Семилетняя война. Как Россия решала судьбы Европы

Но Степан Апраскин мало чем напоминал своего знаменитого родственника. Полководческого опыта у него не было: в военных кампаниях он участвовал, присутствовал, но ни в стратегии, ни в тактике не проявлялся. Зато умел дружить с полезными людьми – пожалуй, только ему удалось наладить тёплые отношения одновременно и с Шуваловыми, и с Бестужевым.

Сразу после заключения Антипрусского союза императрица Елизавета Петровна произвела его в фельдмаршалы и назначила главнокомандующим. И вот в мае 1757-го под барабанную дробь стотысячная армия во главе с Апраксиным выступила из Лифляндии в сторону Немана. Для России именно эта дата стала началом войны. Впрочем, стотысячной армия считалась лишь номинально. По разным оценкам, более-менее боеспособные войска насчитывали 65–70 тысяч солдат включая нерегулярные части. Каждый переход сопровождался немалыми потерями. Огромный, дурно обустроенный обоз оказался петлёй на шее армии. По оценкам пруссаков и французов, наиболее обученными и боеспособными были гренадерские части. Конница оставляла желать лучшего. Казаки ещё не прошли армейских уроков, которые преподадут им Румянцев и Суворов. Вольным сынам Дона категорически не хватало дисциплины, это не раз оборачивалась катастрофами. Интендантские службы проявляли, без преувеличений, преступную халатность, а профессионализм обнаруживали только в воровстве. Молодые честолюбивые офицеры неспроста открыто ненавидели интендантов.

Апраксин действовал не просто осторожно, но крайне медлительно – с барственной ленцой. Каждый шаг пытался выверять с Петербургом – с Бестужевым и другими. Такая нерешительность особенно вредна для армии. Неповоротливость Апраксина нередко сравнивали с манерами тюленя или старого борова – к таким сравнениям располагала внешность рослого, полного фельдмаршала. Упрекали его и в трусости, и в прямом предательстве, не столь уж редком в аристократической среде. Как-никак во времена Средневековья феодалы неплохо умели перепродавать вассальную верность, а память о тех временах в доме Апраксиных не выветрилась. Он медлил не только из природной вальяжности, но и затем, чтобы в случае смерти императрицы безболезненно переориентироваться на союз с Пруссией.

Проницательный князь Михаил Щербатов писал о фельдмаршале: «Пронырлив, роскошен, честолюбив, всегда имел великий стол, гардероб его из многих сот разных богатых кафтанов состоял; в походе все спокойствия, все удовольствия ему последовали. Палатки его величиною город составляли, обоз его более нежели 500 лошадей отягчал, и для его собственного употребления было с ним 50 заводных, богато убранных лошадей». Такой главнокомандующий подчас обременительнее открытого врага. Он и думать не желал, что государственная казна и так мелеет от военных затрат.

Расточительностью нашего барина и происками интендантов проблемы русской армии не исчерпывались. Одно из распространённых определений тех кампаний – «война в кружевах». Армия шагала по Курляндии как на параде – а у некоторых генералов не было не только боевого опыта, они и серьёзными учениями никогда не командовали. «Весёлая царица была Елисавет» – вот и не воевала Россия почти полтора десятилетия. Отсюда и неопытные генералы. Молодой Румянцев на этом фоне выглядел бывалым воякой – всё-таки участвовал в нескольких походах, дрался со шведами, осаждал Гельсингфорс. Скоро он и пудре объявит войну – но до поры терпел всю эту противоестественную солдатскую парфюмерию. К тому времени он уже не давал себе поблажек, полностью посвящал себя армии. Почти все русские офицеры уважали Фридриха – и Румянцев не был исключением. Но многие Фридриха попросту боялись – только не Румянцев! Он вступил в войну с твёрдым намерением бить пруссаков, не вспоминая про их непобедимость.

А Фридриха в армии действительно побаивались. Очень скоро появится армейская песня – не самая бодрая в солдатском репертуаре:

Идучи, братцы, в землю Прусскую,На чужу-дальну на сторонушку,На чужу-дальну незнакомую.Раздувалися знамена белые:Наперед идут новокорпусны,Впереди везут артиллерию,Позади едет сильна конница,Славна конница кирасирская.Уж как все веселы идут,Веселы идут, принапудрены…

Почти так всё и было в начале похода. По части пудры авторы нисколько не преувеличили. Маршировали как по Марсову полю. Торжественные, но и встревоженные.

