Карнавальная ночь
– Куда ты идешь, Генгу?
– На Нельскую башню! – «страшным» голосом ответил Генгу.
Казалось, что по какой из улиц, образующих узор «гусиной лапки», ни пойди – по Севрской ли, по улице Шерш-Миди, по улице Гренель, по улице Фур-Сен-Жермен или по улице Старой Голубятни – всюду словно эхо прокатывались покорившие всех два слова. Их выкрикивали радостные голоса, выпевали охотничьи рожки, они угадывались в пьяной ругани и победно звучали в буйном веселье карнавала. По крайней мере, Ролану они чудились повсюду.
Когда он ступил на улицу Кассет, какой-то выпивоха важного вида, одетый ночным сторожем, по-отечески раскрыл ему свои объятия со словами: «Три часа, льет дождь. Спите, парижане!» Видимо, в вине пребывала не только истина, но и Нельская башня.
Однако, несмотря на всю свою важность, «ночной сторож» бессовестно лгал. В многочисленных монастырях на Севрской улице только что прозвонили четыре часа пополудни. Сумеречный свет еще соперничал с зажженными фонарями. Кроме того, погода стояла прекрасная, и ни один человек в Париже не помышлял о том, чтобы лечь спать.
Ролан вошел в ворота дома № 3 по улице Кассет, большого солидного дома. Консьерж принимал гостей. Его дочка красовалась в средневековом головном уборе, в башмаках с загнутыми вверх носками, с пояса свисал огромный кошелек. Перед ней распинался сосед – овернец, переодетый ученым книжником. Ролан осведомился о мэтре Дебане, консьерж расхохотался.
– Хо-хо! Мэтр Дебан! Сегодня карнавал, уж извините! Его более трезвая жена подсказала Ролану:
– Первая дверь направо со двора.
– Какой этаж? – спросил юноша.
– Любой, – был ответ.
А солдат караульной службы, с козлиной бородкой, повесивший свой ключ на гвоздь, добавил:
– Черт побери! Ставлю пять су против анжелота, что этот ловкач отправился со своими охранными грамотами к Орсини.
Первая дверь направо со двора вела в пятиэтажную пристройку в пять окон по фасаду. Массивный позолоченный герб над входом внушал надежду на радушный прием у нотариуса. Ролан постучался, ему никто не ответил. Сделав шаг назад, Ролан оглядел здание. Окна на первом и втором этажах были черны, свет горел на третьем, четвертом и пятом.
Ролан повернул ручку и вошел. В вестибюле горела лампа, и Ролан смог разглядеть над одной из дверей надпись крупными буквами «Нотариальная контора», но дверь эта была заперта. Сверху доносился лай собак, стон гитары, звон кастрюль, а также густой запах приготавливаемой еды. Юноша преодолел первый пролет, выбрал дверь, выглядевшую приличнее прочих, и постучал.
– Вам кого? – послышался женский голос, перекрываемый тявканьем нескольких собак.
– Мэтра Дебана, нотариуса.
– Я и без вас знаю, что он нотариус. Тихо вы, косматые отродья!.. Который час?
– Четверть пятого.
– Спасибо. Поднимайтесь наверх, там должны быть его служащие.
Ролан поднялся. На третьем этаже под немилосердно дребезжащую гитару низкий мужской голос распевал:
Прекрасная андалузка
Из Севильи,
Я – бравый идальго
Из Кастильи,
Внемли моей нежной
Сегедилье…
– Оле! – не удержался Ролан, постучав в дверь. – Я ищу мэтра Дебана.
– Который час? – осведомился мужской голос под аккомпанемент гитары.
– Четверть пятого.
– Дьявол! Мне пора одеваться… А по какому делу вам нужен мэтр Дебан?
– По срочному делу.
– Поднимитесь выше, наверху должны быть его служащие.
