остальными 6-ю миллиардами. Это была бы абсолютная капитализация человеческого ресурса. Поскольку это невозможно, информационное общество представляет собой паллиатив: каждый, включенный в сеть, обеспечивается числом всех остальных юзеров. Таким образом, время, проводимое каждым в интерактиве, капитализируется фактически безмерно по числу терминалов, к статусу которых сводится человеческий участник сети. Однако понятно, что громадное большинство людей необходимым образом остается за пределами информационного общества. В этом случае само их существование разрушительно действует на систему виртуальной капитализации и встает вопрос о том, как решить проблему этого человеческого балласта.