Книга Проводки оборвались, ну и что - читать онлайн бесплатно, автор Андрей Левкин. Cтраница 3
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Проводки оборвались, ну и что
Проводки оборвались, ну и что
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Проводки оборвались, ну и что

Но вот же экая брутальность в Вюртемберге, а справка по C. P.E. сообщает, что в юности он написал два цикла сонат, один посвятил Фридриху II, другой – «юному герцогу Вюртембергскому». Так ли брутально было в Вюртемберге? Впрочем, работу ему предложит Фридрих.

Казанова («История моей жизни», пер. с фр. И. К. Стаф, А. Ф. Строева) по дороге в Сансуси встречается с аббатом Бастиани: «Он показал мне любовные письма, полученные им от короля Прусского до его рукоположения; государь был положительно без ума от Бастиани, пожелал стать его возлюбленной и по-царски наградил, увенчав церковными лаврами». Далее Сансуси. Казанова сочинил просьбу об аудиенции, «подписал ее моими двумя фамилиями, прибавив слово: венецианец» («Мемуары Казановы, венецианца», пер. с фр. М. А. Петровского, С. В. Шервинского). Удачно: «На другой день я получил записку, подписанную: Фридрих, в которой говорилось, что король будет находиться в четыре часа в садах Сан-Суси и что там я могу ему представиться. Прибыв на место свидания в назначенный час, я вижу в конце аллеи двух лиц, – одно – в партикулярном платье, другое в военной форме и в ботфортах, без эполет: это был король». По ходу встречи происходит диалог, раскрывающий тему фонтана:

«– Нравится вам этот сад?

– Нравится.

– Вы – льстец. Версальские сады лучше.

– Действительно, благодаря своим фонтанам.

– Конечно; я издержал бесполезно три тысячи талеров на проведение воды.

– И ни одного фонтана? Это невероятно.

– Господин Казанова, вы не инженер ли?

<Затем говорят о налогах и лотерее.>

Король очевидно начинал раздражаться; может быть, он чувствовал, что я прав. Я не возражал. Сделав несколько шагов, король останавливается и говорит мне:

– Вы – красивый мужчина, господин Казанова.

– Это у меня общее с гренадерами Вашего Величества.

Он повернулся спиной и приподнял слегка шляпу. Я удалился, убежденный, что не понравился ему. Но дня через два милорд маршал сказал мне:

– Его Величество мне говорил о вас; он намеревается дать вам здесь место».


Но предложили ерунду вроде надзора за кадетами, а бытовые условия ему не понравились. Еще Казанова профильно сообщал, что «…ничего не могу сказать о любовных похождениях этого короля: к прекрасному полу он чувствовал отвращение и антипатию, которых нисколько не скрывал». Справочники согласны: «Гомоэротические мотивы изобилуют в любимой резиденции Фридриха – Сан-Суси. Из окон кабинета Фридриха просматривается фонтан со статуей обнаженного Антиноя. В Новом дворце […] самая большая фреска изображает представление Зевсу юного Ганимеда». Собственно, доминирования гомоэротики в статуях не видно. Впрочем, я не в теме. Но тогда большое количество голых дам в этом контексте могло соотноситься не с физическими желаниями, а с чем-то иным. Какая-то у них была другая функция. Понятно, антично-мифологическая, но уж слишком конкретно они выглядят. И не такое уж качество, чтобы внешние формы стушевывались, оставляя только идеал. На стенах желто-белого дворца вообще дикие морды, еще и грязные. Грязь там уместна, физиологична, добавляет реальности. Может, все это просто чтоб гостям было приятно, ну и как в Версале. А Фридриху все равно.

Эти истуканы как уроки литературы. В голову заходят Дианы, Юноны, Юпитеры, Марсы, Муму, коты на цепи, бедные Лизы. Обживаются там навсегда, без них себя и не вспомнить. Нормативному российскому мозгу было бы удобнее, когда б не Марсы и Венеры, а полунагие Онегин и Ленский с нагими Таней и Олей. Тут и преемственность бы возникла, ходил же их автор в халате меж античностей Летнего сада. Или же статуи должны были конкретно излучать беззаботность, негу и блаженство?


