Люминотавр
– Как ты смеешь? – и, раскрестив руки, выпоказав из-под расстёгнутого платья то самое, самим же и оплаченное, с ходу влепила такую пощёчину, что охранник аж поскользнулся, не добежав.
– Я бы пива выпил, – прогудел мутноглазый, отёкший, но после третьего глотка сквозь миндалевидные сощуринки заблестело, хотя вооружённый детина всё ещё надеялся подобраться.
Да, Лунин ожил, и оказалось, что платье-колокольчик этой воинственной немочки держится лишь на двух пуговках, по последней моде, и лепестки его разлетаются как раз над тёмной сердцевинкой тела, хотя не до подглядываний было. Ушибленная мякоть щеки набухла, и Лунин почувствовал, что есть, есть ведь кости, а на них что-то мягкое, чем можно, напружинившись, став витой спиралью, с вихрем подбирающихся сновидений внутри, – можно передвигать этот самый костяк, и сейчас совсем не до красот – как сказал, так и есть.
– Почему вы здесь, и опять в такую рань? – всё плыло, вихрь уже вбирал в себя столики, и радостную Эльзу, и официанта, и охранника, присевшего за спиной, вихрем кружились все эти картинки, зародыши мыслей… Лунин понял только, что она постаралась выглядеть как-то, как ей показалось наилучше чего-то.
– Объяснись, что ты имел в виду, когда говорил про мой расчёт?
«Это плохо кончится», – подумал Андрей, если только можно дать имя «мысль» внезапной вьюге: замужняя женщина, службы безопасности, степени секретности, бессонница, безмыслица, расчёт, замужняя женщина, семейные обиды, обугленное сердце, по прочтении сжечь. Быстро проговорил, отстукивая сигаретой такт:
– Встреча. Знакомство. Мимолётная близость. Подарок. Расставание. Я решил облегчить вам задачу. Пропустим то, что требует рассекречивания сердечных тайн. Пусть будет так – встреча, знакомство, подарок, расставание.
«Ты посмотришь мне в глаза, в конце-то концов?» – Эльза хлопнула ладонью по столешнице, столик охнул, скрипнул, Эльза:
– Неужели всё так плохо? – и он, удивлённо выгнув крылья бровей, уставился в зелёное, озёрное, травное бездонье: «Что плохо?».
– Неужели я не могу рассчитывать на промежуток между знакомством и подарком? Или у вашего поколения я уже считаюсь старушкой?
«Ну вот, забил фонтан», – Андрей полюбовался мерцанием влажных искр за окном. – «Понесло болтунью. Так я тебе и признался…». Эльза, не дождавшись ответа:
– Ну я-то ладно, климакс меня дома не заста… Нет. Ой! Ну я-то ладно, а чем тебе не нравится то, что между?
– Между чего?
Эльза расхохоталась: «Что ж у меня постоянно будто намёки срываются?»:
– Да, действительно. Боже, что я несу? – и всхлипнула:
– Нет, скажи, что тебе стоит? Поговори со мной. Не надо никаких близостей.
«Это не я, я не хочу с ней играть, хватит мне пепла, не хочу обугливаться, хватит, это не я!» – и Андрей с ужасом обнаружил, что пальцы его змеино скользнули по её запястью, к самому локтю:
– Не надо плакать. Откровенничать. Говорить по душам. Вот что я называю близостью. Не надо плакать. Люди смотрят.
– Не смотри на меня, – Эльза, прикрыв глаза ладонью, потянула из сумочки зеркальце и тушь. Еле слышно – голос влажный, как рассветный ветер в росистых лугах:
– Что ты можешь предложить? Искать словарь? Нанимать переводчика? С твоего языка на мой? Какие ещё слова ты по-своему понимаешь?
– О чём вы хотите поговорить? – а пальцы у него горячие, и где скользили, там закипает солнечная река, и огнепад в сердце, и глубже, вниз, сквозь талию, глубже…
– Об одиночестве.
