Головоломка

14 мая, остров Кранту

Еще до того как появились Портеры, папа решил «немного отдохнуть от трудов праведных», как он сам об этом говорил. Они с Рамбутой, кажется, проводили все свое время в сарае для вяления рыбы. Хассу и мне по-прежнему запрещалось входить в него. Это немного напоминало то время в Иордании, когда папа занимался расшифровкой свитков. В сарае находилось много костей. Интересно, что это они делали там с ними, что это надо было держать в такой тайне? Конечно же мы пытались заглянуть в щели в стенах сарая, но там было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть. Внутри горела всего лишь лампочка в двадцать пять ватт, облепленная черными телами мертвых насекомых, пригоревших к горячему стеклу. В ее свете удалось разглядеть не слишком много. Я узнал бамбуковые рамы, которые сколачивали папа и Рамбута. Они были занавешены какими-то кусками ткани. Кто знает, что они искали там, эти два странных профессора?

Мы с Хассом чувствовали легкую дрожь, когда думали об этом, но вокруг было так много всего, что у нас просто не хватало времени думать об этом слишком часто. Мы слышали, как папа и Рам спорят о том, куда же лучше всего поместить их находку: в Смитсоновский институт или в Британский музей? Но о какой находке они вели речь? О свитках? Но разве их не отослали в музей давным-давно? Может быть, папа нашел что-то, о чем было написано в свитках? Кто его знает…

Однажды вечером за ужином папа сказал Рамбуте:

– Надеюсь, Портер понимает, что сбор кораллов без лицензии – это очень серьезное правонарушение.

Рамбута недавно побывал на яхте, чтобы поговорить с мистером Портером.

– Я уверен, что у него есть лицензия, отец, – сказал Хассан, который никогда не называл отца «папой», как я. – Мистер Портер – очень уважаемый ювелир.

Лицо папы вытянулось.

– Что вы знаете об этом? – Он произнес это, с подозрением глядя на нас обоих. – Вы вступали в какие-то отношения с моим врагом, так?

– Они никакие не враги, папа, – сказал я. – Они просто люди.

– Они мешают мне работать. А вы, мальчики, понимаете, насколько она важна? И понимаете, что сейчас необходимо держать все в тайне, пока не придет время обнародовать результаты? Зачем, вы думаете, мы сидим на этом Богом забытом островке – для развлечения? – Он помолчал, затем продолжил: – Держитесь подальше от яхты Портера, ясно?

Хасс и я посмотрели друг на друга.

– Но, папа, – неожиданно проболтался я, – там ведь эта девочка…

– Девочка?

– Дочь Портера путешествует на яхте вместе с родителями, – сказал Рам.

У папы неожиданно скривилось лицо. Думаю, он старался сдержать смех.

– Понимаю, – сказал он. – Юная невеста. Искусительница.

– Вовсе она никакая не искусительница! – горячо сказаля. – Она очень милая. Она из Сан-Франциско.

– Ну хорошо, – теперь уже папа ухмылялся в открытую, – это все меняет. В какой-то момент я думал, что она из Сакраменто, что совершенно неприемлемо, не так ли?

– Твой сарказм неуместен.

Хасс сказал несколько мечтательным голосом:

– Она очень красивая девочка. И мы уже давно с ней болтаем.

– Вы двое… – начал было папа, но тут же, кажется, решил изменить свое решение. – Ну хорошо, вот и товарищ для вас. Я это одобряю. Но не смейте ничего рассказывать ей о моей работе.

– Папа, – возразил я, – но мы ничего и не знаем о твоей работе!

– А как зовут эту девочку?

– Джорджия, – хором ответили мы и посмотрели друг на друга.

– Ничего не говорите Джорджии о том, что мы делаем здесь. Работа идет хорошо, но я по-прежнему не доверяю этой семье. Поняли? – Мы кивнули. – Хорошо. Вы можете быть первыми, кто увидит, чем мы тут занимаемся. Можете зайти в сарай после ужина. Посмотреть, как далеко мы продвинулись. Думаю, вы будете впечатлены.

Он продолжал разглагольствовать еще некоторое время.

Папе всегда была нужна восхищенная публика. Профессора в этом плане даже хуже актеров. Он нуждался в одобрении. Даже если это одобрение от нас, детей. Мама однажды назвала его эгоистом. Она сказала, что все мужчины ведут себя как маленькие мальчики, но, думаю, она имела в виду именно папу. Она конечно же очень сильно любила его, да и многие другие люди тоже, но он всегда очень большое внимание уделял себе и тому, что он делает. Если бы вокруг были другие люди, он бы не надоедал нам с Хассом, но так как они отсутствовали, мы должны были стать его аудиторией.