Вот ведь беда: молва о непобедимом немецком воинстве перешла в фольклор и охватила солдат… Даже седоусые ветераны шли, как на убой, не верили в собственные силы, воевать не желали. Даже народные песни, посвящённые противостоянию с пруссаками, получались жалостливые и унылые:

Не былиночка во чистом поле зашаталася —Зашатался же, загулялся же удал добрый молодецВ одной тоненькой коленкоровой беленькой рубашечкеДа во красненькой он во своей во черкесочке.У черкесочки назад полушки были призатыканы,Басурманскою кровью злою они призабрызганы.Увидала его родимая матушка из высокого терема:«Ты, дитя ли мое, мое дитятко, дитя мое милое?Ты зачем, на что, мое дитятко, пьяно напиваешься,По черной-то грязи, мое дитятко, ты валяешься?»«О ты, мать ли моя, матушка родимая!Я не сам-то собой, моя матушка, пьяно напивался:Напоил-то меня, моя матушка, прусской король,Напоил-то меня тремя пойлами, всеми тремя разными:Как и первое его поилице – свинцова пуля,Как второе его поилице – пика острая,Как и третье его поилице – шашка острая,Шашка острая, отпущенная,Для меня-то, доброго молодца,эти поилица приготовлены, насычены,Эти поилица были для меня разные,К ретиву-то серди были больные.

Развеять такой гипноз может только победный опыт – это Румянцев хорошо понимал. С офицерами он общался дружелюбно, но и не без строгости. Вокруг него уже в Прибалтике, в затянувшейся прелюдии похода, создавалась истинно армейская атмосфера.

Накануне назначения в армию, которой предстоял прусский поход, Румянцев шутил на дружеской пирушке, отмечая генеральский патент. В феврале 1756-го он прибыл в Ревель – в Лифляндскую дивизию. Но в мае формирование армии продолжилось в Риге. Румянцев занялся формированием гренадерских рот – и показал редкую придирчивость и преданность службе. «Поручики Семен Дятков – стар, Савин Теглев – слаб, подпоручик Михайла Ильянин – мал, рядовые: Пахом Беляев, Василий Филипьев, Козьма Уткин… – слабы, а солдаты второй и третьей шеренги малы и в том полку, следственно, быть неспособны», – выговаривает Румянцев командиру Нарвского полка, из гренадерских рот которого следовало сформировать новый полк. Он вникает в мелочи, заботится об амуниции, о снаряжении солдата: «На отпущенные рядовым деньги, на каждого по одному рублю, полушубки непременно сделать, то же и осмотрев, у кого нет шапок и теплых же рукавиц, тем искупить, а если что затем денег останется, то раздать по рукам, при строении ж обуви крайне наблюдать, чтоб сапоги и башмаки деланы к воздеванию на толстые чулки довольно пространны были…»

Именно таких въедливых генералов и не хватало России в канун Семилетней войны. Румянцев с головой ушёл в подготовку к походу, в воинские учения.

Апраксин прибыл к армии, в Ригу, в начале сентября.

И главнокомандующий – стреляный воробей – вдали от столицы впервые запутался в придворных интригах… Погода в Петербурге менялась – она и перед войной была переменчива. Фельдмаршал пытался, пребывая в походном шатре, разгадать настроения столичных покровителей – явных и потенциальных. Болезнь матушки Елизаветы ни для кого не была секретом, больше всех за неё боялись французы и Апраксин. Главнокомандующий хорошо знал, что Пётр Фёдорович – поклонник Фридриха. Стоит ли воевать с пруссаками, если нашим государем вот-вот станет их союзник? Добродетель полководца – быстрота; мудрость вельможи – медлительность. Степан Фёдорович и в походе оставался царедворцем. Ждал руководящих инструкций от Бестужева-Рюмина – а время шло, и армия потихоньку таяла. Бестужев – человек невоенный, обуреваемый политическими ветрами, и наставления его полны тактических противоречий: «Ежели б вы удобный случай усмотрели какой-либо знатный поиск над войсками его надежно учинить или какою крепостию овладеть, то мы не сумневаемся, что вы оного никогда из pyx не упустите… Но всякое сумнительное, а особливо противу превосходящих сил сражение, сколько можно, всегда избегаемо быть имеет». То есть рекомендовалось действовать только в случае несомненного численного превосходства, а вообще – выжидать, годить. Для такой роли Апраксин годился лучше других. Армия подзадержалась в Риге.