«Одинокая замужняя красавица», – ехидно процедил кто-то тёмный внутри, какая-то обратная сторона Лунина, и горячий змей, совсем отскользнув от её руки, потянулся к табачной пачке. Курить, дышать бодрящим ядом, иначе свалишься в сон, сорвёшься в сон прямо посреди города, под ноги пивным столам, под ноги суетливому бармену, подносящему порцию яда, уже кофейного. Пружина мыслей раскачивалась, качалась, не в силах вытолкнуть сквозь губы одно-единственное слово, которое бы… Веки смыкались. «Тяжёлый сон, придуманный не мной», – но вслух сказал:
– Разве одиночество – такое уж несчастье?
Надо найти одно-единственное слово, чтобы вошло в неё как серебряная пуля, как капля микстуры, как ключ настройщика, потому что музыка расстроенных нервов режет душу. Не ной, красавица, при мне.
– Конечно. Если всё не так, как хочется – что хорошего? Одиноко.
Когда слушаешь вас с закрытыми глазами – слышишь то, что стоит у вас за спиной – странное Нечто, мелькание смыслов, побуждающее говорить. Почему вы не слышите смысла своих слов? Почему вы так пристально вглядываетесь в обладателей смысла? Человек умрёт, смысл человечности – повторится, вернётся… У меня в сумке – груда ваших книг, что в них? Истории о том, кто и как себя ведёт в такой-то ситуации. Зачем вы их читаете? Чтобы научиться вести себя подобающим образом? Чтобы что? Чтобы стать счастливыми? Вы коллекционируете рецепты счастья, рецепты избавления от несчастий. И вам не смешно? Мне – страшно. Страшно слушать какофонию расстроенных сердец.
– Счастье – в сердце близких людей?
– Счастье приносят близкие люди. По-настоящему близкие.
– Неужели у вас нет настолько близких? А муж? А дети?
– Муж, дети… При чём тут близость? Я всем им что-то обязана, всем что-то должна. Они, конечно, радуют изредка. Радость в долг. Ростовщичество. Как в плену у жизни. Как заложница чужих желаний.
– Значит, вам даже в семье одиноко?
– А ты разве не одинок?
– Не задумывался. Может быть, да. Может, нет. Для меня это не имеет значения.
– Что же ты – совсем равнодушен ко всем? Значит, совсем одинок.
– Почему же? Есть друзья.
– Друзья – это всего лишь друзья. А вот любимый человек… Любимый – единственный и неповторимый. Без которого невозможно ни дня прожить. Который как воздух. Как хлеб. А друзья – это лекарство. Или нечто освежающее, бодрящее. Или пьянящее, дающее отдых.
– Хлеб? Любимый? Ни дня? Если каждый день поглощать любимое – скоро приестся. Может, ваше одиночество – от вашего отношения к любви и дружбе? Вы не допускаете, что надо что-то поменять в себе? Может, не в плену у жизни, а в плену у своих иллюзий? Кстати, хорошо сказали – «за-лож-ница». Все мы… заложники. Заложники языка. Заложники мировоззренческих концепций. Заложники словарей. И переводов – например, с румельского на своеверный.
– Разве ты сам не хочешь развеять свои иллюзии? Зачем тебе столько книг? Столько и таких? Обычно тот, кого всё в жизни устраивает, не торопится ничего менять.
– Странный у нас разговор получается. Менять… Почему так сразу «менять»? Если речь о любви – причем здесь знания? Любить. Познавать. Разве это одно и то же?
– Ничего смешного. Как можно полюбить того, кого не знаешь близко? Если только это не тот, кто твоя идеальная вторая половина.
– Верите, что есть один-единственный, предназначенный вам от рождения?
– Скажу так – я дружу с верой. А ты?
– Я уверен, что настоящая любовь может помочь выбраться из лабиринта заблуждений.
– И есть та, кому ты доверяешь свои блу… Ой! Я хочу кое-что предложить. Все люди играют в игры, знакомо? Весь мир – подмостки, люди – как актеры, это все знают. Давай не будем вымучивать слова? Мне, конечно, интересно, под чьим знаменем ты ходишь, если ты не сам по себе, но мне интересен ты, а не знамя. Тем более – не знаменосец. Так она есть, та, кому ты доверяешь?
