Драконий берег
Протягиваю руку.
И ее берут, осторожно так, будто опасаясь причинить боль, сжимают.
– Ты изменился, – собственный голос я слышу словно бы со стороны.
– Так… сколько времени прошло.
Он высокий. Выше меня.
А это случается редко, потому что даже Маккорнак одного со мной роста. Билли был ниже, и это его злило. В том числе и это злило.
Томас.
Надо же… изменился? Или нет? Я не помню. То есть все помню, кроме лица. И еще то, что он светлым был. И светлым остался. Правда, теперь волосы не торчат дыбом. Аккуратная стрижка.
Правильные черты лица. И зубы на месте.
– Фарфоровые, – он понял, на что я смотрю, и широко улыбнулся. – Лучше тебе не знать, во сколько они обошлись…
– Я…
Сглотнула.
А если… если он здесь? Выгнал Маккорнака из собственного его кабинета. Это ведь не просто так? Приехал из Тампески.
– Успокойся, – мою руку он отпускать не спешил. – Я не собираюсь мстить. Да и… по меньше мере мстить следовало бы не мне. Я был глупым наглым мальчишкой, который вовремя получил по заслугам.
Томас потянул меня за руку, заставив шагнуть к стулу.
– Садись. Пить хочешь? Или, может, попросить, чтобы чаю принесли? Ты выглядишь усталой.
– И грязной.
Не знаю, зачем я это сказала. Наверное, затем, чтобы сказать хоть что-то.
– Есть немного. – Его фарфоровые зубы было не отличить от настоящих. – В горах была?
– Была.
– Кто-то…
– Изумруд. Помнишь?
Он покачал головой. Ну да, откуда ему. Местные драконов видели, но издали. И имен знать не могли. А костюм ему идет. И прическа эта. И сам он… матушка сказала бы, что вышел в люди. Вышел. Вижу.
– Мне к горам ходить запрещали.
– А ты слушал?
– В тот раз, когда ослушался, папаша вытащил ремень… он его частенько вытаскивал, порой просто чтоб мы не забывали, кто в доме хозяин. Но в тот раз… я неделю пластом лежал.
– Мне жаль.
– Пустое, – Томас отмахнулся.
И подвинул бутылку с водой. А я поняла, что дико хочу пить. У меня имелась своя фляга – глупо ходить в горы, не взяв с собой воды, но теперь захотелось именно этой, чистой, из стекла. Она вкусная, наверное. Вкуснее любой другой.
– Пей… Чтобы ты не думала всякого… тогда я на тебя злился. Ты и зубы выбила, и по лицу прошлась, – он повернулся боком, и я разглядела тонкую паутину шрамов. Со временем они стали почти незаметны, но не исчезли. – А отец еще добавил. За то, что позорю его… с девчонкой не справился. Не справились. Потом как узнал, что у меня нож был, так снова добавил. И к дядьке сослал. А дядька у меня из полиции. Он… в общем, выяснил подробности и сказал, что нам повезло, что если бы мы сделали то, что собирались, то сели бы. Он попросил своего приятеля, который в тюремной охране работал, устроить экскурсию. Знаешь… помогло.
Он открыл эту треклятую бутылку. И подал.
Холодную. С капельками влаги. Такую, что… я взяла.
– Лицо мне подзашили. С зубами, конечно, сложнее. Оказалось, их нельзя делать, пока челюсть не вырастет. Так что злился я долго. Я решил стать копом, чтобы тебя посадить.
– И… как?
Вода, к огорчению моему, оказалась обыкновенной, разве что чуть пахла лимоном, но запах этот скорее раздражал.
– Как видишь, – он развел руками. – Сперва и вправду в копы пошел. Пару лет патрулировал, потом взяли в отдел по борьбе с мелкими правонарушениями. Там… не повезло наткнуться на один груз.
Я едва не подавилась водой.
Сказать?
Нет, я не настолько наивна, чтобы давать повод.