Беззаботность здесь не безусловна. Один из комментаторов предлагает не считать, будто Sans, souci – именно она. Нет, «фраза отражает воззрения Фридриха на вопросы жизни и смерти». Он-де хотел умереть как философ. Устроить себе могилу возле дворца Фридрих II распорядился еще в начале стройки. Прогуливаясь с кем-то (имя не названо), Фридрих указал спутнику на выкапываемую яму и пояснил: «Вот только тут я буду без забот». На этот факт внимания не обратили (или не узнали) и поняли девиз в духе беззаботности всей территории. Впрочем, тоже ж ерунда: мог быть не в духе и имел в виду «только здесь мне от вас покой и будет».

Нега и блаженство – понятия не метафизические, не вневременные. Порог боли, болевой порог разный для разных людей. Порог удовольствия тоже разный, кому-то ничем не угодить, а кому – от карамельки эйфория. Чуть-чуть ему чего-нибудь, и уже поползло по коже или же внутри нечто, раскрывающееся по ходу мелкими цветочками; ягоды созревают, будет компот. Неизвестны пороги удовольствия в разных культурах в разное время, логично же предположить, что такой порог существует и для сообществ. Создание места, где декларируется беззаботность (все равно, какая именно), само по себе хорошо. Не так и важно, через какую дырочку (или еще как) беззаботность и последующее блаженство начинают поступать, обволакивая. Поэтому нюансы здешней как бы античности неважны, но предъявлено наличие лучшего мира.

Тогда есть тема мантры и паролей. Sans, susi, сансуси – словосочетания, отпирающие вход в свое пространство (как, например, ночь, улица, фонарь, аптека). Оболочки, логины, passwords, мантры. Сим-сим, откройся, сказочный мотив D1552.2. Работает: скажи где угодно Sans, souci, и отчасти окажешься в нем. Здесь и в самом деле как волшебная пещера. Другие места давят, навязывают себя, это – нет. Если и навязывает, то неявно. Навязывает, я же продолжаю всем этим заниматься. Висит: и отдельно от всего прочего, и не отдельно. Не ощущает неловкости за то, что висит и никуда не движется, разве что как-то вокруг кругами.

Поэтому здесь, в этой части текста, отчасти желатиновая область. Как желе, студенистое. Неплотное, едва заметное, немного тормозящее виды и мысли – они чуть со сдвигом, немного колеблются, как бы добавляя себе нечеткость и расплывчатость, выделяя небольшой туман. Это объективное свойство области, делать с ним не надо ничего. Если теперь студенисто и желеобразно, значит – так и есть, не высушивать же силком. Если высушить, то проект окостеневает, делаясь сделанным. Субстанция уместна, появилась какая-то слизь, неопределенная и действующая. Она не всякий раз возникает, незачем ее превращать во что-либо. Может, она и есть главное, для чего все затеялось – все на свете, лишь бы она появилась и стала распространяться. Пусть сама перейдет хоть в мороженое, в белый пломбир, оплывающий.


Внутри парковых объектов своя жизнь, как в коконе. Воспроизводится ими наружу, облепляется деталями (пыль, погода, тени от деревьев). Если даже это и выдумано, то все равно: раз придумывается, значит – так и есть. Исходно стерильное, стерилизованное, почти нефизиологическое. В той же мере, в какой нефизиологичны бинты. Внутри этих статуй, если их раскалывать как орехи или куски породы, стеклянные детали общего механизма, который склоняет производить эти мысли и высказывания. Изо всех понемногу сочится небольшой смысл. Белые, гладкие, как жирные личики эти статуи, эманируют оболочку идеальной жизни. Конечно, идеальная жизнь может выглядеть и криво: неорганикой или плохо пахнуть – для тех, кто со стороны, ну а внутри-то славно, когда уже внутри.

