Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова
1.6. ТЮРЬМА
Константинов лежал, положив руки под голову, и смотрел в потолок. Его шконка с тонким матрацем была очень жёсткой и неудобной, но за месяцы, проведённые в камере, он привык к ней. Была ночь. Он научился определять время. Шконку ему опускал конвоир в десять вечера. Поднимал в шесть утра. Иногда попозже, видимо, тому было лень идти в камеру рано утром. Заснул Константинов сразу, как только лёг. Проспал часа три, не больше. Стало быть, сейчас около часу ночи. Он привык к ночной бессоннице. Часа через два – три он снова заснёт и проснётся, когда конвоир будет отмыкать его камеру. Ночную бессонницу он посвящал воспоминаниям о своей жизни. Правда, в последнее время вспоминать жизнь до ареста ему становилось всё сложнее и сложнее. Такое ощущение, что никакой жизни вовсе не было. Что вся его жизнь прошла в этой полутёмной камере. Она состояла из завтрака, обеда и ужина. Из вызовов на допросы, из поездок в суд. Из часовой прогулки в «колодце». Он всё пытался понять, где расположена тюрьма. Возили его в суд в закрытой машине и дороги он видеть не мог. Также он никак не мог определить, где расположено здание суда. Судя по времени в пути, всё было не очень далеко. Возможно, тюрьма располагалась в здании КГБ на площади Дзержинского. Не было ни одного ориентира. Из камеры вообще ничего не было видно, из кабинета следователя он видел только противоположную стену с окнами в решётках и двор, откуда его возили в суд. На прогулке он тоже ничего не видел. Квадрат неба над головой и высоченные стены с четырёх сторон.
***
Сегодня ему вдруг вспомнились первые дни после ареста. И если в дневное время он как-то держал себя в руках, то ночью давал волю своим чувствам. То он тихо рыдал в подушку, так, что та становилась совершенно мокрой от слёз. То его охватывало неистребимое желание вырваться из тюрьмы, и он подбегал к окошку и пытался вырвать решётку, сваренную из толстой арматуры. Он до крови сдирал себе шкуру на руках. Однажды начал колотить руками в дверь и кричать. Весь его организм, всё его сознание было заполнено каким-то животным ужасом, ужасом безысходности. Всё это он вложил в этот крик. Потом в камеру вошли два конвоира, пристегнули его наручниками к ножке стола, так что он не мог ни встать, ни сесть. Он мог находиться только на коленях. И они его били, били по очереди. Били по спине, били по животу. Затем они ушли, а он остался стоять на коленях у стола до утра. Было очень больно. Нестерпимо болели ноги, к утру он перестал их ощущать. Болела спина, так что он не мог ей пошевелить. Ему очень хотелось в туалет, и он обмочился. Было очень противно стоять на коленях в луже собственной мочи. Он хотел умереть, так как другого выхода не видел. Утром его отстегнули от стола, и он просто упал всем телом в свою лужу. Прошло несколько минут, а может, часов. Сознание постепенно вернулось к нему. Он кое-как добрался до не поднятой шконки. Брюки и рубаха были мокрыми от мочи. Он стянул их с себя и голый лёг на матрац. Всё тело болело, внутри был настоящий пожар. «Это хорошо, – подумал он, – может, я сейчас умру и завершится весь тот ужас последних дней». Он закрыл глаза и впал в беспамятство. Очнулся, когда загремел ключ в замке. В камеру вошёл старый прапорщик.
– Ну зачем же ты, горемычный, устроил скандал ночью? – тихо спросил его Трофимыч, – получил по заслугам. Но не вздумай пожаловаться, а не то наши ребята тебя насмерть забьют.
– Я хочу умереть, – тихо прохрипел Константинов.
– Нет, горемычный, не получится. Сначала нужно ответить за всё, а потом – как суд решит.
– Трофимыч, застрели меня, я больше не могу.
– Лишить человека жизни может только Господь Бог либо суд. Тебе ещё нужно пройти девять кругов ада, прежде чем предстанешь на самом главном Суде.
– Я этого не выдержу, – прохрипел Константинов и слёзы потекли из его глаз.
– Выдержишь, ещё не то выдержишь, горемычный. Если не виновен, отпустят тебя с миром, а если виноват, то обижаться тебе не на кого. А теперь собирай свои тряпки, пойдём, отведу тебя в душ.
