Согласна умереть
Она замолчала, чтобы обойти оказавшегося на её пути пьяного мужчину, который выглядел остекленевшим, во всяком случае, глаза его были словно два отполированных и раскрашенных кусочка льда. Мужчина не двигался, только ветром его чуть покачивало, да по щекам ползли пьяные слёзы.
– И Саша так вот порой напивался, – сказала, покачивая головой, Маргарита.
– А кто его убил?
Маргарита пожала плечами. Выглядела она усталой и печальной.
– Приезжали, разбирались. Кто только не приезжал. Воры в законе приезжали. Сначала на похороны. Столько чёрных и тёмно-красных роз никогда не видела, а ветки еловые – по всему пути. И – памятник двухметровый. Ведь и деньги пропали. А мы же все обналичили. Под готовые контракты. Всё рухнуло. И захирело постепенно. Теперь вот сижу здесь потихоньку. Оклад плюс премия. На работу да с работы. Кварталами хожу. И друзей – никого.
– У него при себе они были? Деньги – при нём?.. – поинтересовался Готовцев.
– Квартиру выхлопали. Уже после того, как он исчез. Его же всё ещё не нашли. – Маргарита остановилась около бетонного павильона автобусной остановки. – Не хочется сегодня пешком.
– А не мог он с деньгами смотаться куда-нибудь?
– Да нет. Исключено. И машину его нашли. Побитую. В двадцати километрах от города, в лесу. А я свою продала. Вынуждена была.
Некоторое время они стояли молча и смотрели на приближающийся автобус. Спустя минуту автобус этот увёз Маргариту по маршруту №16.
А во вторник, возвратившись с обеда, Готовцев обнаружил Маргариту Заплатину, стоящей за его, Готовцева, столом и энергично пинающей ногами что-то расположенное на полу или, скорее, кого-то, то есть нечто одушевлённое, ибо это нечто издавало некие звуки, что-то вроде стонов, покряхтывания, хрипловатых полувзвизгов.
– Получи! Получи! И ещё! – вскрикивала Маргарита, растрёпанная, с красным лицом, с дыроколом в руках и злым азартом в глазах.
Готовцев вытянул руку за спину и постучал в только что закрывшуюся за ним дверь.
– Минутку! – крикнула Маргарита.
Готовцев растерялся. «Минутку!» Но он уже вошёл, он стоит и наблюдает, как кого-то избивают ногами. Правда, ногами орудует женщина. И всё же, и тем не менее. Готовцев скорым шагом приблизился к столу и, перегнувшись, глянул Маргарите под ноги. Мужчина, отметил он с облегчением.
И всё-таки это необходимо прекратить.
– Маргарита Альбертовна! – позвал он и стал обходить стол.
– Михаил Петрович! В чём дело?! – раздражилась Маргарита и, обернув лицо к Готовцеву, угрожающе встряхнула правой рукой с зажатым в кулаке дыроколом. – Уйди! Христом молю!
– Но… мне дырокол нужен. То есть я хотел сказать, что прекратить бы…
– Прекратить?! – взъярилась Маргарита. – Да это начало!
И она с силой плюхнулась задом на спину сгруппировавшегося на полу мужчины. Теперь она боком сидела на потерпевшем, таким образом, как сидели на лошадях наездницы прошлых веков, но с той лишь разницей, что прошловековые были в длинных платьях, а не с оголёнными ногами немилосердной привлекательности. Готовцев зажмурился невольно на миг, однако разглядев затем, что Маргарите удалось ухватить отчаянно мотающего головой страдальца за воротник куртки, приблизился вплотную к женщине и принялся ловить её правую руку с зажатым в ней дыроколом. Боковым зрением он увидел, что в дверях уже торчат зрители. Поймав вооружённую дыроколом руку, Готовцев нагнулся к лицу Маргариты и зашептал:
– Народ собрался! Смотрят! Надо бы закончить с этим.