Румянцев устроил вверенные ему войска по зимним квартирам. О его тогдашних хлопотах поведает вот такой ордер Апраксину:

«Во исполнение данного мне от его высокопревосходительства высокоповелительного господина генерал-фельдмаршала и разных орденов кавалера Степана Федоровича Апраксина ордера, вашему сиятельству предлагаю:

1. Во отведенных ныне под полк грузинской квартирах приказать все места осмотреть, нет ли где каковых рек и других переправ, которые в выступлении полку в поход при оттепели или и весною препятствие причинить могут. И где таковые непроходимые места будут, то заблаговременно поместить в квартиры отведенные, где таковых непроходных мест нет, а буде без утеснения обывателям того сделать невозможно, мосты или плоты сделать приказать, дабы при выступлении не последовало ни малейшей остановки.

2. По состоянию ныне полку в квартирах нижним чинам накрепко подтвердить приказать, чтобы обывателям никаковых обид чинено не было и безденежно ничего, да и за деньги насильно брано не было и во всем бы доброй порядок и строгая воинская дисциплина содержана была. А особливо ротным командирам о содержании всех нижних чинов от побегов подтвердить, напротив чего и обывателям объявить, чтобы таковых беглецов отнюдь не держали и не скрывали, а естли у кого таковые беглецы сысканы будут, с таковыми поступлено будет по воинским регулам.

3. При том же вашему сиятельству рекомендую от всяких подозрительных людей иметь предосторожность и где таковые к шпионству приличившиеся или в том действительно употребляющиеся присмотрены и пойманы будут, таковых брав за караул, ко мне присылать».

Армия погрязла в бытовых неурядицах, а офицеры – в штатских заботах.

Но в середине июля 1757-го Бестужев уже упрекает Апраксина в медлительности. И заявляет, что важно не просто занимать территорию Пруссии (с этой задачей Апраксин справлялся тоже вяло), а наносить урон вражеской армии. При таком настроении верхов в обозах не отсидишься. А тут пришла спасительная весть от генерала Фермора: Мемель (в наше время – Клайпеда) сдался русским войскам, не выдержав бомбардировки с моря. Корпус Фермора занял знатную прусскую крепость. Только после этого известия Апраксин – в окружении своих, на патриархальный манер многочисленных слуг – решился перейти прусскую границу. Вот тут-то он и начал по-настоящему беспокоиться о здоровье своей государыни. А комендантом занятого Мемеля Фермор вскоре назначит подполковника Александра Суворова.

Русская кавалерия, по приказу Апраксина, выдвинулась в Латвию и готовилась перейти Неман. Командовали этим авангардом армии Румянцев и Ливен. Они первыми вошли в Пруссию и доскакали почти до Гросс-Егерсдорфа.

Увиливать от генерального сражения становилось всё труднее. Апраксин двинулся в поход, навстречу прусской армии, уповая на Всевышнего и на генерала Веймарна, заправлявшего штабом армии. Иван Иванович Веймарн – сравнительно молодой (ему не было сорока) знаток военной теории состоял при Апраксине генерал-квартирмейстером и пользовался доверием фельдмаршала. Боевого опыта, увы, не хватало и ему, а победного – тем паче. Апраксин был не прочь снова избежать сражения – и, возможно, имел по этому поводу тайные сношения с пруссаками.

Сражение про Гросс-Егерсдорфе

Гросс-Егерсдорф – слава русской армии. Слава, которая могла обернуться позором. Название деревушки легко переводится на русский язык – Большая Охотничья Заимка. Места там лесистые, болотистые, условия для русского крестьянина вполне знакомые – чай, не Альпы.

Действия главнокомандующего в том сражении до сих пор заставляют краснеть патриотически настроенных историков. И в то же время именно в окрестностях этой прусской деревушки рождались победные традиции румянцевской армии.

Селение Гросс-Егерсдорф давно превратилось в хутор, в советские времена носивший название Извилино. В тех же краях расположен и посёлок Междуречье, что неподалёку от города, названного в честь одного из праправнуков Румянцева по линии русской воинской славы, – Черняховск, бывший Инстенбург, в Калининградской области. Генерал армии Иван Данилович Черняховский – герой Великой Отечественной, освобождавший Восточную Пруссию от гитлеровцев.