Он стоял под горячими струями воды, грязь стекала с него. Стекал с него и весь тот ночной ужас. «Нужно остаться человеком, до конца быть человеком», – пульсировала в голове одна-единственная мысль. Константинов постирал свои вещи, крепко их отжал и одел на себя. Вернулся в камеру и сел на стул. Очень сильно болела спина, так что он не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться. Шконка была пристёгнута и Константинов лёг на пол. Пол был жёсткий и холодный.
***
Очень медленно тянулись дни. Они были похожи один на другой, как близнецы. Ничего не происходило. В шесть утра приходил конвоир и поднимал шконку. Константинов делал что-то вроде утренней зарядки, затем долго и не спеша умывался. Приносили завтрак, который он не торопясь съедал. Он уже привык к тюремной еде, и она не вызывала у него рвотного рефлекса, как раньше. Потом он сидел на стуле и ждал, когда его выведут на прогулку. Мыслей в голове не было никаких. Хотя, наверное, были, только они проходили сами по себе, он даже не мог понять о чём он думает.
Адвокат как-то сказал ему, что он может пользоваться тюремной библиотекой. Константинову принесли потрёпанный томик Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина». Он долго пытался вспомнить, читал ли этот роман. Но вспомнить не мог. Вообще ему всё с большим трудом удавалось вспоминать, что было до ареста. Как будто это была совершенно чужая жизнь. Он очень хорошо помнил все детали своего преступления, но как жил ДО ЭТОГО, вспоминал с трудом. Он не мог вспомнить, как выглядят его мальчики. Ходил ли он с ними в зоопарк? Так и про «Анну Каренину». Он помнил, что дома у него была хорошая библиотека. Каждый раз, возвращаясь с полигона, он привозил домой несколько книг. В посёлке был очень хороший книжный магазин. Дома они с Людой садились на диван и перелистывали их. Книги были совершенно новыми, со склеенными листочками. При листании они издавали слабый треск лопавшегося клея. А как чудесно они пахли. В них не было запаха пыли, который появляется через несколько лет стояния книги на полке. Они пахли типографией. Это совершенно не передаваемый запах новой книги.
А томик Толстого пах тюрьмой. Страницы были замызганы десятком рук заключённых. Константинов пытался читать, но ничего не получалось. Он никак не мог сосредоточиться на чтении, мысли постоянно сбивались, хотя он ни о чём и не думал.
***
Константинову вспомнился первый вызов к следователю. После задержания и помещения его в камеру долго ничего не происходило. Четыре дня. Он терялся в догадках. Ему казалось, что после ареста начнутся непрерывные допросы, но ничего этого не было. Константинов даже однажды спросил конвоира, когда его будут допрашивать, может, про него все забыли, может, его арестовали по ошибке. «Сиди, не рыпайся, всему своё время. Если по ошибке, то уже бы выпустили», – пробурчал конвоир. И он сидел и ждал. Понимал, что никакой ошибки, конечно, нет. Ведь он в самом деле торговал государственными секретами. Но почему-то слова «предательство и шпионаж» ему в голову не приходили. Он знал, что поступал очень плохо, но то, что он изменник Родины впервые услышал от следователя.
1.7. АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ
Следователь был в добротном сером костюме, в галстуке, который отлично гармонировал и с костюмом, и с белоснежной рубашкой в серую вертикальную полоску. Чисто выбрит, с запахом хорошего парфюма. Короткая стрижка с лёгкой сединой. «Наверное, мой ровесник», – подумал Константинов.
– Проходите, Юрий Иванович, присаживайтесь, – следователь указал рукой на стул, стоящий в метре от стола. Константинов подошёл к стулу и попытался придвинуть его ближе к столу, но тот стоял как прибитый.
– Не нужно этого делать, вся мебель прикреплена к полу, так положено, – улыбнулся следователь.
– Конечно, конечно. Извините, – Константинов присел на краешек стула.
– Располагайтесь поудобнее, Юрий Иванович, разговор у нас будет долгий, – следователь пролистывал рукописные листы бумаги, которые вынул из небольшой папки. Константинов успел прочитать на одном листике заголовок «Рапорт».
– Я слушаю Вас, – с дрожью в голосе сказал Константинов.