– И так уж вышло, что перевели, стал заниматься наркотиками, а потом уже и работу в Бюро предложили.
– И отказываться ты не стал?
Совпадение? Почему именно он? Из всех треклятых федералов, которые есть в Тампеске, почему именно он?
– Сама видишь. И да, теперь я понимаю, что обязан тебе всем. Не будь того… случая, кем бы я стал?
– Не знаю.
– И я не знаю. И знать не хочу. Я просто рад, что у тебя тоже все хорошо. Хорошо ведь?
Я рассеянно пожала плечами. Наверное, неплохо.
Разве что деньги. И дурь, от которой я не избавилась.
Вихо. Билли? Молчу. Пью воду.
– Какие они, драконы?
Странный вопрос. И разве уместный? А с матушкой он о чем говорил? Матушка драконов ненавидит, полагая, что именно они меня испортили.
– Разные… как люди.
– А… покажешь?
– Драконов?
– Хотя бы издали. У меня бинокль есть.
– Покажу.
Почему бы и нет? И бинокль ему не пригодится. А драконы… они, конечно, чужаков не любят, но если попросить, потерпят.
– Ты за этим приехал? – Я допила воду и бутылку отставила.
А он покачал головой:
– Тебе ведь сказали? Он никогда не умел молчать.
– Вихо нашли?
– Нашли тело. Полукровка. Рост и возраст совпадают, но это еще ведь ничего не значит?
Конечно, не значит, кроме того, что Вихо года три как мертв и даже похоронен. Но вместо ответа я вновь пожала плечами. Он ведь и сам все знает, поэтому и молчит, и смотрит, ожидая… Чего?
Слез? Уверений, что они ошиблись? Или гнева?
Не знаю. Я стиснула кулаки:
– И вы хотите, чтобы я… опознала?
– Боюсь, опознавать там нечего. Но есть возможность сличить по крови. Если ты дашь согласие, то мы будем знать точно.
– А матушка?
– Отказала.
Я нахмурилась. Это совсем на нее не похоже.
– Сказала, что не желает беспокоить дух сына. И что кровь священна по вере ее предков.
Надо же, она про веру предков вспомнила. С какой стати?
– Возможно, она просто не желает лишиться надежды…
Какой надежды? Ее давно уже не осталось. Кажется, на третий день поисков. Или на четвертый? Потому что чудеса если и случались, то не в нашей пустыне.
– Так ты дашь согласие?
– Дам. И согласие. И кровь. Тебе?
Томас слегка наклонил голову.
– Здесь?
– Если не возражаешь. Я сегодня отошлю образцы. Ответ дадут через пару дней.
Я не возражала.
Он же, нагнувшись, вытащил из-под стола плоскую коробку, перевязанную широкой лентой. На ленте переливалась печать.
Томас развернул коробку ко мне.
– Убедись, что печать цела.
Я кивнула.
Силы во мне не было, ни той, которая позволяет айоха слышать мир, ни другой, присущей белым людям. Правда, как теперь я знала, далеко не всем. Одаренные встречались куда реже, чем гласили легенды.
– Шприц стерилен. – Томас надел тонкие латексные перчатки, которые на громадные его ладони налезли не без труда. – Как и игла. Мне сказали, что этого достаточно, но если ты не доверяешь, мы можем пойти к… здесь же еще остался какой-никакой врач?
– Ник. Эшби.
– Эшби… – протянул он с непонятным выражением. – Пошел, стало быть, по стопам отца?
– Пошел.
– В детстве я ненавидел его. И его черную сумку со шприцами. Знаешь, такие старые, огромные, с толстенными иглами…
Я стянула куртку и расстегнула манжету рубашки.
Мятой. И бурой. В горах разноцветье ни к чему, да и на буром пятна не так уж заметны, но теперь я вдруг поняла, что он заметит каждое. И то, от соуса, на рукаве. И темное, кровяное, на груди. Кровь из носу, но ведь объясняться глупо.