Испытывая раздражение, Ролан поднялся выше. И в самом деле, странная это была нотариальная контора. Но не будем забывать, что в то время Париж был болен и безумен. Болезнь называлась «Нельская башня» и осложнялась к тому же не поддающейся излечению любовью к гитаре, воркующей, как и в пятнадцатом веке, о мантилье, Кастилье, Инезилье…
На четвертом, этаже слышно было, как на сковородке с шипеньем шкварчит свиное сало. Дверь, как и все остальные двери в этом странном доме, была заперта, но через перегородку доносился смех и звук поцелуев.
– Где я могу найти мэтра Дебана?!
Наступила тишина, нарушаемая приглушенными смешками.
– Вам нужен господин Дебан, нотариус? – осведомились из-за двери.
– Именно. И я начинаю терять терпение…
– Который час, любезнейший?
– Тысяча чертей! – воскликнул Ролан, выйдя из себя. – Кому-то или чему-то сейчас не поздоровится!
Он и в самом деле готов был применить силу. Взрыв смеха был ответом на его угрозу. За дверью на четвертом этаже собралась большая и веселая компания.
– Милостивые государи и вы, благородные дамы, прошу тишины! – воззвал голос, прежде отвечавший Ролану. – Незнакомец! Нотариальная контора – это храм. С лестничной площадки, где вы ныне остановились передохнуть, ведут две лестницы: одна – вниз, друга – наверх. Пренебрегите первой, по крайней мере до завтра, когда вам, возможно, заблагорассудится по ней спуститься. Ступайте по второй, взбирайтесь медленно, тщательно пересчитывая ступеньки. Когда доберетесь до семнадцатой, остановитесь, ибо больше, сударь, ступеней нет. Вы окажетесь перед дверью, похожей на эту. Окиньте ее непредвзятым взглядом и вдарьте по ней ногой изо всех сил, воскликнув: «Эй вы там! Буридан! Эй!»
– Буридан? – повторил Ролан, немедленно смягчившись при упоминании волшебного имени. Ибо под сенью Нельской башни царил дух согласия и покоя.
Вместо ответа голос за дверью скомандовал:
– Подать оладьи! Незнакомец мне надоел. Вернемся к нашему пантагрюэльскому пиршеству!
Вновь запела сковородка, зазвенели смех и поцелуи.
Ролан подумал, что, если уж он сюда пришел, необходимо дойти до конца.
Он преодолел последний пролет лестницы. Если нижние этажи подавали признаки жизни, то здесь, на самом верхнем, было темно и тихо. Буридан не отзывался. Потеряв терпение, рассерженный Ролан решил буквально последовать рекомендациям соседа снизу и что было сил ударил ногой по безмолвной двери.
Сил оказалось чересчур много. Замочная задвижка выскочила из гнезда, и дверь распахнулась.
– Кто там? – раздался голос внезапно разбуженного человека.
И поскольку Ролан не отвечал, чувствуя себя не совсем ловко после удара ногой в дверь, обитатель комнаты переспросил:
– Это ты, Маргарита?
Что ж тут такого удивительного? Буридан ждет свою Маргариту. И на пятом этаже не обошлось без Нельской башни. Ролан, поднимаясь по этой фантастической лестнице, растерял все свое добродушие. Поэтому, войдя в комнату, он проговорил угрюмым тоном:
– Нет, это не Маргарита.
– Тогда кто же? – воскликнул разбуженный, вскакивая на ноги.
Следует заметить, что упоминание о Маргарите лишь усугубило дурное настроение Ролана. Он тоже ждал Маргариту, вернее, она должна была его ждать на бульваре Монпарнас, неподалеку от Гран-Шомьера, который в те времена блистал во всем своем великолепии.
О, Гран-Шомьер! Ныне мы вспоминаем о нем, как о потерянном рае! Это чудное название немедленно вызывает в памяти Эрменонвиль, гроты Бернардена де Сен-Пьера, тополя Жан-Жака Руссо, человека возвышенной души. Там, в Гран-Шомьере, находили приют и покой чувствительные сердца.