Андрей с трудом разлепил веки:
– Есть. Моя надежда на выход из лабиринта. Вы.
Эльза рассмеялась, в душе цветочный дождь, как волшебно, только… Что он имеет в виду? Только приготовилась высказать всё, что придумала за два дня и две ночи, но он заказал тройной кофе, значит… Что это значит? Почему он не выспался? А главное – с кем он не выспался?
– Я работал всю ночь, – соврал. Не только ночь. И вдруг всё прояснилось, вихрь отпустил. По улицам уже спешили: кто вправо, кто влево, – по угловатым, перекрёстным, переульчатым траекториям, а ему бы только доползти до льняной, прильнувшей, приластившейся простыни, и безо всяких «Мисс Германия-когда-то», у него впереди длинные часы до следующего звонка, до вызова, глазам надо отдохнуть от цифирьной кутерьмы, и что ему до Германа, катавшегося по полу после рассказа о наивном мальчике, сыплющем долларами?
– Так что вы хотите? – Лунин не расслышал, потому что казалось, что какие-то чернецы колоколят в уши и машут перед глазами полами балахонов. Эльза – громче:
– Я бы хотела посоветоваться. Не пойму, что со мной происходит.
Всё возвращается. Плакали на плече, смеялись, вцеловавшись в колени, поднимаясь выше, выше, к логову белой змеи, но паспорт чист. Отметки только о прописке. Вернее, опять чист. Вернее…
– Хотите исповедоваться в женском, слишком женском?
Если бы знала, чего хочу! Просто ты так вот улыбаешься, будто птица отлетает от скалы, и против ветра, всем дождям назло! И так вот гладил меня по руке, как будто сказочный полоз обвивал жгучим ожерельем… И ты как Он, как первый, как последний, этого не может быть, но это есть, как ты всегда во всех них – молчащий, зовущий – недостижимый.
– Почему только о женском? И о мужском.
– Значит, о человеческом?
– Да, о нашем.
– О нашем? Are we the people? Знакомый мотив? Нет? Пропустим.
Времени прошло достаточно. Через стекло витрины не наблюдалось никаких подсмотрщиков. Все степени безопасности соблюдены. Лунин второпях написал ей номер телефона, извинился, отлучился, вернулся с мокрыми, заглаженными к затылку волосами, почерневшими от влаги, – она вздрогнула: какой-то бледный лунный старик с лицом в кратерах ожогов – он вглядывался сквозь неё, в подкуполье цирка, где наивная танцовщица замерла на призрачной соломинке, – и милый, невыспавшийся, взошедший сощуренными полулуниями, наглец, добавил:
– Завтра. Завтра я свободен.
И поплёлся домой просыпать круги часовых стрелок.
что считать за сегодня?
Назавтра он свободен не был. Почемучто? Потомучто. Потому, что с утра под ухом заверещал резаный телефоныш. Андрей хотел придушить визготу подушкой, но каждой тараторке положено последнее слово. Ну, Олег сразу и заявил: «Сэр, надеюсь видеть вас в трезвом уме, и достаточно». И действительно – оказалось достаточно. И ума, и времени на сборы, и денег на такси. «Сэр, мы непременно будем работать», – подтвердил Олег, приподталкивая соскальзывающие очки. «Я готов», – выпалил Андрей, не успев отдышаться, и: «Нет, мы непременно будем работать сегодня», – заверил Олег, запахнув халат и покрепче сжав отяжелевшую рюмку. «Сомневаюсь», – улыбнулся Андрей, перечитав этикетку бутыли, и совсем улыбнулся.