Они и сейчас распространены. Понатыканы при домах нуворишей или цементно-гипсовые отливки в магазинах «Для дома и сада» вдоль трасс. То есть они людям нужны. А если бы завелись не эти чучела, не городские недозверушки из камня и металла, но пластиковые (или какие-то) гладкие тела, как бы это выглядело? Впрочем, они есть, в рекламах. И картинки, и манекены. Оk, реклама должна склонять к продукту, но зачем гладкоизящные тела возле автомобилей или при упаковках йогурта? Вероятно, дело в неге и блаженстве. Рекламные тела не имеют отношения к виду тушек тех, кому предназначена реклама. Значит, они переключатель на другую частоту существования. Не так чтобы мифологическую, как статуи, но предъявляющие другое и лучшее пространство, вход в которое через предлагаемый товар/услугу. В потребителе возникает аналогичное сияющее тело, потенциально оно есть у каждого – ведь рекламы не вызывают зависть или негодование. Значит, есть у каждого, недоразвитое – как небольшая белая личинка, обычно пассивная. В моменте транзакции (видит рекламный щит) личинка возбуждается и занимает всего человека. Люди превращаются в идеальные создания для коммуникации с предметами, друг с другом и с самим собой в новом, весьма улучшенном варианте. Увы, развитие этой личинки художественно не воспроизвести, пожалуй. В каком виде это возможно сделать? Словами-то да, но они не предъявят красоту трансформации.

Или в социальном случае, без превращений: искусственный, небольшой рай. Буфет в опере, белые скатерти, выходные одежды. Промежуточная, отчужденная от местности и времени зона, не метафизическая. К ней привыкли и странность таких построений не замечают, все работает надежно. Но мир перейдет в другой эон, когда манекены сделаются как люди, разноформатными. Толстыми, кривыми, с одышкой. В искусстве так давно, а когда такими станут и манекены, то получится всеобщий рай: все начнут называть себя как угодно и кем захотят, вмиг этим и становясь. Каждый будет ровно hier und da, ровно такой, каким ему хочется быть, как же не парадиз.


Статуи могли бы и расти. Климат здесь хороший, могли бы. Как гриб, который увеличивается, не добавляя смысла своей исходной идее. Стали бы задевать друг друга, с ними бы пришлось что-то делать, подрезать, пересаживать. Марс пошел бы в рост лучше остальных, под его напором стала бы искривляться Флора, ну и т. д. Да, с картофелем на могиле ерунда какая-то. Где и когда Фридрих II его внедрял? По всей будущей Германии или в Пруссии? Пишут, что он и начал, рассаживая ее в королевском огороде еще в Берлине. Но в Брокгаузе и Ефроне указано, что дело началось в 1717-м, в Саксонии, а в Пруссии – только в 1738-м. Внедрять его начал еще отец Фридриха II, Фридрих Вильгельм I. Даже якобы издал указ рубить носы и уши тем, кто сажать откажется. Но в какой момент факт можно считать свершившимся, внедрение осуществлено? Когда начались рецепты блюд из него? Теперь корнеплод доминирует, 5 790 000 ссылок в гугле на Kartoffelsalat. Но общественное мнение зафиксировалось на Фридрихе II, носит ему картошку на могилу. Если, конечно, это не входит в штатные обязанности сотрудников музея.

Тут ничто ни с чем не соприкасается, выгородка. Нет даже забав для посетителей, будочек с колбасой и извозчиков, чтобы катать по парку, – по крайней мере, теперь не было, и не потому, что вечереет, а и навоза на аллеях нет. Не отвлечься даже на такой быт. Статуи, аллеи, магнолии; пустота совершенно не физиологическая – даже когда тут ходят и бегают, эти действия не прилепляются к парку.