Бог мой! Его следовало переименовать в «Таверну», когда в моду вошли толедские кинжалы и вывернутые коленки, а позднее в «Кабак». Я знаю одну вполне респектабельную компанию, которая последовательно называлась «королевской», «республиканской», а затем «имперской». Вот что значит уметь жить!
Когда каблуки обитателя комнаты коснулись пола, раздался звон бутафорских шпор. Спичка чиркнула по фосфорическому коробку и вспыхнула ярким светом.
Тем временем Ролан, добрая душа, говорил себе: «В Париже сотня, тысяча Маргарит… Какого черта я так расстраиваюсь?»
Свеча осветила довольно просторную мансарду, где все было перевернуто вверх дном. Посреди комнаты стоял Буридан, великолепный Буридан, высокий, стройный, с приятным и умным лицом. Средневековый наряд необыкновенно шел ему; бледность щек гармонировала с густой шевелюрой, растрепавшейся во время сна; на тонких губах играла ироническая улыбка; от всего его облика веяло суровой мужественностью.
И лишь по возрасту – на вид ему было лет двадцать пять – обитатель комнаты не годился на роль любовника Маргариты. Этот Буридан не мог быть ни сорокалетним узником, с горечью вспоминающим о минувшем, ни юным пажом герцога Бургундского, переживающим первую любовь. Он словно находился между прологом и основным действием пьесы. Однако восхищенный Ролан даже снял шляпу. Буридан взглянул на него и улыбнулся:
– Я бы предпочел видеть перед собой Маргариту, но вы – вылитый Готье д'Онэй! Меня зовут Леон Мальвуа. Который час?
Ролан выпрямился во весь рост и расправил плечи, приняв внушительный вид. Однако не подумайте, что в состояние гнева Ролана привел набивший оскомину вопрос «который час?». Хотя Ролан вспыхивал легко, но причиной гнева послужило на сей раз иное обстоятельство. Восхитительный облик Буридана разбудил в Ролане художника. Он мог бы многое простить этому благородному молодому человеку, который со столь неподражаемым изяществом носил модные отрепья, но его взгляд упал на изножье кровати, где только что отдыхал Леон Мальвуа. Там лежал платок из Мадраса в ярко-желтую и пунцовую клетку, сложенный по кокетливому обычаю бордоских гризеток, украшающих свои прически такими платочками.
Роман побледнел, губы его дрожали.
– Я хотел бы знать, господин Леон де Мальвуа, – произнес он, сжав зубы, – как зовут ту Маргариту, которую вы ждете?
– Маргарита Бургундская, черт побери!
– Это ее платок? – И Ролан подрагивающим пальцем указал на изножье кровати.
Буридан взглянул на платок, а затем на своего собеседника. Его тонкие изящные брови приподнялись, и он, подбоченившись, спросил воинственным тоном:
– А какое вам до этого дело?
Ролан был спокоен, такое спокойствие находит на людей, пребывающих в великом гневе.
– В Париже, – медленно произнес он, – платочков даже больше, чем Маргарит. Но я знаком с одной Маргаритой, и у нее есть точь-в-точь такой же платок. Поэтому я и желаю знать, как зовут вашу даму.
Буридан задумался на секунду, затем, поставив свечу на ночной столик, дабы высвободить руки на всякий случай, ответил:
– Ее зовут Маргарита Садула.
Бледность Ролана перешла в белизну.
– Благодарю вас, господин Леон Мальвуа, – начал он, – я не хотел бы вас оскорблять, я вижу, что вы воспитанный молодой человек… Но, – с внезапной яростью продолжал Ролан, – вы украли платок у Маргариты, я убежден в этом!
Буридан печально улыбнулся, он определенно жалел Ролана.
– Не стоит драться из-за этой красотки, юноша, уж поверьте мне, – тихо сказал он. – Вы хорошо владеете шпагой?