– Во-первых, меня зовут Александр Александрович, фамилия Петров. Я старший следователь по особо важным делам комитета государственной безопасности, подполковник. Буду вести Ваше дело. Во-вторых, слушать Вас буду я. Так что Вы сейчас мне всё спокойно и подробно расскажете, а я выслушаю. Затем все ваши показания запишу в протокол, Вы с ним ознакомитесь и подпишите. Так что, слушаю Вас, – следователь откинулся в кресле на спинку и внимательно посмотрел на Константинова.
– Я ничего не понимаю: почему меня задержали, схватили, привезли в тюрьму и держат здесь? Я ничего не сделал. – Константинова как будто прорвало, он говорил быстро и сбивчиво: – Я ничего не нарушал. За что меня арестовали?"
Александр Александрович громко стукнул ладонью по столу и, повысив голос, сказал:
– Прекратите, Юрий Иванович. Вот этого спектакля не нужно. Вас задержали с поличным в момент закладки контейнера с фотоплёнкой в мусорную урну. Есть фото и видеосъёмка этого действия. На фотоплёнке, которую Вы положили в контейнер, сфотографированы секретные документы, с которыми Вы работали в институте. Это всё, как говорится, медицинские факты. На основании чего Вы, Юрий Иванович, подозреваетесь в совершении тяжкого преступления, а именно в шпионаже в пользу иностранного государства, иными словами, в предательстве Родины. Уже всего этого достаточно, чтобы суд приговорил Вас к расстрелу.
Константинов побледнел, его руки начали дрожать:
– Я не понимаю, о чём Вы говорите. Я просто купил пончик и выбросил в мусорный бак банку из-под Пепси.
– Юрий Иванович, я бы с радостью поверил в вашу невиновность. Вы мне чем-то симпатичны, но дело всё в том, что наши сотрудники изъяли из мусорного контейнера все баночки и только на банке с фотоплёнками были Ваши отпечатки пальцев. Но и это ещё не самое страшное. На фотоплёнках, которые обработали наши специалисты, находятся фотографии чертежей системы, которой занимается ваша лаборатория в институте и сделаны они с чертежей, которые Вы получили в Первом отделе института за неделю до Вашего провала. Вот как-то так, Юрий Иванович.
– Этого не может быть, этого не может быть, – Константинов обхватил голову руками и раскачивался на стуле.
– Юрий Иванович, оставьте Ваши причитания, Вы им можете предаться в камере после допроса, а сейчас приступим к делу, – спокойно сказал следователь, – я слушаю Вас.
– Я не знаю, что мне рассказывать. Можно мне воды?
– Пожалуйста, – следователь налил полный стакан воды из графина и подал Константинову.
Тот жадно выпил, вода текла по подбородку и капала на рубашку: «Если желаете курить – пожалуйста», – и он придвинул пачку сигарет.
– Я в самом деле не знаю, о чём говорить, – уже спокойнее сказал Константинов, – лучше Вы спрашивайте меня, а я буду отвечать.
– Ну что ж, давайте попробуем так.
Допрос продолжался весь день. Александр Александрович несколько раз выходил из кабинета. Тогда в кабинет входил конвоир и стоял у двери. Однажды следователь вышел надолго и когда вернулся, чувствовалось, что он пообедал. Константинову обеда не предложили.
Когда его привели в камеру, было время ужина. Дежурный просунул ему в окошко, которое было сделано в двери камеры, алюминиевую чашку с тушеной капустой, поверх которой лежал кусок серого хлеба и поставил солдатскую кружку с холодным чаем. Отнеся всё это на стол, Константинов сел на табурет и задумался. Аппетита не было совершенно. Он даже не прикоснулся к еде. Выпил только чай и начал вспоминать во всех деталях прошедший разговор со следователем. Его вопросы, свои ответы. И чем внимательнее он анализировал прошедший допрос, тем сильнее мучило непонимание, почему его арестовали. Следователь ничего не знал о его деятельности. У него был только один факт, это закладка, как он выражался, в мусорный бак банки с фотоплёнками. Следователь очень плохо представлял работу лаборатории, чем конкретно занимался Константинов. Когда он рассказывал о связном дяде Коле, сложилось впечатление, что следователь о нём слышит впервые. Внимательно порассуждав, Константинов пришёл к выводу, что он попался совершенно случайно, что за ним не охотились и не следили. За все три года контрольные метки в его квартире ни разу не были нарушены. Оперативники, скорее всего, как-то узнали о том, что мусорный ящик у киоска используется для передачи информации. Хотя и здесь есть нестыковочка. Тогда они должны были хватать всех, кто выбрасывает банку из-под Пепси. Но задержали именно его. Почему?