Маргарита неожиданно быстро прекратила сопротивление, уступив дырокол Готовцеву, основательно выдохнула и с раздражённой капризностью сказала:
– Помоги же подняться! Джентльмен называется! – Поднявшись, она повернулась в сторону двери. – Все свободны! Кина не будет. Собрались!
Продолжая ворчать, Маргарита стала приводить себя в порядок. Поднялся с полу и её противник. Отряхиваясь и ощупывая себя, он направился к зеркалу, однако заметил, что к зеркалу же двинулась и Маргарита, и остановился посреди комнаты.
– Ты иди, – не оборачиваясь, сказала ему Маргарита, и Готовцев с удивлением обнаружил, что голос у неё спокойный вполне и ничуть не злой.
Готовцев открыл ящик своего стола и подал мужчине зеркальце. Тот глянул мельком – синяк в стадии созревания под левым глазом, ссадина на лбу – и сразу же вернул зеркальце.
– Ты ещё здесь? – поинтересовалась Маргарита. Тем же ровным голосом.
– Покурить хотел, – ответил мужчина, разглядывая извлечённую из кармана куртки пачку сигарет, – а сигареты помялись. Ты их растоптала своими сапожищами.
Маргарита удивлённо обернулась.
– Я их растоптала? Ты по ним катался костями своими. Катала!
Готовцев вытащил из ящика стола пачку «Винстона», вынул из неё и сигарету и протянул мужчине. Взял сигарету и себе.
– За дверь! – приказала Маргарита.
Они вышли. Закурили. Посмотрели друг на друга.
– Спасибо, – поблагодарил мужчина. – А то она совсем озверела.
– На полу-то как оказался? – полюбопытствовал Готовцев.
– Да как-то… – смутился тот. – Споткнулся обо что-то. Если б не споткнулся… Или поскользнулся – не помню. Налетела, как тигра какая.
– А вы, простите, кто ей будете?
– Муж. Бывший.
– Ясно. Я так и подумал.
– Если б не муж – чего бы она меня била! – отозвался «бывший муж».
– А цель какая? Её действий.
– Террор. Тотальный террор, – последовал ответ.
– Понятно, – счёл нужным произнести Готовцев, хотя и не ощущал никакой ясности, напротив, по-прежнему находился в состоянии обескураженности и некоторого возбуждения.
Пришёл заместитель директора по экономике Вадим – кто-то сообщил ему о скандале. Весело осмотрел мужа Маргариты, заглянул, приоткрыв дверь, в кабинет.
– Шумим, братцы, шумим, – покачал головой. – Маргарита, говорят, мужика своего утюжит. А какая Маргарита? Дело дрянь, думаю, если Валова, и идти не стоит – поздно в любом случае.
Вадим рассмеялся, поглядывая на обоих мужчин и как бы приглашая их посмеяться вместе с ним.
– Да пошёл ты! Ворюга! – зло огрызнулся пострадавший и отвернулся, а затем и вообще сорвался с места и стремительно ушёл, отшвырнув сигарету.
– Маргарита-то не пострадала? – спросил Вадим.
– Полагаю, нет, – пожал плечами Готовцев.
Вадим, потоптавшись, удалился. Он, Вадим Варзаков, всех называл только по имени, не употребляя отчеств, подобного же обращения, по имени, требовал к себе. В результате, все стали называть его Вадиком, большинство только за глаза, а некоторые, Рита Валова, например, и во всех случаях. Хотя, по мнению Готовцева, уменьшительно-ласкательное имя Вадик не особенно вязалось с очень плотной фигурой Вадима, на четверть лысой его головой, а также возрастом и занимаемой должностью.
Как опозорить звание шпиона
– Ха! И он ещё спрашивает, почему Фээм скрылся с места встречи!
Чистяков выпрыгнул из кресла и побежал по дуге в направлении окна, глядя при этом на Готовцева очень странным образом, а именно – через плечо своё, полуобернувшись. И в глазах Чистякова было удивление, а также всякие другие краски, свидетельствовавшие о том, например, что он не в состоянии с полным доверием отнестись к только что услышанному.