– Достаточно хорошо. Однако как странно! У меня тоже есть костюм Буридана… отличный костюм! Вы будете танцевать сегодня вечером?
– И танцевать, и ужинать.
– Да, времени хватит на все. Вы не станете возражать, если мы встретимся с вами завтра утром за кладбищем Монпарнас? Отличное место для ранних прогулок.
– Сколько вам лет? – спросил Буридан, колеблясь.
– Двадцать два, – ответил Ролан, прибавив себе четыре года.
– Правда? Вы выглядите моложе. Как вас зовут?
– Ролан.
– Ролан… а дальше?
– Просто Ролан.
– Приходите на кладбище Монпарнас, – сказал Буридан, взяв в руки свечу. – Я провожу вас, господин просто Ролан.
– Вы точно придете?
– Не сомневайтесь. Но черт меня побери, если Маргарита…
Ролан уже спускался по лестнице.
Буридан, не закончив фразы, которая явно не стала бы панегириком в честь мадам или мадемуазель Садула, внезапно спросил себя:
– Но все-таки, почему она не пришла?
– Эй! – послышался с лестницы голос Ролана. – Господин Леон Мальвуа!
– Что еще, господин просто Ролан?
– Сейчас без четверти пять.
– Премного благодарен… До свидания!
– Господин Леон Мальвуа!
– Опять?!
– Вы не знаете, почему все в этом доме спрашивали меня, который час?
– Потому что все часы из этого дома перекочевали в ломбард. Спокойной ночи!
– Погодите, последний вопрос. Вы служите у господина Дебана, не так ли, господин Леон Мальвуа?
– Ну да, господин просто Ролан. Я его четвертый клерк.
– Я приходил, чтобы встретиться с вашим хозяином… по срочному делу. Он сейчас дома?
– Нет.
– Вы не знаете, где он может быть?
– Знаю. Пале-Рояль, галерея Валуа, номер сто тринадцать.
– В игорном доме?
– Он – солидный нотариус.
– Я отправляюсь за ним в Пале-Рояль.
– Не стоит, если вы хотите взять у него денег.
– Наоборот, я хочу их ему дать.
– Это опасно! Подождите до завтра, господин просто Ролан… Возможно, мы вместе вернемся с кладбища Монпарнас.
МАРГАРИТА БУРГУНДСКАЯ И ТРЕТИЙ БУРИДАН
Лишившись таким образом возможности выполнить поручение матери, Ролан вернулся домой.
– Тс-с! – прошептала мадам Марселина, соседка, когда Ролан осторожно открыл дверь в комнату Терезы. – Она спит.
Мадам Марселина была статной полной женщиной, на Ролана она смотрела с нежностью наставницы. Она гордилась своим учеником и вовсе не сетовала на то, что с появлением Маргариты Садула ее роль свелась к роли наперсницы. Впрочем, бывало ли такое, чтобы ученики обижали полюбившихся им учительниц? У соседки было золотое сердце, кроме того, она присматривала за больной. Мадам Тереза любила соседку, та была готова часами беседовать о взбалмошном, обожаемом, несравненном Ролане.
Вот и сегодня Тереза и мадам Марселина долго обсуждали Ролана, а потом Тереза задремала с именем сына на устах.
Ролан был немного встревожен. По дороге домой он неотступно размышлял о том, что с ним случилось в доме N 3 по улице Кассет. Звуки рожков и карнавальный гомон не смогли вывести его из задумчивости. А вывод, который он сделал из своих размышлений, был таков: «Здесь какая-то тайна. Но Маргарита чиста, как ангел!»
Что ж, ведь Ролану было всего восемнадцать лет. Когда мальчику приходит пора становиться мужчиной, уроки соседки ему не помогут. Добровольная наставница дает знания, возможно преждевременные, но настоящая зрелость приходит лишь с годами. Посему не стоит чересчур упрекать мадам де Варен, несмотря на лицемерные жалобы человека, из чьего каменного сердца она высекла первые искры.