– Помочь?
– Я сама. – Мелкая пуговица упрямо не желала проскальзывать в петлю, а манжета оказалась до отвращения плотной. – Справлюсь.
Томас кивнул. И отвернулся. Надо же, какой тактичный. И все равно странно, что матушка отказала. Она слишком практична, чтобы цепляться за фантазии.
– Мои предки обычно лечили нас самогоном, а уж к мистеру Эшби обращались, когда самогон не помогал. Как правило… мне тогда было совсем погано. А он приходил. Расставлял свои склянки. И делал уколы.
Я молча протянула руку.
– Я пережму сосуды выше локтя. Кровь лучше брать венозную и с запасом. – Тонкий жгут перехватил руку и сдавил.
Я отвернулась.
Не то чтобы я крови боюсь, просто… не хочу больше видеть ее. И прав он. Мистер Эшби появлялся, когда все прочие средства не помогали.
Он приносил в дом едкий запах лекарств. И черный кофр.
Он садился на край постели и клал прохладную руку на лоб. Улыбался. И спрашивал:
– Что ж ты, девочка, так неосторожно?
А потом ощупывал горло.
Заставлял открывать рот. Заглядывал в уши. Он был ласков. И внимателен. А еще с ним приходил Ник, который садился рядом и брал меня за руку. Когда тебя держат за руку, укол вынести легче.
– …Вы должны понимать, – бас мистера Эшби легко проникал сквозь дощатые стены, – что с вашей стороны было совершенно безответственно настолько запускать болезнь.
Ему отвечала матушка, но ее голос, тонкий и надрывный, не проникал сквозь пелену окружавшего меня жара. Я знала, что станет легче.
Мистер Эшби всегда приносил облегчение.
– Речь идет о прямой угрозе жизни. Это мракобесие, которое…
Жар отступал, а вместо него наваливалась усталость. И с ней – сон.
Следовало признать, что уколы Томас умел делать. Хрустнула печать, крышка коробки откинулась, позволяя разглядеть содержимое: небольшой шприц с тончайшей иглой. Она пробила кожу.
– Снимаю. Поработаешь кулаком?
Кровь темная. Пурпурная. Нарядная даже…
И все-таки, почему она отказалась?
Кровь медленно наполняла шприц, и в этой неторопливости мне виделось желание Томаса затянуть нашу с ним встречу.
А про деньги?
Нет, про деньги она точно не знала, иначе в жизни не оставила бы их в моей хижине. Матушка любила деньги той болезненной любовью, которая не оставляла места для иных привязанностей. Во всяком случае, для меня.
– Вот и все, – Томас вытащил иглу и ловко прижал к ране кусок ваты. – Зажми и держи.
Он вернул шприц в ящик и закрыл крышку. Нажал что-то по обе стороны, и ящик окутала белесая пелена, впрочем, почти сразу растворившаяся.
– Стазис. Встроенный артефакт. Обеспечит сохранность материала. Отправлю нарочным.
– А сам?
– Ты же обещала мне показать драконов.
И эта фарфоровая улыбка, за которой мне чудился намек, что ему далеко не только драконы интересны. Но… почему бы и нет?
Глава 8
Мы успели до заката.
Закат в горах – это, конечно, охренительно красиво, но потом наступает такая темень, что налобный фонарь кажется бесполезной игрушкой.
Но мы успели.
Свой «студебеккер» я бросила на тропе, которую изрядно попортило бурей, а стало быть, выше третьего уровня найдется пара грязевых ям.
– Дальше пешком, – предупредила я Томаса. И еще мстительно подумала, что шерстяной его костюмчик – не самое подходящее для гор одеяние. А уж ботинки с длинными носами и вовсе никуда не годятся. – Если не передумал.
Он хмыкнул. И вытащил из рюкзака сверток, который превратился в весьма приличного вида шерстяное пончо.