К августу 1757-го Апраксин разлучил Румянцева с кавалерией и подчинил генерал-майору бригаду из трёх пехотных полков: Воронежского, Новгородского и Троицкого. Солдаты для Румянцева новые, не из числа тех, кого он обучал в Риге. Всего десять дней было у Румянцева, чтобы вникнуть в состояние бригады, а дальше – испытания, равных которому ни он, ни его солдаты не видывали.

Противостояли русской армии войска Иоганна фон Левальда. Это личность замечательная, хотя и не полководец милостью Божьей. Почти десятилетие перед Семилетней войной Левальд служил генерал-губернатором Восточной Пруссии. По существу, управлял всеми делами края – и прослыл вполне умелым администратором. Когда начались бои (первоначально со шведами), ему уже исполнилось семьдесят два года. Глубокий старик по тем временам! Забежим вперёд: после утраты Восточной Пруссии Фридрих назначит его генерал-губернатором Берлина, и Левальд станет организатором обороны столичного города. Когда русские войска покинут Восточную Пруссию – Фридрих вновь доверит ему этот разорённый край. Фельдмаршал дожил до глубокой старости и умер на губернаторском посту в возрасте восьмидесяти трёх лет.

Фельдмаршал Иоганн фон Левальд

Летом 1757-го, когда армия Апраксина вторглась в Пруссию, Фридрих не сомневался, что в первом генеральном сражении варварская армия будет повержена доблестными пруссаками. Он, отбросив суеверия, послал Левальду запальчивые инструкции – как торговаться с русскими парламентёрами после победы. Фридрих намеревался проявить благосклонность к прекрасной Елисавет, чтобы с помощью России проглотить часть Польши.

Армия Апраксина продвигалась медленно. Главнокомандующий не позаботился о разведке – и неожиданно в низине вдоль ручья Ауксине, справа, на поле, за лесом, обнаружилась прусская армия в боевом порядке, готовая к сражению. Апраксин всё объяснял утренним туманом, но как можно было в опасном походе обходиться без дозоров? Неужели продвижение до такой степени было неподготовленным? Определённо, в первый год кампании по линии шпионажа и дозоров пруссаки переигрывали русских с большим перевесом. Левальд – военачальник весьма средних дарований – недурно знал, что происходит в русской армии. Потому и удалось прусскому фельдмаршалу поймать русских в неудобном положении, почти со связанными ногами…

Сначала кавалерия принца Голштинского предприняла стремительную атаку по русскому авангарду. 2-й Московский полк, попавший под главный удар, сражался стойко, атаку выдержал. Но Апраксин запаниковал: обозы делали невозможным отступление. Что это – ловушка? Ситуация вынуждала к серьёзному сражению, которого так опасался фельдмаршал.

Инициативу в свои руки взял генерал Василий Авраамович Лопухин, на войска которого пришёлся удар пруссаков. Ему удалось вывести войска в поле, перестроить их. В сражении 2-я дивизия Лопухина не устояла, но русские выиграли время. Войска успели прийти в себя, храбрость Лопухина воодушевила всех. Первое ранение он получил в начале сражения, но не покинул поле боя.

В реляции Апраскина сказано: «Главная наша потеря в том состоит, что командовавший нашим левым крылом храбрый генерал Василий Абрамович Лопухин убит, но своею неустрашимою храбростью много способствовал одержанию победы, толь славно жизнь свою скончал, что почтение к своим добродетелям тем ещё вящше умножил. Позвольте, всемилостивейшая государыня, что я, упоминая о нём, не могу от слез воздержаться: он до последнего дыхания сохранил мужество и к службе Вашего императорского величества прямое усердие. Быв вдруг тремя пулями весьма тяжко ранен, однако же, сохраняя остатки жизни, спрашивал только: гонят ли неприятеля и здоров ли фельдмаршал? И как ему то и другое уверено, то последние его были слова: теперь умираю спокойно, отдав мой долг всемилостивейшей государыне».

Пехота отважно бросилась в штыковую за раненого Лопухина, он ещё воодушевлял армию. Вскоре бой продолжился с не меньшим ожесточением за тело погибшего генерала.