О великая душа, с такой необыкновенной силой воспевшая молодость! Чудный гений Руссо заставлял трепетать сердца многих поколений. И подумать только, что этот человек любил лишь одиночество и свои задушевные мечты, клеветал на добродетель, не доверял дружбе и оскорблял подозрением самого Господа!
Ролан, хвала небесам, не был гением и никого не оскорблял подозрением. Он был добрым малым, и будущее представлялось ему ясным и безоблачным. Он верил всем: своему учителю, полубогу в искусстве, матери, святой праведнице, соседке и даже Маргарите Садула. Тут он, возможно, зашел чересчур далеко, но что вы хотите от восемнадцатилетнего юноши?
– Тебе пора одеваться, негодник, – понизив голос, сказала соседка. – Тереза проспит спокойно всю ночь, к тому же с ней буду я.
Ролан подошел к изножью кровати и взглянул на больную, которая спала, сложив руки на груди. Она была так бледна, что глаза Ролана увлажнились.
– Неужели когда-нибудь она заснет, чтобы больше не проснуться! – прошептал он.
Соседка была женщиной весьма многоопытной.
– Ого, да мы грустим, – сказала она, – и даже костюм Буридана нас не радует… Что-нибудь случилось? – немедленно приступила она к допросу.
– Нет, ничего, – ответил Ролан, упав в кресло.
– С кем ты ее застал? – настаивала мадам Марселина. – Со студентом? С солдатом? Или, может быть, с благородным отцом семейства?
Ролан пожал плечами и встал, не желая продолжать разговор.
– Я помогу тебе одеться, – предложила соседка.
– Нет-нет, – поспешно отказался Ролан. – Останьтесь с матушкой, она может проснуться.
– Хитрец, – пробормотала соседка. – Мне нравится, что ты всегда называешь ее «матушкой». Сын чулочника говорит «моя мать».
Ролан вышел, пересек лестничную площадку и оказался в комнате соседки. Это было таинственное место, святилище, лаборатория, достойная пера Бальзака. Кому, как не ему, описывать поблекшую молодость, застывшие улыбки, увядшие цветы! Но мы заняты другим сюжетом, к тому же мадам Марселина – такая славная женщина!
Ролан сел в ногах кровати, на которой лежал костюм Буридана, и обхватил голову руками.
Соседка трижды ошиблась: это не был ни благородный отец семейства, ни военный, ни студент, это был клерк нотариальной конторы. Однако она верно угадала с первого взгляда причину грусти Ролана.
Отправившись взглянуть, не нужна ли юноше помощь, мадам Марселина застала его плачущим, как дитя.
– Твоя мать спокойно спит, – сказала она, в то время как Ролан украдкой утирал слезы. – Давненько я не видала, чтобы она так хорошо спала. Ей снится сон, она говорит что-то о двадцати тысячах франков. Она играет в лотерею?
– Бедная матушка! – прошептал Ролан. – Она просила меня остерегаться. Я убью этого наглеца Буридана!
Мадам Марселина предпочла бы продолжить разговор о двадцати тысячах франков, весьма ее заинтриговавших.
– Конечно, иногда может неслыханно повезти… Какого Буридана ты собираешься убить?
Ролан вскочил на ноги.
– Я должен с ней поговорить! – воскликнул он. – И я поступлю с ней так, как она заслуживает!
– Отлично сказано, – заметила соседка, разворачивая костюм. – Тебе должен пойти этот наряд. Тебе все идет. Если удача будет на твоей стороне и ты разбогатеешь, то никакая герцогиня перед тобой не устоит… А теперь ты сидишь и ревешь, как мальчишка, только потому что какая-то развеселая маркитантка…
– Мадам Марселина! – с благородным возмущением воскликнул Ролан. – Я запрещаю вас оскорблять ту, которую я люблю!