Теперь предстояло пойти с ним в сарай и говорить нужные слова: «О, вау, вот это и вправду круто, папа! А это что такое? Правда?! Кто бы мог поверить, что это возможно?! Ты первый, кто это сделал, да, папа? Никто никогда не делал этого раньше, правда? Думаю, за это ты получишь рыцарство, когда весь мир узнает, какой ты гений…»

Ну ладно, не такую чушь, но вы понимаете, что я имею в виду.

После ужина мы с Хассом пошли в сарай. Генератор, как и всегда, был включен, но внутри сарая горели только две тусклые лампочки. Папа шел впереди нас и, кажется, собирался нас пустить, как вдруг загородил проход рукой прямо перед моим носом.

– Нет! – резко сказал он.

– Что такое?

– Вам нельзя входить. – Он снова вытолкал нас наружу, и мы даже не успели ничего разглядеть в полумраке. – Уходите, уходите скорее!

– Но, папа… – пытался протестовать я, но прервался на полуслове. Его лицо было напряженным и бледным, а глаза почти вылезли на лоб. – Папа, что случилось?!

– Ничего, ничего, – быстро сказал он, но было отлично видно, как он расстроен. Да что там, он был просто в шоке! – Быстро позовите сюда Рамбуту! Прямо сейчас!

Мы сделали, как он сказал, но вместо того, чтобы оставаться снаружи, попытались войти в сарай вслед за Рамом. Папа почти заорал на нас, велев убираться. Мы вышли, и Рам захлопнул дверь. Их голоса были громкими и встревоженными, но я не мог разобрать, о чем они говорят. Потом я понял, что они говорят на латыни. Я немного учил латинский в школе и распознал два или три окончания глаголов, но смысла слов понять не мог.

– Хасс, что ты думаешь обо всем этом? – спросил я.

Хассан пожал плечами.

– Не знаю, – ответил он. – Наш отец… Ну, кажется, он увидел что-то. Там, внутри сарая.

– Ну да, я тоже так думаю. Но не понимаю, почему он так резко преградил нам путь. Такое впечатление, что он увидел там привидение.

– Может, так и есть. Может, он и вправду увидел привидение.

Папа наконец прекратил кричать. Дверь сарая открылась. Он вышел к нам.

– Мальчики, вы не должны ничего рассказывать этой – как ее зовут? Джорджия? Ничего, вы понимаете? Если информация об этом просочится…

– О чем об этом?

– О чем-либо, связанном с моей работой. Вы не должны ничего говорить вообще никому. Я понятно объясняю?

Мы молча кивнули. Да и в любом случае, мы почти ничего и не знали. Что нам было известно? Что он и Рамбута проводят целые дни взаперти в сарае для вяления рыбы? Что там что-то происходит, что нужно держать в строжайшей тайне?

В этот момент я услышал тяжелые удары, доносящиеся из сарая. Затем какое-то сопение. И в конце концов низкий стон, похожий на гудок большого судна, идущего в тумане, но не такой громкий и не такой гулкий.

Папа посмотрел на сарай, и на его лице появилось озабоченное выражение.

– Что это? – спросил я. – Там какое-то животное?

– Идите играйте! – приказал папа. – Я… я буду занят.

Папа бросился назад в сарай, плотно захлопнув за собой дверь.

– Да ты всегда занят! – крикнул я ему вслед, не в силах больше сдерживать гнев.

– Ты не должен так разговаривать с нашим отцом, – сказал Хасс. – Уважение, Макс. Побольше уважения.

– К черту уважение! – проворчал я и потопал к морю, чтобы окунуться и охладить горячую голову.

Спускаясь по лесной тропинке, я ощущал злость и чувствовал себя обманутым. Мы опять остались в стороне, как это уже случалось в Иордании, когда отец орал, чтобы мы не путались под ногами, не мешали его работе над расшифровкой свитков, и угрожал, что больше никогда не пустит нас в свой трейлер. Была ли какая-то связь между тем разом и этим? Кто знает, когда имеешь дело с таким отцом, как мой? Он вообще со мной почти не разговаривал, если не считать за разговор приказания чего-либо не делать. И команды типа «Покорми коз!» или «Наруби дров!». В общем, ничего хорошего.