Послезавтра… После чего? После когда? Это смотря что считать за сегодня. «Какой сегодня день?» – просипел Лунин, растирая набухшие веки, обнаруживая перед собой кофейник и тарелочку с ломтиками поджаренного хлебца – подрумяненные ломтики, умасленные, чуть солоноватые, – как и пожелал. Предел мечтаний – получать то, что желаешь. После четвёртой чашки свежесваренного «Карте Нуар» повторил: «Какой день-то на дворе?». «До выборов осталось всего три недели», – улыбнулась Лена, выставив на каткий столик кувшинчик с томатным соком, и суп-пюре, и пиалу с бульоном, и тушёный окорочок с картошкой-фри, и ещё немножко тостов, и парочку яблок, конечно. Три недели. Всего. У Лены всё под стать фамилии – Весовая. Всё под стать – и фразы, и походка, и поступки. «Поселяйся у нас. Или ты любишь ночевать водиночь и впроголодь?» – и подложила на опустевший поднос бутербродов с икрой. Лунин, прицеливаясь – как бы ухватить именно бутерброд, а не его туманного близнеца, Лунин: «Только честно – вы меня работать над проектом пригласили, или так, компанию составить?». «Такие вопросы к Олегу», – Лена хоть когда-нибудь встаёт с постели без улыбки? Этот вопрос, тоже, видимо, к… «А что Олег? Чуть что – Олег! Всем Олега подавай! Олег! Если я Олег, так всё теперь? Компанию составить, говоришь? Проект? А ты видишь разницу между тем и тем?» – и опять Лунину на колени стопка статей, подборка лозунгов, и опять лэптоп не успевает отвечать на стук клавиатуры, и опять Лунину в висок взведённый хронометр.
«Сэр, так вы дадите мне покурить или нет?» – опешил Олег, завидев вереницу верстальщиков, несущихся в кухню с готовыми листовками наперевес. «Три недели», – отозвались, хлопая шлёпанцами, марафонцы, оказавшиеся одним-единственным Луниным. Андрей, выглотнув стакан кофе: «А новый губернатор мне лично не нужен». «А я думал, ты ради денег стараешься», – и Олег подтолкнул пачку «Парламента»: «Кури-кури, не стесняйся». «Спасибо. „Двадцать первый век“ ближе по вку… кхм», – и захлопал по карманам в поисках спичинёшки, не взглянув на мерцающую вокруг платиновой пепельницы россыпь «Зиппо». – «Мой гонорар по мне ещё не плачет?».
На стол юркнула зеленоватая бумаженция. Следом слетела не такая яркая, но всё же близняшка. Рядышком пристроилась сразу тройня. Потеснив сестричек, томно разлеглась ещё одна. Пока шелестела ещё какая-то по счёту, Лунин успел подумать, что одним «достаточно» явно не обойтись. На очередной купюрище портрет президента Штатов был каким-то обомлевшим. Да – обомлевший: «Если столько выделяют мне, сколько платят ему?» – и после усмешки Олега: «Немного. Шесть тысяч в месяц», – Лунин засёк по секундомеру приход купюры-аутсайдера – ровно тридцать десяток. Олег сгрёб листовки – макеты плакатов, зовущих к лучшей жизни, вечная дорога, – макеты, которые могли бы и на выставку плакатного искусства попасть! – и ведь на каждом в уголке красуется алое полулуние и «АЛ»! – и накрыл кипой листовок помойное ведро.
Зажужжал сотовик, и Олег, похлопав по плечу сгорбленного зеленолицего пустоглаза, прокричал в трубку: «Выслушать настоящее задание он готов, это точно. Выезжай».
на задание
«Выезд на задание», – так и сказал. Лунин только-только отстранился от монитора, чтобы прищуриться, чтобы ещё раз выверить толщину и цветность линий логотипа: «Нефть-Финансы-Капитал» – капля, перетекающая в монету – жидкое золото, чёрное золото, текучее золото, капающее золото – проще простого, на поиск графической идеи ушло секунд пятнадцать, но вот вырисовать! И только-только решил слегка утяжелить монетную округлость капли, как пришлось вытянуться перед Молчалиным: «Я…». «Подойдите к телефону», – но трезвон и не вздумал взвякнуть. «Подойдите, говорю вам», – и вислотрубый пустобрёх раскатился повизгиваньем, стоило только прикоснуться к бурому боку. «Лунь-ин?» – не то мурлыкнула, не то гавкнула пустота. «Я», – не новость, у него и в паспорте так написано. «У вас выезд на задание», – сообщил мурлай. Лунин оглянулся: «Кто это?». Молчалин, хоть и был поставлен на должность самим губернатором, старательно оправдывал фамилию. Оператор компьютерного цеха, стесняясь повернуться к директору спиной: «Но…». «Что значит «но»?» – удивился гул. – «Ваше начальство рекомендовало вас как более сообразительного человека. Выезжайте». «Делайте, что вам говорят», – подал Молчалин записку с адресом, – «потом спасибо скажете. Если останется, чем говорить», – добавил уже в спину, и: «А что случилось-то? Продолжаем работу!» – и Лунин закатился за горизонт, плотно прикрыв за собою железную дверь. Работа есть работа. На работе нужно совершать действия, приводящие к получению возможно большего заработка, не так ли?