Соседка взглянула на него. Она была растрогана, и в то же время ей неудержимо хотелось рассмеяться. Однако чувствительность победила. Мадам Марселина обняла Ролана и поцеловала в голову.
– Ты такой красивый, такой хороший мальчик, мой бедный маленький дурачок. И подумать только, что ты тратишь сокровища своей души на этих несчастных!
– Опять! – Ролан топнул ногой.
– А, помолчи, малыш, – сказала соседка, вставая. – А то я все расскажу твоей матери.
Ролан побледнел.
– Отправиться развлекаться сегодня вечером, когда она так больна! – пробормотал он.
Соседка пожала плечами, но в ее глазах стояли слезы.
– Ах ты бедолага! – умилилась она и продолжала с той простодушной и жестокой рассудительностью, столь свойственной женщинам. – Тебе не о чем беспокоиться, за твоей матерью присмотрят. А если она спросит о тебе, я скажу, что ты спишь.
С этими словами мадам Марселина протянула Ролану фиолетовые штаны в обтяжку.
– Желаю тебе повеселиться от души, – сказала она. – Ты поссоришься со своей подружкой, потом простишь ее – что может быть лучше!
– Простить! – возмутился Ролан. – Никогда! Если бы она была гризеткой, я бы слова не сказал. Но она благородного происхождения!
Мадам Марселина отвернулась, чтобы Ролан мог, не смущаясь, натянуть штаны, а также чтобы скрыть улыбку, от которой она на сей раз не сумела удержаться.
– О, конечно, – сказала соседка вкрадчивым тоном, – она ни в коем случае не гризетка. И если бы не революция…
– Ее отец был полковником, – с достоинством возразил Ролан. – Революция здесь ни при чем.
– Ну тогда Реставрация. Что же поделаешь, коли неприятности сыплются на нас одна за другой!.. Можно мне повернуться?
– А ее мать, – не унимался Ролан, – была кузиной жирондиста.
– Сколько же ей лет? Ведь жирондисты, кажется, существовали во времена Террора? – добродушно осведомилась соседка.
– Мне надоели ваши глупые шутки!.. И будьте любезны, застегните мне пуговицы сзади.
Соседка повиновалась, а Ролан продолжал:
– Сколько ей лет, вас не касается. На свете нет никого прекраснее и благороднее ее. Ах, если бы вы ее увидели…
Ролан осекся и смущенно замолк.
– Покажи мне ее, если хочешь, – ничуть не обидясь, сказала соседка.
– В консерватории она получила приз за игру на фортепиано. Она рисует, декламирует…
– Ах-ах! Да она артистка! – пренебрежительно бросила мадам Марселина.
Отношение к артистам – дело вкуса, и середины тут не бывает. Для одних слово «артист» – высочайшая похвала, для других – уничижительная кличка. Мадам Марселина была практичной женщиной. Хотя она и посмеивалась над сыном чулочника, но денежки вкладывала в дело его отца.
Ролан бросил на соседку сердитый взгляд.
– Да, артистка! – с вызовом подтвердил он. – В Опере она была бы ослепительна, в театре Франсэз свела бы с ума всех…
– Да только ее туда не берут, – заметила мадам Марселина.
– Она везде будет великолепна…
– А главное, много не запросит!
– Даже на троне!
– Дурачок! – сказала мадам Марселина, разглаживая складки на камзоле Ролана. – Если бы ты знал, сколько я повидала молодых петушков, как ты, ощипанных, опаленных и поджаренных подобными дамочками!
– Маргарита не такая!..
– Маргарита ли, Клементина или Мадлен, какая разница, как ее зовут… Ну что за красавчик, вылитый Амур! Подай-ка расческу, я причешу тебя… Если она хорошенькая, тем лучше. Было бы слишком обидно видеть, как тебя водит за нос дурнушка… Ну вот, туалет окончен! Посмотри на себя в зеркало и скажи по совести: так же ли она хороша собой, как ты?.. А тот, другой, красивый малый?