Секреты, секреты. Он просто обожал секреты.

Но когда эти секреты раскрывались, в них, в общем, не было ничего особенного. Несколько свитков? Ну и что? Все они сейчас на своем месте, в музеях. Что такого жутко секретного было в этих старых козлиных шкурах? Абсолютная ерунда, если вас интересует мое мнение. По крайней мере, ничего такого, из-за чего стоило бы орать и рычать на людей. Иногда от этих профессоров можно просто свихнуться. Они такие надутые и важные, просто ужас!

– Кем он себя считает, – пробормотал я себе под нос, – что так разговаривает с нами?

Хасс появился за моей спиной и напыщенным голосом проговорил:

– Ты всегда должен почитать отца.

– К черту! Почему это я должен?

– Потому что он твой отец.

– Но он не может быть всегда прав только потому, что он старше. И он не может знать все обо всем.

– Но он все равно твой отец. И ты должен его почитать. Я очень зол на тебя, Макс, за то, что ты ставишь под сомнение его авторитет. Ты должен повиноваться. Можно еще позволить себе пререкаться с матерью, но не с отцом.

– Чушь! – воскликнул я. – И вообще, это сексистское высказывание!

Он покачал головой:

– В твоей стране все по-другому? Почему вы не почитаете своих отцов?

– Потому что не почитаем. Не таким образом. Я почти всегда делаю, как он говорит, но иногда я думаю, что он неправ. Он… он уважает меня, когда я говорю ему, что он не прав.

– Но он не любит тебя из-за этого.

Эта фраза ударила меня в самое сердце. Я почувствовал, что глаза наполняются слезами.

– А с чего это ты взял, что он меня не любит?

– Я вижу. Зачем бы он брал себе еще одного сына, если бы у него был тот, которого он любит?

От этого стало еще больнее.

– Что?! Что ты сказал? Он усыновил тебя, потому, что хотел, чтобы у тебя был дом! Он хотел дать тебе семью. А не потому, что он меня не любит! Он пожалел тебя, а еще… еще ты оказал ему большую услугу с этими шкурами. Лучше просто заткнись насчет меня и его! Не лезь не в свое дело! – Мой голос дрожал от злости.

Хасс отвернулся:

– Извини, Макс. Я не хотел разозлить тебя. Я думал, ты знаешь то, о чем я сейчас говорю. Если тебя это задело, то я прошу извинения.

– Вовсе не задело. Это просто неправда.

– Если ты так думаешь, то пожалуйста.

Я оставил его и спустился на пляж. Сидел на коралловом песке, вокруг копошились крабы. Я уныло смотрел на блестящую воду. Как он посмел сказать, что мой отец не любит меня?! Кем он себя считает, что может врываться в чужую семью и делать такие выводы? Да он ревнует, потому что я настоящий сын, а он просто усыновлен!

Из лагуны слышался смех. Я видел яхту Портеров между пляжем и рифом. Она была залита светом и тихо покачивалась на волнах. Ночной воздух доносил до меня голоса.

Я не мог разобрать слов, но эти голоса казались счастливыми. Это было похоже на то, будто я подслушивал семейные разговоры за рождественским столом. Временами складывалось впечатление, что весь мир вокруг счастлив, за исключением меня. Я слышал голос Джорджии, затем тихий смех, который сменился звяканьем посуды. Затем кто-то поднялся наверх.

Мистер Портер. Он стоял на палубе и смотрел на Тихий океан, простирающийся за рифом. Вспыхнула спичка, и аромат сигары поплыл над лагуной. Этот запах дыма даже как-то успокаивал.

Я расслабился, надеясь увидеть Джорджию. Выходит ли она на палубу перед сном? Смотрит ли на остров, перед тем как лечь? Нравлюсь ли я ей? Нравлюсь ли я ей больше, чем Хассан? Есть ли хоть один шанс, что когда-нибудь она станет моей девчонкой? Эти вопросы кружились в голове, пока я сидел и мечтал о невозможном.

– Извини, Макс.

– Чего? – Я почти подскочил на месте.

– Макс, я неправильно поступил, что сказал тебе обо всех этих вещах.

Хассан! Хассан пришел, чтобы поговорить со мной.

– Неужели здесь нигде нельзя уединиться? – высокопарно пробормотал я. – Я пришел сюда, чтобы найти хоть немного тишины и покоя.

– Ты простишь меня, Макс?