– Михаил Петрович, вы действительно не понимаете, какую ошибку допустили? – проговорил Анатолий Иванович, которому, по-видимому, хотелось несколько смягчить ситуацию, напряжённую реакцией его коллеги на рассказ Готовцева о неожиданном срыве встречи с агентом, проходившим под псевдонимом «Фээм». – Разведчик, шпион должен быть неприметным. Неприметность, незаметность, невыразительность, типичность внешности. Лицо, одежда, манеры – всё должно быть незапоминаемым, более того, не должно привлекать внимание окружающих, задерживать чей-то взгляд. По возможности, конечно, – закончил он, бережно прикоснувшись к своим усикам.
– А вы устраиваете драку. Драку! И весь трамвай пялится на вас! Да разве ж такое допустимо?! – продолжил своё минуту назад отзвеневшее выступление Чистяков. В ритме митингового запала. – И это – во время проведения мероприятия! Ну как, скажите, вы объясните ему, для чего вы затеяли драку?
– Но это же, мне кажется, и не требует объяснения, – заупрямился Готовцев, хотя уже и осознавал вполне свою ошибку.
– В том-то и дело, Михаил Петрович, что требует, – возразил Анатолий Иванович. – Фээм скрылся с места встречи. Почему? – задаём себе вопрос. Потому, очевидно, что не хотел быть запримеченным рядом с вами. То есть он знает, как себя должны вести шпионы.
– И резиденты! – встрял Чистяков.
– Да, и резиденты.
– А вы к тому же для него начальством являетесь! – вновь вмешался Чистяков.
– Вы бы говорили как-нибудь по очереди, а то не знаю, кого и слушать! – ворчливо контратаковал «резидент», всё более злясь, так как к недовольству, испытываемому им по отношению к собеседникам, добавилось и недовольство своим собственным поведением, до недавнего времени не представлявшимся до такой уж степени предосудительным. – И почему он меня фотографировал? Лучше бы над этим задумались.
– Да, это вопрос, – согласился Анатолий Иванович и, нахохлившись, тяжело вздохнул.
Последняя неделя прошла в напряжённом ритме. Кроме производственных хлопот, шпионские эти дела. Ежевечерне он являлся к Анатолию Ивановичу, в его местное пристанище о трёх комнатах, а в дневное время даже побывал в городском отделе.
Вчера, впервые после длительнейшего перерыва, он занимался карате. Сначала же в течение целого часа искал кимоно, разнервничался, а найдя кимоно и надев его, неожиданно расчихался, да так, словно ему закапали по паре столовых ложек «доктора» в каждую ноздрю. Сняв кимоно, выхлопал его в ванной, но надеть на себя не решился и бросил в стиральную машину. Занимался в спортивных брюках и майке, начав почему-то с отработки ударов, однако потянул одну из мышц правой руки и перешёл на отработку блоков. В итоге остался собою недоволен по причине обнаружения чрезмерной скованности, заторможенности движений. И утомился неожиданно рано.
Однако сегодня, тем не менее, чувствовал себя скорее бодрым, чем взвинченным, скорее сильным и крепким, чем слабым и рыхлым. Дзасин. Это состояние постоянной психологической и физиологической готовности отразить любую возникшую опасность. И оно более чем к лицу Готовцеву в его нынешнем качестве. Вот только обусловленная волнением как бы некоторая степень нереальности происходящего делает окружающее несколько размытым, смещая фокус внимания на внутреннее, – в результате, ладони кажутся влажными, сердце излишне активным, а артерии жёсткими, словно глиняные трубки. И не удержи человек, тронутый волнением, себя в руках – заиграет ветер трагической музыки, одно за другим позахлопываются резонансные окошки, превращая человека в замкнутую энергетическую систему, изнутри разрушаемую, снаружи беззащитную.