Но ботинки все равно дерьмовые.
– Идешь за мной, никуда не сворачиваешь. В лужи не лезь, вытаскивать не стану.
Я подняла воротник куртки.
Ветер третий день держался с севера. Несильный, но пронизывающий, он имел дурную привычку выдувать и те крохи тепла, которые кое-как удавалось сохранить.
Томас поежился.
Но решительно зашагал вверх по тропе. Он не промолвил ни звука, даже когда мы выбрались на гребень и ветер, разыгравшись, лягнул его в грудь. Я привычно пригнулась, а вот его развернуло, почти опрокинуло. Но ничего, только пончо поправил.
Выше. И быстрее.
Солнце уже тянулось к морю, отражаясь в нем лужей расплавленного золота. От краев ее расползалась белизна, прикрывая и уродливые скалы, и мертвый остов корабля, стоявшего здесь столько, сколько себя помню. Эта белизна прятала волны, и море казалось спокойным. Мирным даже.
А вот ветер швырнул в лицо горсть колючего снега.
– А здесь… бодрит, – Томас остановился, чтобы оглядеться. И вид у него был… да как у любого новичка. Я, когда впервые забралась на тропу, тоже стояла, рот разинув, не способная справиться с окружавшим меня великолепием.
Скалы гляделись черными.
А море – белым. И золотым.
Солнце в небе – крошечным и низким, руку подыми и сорвешь, сунешь диковинный этот плод в корзину.
– Мне казалось, что драконы не любят холода.
– Это смотря какие. – Ветер трогал мои волосы и щекотал шею хвостами косынки. – Флоридский болотный, тот да, холод переносит плохо, а наши, наоборот, в той жаре не выживут. Здесь им самое раздолье. Смотри…
Я видела темную искру на белизне моря. Она скользила, приближаясь, становясь все больше и больше, превращаясь из искры в змеиную тень. А та, поднявшись выше, распахнула крылья. И вот уже по-над морем прокатился рев.
– Лютый, – я двинулась по тропе, придерживаясь за ветки кустарника. Тот рос плотно, почти наползая на эту самую треклятую тропу. А она вилась по краю обрыва. И камни привычно скользили вниз, растворяясь в темноте. – Ты тут осторожно. И под ноги посматривай. Ветер северный, значит, где-нибудь да наледь будет…
Он шел, стараясь не показывать страха.
А я знала, что ему страшно. И удивительное дело, это понимание доставляло мне радость. Мстительную такую, гаденькую по сути своей, но все же радость.
…Билли однажды сунулся. И не смог.
Остановился где-то там, еще в начале, где тропа не подбиралась к самому обрыву. Сказал что-то вроде, что ему на хрен не упали мои драконы. И ушел.
А этот…
Лютый заревел вновь, поднимая стаю. И тени закружили, заплясали, выстраиваясь в хоровод. А я остановилась, позволяя Томасу перевести дух.
– Вот там, видишь, с широкими крыльями? Матушка Фло, старейшая самка в прайде. А рядом две поуже. Динь и Дон, сестрички, молодые совсем, пять лет только, но ранние… думаю, зимой поднимутся на крыло.
– А разве они…
– Летать они учатся рано. Но я о том, что в гон пойдут. А там, если повезет, и гнезда поставят. Рядом с ними Графит. И Янтарь. Янтарь уже довольно стар, но до сих пор пары не нашел. У драконов с этим сложно. Никто так и не понял, как они выбирают, но Янтарь явно нацелился на Динь. И ревнивый. Всех от нее отгоняет, даже Лютого.
– А тот…
Томас старательно не смотрел под ноги. И это правильно. Скала, конечно, крепкая, и тропа достаточно широка, особенно когда привыкнешь к этому, но все же нервы стоит беречь.
– Он старший в прайде. Сын Изумруда. И пару нашел еще до моего рождения. Ну что, подойдешь ближе?