– Если ты так хочешь, – нелюбезно пробормотал я. – Если это тебе надо.

Он сел рядом со мной:

– Ты смотришь на яхту?

– Я просто… да никуда я не смотрю! – ответил я, укладываясь на спину и глядя на яркие южные созвездия. Отец Джорджии называл их небесными украшениями. Звезда упала с ночного неба и исчезла за горизонтом. – Мне просто хотелось побыть в тишине и покое.

– О, она там и оглядывается на нас!

– Что? – Я сел и уставился на яхту. Единственный, кого я видел на палубе, был мистер Портер, кончик его сигары сиял, как алый рубин. – Где она?

Хасс рассмеялся:

– А, я обдурил тебя!

– Ты грязная крыса. Вонючий… Чего ты вообще сюда приперся?

Хасс понимающе закивал головой:

– Я знаю, зачем ты пришел сюда. Чтобы увидеть ее. Я тоже прихожу сюда один. Вчера вечером она выходила на палубу. Она была в чем-то белом, развевающемся на ветру. – Он вздохнул. – Она выглядела как дочь луны. Она помахала мне.

– Она не махала! – Я ударил его по руке.

– Помахала! – Хасс не ударил меня в ответ, поэтому я решил, что это правда.

– Ну она помахала бы и мне, если бы я был здесь.

– Может быть.

– Никаких «может быть»!

– Если ты так хочешь, то пожалуйста!

– Вон она!

Нас обоих словно током ударило.

Джорджия вышла на палубу, на ней были шорты и футболка. Она что-то сказала отцу, и они засмеялись. Затем вышла ее мама, подошла сзади и обняла дочь за плечи, положив голову ей на плечо. Они продолжали смотреть на море, и им никто не был нужен, кроме их самих. Эта сцена была до того умилительна, что мне очень захотелось нарушить ее гармонию из эгоистических побуждений.

«Посмотри сюда, – взмолился я. – Махни мне рукой!»

Но вместо этого я получил знак от Бога. На мелководье примерно в трех метрах от нас замелькали серебряные лепестки. Мое сердце громко стучало. Они нас обоих здорово напугали. Появились и исчезли, стайка маленьких рыбок, которые, возможно, спасались от какого-то хищника. Чары вечера были разрушены.

– Нам пора возвращаться, – сказал я.

– Хорошо.

Я все еще не пришел в себя. Я снова начинал ненавидеть Хассана. Он говорил такие вещи про меня и моего отца. И он претендовал на девочку, которая мне нравилась. Да почему он вообще с нами? Он должен вернуться в Иорданию, свою родную страну. Вот что я повторял про себя. Я еле сдерживался, по крайней мере пока мы шли через тропический лес. Потом гнев поутих. Очень трудно злиться, когда вокруг тебя эта первобытная темень. Начинаешь думать совсем о другом. О вещах, у которых нет названия. О вещах, не имеющих формы.

Мы тихо шли по упругой земле. От нас врассыпную бросались пауки и жуки. Где-то фыркала дикая свинья. Ночью всегда казалось, что в тропическом лесу в два раза больше тайн, чем днем. Ночью мнились правдой самые сокровенные, самые пугающие из них. То были жуткие животные-божества, и они шли рядом по тропе. Рамбута рассказывал, что он чувствует зловонный запах призраков. Он говорил, что духи предков бродят по лесу вместе с Джатой, красномордым крокодилом с телом человека. А еще был Буджанг Сембелих, демон, который выскакивает из кустов и перерезает горло тем, кто осмеливается бродить по ночам. Больших усилий стоило убедить себя, что все эти истории – полная чушь. Особенно в кромешной темноте, в сопящем и шуршащем лесу.

Когда мы вернулись в лагерь, я услышал, как папа со злобой в голосе говорит Рамбуте:

– Я избавлюсь от Портера, уж не волнуйся об этом.

15 мая, остров Кранту

Рамбута, папа, Хасс и я ходили сегодня купаться. Первый раз за все время пребывания на острове я увидел папу в плавках. Хотя его лицо, ноги и руки загорели, все остальное тело было белым, как сметана. Он немного поплескался, а потом сидел в тени и наблюдал, как мы веселимся. Ах да, когда мы все ушли из лагеря на пляж, я вспомнил, что забыл полотенце, и мне пришлось вернуться. И я увидел Гранта Портера у нас в лагере. Когда мы чуть не налетели друг на друга, он посмотрел на меня с легкой усмешкой.