Только в таких местах и заметишь студенистую субстанцию. Здесь мало значения имеют образование, опыт, прочее. Не присутствуют, такое место. В какой-то мере не присутствуют, здесь разбираться надо способами, сочиняемыми заново. Твоих смыслов нет, тут будет только то, что спровоцирует территория. Всегда и всюду при тебе множество историй и ощущений, а теперь они вспоминаются только усилием. Сырые разводы на кафельном полу пельменной в слякоть какого-нибудь года из конца 80-х сюда сами не придут. Отсутствует даже самая физиологическая физиология, ни разу же не упомянуты мелочи: захотелось того-то, немного устал, понравилось, зачесалось – нету их. Да, можно заметить, что этого нет, но тогда будет умственное усилие. Здесь антисептик, вот что, антибиотик даже: ни местные элементы, ни то, что по их поводу приходит в голову, не делают эмоций. А если что и возникнет извне, то не станет соединением с реальностью вне парка, но будет втянуто сюда и продезинфицировано на въезде. Нет энтузиазма, ажитации. Ах, ничто не замутняет твою субъектность, не пытается ее модифицировать, не склоняет пересмотреть представления о чем-либо и уж вовсе не предполагает социальных ролей. Связи, возникшие здесь, останутся тут, внутри. Антибиотик, сансуси, невещество. Может, не только стерилизует, а и что-то делает, обозначит еще себя.

Легко вообразить Луна-парк: колесо обозрения; персонажи, наряженные как в то время; карусели, мигают лампочки, позвякивает музыка. Невнятные развлечения вокруг фонтана и в ближних аллеях. Красная дорожка на лестнице ко дворцу, между виноградниками. Имитация хозяйственных работ, или же реальные хозработы, надо же все это содержать. Невидимые хозслужбы небольшого размера, меньше даже пчел, поддерживают историю места. В этом нельзя участвовать, ничего не предполагает прикасаться к чему-либо. Взаимодействия тут без тела.

Здесь и не пахнет почти. Только краткие, локальные запахи. Немного – чуть стоячей водой пруда. Травой, листьями. Магнолии, кусты цветут – пахнут только вблизи. Запахнет табаком, если закуришь. Возле того концерта пахло пивом и декоративным дымом со сцены. По-прежнему ничего не навязывается, но удерживает внутри себя неощущаемой силой. Если живете давно, то зажигали же спички. Осенью: первая и вторая – только дым, третья – дым, четвертая шипит и чуть-чуть горит; прикрываешь ладонями, огонь завелся.

Если settings места не были известны к моменту попадания туда, то они контекстом не станут, а последующие уточнения в него не затянут. Он ляжет сбоку от места. Тогдашнее время не продолжается теперь. Опять распалась связь времен, да ее и нет никогда. Но должно быть что-то вытекающее и иссякающее; желания, сходящие на нет, если не были реализованы быстро. Удерживание желания растрачивает его вещество, оно иссякает. Может, в каждом времени есть паутина, грибница удовольствий. Желания как-то связаны, но если сводить их вместе, то будет слишком много соединительной ткани, упаковки. Лучше им оставаться порознь. Все это предполагает целостность объектов, но типический, всеобщий человек был возможен когда-то (хотя бы в теориях и романах), а теперь уже нет. Не беда, все склеивается студенистой субстанцией. Ах, эти выкладки как лепестки, допустим, черемухи. Или сливы.


Еще связь: статуи и кости. Вокруг пруда – белые, как препарированные в наглядные пособия; обычные, темные кости на Новом дворце. Статуи со временем совсем станут костями, а черепа доведут тему до минимума, возможного для тел. Череп тут уже есть.