– Еще ближе?
Кажется, эта затея больше не казалась Томасу столь уж привлекательной. Но он мотнул головой, словно убеждая себя, и сделал шаг.
Тропа отползла от обрыва.
Сквозь заросли дикого терна, который здесь рос низким, но удивительно цепким, мы пробрались почти без потерь. На ветвях блестел иней, стало быть, к ночи снег выпадет. И надо будет проверить стариков, потому как теплые источники остаются теплыми, но на перемену погоды у них кости болеть начинают, отчего характер становится просто отвратительным.
Я вывела Томаса к малому гнездовью и, сунув два пальца в рот, свистнула. Ответом стало всполошенное хлопанье крыльев.
– На, – я запоздало протянула служебный амулет. – Повесь на грудь, а то мало ли… не хватало, чтоб меня за жареного федерала посадили.
Возражать он не стал. Разумно.
Первой добралась Искра. Она неловко сложила крылья, покачнулась, но удержалась, впившись когтями в неровный край утеса. Мелькнул длинный хвост. А змеиная шея протянулась над землей. Из пасти донеслось шипение.
– Тише, девочка, – я присела на корточки и протянула раскрытые руки к самой морде, позволяя обнюхать их. – Свои…
Щелкнули зубы.
У Искры они тонкие и слегка загнутые назад. А язык змеиный, раздвоенный.
– Свои, свои…
И шершавый. Он скользнул по ладони, сдирая кожу, обвил запястье и исчез. Искра заворчала, заклекотала, жалуясь.
Меня затопил поток эмоций. Огорчение: «Под крылом чешется. Тесно в норе. Нельзя летать. Злится. Кто? Лютый. Стережет. Рыбы мало. Принес большую, но лучше самой».
– Конечно, лучше… – я попыталась успокоить ее. Говорить с драконами много проще, чем с людьми.
Они не лукавят. Они не ищут в словах скрытых смыслов. Они не играют с намеками. Они таковы, какие есть.
Искра вздохнула, обдав меня горячим паром. Еще полгода – и железы окончательно сформируются. За ней на утес взбирался Лёд.
Снежно-белый, чересчур массивный, но это пока, пройдет время – и черты его обретут должное изящество. А пока над горбатой спиной нелепо торчали крылья, казавшиеся слишком маленькими, куцыми какими-то. Он тоже был встревожен.
И печален. Лёд часто грелся под крылом Изумруда.
– Да, они уходят, – я встала между ним и Томасом, который застыл, явно опасаясь привлечь внимание. А он что, думал, что смотреть станет, как туристы? С Дальнего утеса, окруженного пленкой защитного поля? И в бинокль?
Там и в бинокль особо не разглядишь.
Лёд вздохнул.
Он уселся на краю, обернув когтистые лапы хвостом. И лишь кончик того слегка подрагивал, выдавая волнение. Приподнялись шипы на гребне, верхние потемнели, стало быть, до линьки всего ничего.
– Это Томас, – я взяла старого недруга за руку, и пальцы его слегка дрогнули. – Он… пришел познакомиться.
Лёд склонил голову и приоткрыл пасть.
А Искра, неловко переваливаясь – на земле драконы изрядно теряли в грации и красоте, – обошла нас. И чувствую, Томасу стоило немалых сил просто стоять.
– Вы ему нравитесь. Верно?
Надеюсь.
Наши умники из института уверены, что дело в слабом эмпатическом даре, который свойствен любому из стаи. Точнее, те, у кого он не развит, просто не выживают. Может, эти умники и правы.
Они небось мозги Изумруду распилят, пытаясь понять, где этот дар прячется. А я лишь знаю, что драконы чувствуют людей. И точно знают, с кем не стоит связываться.
Искра вытянула шею. Наклонилась.
Втянула воздух. Ее язык высунулся, чтобы коснуться щеки Томаса. И, к чести его, он не отпрянул. Он даже заглянул в желтые глаза дракона.