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
День. Улица. Автобусная остановка. Мотор.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Мотор. Сиденье. Плотно прикрытая железная дверь. Ремни безопасности. Автомагнитола. Надсадный хрипотняк. Тридцать рублей.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Вечер. Плотно прикрытая железная дверь. Автобусная остановка. Улица. Дом. Дом. Ещё дом. И ещё. Не тот дом. Необходимый дом. Подъезд. Этаж. Квартира. Звонок.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ
Плотно прикрытая железная дверь.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (в чёрном шёлковом халате с золотыми драконами, в очках с позолоченной оправой и в персидских туфлях на босу ногу): Олег. Фамилия у меня смешная, предупреждаю сразу. Золухин. Отчеством горжусь. Алексеевич.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (в чёрных джинсах, в тёмных очках с чёрной пластмассовой оправой и в туфлях «Ленвест» на натёртую ногу): Не более смешно, чем Лунин. Андрей. Андреевич, конечно.
ЗОЛУХИН: Прошу к столу. Чай? Кофе? Пиво? Виски?
Кухня. Стол. Стулья. Холодильник. Шкафчики. Полки. Мойка. Стол. Пепельница. Зажигалки. Бутылка виски «Скотч».
ЛУНИН: Спасибо, Олег Алексеевич. На работе не пью. Больше.
ЗОЛУХИН: Я же сказал, сэр, что отчеством именно горжусь, поэтому не употребляйте имя отца моего всуе. Зовут меня именно Олегом. Я только что именно так вам и сказал. Будьте внимательней, пожалуйста.
Пожалуйста. Четыре комнаты
От входной двери полностью просматривался рабочий кабинет – дверь рассохлась, не прикрывается. В кабинете стол. На столе – компьютер-ноутбук. Это тысяча долларов, минимум. Плюс принтер. Лазерный. С режимом сканирования. Это ещё примерно шестьсот. Плюс модемчик чирикал, сообщение по факсу пришло. Это ещё сто или двести. Переманить у Молчалина работника не удавалось даже областной администрации. В области выборы. Кто и откуда хозяин квартиры?
ОЛЕГ: Вы догадались, сэр, какое ведомство я представляю?
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК В ПРОТЁРТЫХ НОСКАХ: Ведомство – нет. Чем занимаетесь – да.
ОЛЕГ: Ленище, дай Андрею тапки! Знакомьтесь – моя любимая женщина Лена.
ДЕВУШКА В ЧЁРНОЙ ЖИЛЕТКЕ С ЗОЛОТЫМИ ДРАКОНАМИ: Привет, Андрей. Обуйся, у нас полы холодные.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК В РАЗНЫХ НОСКАХ: Спасибо, я теплокровный.
ДЕВУШКА: Андрей, оставляю Олега под твою ответственность. Суп на плите. Курица в духовке. Чай, кофе, сахар по вкусу.
ОЛЕГ: Ленище, я тебя люблю.
ЛЕНА: Олег, я люблю тебя. Андрей, счастливо.
АНДРЕЙ: Пока. Целоваться не будем.
ОЛЕГ Хорошо, что не пьёшь. Работы невпроворот. Смотри сюда. Вот газета наших конкурентов, «Слово чести». Завтра весь город должен знать, что эта редакция отпечатала спецвыпуск «Слова чести». Не только знать, но и читать. Понимаешь? Именно «Слова», а не «Слово». Необходимо полностью повторить дизайн. Тексты готовы.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ: Сколько?