Фридрих II умер в августе 1776-го. Завещал похоронить в той самой могиле, ночью. Фридрих Вильгельм II, племянник и преемник, похоронил его в Потсдамской гарнизонной церкви, рядом с Фридрихом Вильгельмом I. Во время Второй мировой гробы ради сохранности переместили (в самом деле, церковь была разрушена в 1945-м) – в марте 1943-го в потсдамский бункер, а в марте 1945-го перевезли в соляную шахту (Бернтерод, Тюрингия). После войны американцы переправили гробы в гессенский Марбург, в церковь Св. Елизаветы. В августе 1952-го гробы перевезли в замок Гогенцоллерн в Баден-Вюртемберге. Через 205 лет после смерти Фридриха II, 17 августа 1991-го, его гроб выставили на парадном дворе Сансуси. Почетный караул бундесвера, торжественное прощание. Потсдам был в ГДР, Стена расцепилась 9 ноября 1989-го. 3 октября 1990-го ГДР и Западный Берлин вошли в состав ФРГ (Herstellung der Einheit Deutschlands). То есть перезахоронили менее чем через год после того, как это стало возможным. Вероятно, знаковое действие в символическом пространстве.

Ночью, да. Факела или привезли освещение? Была ли там Мертвая голова? Череп, «Мертвая голова» вот откуда – Фридрих I умер в 1740-м. Хоронил его Фридрих II, и: гроб был покрыт тканью с вышитой на ней «Мертвой головой» (Totenkopf). Totenkopf станет эмблемой «Черных гусар» Фридриха, «Totenkopfhusaren», потом его переймет СС. Это не «Веселый Роджер», череп развернут примерно в три четверти, две скрещенные кости за ним. Похоже на череп Адама – на те с распятия капает кровь. Но сверхидеи у Фридриха, похоже, не было. По крайней мере, по Казанове: «Что же касается короля, то он не был ни атеистом, ни деистом; для него просто не существовало никакой религии, и никогда никакая вера в Бога не влияла на его действия и на его жизнь». Впрочем, это Казанова, мало ли что он.

В начале аллеи, ведущей к выходу, Флора и Помона, что ли. Слева-справа, белые, на крупных постаментах, под Флорой еще и ванна. Обычная, как чугунная, но мраморная. Здешний идеальный мир и ее не исключает, не так, что он предполагался совсем уж инаковым. А смерть была близко, с эпидемиями, детской смертностью и постоянными войнами; постоянно рядом, как именно ощущалась ее близость? Иной мир тогда тоже неподалеку, порог его ощущения – как и блаженства – мог быть невысок.

Но темы легкого перехода туда нет, что бы там хозяин ни думал впрок о своей могиле. Допущение, что нечто приятное присутствует рядом, улучшит качество существования. Тогда и чужие боги, и голые белые дамы, и ванна равно уместны. Дополняют быт, получается тоже вполне бытовой вариант. Как в любом взаимодействии – стороны постепенно приходят к согласию, они стали немного другими и им это приятно. Площадка для обоюдных превращений не на первом-втором шаге, на третьем-четвертом.


Раз этого места нет вне его периметра (и наоборот – извне периметра сюда не проникает почти ничего), то здесь может появиться что угодно, не удивит. Вот овцы. Они пасутся сразу возле главного, парадного входа во дворец, он не со стороны парка. Небольшая площадь, мягким полукругом, с одной стороны дворец, с другой балюстрада. Сразу за ней откос, мягкий – не обрыв. Внизу обычная улица, асфальт, ездят машины. На лужайке-откосе между балюстрадой и трассой некоторое количество овец или баранов. Овец, скорее. Штук 12, что ли. Толстые, будто жирные, как опарыши. Что делают овцы в общей схеме данного места? С какой целью и для чего они пасутся тут, почему чрезмерной величины – или шерсть так отросла, а они не стрижены, но – в мае? Когда их стригут, овец, разве не осенью? Да и при чем они тут? Их там 25, сосчитал. Двадцать пять видны, еще какие-то могли быть за деревьями. Они примерно как картофелины на могиле, их там тоже штук под 30, схожего цвета, потому что картошку кладут мытую. Некоторые сорта по цвету точь-в-точь как овцы; некоторые потемнее, есть розовые клубни. Овец можно считать и беззаботно засыпать, а не хватит 25, можно считать по кругу несколько раз. Они как толстые личинки, а потом из них вылетят 24 пчелиных роя и один дрон – для разнообразия. Будет летать и все разглядывать. Что еще производит искусство, как не бессмысленные ходы (в обе стороны).