Он просидел на табурете около стола до самого вечера. Вошёл конвоир, забрал чашку с нетронутым ужином и опустил шконку. Константинов перебрался на постель и лежал, положив руки под голову. Лежал и думал. Почему его арестовали, ведь он скрупулёзно выполнял все рекомендации дяди Коли касающиеся его безопасности? Ни разу не нарушил ни один пункт из инструкции. И чем больше Константинов думал, тем сильнее в нём крепла уверенность, что попался он совершенно случайно. Теперь нужно подумать, как вести себя на допросах. Хотя, собственно, обманывать и пытаться что-то скрыть, смысла не было. Выгородить себя, перевалив вину на кого-то, другого не получится. Как сказал следователь, его взяли с поличным и одного факта, что он сфотографировал и пытался передать секретную информацию, составляющую государственную тайну, достаточно для расстрела.
Зачем он начал выполнять пункт инструкции после получения аварийного сигнала? Ведь аварийный сигнал означал, что где-то в цепочке произошёл провал либо возникла угроза такого провала. Ему нужно было затаиться, уничтожить все улики: выбросить вместе с фотоаппаратом все плёнки, уничтожить тайник и продолжить свою жизнь нормального человека. А ещё лучше – сразу уволиться и уехать куда-нибудь подальше, в другой город. Деньги у него были. Он их закопал на даче у дома в стеклянной банке. Там было тридцать тысяч рублей. Этого более чем достаточно. Вот про эту банку говорить следователю не стоит. Ещё дома в тайнике на антресоли было около десяти тысяч. Интересно, нашли они при обыске тайники или нет? Если нашли, то следователь обязательно об этом скажет. А если нет? Может, ему самому рассказать о нём? Стоит, наверное, помогать следствию, тогда, возможно, суд это учтёт и его не расстреляют?
А возможно, его провал – это часть плана дяди Коли? Перевести все «стрелки» на Константинова и скрыть всю шпионскую сеть, которую тот развернул в их институте? Возможно, Константинов не единственный поставщик секретной информации? То, что комплекс, который они разрабатывали, представлял очень большой интерес для вражеской разведки, он знал точно. Сдать Константинова, сохранив других, более ценных сотрудников института? Тогда не имеет никакого смысла что-то скрывать. Нужно рассказывать всю правду о своей деятельности, о своих контактах с дядей Колей.
С такими мыслями Константинов незаметно для себя уснул.
1.8. ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ
Однажды ночью, ворочаясь на неудобном матраце, Константинов вспомнил то, чего ни разу не вспоминал. Александр Александрович, его следователь, тоже об этом его ещё не спрашивал. С чего всё началось? Константинов положил руки под голову и задумался. Постепенно в его памяти начал разматываться клубок воспоминаний трёхлетней давности.
***
Константинов сидел в ресторане посёлка, который располагался возле испытательного полигона. Посёлок, как, собственно, и весь район, прилегающий к полигону, был закрытой территорией, куда попасть можно было только через единственный КПП, стоящий у дороги, ведущей с железнодорожной станции. В посёлке была достаточно большая гостиница «Россия», где останавливались все сотрудники их института, а также представители различных заводов, приезжавших на полигон. В посёлке также имелось множество общежитий, где жили те, кто постоянно работал на полигоне. Жили с семьями, с детьми. На одном краю посёлка располагался частный сектор, «Шанхай», прозванный так за его беспорядочно построенные домики-бараки. Возник «Шанхай» в самом начале строительства полигона и жили в нём старожилы. Руководство посёлка постоянно ставило в планы снос «Шанхая», но руки так и не доходили. Были в посёлке и школа и детские садики, магазины и поликлиника. В общем это был обычный посёлок со своей жизнью и своим бытом. Отличался он от других поселков только лишь тем, что въехать и выехать из него можно было только по специальному пропуску. Да ещё на другом краю посёлка была большая огороженная территория, где располагалась воинская часть и куда каждый раз по приезде нужно было прийти и получить пропуск на полигон.