– Вы ищете меня и Хасса? – спросил я, подумав, что папу хватил бы удар, если бы он увидел его около сарая для вяления рыбы.

– Да-да. Ты нигде не видел Джорджию?

– Нет, – ответил я. – Может, мне помочь вам найти ее?

Но он уже уходил из лагеря и махнул мне рукой, сказав:

– Нет, не беспокойся, я сам отыщу ее. Она, наверное, с матерью.

Я решил ничего не говорить папе.

17 мая, остров Кранту

Папе не нравится, что мы встречаемся с Портерами, но он по уши в работе и к тому же и понятия не имеет, где мы проводим половину свободного времени. Мне они нравятся. Они интересные люди, особенно Джорджия, потому что она, ну… красивая. Не просто красивая, а еще и умная. Хассан подтвердил бы это. Да и любой бы подтвердил. Джорджия… Ну это Джорджия. Ее пребывание здесь позволяет мне забыть, что в этом месте есть что-то зловещее. Здесь, в тропическом лесу, что-то есть. Это не просто ветер в листьях. Это не просто тени. Это не мрачные храмы и не гигантский варан, который плюхается на тропинку прямо перед носом, когда ты этого совсем не ожидаешь. Все это беспокоит меня, но что-то еще волнует гораздо больше. Здесь есть что-то, чего не должно было быть. Не спрашивайте меня что. Я не знаю, что это или как оно появилось. Я слышу это ночью. Краем глаза я улавливаю какие-то движения в листве деревьев.

Это очень меня тревожит, но я не могу поговорить об этом с папой.

Он слишком занят. Даже сильнее, чем был занят в Иордании. Вспоминая о том времени, я понимаю, что никто не мог работать так напряженно и длительно, как папа работал тогда. Но в Иордании папа казался счастливее. Я помню, как его лицо засветилось от счастья в тот вечер, когда Хассан принес ему свитки.

Свитки, которые нашел Хассан, оправдали самые смелые надежды папы. С одной стороны на них были древние письмена, а с другой – какие-то знаки вроде татуировок цвета индиго. Любой бы заметил, как папа рад заполучить их. Он не очень много говорил со мной, но я-то видел, как он рад. Я знаю своего папу.

Всю ту ночь он не спал и изучал документы. И половину следующего дня тоже, пока не свалился без сил от переутомления. Профессор Ахмед вместе с еще какими-то людьми, которые вызвались помочь, перенесли его на кровать в нашей палатке. Когда он проснулся, то захотел поговорить с Хассаном, мальчиком-пастухом. Кто-то поехал за ним на «Лендровере». Его привезли в наш лагерь. Тогда папа попросил Хассана показать место, где он нашел свитки. Они вместе уехали на машине.

Папа отсутствовал два дня. Когда он вернулся, Хассан все еще был с ним. Он сказал, что взял Хассана в помощники. Хассан не хотел возвращаться к фермеру, к которому послал его дядя. Он сказал, что хочет работать у нас, на раскопках.

– Я могу помочь твоему отцу с письменами, – сказал он.

– Ты же не понимаешь арамейского, – фыркнул я.

Он взглянул на меня, и в его глазах блеснула злость.

Потом он отвернулся со словами:

– Я все равно могу помочь.

Позже в тот же день я почувствовал себя виноватым, что так вел себя с Хассаном. Я нашел его и сказал, что прошу прощения. Он улыбнулся и похлопал меня по плечу.

– Да не расстраивайся, все в порядке! – сказал он. – Слушай, мне больше не придется пасти этих дурацких коз, вот и все. Здесь у меня хорошая работа на кухне и в качестве носильщика.

– Но мы не останемся здесь навсегда, – предупредил я его. – Мы здесь только на лето, потом мы должны будем вернуться домой.

Его лицо погрустнело, потом снова прояснилось.

– Неважно. А что такое «лето»?

– Вы называете это «горячим сезоном».

– А, понятно! – беззаботно сказал он. – Но лето длится много недель. Потом начинается самум, и, возможно, вы не сможете уехать во время него.

Самум – это горячий удушающий ветер, который, как говорят, сводит с ума людей и животных.

– О, у нас все будет в порядке, не беспокойся об этом!

– А за какую футбольную команду ты болеешь? – неожиданно спросил Хассан.

– «Трактор бойз», – ответил я.

Судя по его виду, это название ему ничего не говорило.