Мельница сбоку от дворца отчетливо декоративная. Виноградники. Они имитировали сельскую жизнь или этот виноград ели? Картофель вряд ли был в исходном плане, кто положил на могилу первый клубень? Не было смысла класть его на пустую яму, значит – после 1991-го. Оранжерея, ботанический сад и растения аккуратные, маленький кусок организованной природы парка, чуть отойдешь – организованной куда меньше, а к его краям не организованной вовсе. Не так, что таблички возле каждого дерева (что оно такое), а просто ходи по лужайкам и между деревьями. Да, еще там хожу.


Личная приязнь к этому месту у меня может быть. Все же тут долго работал С. Р.Е. (можно послушать C. P.E. Bach, Andreas Staier – Sonaten Und Fantasien (Deutsche Harmonia Mundi – RD77025, BMG Classics – RD77025, Europe, 1989; там половина клавесин, половина фортепиано)). Но тут нет связи, С. Р.Е. слишком хорош, чтобы зависеть от места. Я и не знаю, что да как у него было в жизни. Теперь смотрю: из Сансуси он уехал в Гамбург. Да, в парке репродукторы дворцовый репертуар не транслируют. Но тот издавался, есть Flute King: Music from the Court of Frederick the Great (EMI Classics, 2011). На первой пластинке третьим (сначала C. P.E. Bach и F. Benda) будет и Friedrich der Große, Concert No.3 for flute, string orchestra and bass. Конечно, сочинял сам, но когда все вокруг пишут для флейты, то это способствует и частному вдохновению. А Johann Joachim Quantz (1697–1773), Des Königs Flötenmeister тренировал короля на флейте и написал ему 300 концертов, энергичная музыка. На второй диск концепта Сансуси, что ли, не хватило, там и Musikalisches Opfer, BWV 1079. Или сочли, что без него никак. Есть Anna Amalia of Prussia (1723–1787), принцесса, младшая сестра Фридриха, Sonata in F major for flute and basso continuo. Даже гамбургская вещь С. Р.Е., Hamburger Sonata in G major for flute and basso continuo Wq133/H564. Впрочем, для флейты. И еще раз Frederick II of Prussia, Sonata in B minor for flute and basso continuo.

C. P.E. не был главным музыкантом Сансуси, числился придворным клавишником, главным был Кванц. Тот годится в герои байопика, где главное не сам персонаж, а шевеления сопутствующей ему жизни. Родился в 1697-м в Шедене, пятый ребенок в семье кузнеца. После смерти родителей его забрал дядя, Юстус Кванц, а тот был городским музыкантом в Мерзебурге. Каким-то образом после коронации в 1741-м Фридрих II предложил Кванцу такие условия, что тот остался при дворе навсегда. Всякий день (надо полагать – когда король не на войне) давал ему уроки флейты, управлял придворным оркестром, сочинял. Делал инструменты по своим эскизам. Для Фридриха флейта – королевский инструмент, а прочие музыканты – так, басисты в рок-группах.

С. Р.Е. в 1768-м уехал в Гамбург, на место Телемана, капельмейстером. У Фридриха он появился раньше Кванца, еще с докоролевских, небезоблачных времен, что вроде должно сплачивать. Они и почти ровесники, С. Р.Е. на два года младше. Но, похоже, это не так важно, и уж совсем глупость вычислять чужие мотивы. В год отъезда С. Р.Е. было 54, он еще 20 лет работал в Гамбурге, на синхронные два года пережив Фридриха. Пишут, что Семилетняя война «охладила интерес короля к музыке». В чем это выражалось – непонятно, да и Семилетняя война закончилась в 1763-ем, С. Р.Е. оставался еще пять лет.