И сказал:
– Ты красивая.
А она поняла. Вижу, поняла, поэтому и гребень вздыбила, крылья распахнула, показывая бледно-золотую чешую. Заворчал Лёд, который красоваться не привык. И я почесала его за ушной впадиной.
– Ты тоже красивый. И будешь еще краше. Просто расти надо… вырастешь большим.
Я не лукавила.
Костяк у него массивный, данные неплохие, и лет через двадцать – тридцать он точно Лютого догонит.
Спускались мы в темноте, и вела я по основной дороге, поскольку не было ни малейшего желания свернуть себе шею.
Томас молчал.
Мне тоже сказать было нечего. И лишь когда он едва не шлепнулся, оскользнувшись на склоне, я предупредила:
– Под ноги смотри.
А он кивнул, но все равно смотреть не стал. Вот же… еще шею свернет, доказывай потом, что все исключительно по воле случая.
– Они… удивительные. Я не думал, что они такие.
– Такие, – согласилась я. – Удивительные. Это да…
– И большие.
– Кто?
– Драконы.
– Эти?!
Томас подал мне руку, помогая перебраться через бревно. Похоже, дорогу придется основательно чистить.
– Это еще подростки. Им пара лет всего. К мелким, в гнездах, тебя бы точно не допустили, а эти… они уже и не под мамкиным крылом, но и далеко на море не пускают. Они любопытные. И к людям в большинстве своем настроены… спокойно.
– Значит, – Томас определенно нахмурился, похоже, пытаясь представить взрослого дракона, – они… потом будут больше?
– В несколько раз. Лютый, к примеру, взрослых косаток приносит. Не каждый день, – уточнила я, а то мало ли. – И не очень больших. Так они морских коров предпочитают или вот на тюленей охотятся. Иногда и рыбу ловят. Молодняк – тот любит нырять за треской, а взрослым она на один зуб.
Машина моя стояла там, где я ее и оставила, что было хорошо и даже замечательно.
– Куда тебя подвезти?
– К мотелю.
– Не домой? – Такта во мне никогда не было.
Томас покачал головой:
– Отец лет пять тому… ушел. Матушка переехала. А с братом мы никогда особо дружны не были. Я, конечно, зайду, но…
Стеснять не желает.
– А ты вообще надолго?
Мотор завелся не с первого раза, словно намекая, что неплохо бы все же к механикам заглянуть, а то рискую я в горах застрять.
– Как выйдет… дело такое, мутное, – он устроился на переднем сиденье и руки на колени положил. – Пока самому мало что известно. Просто… велено отправиться, поискать родню, взять кровь. И задержаться. Меня вообще, подозреваю, отправили, потому как местный и вроде бы свой.
Свет фар расколол темноту.
Я сползала с дороги медленно. Колеса скользили по грязи, «студебеккер» норовило повести то влево, то вправо, а то и вовсе развернуть поперек дороги. И шины лысые совсем. Руль выворачивался, но я справлялась. Пока. Я… дура… впечатление произвести… завтрашнего утра дождаться не могла. Если сейчас сяду в грязевую яму или брюхом на камень, вот смеху-то будет.
– Так что пару дней побуду, пока результаты придут. А там видно будет. Послушай… – он поерзал, и это ерзанье совпало с тем, что нас занесло влево. Я зашипела и сбросила скорость, которая и без того была черепашьей. – Как думаешь, мисс Уильямс… если ее навестить?
– Будет рада.
Он кивнул:
– А цветов здесь?..
– На поле нарвешь.
– То есть купить по-прежнему никак?
Я хмыкнула:
– Кто будет платить за то, что можно взять бесплатно? Не хочешь на поле, у миссис Клопельски в палисаднике отличные эти… георгины. Или хризантемы? Но сразу предупреждаю, у нее ружье имеется. И стреляет она покруче твоего папаши. Что? Знаешь, сколько желающих на эти георгины? Или хризантемы…
А смех у него был приятным.