Героя похоронят на поле боя, с подобающими почестями. Но после войны перезахоронят в Москве, в Андрониковом монастыре, в родовой усыпальнице. В армии имя Лопухина запомнили надолго: у него и до Гросс-Егерсдорфа была репутация честного воина. А гибель генерал-аншефа на поле боя – явление редкое, достойное мемориала в наших сердцах. Это был Багратион 1757 года… Недолго пришлось ждать армейской песни о Лопухине – по-видимому, она сложилась в офицерской среде:

Как не пыль в поле пылит,Пруссак с армией валит,Близехонько подвалили,В полки они становили.Они зачали палить —Только дым с сажей валит.Нам не видно ничего,Только видно на прекрасе,На зеленом на лугуСтоит армия в кругу,Лопухин ездит в полку,Курит трубку табаку.Для того табак курит,Чтобы смело подступить,Чтобы смело подступитьПод лютого под врага,Под лютого под врага,Под пруцкого короля.Они билися-рубилисяЧетырнадцать часов.Утолилася баталья,Стали тела разбирать:Находили во телахПолковничков до пяти,Полковничков до пяти,Генералов десяти.Еще того подалеЗаставали душу в теле,Заставали душу в теле —Лопухин лежит убит…

Для Румянцева пример Лопухина значил не меньше, чем пример павшего в бою фон Вейсмана для Суворова в эпоху русско-турецких войн.

Стыдно было отступать и тем более сдаваться после ранения Лопухина и героической схватки гренадер за тело командира. И Румянцев замыслил неожиданный смелый маневр, который решит исход сражения. В этой битве (да и вообще – в Семилетней войне) в нашей армии инициативы командиров оказывались важнее задумок главнокомандующих. Румянцев почувствовал, что и солдаты (большинство из которых, заметим, он еще не успел досконально изучить) яростно желают броситься в бой – выручать товарищей.

Когда пруссаки теснили 2-й Московский полк – Румянцев находился в Норкиттенском лесу, с пехотным резервом. Конечно, он стремился вмешаться в сражение и вряд ли надеялся, что Апраксин отдаст дельный и смелый приказ. Да он и не дожидался приказов.

Андрей Тимофеевич Болотов – замечательный мемуарист, искренний и тонкий. Но в записках о Гросс-Егерсдорфском сражении он превзошёл себя. Его полк не принимал непосредственного участия в бою. Но Болотов в тот день слышал гром победы и многое видел своими глазами. Его свидетельство ценно: вместе с мемуаристом мы видим события глазами современника, ощущаем и ужас, и подъём того дня. О самых трагических минутах боя он пишет эмоционально, горячо. И минуты перелома, когда русские начали одолевать пруссаков, оживают перед нашими глазами. Вот воины Румянцева пробираются сквозь чащобу. Они готовы погибнуть на поле боя, но отомстить.

Болотов вспоминал: «Проход им был весьма труден: густота леса так была велика, что с нуждою и одному человеку продраться было можно. Однако ничто не могло остановить ревности их и усердия. Два полка, Третий гренадерский и Новгородский, бросив свои пушки, бросив и ящики патронные, увидев, что они им только остановку делают, а провезть их не можно, бросились одни, и сквозь густейший лес, на голос погибающих и вопиющих, пролезать начали. И, по счастию, удалось им выттить в самонужнейшее место, а именно в то, где Нарвский и Второй гренадерский полки совсем уже почти разбиты были и где опасность была больше, нежели в других местах. Приход их был самый благовременный».

Они вышли из леса, сохранив боевой порядок, не превратились в отряд вольных партизан. Румянцев не потерял управления войсками. Явление бригады Румянцева вернуло силы измождённым, израненным русским войскам, которые уже дрогнули под немецким напором.

Вновь предоставим слово Болотову: «Нельзя изобразить той радости, с какою смотрели сражающиеся на сию помощь, к ним идущую, и с каким восхищением вопияли они к ним, поспешать их побуждая. Тогда переменилось тут все прежде бывшее. Свежие сии полки не стали долго медлить, но давши залп, и подняв военный вопль, бросились прямо на штыки против неприятелей, и сие решило нашу судьбу и произвело желаемую перемену. Неприятели дрогнули, подались несколько назад, хотели построиться получше, но некогда уже было. Наши сели им на шею и не давали им времени ни минуты. Тогда прежняя прусская храбрость обратилась в трусость, и в сем месте, не долго медля, обратились они назад и стали искать спасения в ретираде. Сие устрашило прочие их войска, а ободрило наши. Они начали уже повсюду мало-помалу колебаться, а у нас начался огонь сильнее прежнего. Одним словом, не прошло четверти часа, как пруссаки во всех местах сперва было порядочно ретироваться начали, но потом, как скоты, без всякого порядка и строя побежали».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.