ОЛЕГ АЛЕКСЕЕВИЧ: Пятьсот.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ ЛУНИН: И к утру?
ОЛЕГ АЛЕКСЕЕВИЧ ЗОЛУХИН: Вы не поняли, сэр. За страницу пятьсот.
АНДРЕЙ: Курить на рабочем месте можно?
ОЛЕГ: На ра-бо-чем? Нет. Ленище дым в комнатах не любит. Будет готово – разбудишь.
АНДРЕЙ: А…
ОЛЕГ: С такими рекомендациями, как у вас, сэр, без охраны по улице не ходят и вопросов вообще не задают. Успехов в труде. Или всё-таки удачи?
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Ночь. Кофе. Табак. Умелые ручки. Узкие зрачки. Щелканье маятника.
ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ
Утро. Та же квартира. Та же кухня
Молодой человек с воспалёнными глазами кладёт на кухонный стол печатные оттиски. Молодой человек с заспанными глазами кладёт на тот же стол конверт.
Плотно прикрытая железная дверь.
ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ
Всё то же утро.
Всё тот же город. Всё та же страна
Всё тот же молодой человек в тёмных очках идёт среди построек, телеграфных столбов и рекламных щитов.
Книжный магазин. Отдел «Психология».
Карл Грюнд. «Явь и Забытьё. Распадение времени».
в начале была тьма
– Ты когда-нибудь видела часы без циферблата?
– Видела. Что в них такого особенного?
– Работающие часы без циферблата? Отсчитывающие время без цифирок, без точек отсчёта?
– Ну и что?
– Когда я впервые увидел это, было такое впечатление, как если бы, к примеру, увидел человека с содранной кожей или дышащий скелет. Представляешь? Пританцовывающий скелет.
– Фу! Вя! Так зачем тебе тогда такие часы?
– Как талисман. Или как отличительный знак
– Отличительный от кого? Что ты чем-то отличен от других? Есть желание отличаться?
– Возникает желание внедриться в механизм всего происходящего. Добраться до всех скрытых пружинок и шестерёнок, и…
– И – время станет течь по прямой?
– Станет течь так, как я считаю нужным. События будут происходить в том порядке, который я считаю наилучшим из всех возможных порядков. В том порядке, который устраивает именно меня.
– С чего ты взял, что имеешь на это право? Кто дал тебе право распоряжаться всем происходящим? И с чего ты взял, что знаешь, что лучше?
– Либо я вращаю колесо моей любви, либо зубцы чужой воли рвут меня в клочья.
– Мир невозможен?
– Мир – часы, потраченные на примирение намерений.
– Колесо любви? Колесо, но всё-таки любви?
– Надеюсь.
– Есть те, кто считает: любовь – просто чувство. По-твоему, Любовь – это особый скрытый порядок чувств?
– Уверен.
В начале была тьма – влажная и вязкая. Потом Эльза сгустилась, сверкнула и помчалась между звёздами. Мелкие, как светлячки, притекали к ней, роились вокруг, но Эльзу тянуло вперёд, и потускневшие жизнишки, отслоившись от неё безо всяких скандалов, терялись позади, в шлейфе, и постепенно отставали, растворившись в пустоте… Иногда встречались по-настоящему мощные, величественные – к ним начинало притягивать уже на подлёте, и Эльза понимала, что пройти мимо них ей было просто невозможно, что карта странствия сложилась вместе с её рождением, что вот она включается в кольцо спутников именно этого сатурна именно потому, что в ней именно столько звёздной силы, чтобы не блуждать в одиночестве, но кружить возле надёжного ядра, и Эльза кружила. Но что-то страгивалось, звёзды перестраивались, складывалось новое созвездие, и Эльзу выносило к новому властелину солнечной мощи. Последняя орбита оказалась самой причудливой – однажды Эльза сорвалась вдруг с германической траектории и вдребезги разбила несколько приблудных астероидок, возмутительно настырных. В другой раз рассеяла пару метеоритных шквалов, угрожавших всему германату – германитной планете, и ей самой, и двум народившимся германятам, и множеству соседствующих планеток. Никто не сказал ей за это спасибо – на громадной планете попросту не заметили её метаний, а германята были слишком малы, чтобы начать выглядывать из-за её спины на жизненный путь. Эльза потеряла, конечно, в силе сияния, но потом решила, что вела войну за свою собственную орбиту, а такие схватки наградам не подлежат.