В эти дни гостиница была практически пуста. Народ начинал заселять её только за несколько дней до начала испытаний, а они в ближайшее время не планировались. Сейчас столовая, располагающаяся на первом этаже гостиницы, вечером просто закрывалась, но когда собирался народ на испытания, она вечерами начинала работать как кафе. А в дни затишья единственным местом, где можно было поужинать, был ресторан «Метелица».
Константинов заказал себе домашней лапши с курицей и котлету по-киевски, салат из квашеной капусты и сто граммов водки. Водку и салат принесли быстро, а вот остальное нужно было подождать минут двадцать. Он налил себе немного в рюмку и выпил, закусив капустой. Поскольку был будний день, музыкантов в ресторане не было, а просто звучала музыка из магнитофона. Делать было нечего и Константинов разглядывал посетителей ресторана. Их было не много. В углу, за сдвинутыми столиками, сидела большая компания, похоже, отмечали чей-то день рождения. Они были не из их института. «Наверное, с какого-нибудь завода», – подумал Константинов. За столиком у окна сидела семья полковника. Он с женой и двое подростков: мальчик и девочка. Погодки, лет по двенадцати. Полковника Константинов часто встречал на полигоне, но кто он и чем занимается, не знал. Встретившись с ним взглядом, он приподнялся на стуле и кивнул. Полковник в ответ также кивнул Константинову, затем обернулась его жена и улыбнулась ему, хотя он видел её впервые. В зал вошёл ещё один посетитель. Немолодой человек, одет просто: джинсы и пуловер. Он оглядел практически пустой зал и направился к столику, где сидел Константинов.
– Добрый вечер, не будете возражать, если составлю Вам компанию? – сказал он с улыбкой и, не дожидаясь ответа, сел на стул.
– Да, конечно, присаживайтесь, – запоздало ответил Константинов.
– Извините, что нарушу Ваше уединение, но ужасно не люблю сидеть в одиночестве, – он приподнялся и протянул Константинову руку, – разрешите представиться, Владимир Петрович, корреспондент.
– Юрий Иванович, – Константинов также приподнялся на стуле и пожал тому руку.
Владимир Петрович сделал заказ подошедшему официанту и попросил сразу принести двести граммов водки, затем по-хозяйски взял графинчик Константинова и разлил оставшуюся водку в две рюмки: «Давайте, Юрий Иванович, выпьем за знакомство», – стукнувшись рюмками с Константиновым, залпом выпил. Затем поддел вилкой салат из его тарелки и закусил. Константинов с натянутой улыбкой пододвинул свой салат на середину стола: «Угощайтесь, не стесняйтесь». Что-то не очень ему понравился новый знакомый, который, судя по всему, не даст спокойно поужинать и подумать. А подумать нужно было о том, как всё-таки переставить разъём на их системе, чтобы монтажники смогли его подсоединить к схеме изделия. Именно для этого его срочно вызвали на полигон, куда он должен был приехать с начальником лаборатории Анатолием Васильевичем. Но за пару дней до поездки выяснилось, что того срочно вызывают на совещание в министерство и пришлось ехать одному. Правда, Анатолий Васильевич предлагал взять с собой нового технолога из лаборатории, но на него не был готов допуск к работе на полигоне. Так что поехал один. А вопрос был сложный и, главное, срочный. Все весогабаритные характеристики были соблюдены, но один разъём оказался в таком месте, что монтажники к нему никак не могли подобраться. Нужно было что-то придумать и Константинов планировал за ужином хорошенько подумать, чтобы затем в гостинице это изобразить на бумаге.
– Юрий Иванович, Вы меня не слушаете? Я говорю, что как корреспонденту, мне это очень интересно, – привлёк к себе внимание Владимир Петрович, – познавать новые места, знакомиться с интересными людьми.
– А с чего Вы решили, что я интересный человек, – улыбнулся Константинов.
– Да Бог с Вами, Юрий Иванович, как можно быть неинтересным человеком, занимаясь такой важной работой, быть, так сказать, на передовой, укрепляя обороноспособность нашей Родины, развивать советскую науку, простите за столь выспренние слова. И занимаетесь Вы, я уверен, очень интересным делом.