Ролан сжал кулаки.
– Поэтому я и убью его! – прорычал он, свирепо глядя на себя в зеркало.
– Что ж, дело нехитрое… Но все-таки, Ролан, прежде чем убивать, спроси, нет ли у него матери.
Ролан бросился к двери, но вернулся и запечатлел долгий поцелуй на лбу соседки, чье лицо все еще было красивым наперекор неумолимым годам, а в сердце под броней практичности и житейской мудрости по-прежнему тлел огонек пылкой молодой нежности.
Ролан вышел на улицу, его грудь сжимала смутная тоска.
Радостный гомон карнавала подействовал на него угнетающе. Пьяное безумное веселье не находило отклика в его сердце. Он медленно брел, не разбирая дороги. Компания мальчишек принялась дразнить его, следуя за ним по пятам. Он не слышал их. Ролан свернул на улицу Сены, инстинктивно выбрав нужное ему направление. Дети, не дождавшись ответной ругани, отстали от него.
Когда он проходил мимо Дворца пэров, башенные часы пробили восемь. Ролан ускорил шаг. На площади Сен-Мишель он вдруг принялся ощупывать себя, бормоча: «Бумажник!» Бумажник был на месте: Ролан, переодеваясь в карнавальный костюм, не снял жилета.
Он миновал улицу Анфер и Восточную улицу. На углу, у круглого здания обсерватории, он, невзирая на холод, опустился на скамью.
Северный ветер донес звон башенных часов от Люксембургского сада к высокому узкому дому, расположенному посреди бульвара Монпарнас по соседству с Гран-Шомьером. Этот дом был одним из тех новых строений, слепленных на скорую руку, но с претензией на элегантность, что в правление Луи-Филиппа вырастали в Париже, как грибы после дождя. Их фасады производят приличное впечатление, но алчные поставщики столь жестко экономили материалы и средства, что новые дома уже шатаются, когда же придет время сноса, они падут под первым же ударом молота, оставив по себе лишь облако пыли да груду ни на что не годной штукатурки.
На шестом этаже нового дома была сделана великолепная терраса, с которой можно было любоваться Парижем поверх густых рощиц сада Марии Медичи. Там же, на шестом этаже, находилась квартира из четырех небольших комнат, неудобных и тесных, но обставленных не без шика. В квартире также была кухня.
В гостиной стояло хорошее пианино от «Эрара», вазы, напоминавшие севрские, чересчур большие для узкого камина, крытого алым бархатом; столик с гнутыми ножками работы прославленного Буля и два кресла, покрытых белым лаком и обтянутых гобеленовой тканью. Занавески и прочая драпировка были из шелковой узорчатой ткани цвета зеленой капусты по сорок су за метр.
В этой квартире проживала мадемуазель Маргарита Эме Садула, на время карнавала переименовавшая себя в Маргариту Бургундскую.
Если бы мадам Марселина увидела сейчас Маргариту Садула, лежащую на диване с рассеянным видом, в ожерелье из крупного жемчуга, струившегося по полуобнаженной груди, то, будучи женщиной опытной и знающей в жизни толк, она немедленно и раз и навсегда оставила бы пренебрежительный тон по отношению к этой «артистке».
Одного взгляда на пышные каштановые волосы, беспорядочными волнами обрамлявшие бледный лоб и чудными локонами спускавшиеся на великолепные янтарные плечи, было бы достаточно, чтобы признать, что Маргарита бесспорно красива. О нет, она не была милой простушкой, гризеткой, веселой и безотказной спутницей молодости. Она походила одновременно на великосветскую даму и куртизанку, да простится мне такое сопоставление. Но разве женщина, играющая роль куртизанки, не пытается подражать истинной красоте и привлекательности, что даны знатным дамам от рождения?
Вы ознакомились с фрагментом книги.