Иногда Эльзе случалось пересекаться с весьма чудесными мимолётками, и тогда на планете наслаждались её внезапными вспышками и лучениями, но астрономических расчётов не проводили, а уж тем более не составляли прогнозов и гороскопов – просто жили под светом круглосуточной звезды. Эльза постепенно привыкла к такому отношению планетян, ведь никому из них не стало от её похождений труднее жить, а её собственная палитра свечений только богатела, и Эльза боялась уже только одного – остыть, утратить блеск. Германитная галактика продолжала жить, жить, жить рядом с кем-то, с кем-то разлетаться, с кем-то сливаться, и это было надёжно, просто, природно – естественно. Но что-то уже приближалось, стремительно неслось навстречу грозное, пока ещё невидимое Нечто, какое-то Это, и Эльза начала волноваться – сможет ли предотвратить столкновение, сможет ли сойти ненадолго с орбиты, чтобы встретить неведомого противника? Возможно ли это вообще – сойти с орбиты? «Чтобы я-то – и не смогла?» – задохнулась от возмущения Эльза и тут же увидела прямо перед собой лунную поверхность – всю в кратерах, всю в шрамах метеорных атак и почему-то зеркально блистающую.
Луновидная глыбина мчалась по прямой, не утруждая себя обращением вокруг оси – не выставляясь, не красуясь, не подлаживаясь к случайным попутчикам. Эльза с ужасом обнаружила, что её затягивает в лунные кратеры – в них стали мерцать тревожные отражения: вот Эльза, облечённая покровом яблоневых лепестков, Эльза рыдающая, Эльза умоляющая подарить ей радость; вот уже Эльза побледневшая возле ледяного истукана, отказывающего в наслаждении. Но разве так важно, что кто-то смотрит на нас, что есть свидетели слияния, ведь есть только ты и я, коронованные красотой – я в цвету, и ты, облачённый в непроглядный шёлк, в ресторанной роскоши, что тебе за дело до ухмылки: «Так-так, глубокоуважаемый блюститель закона… Справедливец ты наш! Организация притона азартных игр, соблазнение несовершеннолетней… Запоминающееся открытие личного дела!» – но разве ты способен бояться их, мутных, бесцветных, безразличных, неразличимых? Ты боишься теней, несокрушимый мой? Не может быть, не Это, не верю, где-то есть Она, королева сердца, как ты мог? И вот уже Эльза одна в ресторанной роскоши, во всех ресторациях сразу, с ноготками наизготовку, вечно цветущая Эльза во всех гостиничных номерах сразу; вот Эльза выслушивает сонату «К Элизе», вычитывает «Письмо к Элизе», Эльза, ненавидящая яблони в цвету и все эти навязчивые вёсны; вот уже Эльза, отяжелевшая Эльза, Эльза-В, никаких умляут, Эльза смеётся: «Отчество? У него будет только материнство», – юнгфрау однажды станет просто грюнд, ненавистная старость, кошмар старения, распад времени, смерть убер аллес, Грюнд убер юность, твоя юность теперь у Лунина, твоя старость во власти Лунина, сеющий вёсны стал ненавистной луной, обожаемой луной, и всё вернётся, снова будешь коронована красотой, вот он, заветный светоч, лунышко моё, звезда юности и солнечная буря, и кружиться с тобой в звёздном вихре, – но Эльзу уже потянуло вперёд, увидеть, что там – с обратной стороны Лунина? И вот-вот покажется Это – то, что стоит у него за спиной, что движет им, что гонит его сквозь толчею светил на край вселенной, вот-вот Эльза увидит, что станет со всем германатом после прохождения Лунина сквозь их галактику, – и Эльза завопила, вскочив одна в пустой постели, пустой квартире.