Только не стоило обольщаться, что это что-то значит. Я довезла его до мотеля, точнее той конуры, что выдавали за мотель.
– Я загляну завтра, – сказал Томас.
Я же пожала плечами. Пускай себе.
Глава 9
В этом треклятом городке ничего не изменилось.
Узкие улицы. Пыль.
Мальчишки, которым было нечем заняться, и от безделья они сбивались в стаи, а уже стаи вяло воевали друг с другом за пустые дворы и темные переулки. Иногда в переулках появлялись крысы, и тогда мальчишки оживлялись.
Крысиная охота – то еще развлечение.
Томас потер нить шрама на левой руке и поморщился. Порой крысы защищались.
В мотеле гуляли сквозняки. Домишко этот, перестроенный то ли из сарая, то ли из коровника, отличался какой-то особенной несуразностью. Он был длинен и низок. В расположенные на разной высоте окна свет почти не проникал, зато остатки тепла уходили.
Да и какое тепло?
Дощатые стены. Скрипучие полы. И вездесущая плесень, которая обжила и стены, и подоконники, и по потолку поползла ржавыми пятнами.
Зато хозяйка мотеля не изменилась.
– Чего домой не едешь, Томми? – поинтересовалась она, сплевывая табачную жвачку прямо под ноги. – Не рады будут?
– Не хочу стеснять.
Она хохотнула. И ключ кинула:
– Надо будет одеяло, скажешь. Тебе бесплатно.
Ключ, слегка погнутый, но почти чистый, Томас взял. И поинтересовался:
– Что здесь вообще нового?
Миссис Гольстром хмыкнула:
– Вынюхиваешь?
– Работа такая.
– А приличным парнем был. Папаша твой небось в гробу переворачивается. Он федералов крепко недолюбливал.
Она была толста и неопрятна. Она носила цветастые балахоны, до того одинаковые, что, казалось, различаются они лишь пятнами.
На одном – от соуса. На другом – от горчицы. Третье и вовсе пестрит мелкими темными – то ли крови, то ли сока. Нынешнее миссис Гольстром украсила воротничком. Даже почти белым.
– Но ты ж у нас не просто так, ты ж у нас по делу, верно?
Передние зубы она давно потеряла, поговаривали, что еще в той жизни, в которой был весьма бодр покойный ныне мистер Гольстром с его страстью к выпивке и игре.
– По делу, – согласился Томас. – Может, разрешите вас угостить?
– А вежливый какой… фу-ты ну-ты… угощай. Эй, Кир, сгоняй за выпивкой. И пожрать пусть дадут.
Мальчишка, служивший и горничной, и носильщиком, и прочим обслуживающим персоналом, вынырнул откуда-то из подсобки и застыл с вытянутой рукой. Пятерка мигом исчезла в рукаве.
– Сдачу чтоб принес, дьяволово семя.
Она уселась на высокий табурет и сказала:
– Спрашивай.
– Если бы знать о чем… слышал, старый Эшби ушел?
– А то… давненько уже. Слышала, молодого Вихо нашли?
– Нашли.
– Неподалеку?
– Есть такое.
Она кивнула и, вытащив из кармана пачку табаку, отрезала кусок, сунула за щеку.
– Будешь?
– Воздержусь.
– И правильно…
– На его месте теперь Ник?
– А кто еще? Кто ж может быть, если не Эшби… туточки он… про него, стало быть? С чего бы это?
– С кого-то ведь надо.
– Твоя правда… и чего сказать? Эшби – он Эшби и есть. Вот взять тебя, ты у нас вежливый, лощеный весь из себя, что коровья задница, но сковырни чуток, и нутро попрет. Нутро-то старое, что у тебя, что у папашки твоего, что у деда. Хоть ты весь наизнанку вывернись, а себя не перекроишь. Эшби, они… эти… ристократы. Вот.