Наверное, тогда дела медленно шли. А и то, 20 лет ежедневных концертов. Может, войны воспринимались музыкантами как отпуск – не таскали же их за войсками? Собственно, не таким он и вредным был, Фридрих. Законы соблюдал, как с той мельницей (если и легенда, то – вот такая). Убрал цензуру, устроил Академию наук. Большое разнообразие для одного человека. Да, это все надо было кому-то делать, имевшиеся позиции и валентности тогда закрывались одной фигурой, но все же. Мог бы и не делать. Заодно и краткий список удовольствий при почти неограниченных возможностях: войны, флейта, картофель, статуи, философия. Можно исследовать, как со всем этим управляться, но здесь не Гогенцоллерн-трип.

Чего ж С. Р.Е. уехал? Может, надоела флейта или ездить в Сансуси 20 лет? Жил ведь не во дворце, в городе. Пусть и недалеко, а даже если с апреля по октябрь, то все равно надоест. Интересно, когда он издал руководство Versuch über die wahre Art das Clavier zu spielen, выглядело ли это фрондой? Или Concerto for violoncello, strings, and basso continuo in A minor, Wq. 170 [H. 432] (c. 1750) безо всяких флейт? 20 лет С. Р.Е. в Сансуси могут быть сделаны видеоартом. Крупные, искаженные близкой камерой планы, блуждающая резкость. Камера то в полуметре от лица, то в 100 метрах от человека: дорожки, статуи, деревья. Для наглядности дождь, стекает по лицу. Еще звук, деформированный, как бы вязнущий, замедляемый рывками. Стопорящийся к концу в фотографию. Прах Фридриха по ночам ест принесенную картошку, статуи кушают мошкару, у картофелин внутри ничего нет, это все знают, а внутри статуй могут быть стеклянные скелеты, разноцветные позвоночники (у Флоры зеленый, у Марса красный, у Дамы с павлином – покрытый инеем бесцветный). Над парком висит какой-то шар, сансуси как таковое – немного дурацкий, разукрашенный рекламой монгольфьер вывалился со стороны Нового дворца, плывет в сторону Бабельсберга.


Между дворцами лет двадцать. Новый дворец все же громадный. Выходишь из леса, которым там сделался парк, впереди поле, луг – пустая трава. И он там на горизонте – не так далеко, но обозначает горизонт, будто шлагбаум. На удалении будто плоский. Им парк и отрезается, прямоугольной коробкой, на которой и над которой многочисленные серые и неизощренные статуи. За дворцом Триумфальные ворота (прусское барокко), колоннады по обе стороны, их симметрично ограничивают еще два строения в цвет замка. Корпуса с куполами, будто сакральные. Не маленькие, каждый размером чуть не с дворец, к нему торцами. За воротами полянка, на ней играет музыка. Университетский кампус.

Два корпуса – это «Коммуны» (Communs, пишут – скопированы с Le Grand Commun (фр.) в Версале, – заедал хозяина Версаль, что уж). Там были помещения для прислуги, кухни, прочее хозяйство. В Южном крыле сделали казармы гвардии, в Северном позже была Reichsschule des Deutschen Arbeitsdienstes. После Второй мировой в них открыли Бранденбургский колледж (позже Педагогический колледж им. Карла Либкнехта). В правой Коммуне теперь факультет философии, деканат. Институты истории, иудаики и религиоведения. В левой часть университетской библиотеки, сбоку – Институт славистики. Там же и часть кампуса. Понятно, студентам ходить мимо и быть внутри привычно. Дворец прямоугольно ровный, но Коммуны – отчасти экстаз св. Терезы. Не они сами, а вся выгибающаяся конструкция из их торцов, высоких пандусов, колоннад и арки. Вся эта конструкция лезет в парк с тыла, массивом совершенно иной природы, пресекается ровным дворцом.