– Она из Ипсвича, – пояснил я.

– Никогда не слышал о них, – сказал он. – А я болею за «Манчестер Юнайтед».

Последние слова он произнес очень надменно.

Я скривился:

– Удивительно!

– Что, Макс?

– Это ж надо, все, кого не встречу за пределами Англии, болеют за «Манчестер Юнайтед».

– «Манчестер Юнайтед» – очень крутая команда, – сказал Хассан, надувая щеки. – Ты должен гордиться ими.

– Ну а я не горжусь. Еще куда ни шло гордиться «Арсеналом» или даже «Ливерпулем», но не «Ман Ю».

Теперь, когда мы разговорились, Хассан мне понравился. Он был такой же мальчишка, как я, с такими же интересами. На песке около нашего лагеря была натянута волейбольная сетка. Я научил Хассана играть в волейбол, и он скоро начал играть очень хорошо – почти так же хорошо, как я. Да что там, если уж говорить честно, он брал мяч лучше меня. Он прыгал вверх, как газель. Иногда он слишком сильно бил по мячу, особенно когда подавал. Но должен признать, что он очень быстро ухватил суть этой игры.

Я научил его играть в волейбол, а он показывал мне пустыню.

В это время папа работал над переводом письмен на козлиных шкурах. Там было множество очень интересных фрагментов, сказал он однажды, заглатывая завтрак, но он хотел бы разгадать этот манускрипт. Он читал их снова и снова, но, по его словам, все время что-то упускал.

– Дело вовсе не в языке, – сказал он. – Я могу перевести все, труднее найти смысл, вложенный в слова. Скрытый смысл. Вот что меня беспокоит.

Любой другой вполне удовольствовался бы тем, что перевел текст с арамейского, но не мой папа. Он хотел докопаться до правды.

Он так много работал, мой папа.

– Давай я покажу тебе пещеру, где нашел урну со свитками, – однажды сказал Хассан.

– А это далеко? – с сомнением спросил я. – У меня и так достаточно проблем с тем, чтобы отскрести карри от всех тарелок.

– Да нет, правда недалеко. Мы сможем добежать за два часа.

– Мой папа провел там два дня.

– Он оставался там, чтобы провести исследования.

– Мы огребем по полной, если не вернемся назад к вечеру.

– Я могу добраться туда и вернуться обратно до наступления ночи, – сказал Хассан. И в этой фразе нельзя было не услышать вызов.

– Ну тогда и я могу.

Мы оказались достаточно умны, чтобы взять с собой достаточное количество воды. Хассан был пастухом, и он хорошо знал, что делает. Он также взял пращу, а я – рогатку. Я всегда думал, что все эти истории про пастухов и пращи просто библейские сказания. Но они по-прежнему пользовались ими. Хасс отлично обращался с пращой. Здесь больше не было львов или медведей, зато водились ядовитые змеи. Папа говорил нам не убивать вообще никого, но кто знает, кто мог напасть на нас в диком месте? Из этой пращи Хасс мог попасть в жестянку от кока-колы с двадцати метров. Я ужасно ему завидовал.

Мы трусцой добежали до темных холмов, обрывы и обнажение пород там были как в Петре, городе, построенном из красноватого камня.

Холмы вокруг нас выглядели жутковато. На кручах громоздились огромные крошащиеся камни с зазубренными краями. Пещеры были просто дырами на поверхности скал. Они выглядели так, будто были прокопаны гигантской крысой. Хасс называл эти места «пустым местом», и совершенно справедливо: здесь было уныло, сумрачно и не было никакой жизни. Только ветер гнал с места на место пыль. Тени были такими густыми, черными и холодными, что, казалось, в них можно запросто утонуть. Не знаю, как Хасс спал в этих местах, когда присматривал за стадом. У меня от них мурашки по коже бегали. Папа говорил мне, что это древняя земля для погребений.

– Где же эта пещера? – спросил я, поеживаясь. – Они вовсе не выглядят безопасными.

– Нет-нет, Макс, мы идем в большую пещеру. Вон в том овражке.

Он привел меня на место, где каменистая насыпь уходила под уклон и вела к огромной пещере. Она выглядела лучше, чем те пещеры, которые я видел раньше, но все равно мне не понравилась.

– Там темно, а у нас нет света, – возразил я, останавливаясь у входа.

Темнота была не единственной вещью, которая меня беспокоила. Я опасался, что внутри могут быть какие-нибудь опасные животные.