– Да бросьте Вы, Владимир Петрович, я занимаюсь самыми обыденными вещами в самом обыкновенном институте и занимаю самую банальную должность старшего научного сотрудника. А то, что мы занимаемся столь важным делом, об этом как-то не думаем. Всё значительно прозаичнее, чем Вам могло показаться.
Подошёл официант, поставил на стол еду и графин с водкой. Владимир Петрович разлил по рюмкам. Выпили.
– Извините, Владимир Петрович, а Вы к нам зачем приехали? – спросил Константинов.
– Редакционное задание, Юрий Иванович. Поручили написать очерк о разработке новейших образцов вооружения, которыми занимаются наши учёные. Но, знаете, писать заштампованные фразы о наших успехах мне не хочется. Я думаю, нужно писать в первую очередь о людях, работающих здесь и затем уже через призму их отношения к своему делу, написать и о самом деле. Конечно, в рамках допустимого, – он широко улыбнулся и добавил, – меня ведь тщательно проинструктировали компетентные органы, подписывая командировку на полигон.
Затем он стал рассказывать, в каких интересных местах он был, с какими известными людьми встречался. Пообещал показать фотографии, которые лежали у него в гостинице.
– Вот допьём водочку и пойдёмте в гостиницу, я Вам покажу массу интересного. Кстати, у меня в номере есть ещё бутылочка финской водки, изумительный вкус, но самое главное – утром как огурчик, никаких последствий.
– Финская, говорите. Это хорошо, много слышал, но сам не пробовал, – сказал Константинов.
– А знаете что? Вы будете героем моего очерка. Я буду писать про Вас. В номере возьму у Вас интервью. Мы славно побеседуем за бутылочкой финской.
– Уважаемый Владимир Петрович, извините, никакое интервью я давать не буду. Поймите меня – не могу, запрещено.
– Зря переживаете. Ничего я публиковать без согласования с органами не буду. Обязательно согласую и с Вами, и с вашим руководством. А сегодня мы просто поболтаем о том о сём. А в Москве я всё решу и тогда мы с Вами ещё встретимся.
«Какой всё-таки интересный собеседник, напрасно мне он вначале не понравился», – подумал Константинов, когда они рассчитывались за ужин. Вышли на улицу, погода была великолепная. Ярко светили звёзды, ветер нёс запахи осенней степи. На улицах было много народу. Летом не погуляешь – жара. Зимой – холод. А вот весна и осень самое прекрасное время. Константинов кивал своим знакомым.
– Вы всех знаете? – удивлялся Владимир Петрович, – Вы, наверное, часто бываете здесь?
– Бываю, правда, не часто, в основном на испытаниях, да так, со всякими делами. А мне здесь нравится, отдыхаю от московской суеты, от начальства.
– Мне тоже нравится бывать в разных местах, знакомиться с различными людьми. Я много где побывал, кстати, придём, покажу фотографии, – вновь напомнил Владимир Петрович, – и здесь мне очень нравится, просторно и дышится легко.
Номер у Владимира Петрович был огромный. Две комнаты. В одной диван, два кресла, стол, телевизор и холодильник. В другой комнате, по-видимому, спальня. Они придвинули кресла поближе к столу. Владимир Петрович достал из холодильника бутылку водки, на этикетке было написано «FINLANDIA». Стекло бутылки было не простое, а какое-то пупырчатое, как кожура мандарина. Еще на стол поставил металлическую баночку с чёрной икрой.
– Однако, откуда такое богатство? – весело спросил Константинов. Настроение у него было великолепным, хотелось ещё выпить, поболтать с этим замечательным человеком, посмотреть его интересные фотографии.
– Водку привёз друг, дипломат, из самой Финляндии, а икорку прислали друзья с Каспия, – ответил Владимир Петрович, тонко нарезая булку чёрного хлеба и намазывая кусочки сливочным маслом.
– Как я Вам завидую, Владимир Петрович, завидую белой завистью. Вы столько видели, у Вас много друзей.
– Ну тогда давайте выпьем за дружбу, – сказал Владимир Петрович, и они выпили.
– А у меня с этим сложнее, больше всё один да один.
– Понимаю, Юрий Иванович. Друзей с такой работой иметь сложно, с семьёй тоже непросто. Жена ушла, с любовницей не сложилось. Так ведь, Юрий Иванович? – И он посмотрел Константинову прямо в глаза. – Давайте выпьем за жизнь.