Отрицательные импульсы зла, исходившие от этого мрачноватого типа в коричневой кожаной куртке, лысоватого, толстогубого и широконосого, достигли Готовцева, кажется, ещё до того, как этот молодой мужчина определённым образом обозначил своё присутствие в трамвае. И позднее Готовцев вспомнил, что ещё до возникновения конфликта он почему-то – возможно, виной тому энергетический след человека – обернулся и посмотрел на будущего своего оппонента.
А позднее, когда он опять бросил взгляд на этого парня, то увидел в руках его фотоаппарат-мыльницу.
– Снимаете? Меня? Почему? – удивился Готовцев.
Парень спрятал фотоаппарат в боковой карман куртки.
– Я девушку фоткал. Ты-то мне зачем? – ухмыльнулся он и кивнул на совсем юную девушку, стоящую неподалёку от Готовцева.
– Очень сомневаюсь, – сказал Готовцев.
– Отвянь! – бросил парень, затем приблизился к девушке и ухватился за ремешок её сумки. – Со мной, красотка, выйдешь.
– Молодой человек, вы бы оставили девушку в покое, – предложил Готовцев.
Он развернулся на девяносто градусов, чтобы была возможность самым непосредственным образом наблюдать за развитием событий. Возможно, пристальное его внимание удержит хулигана от излишнего проявления наглости по отношению к растерявшейся девушке. Внимательно осмотрев хама, Готовцев не мог не отметить, что внешность тот имел достаточно криминальную – из поверхностных касаний грязных граней окружающего мира вылепился внутренний мир ценностей данного субъекта. И в случае конфликта с подобным типчиком следует ожидать удара пальцами в глаза, ножом в спину или чего-то подобного. Или того, что вам вцепятся в волосы.
Именно в этом вечернем трамвае, отправляющемся с конечной после двадцати часов, была назначена встреча с Фээм, который наверняка уже узнал Готовцева по внешнему виду, а также по торчащему из-за отворота плаща журналу «Спид-инфо». И Готовцев, конечно же, понимал, что он как бы при исполнении, что он следует в этом трамвае как бы даже и по делам службы, а не просто так. И в связи с этим…
Однако не выглядит ли происходящее как проявление элементарнейшей трусости? И Готовцев проговорил:
– Молодой человек, вы бы оставили девушку в покое.
– А в чём дело? Ты-то чего западаешь? – мгновенно отреагировал «молодой человек» и агрессивным взглядом заощупывал Готовцева.
– Но комментс.
– Грамотный сильно?
– Не без того, – пожал плечами Готовцев.
– Вот и не вякай! – с вызовом бросил противник грамотности.
Готовцев хотел уже приблизиться к парню и понудить того отпустить сумку уже готовой расплакаться девушки, однако увидел, что кисть правой руки хулигана упрятана под куртку, что называется за пазуху. Уж не нож ли у него там? Парень заметил внимание Готовцева к засунутой за пазуху руке и презрительно ухмыльнулся. Хорошо, подумал Готовцев, будем действовать по-другому. Он глянул в окно и отметил, что метров через пятьсот будет остановка «Хлебокомбинат». Что ж, сделаем паузу небольшую. И посмотрим, много ли людей на выход будут готовиться. В это время, как правило, почти никого не бывает, ни на выход, ни на посадку.
И действительно, к средней двери приблизился один мужчина, а к задней и вообще никто не подошёл. Пора. Готовцев был убеждён в успехе. Главное – действовать в установленных (умозрительных, правда) жёстких пределах продолжительности и эффективности.
Готовцев подошёл к хулигану почти вплотную. На начальном этапе следовало добиться, чтобы левая рука злодея перестала сжимать ремешок сумочки. Для этого, приблизившись, Готовцев стал обеими руками теребить противника за плечи, словно был намерен вцепиться в его куртку.
И парень выпустил сумочку.
– Полегче! Руки, дядя!
– У меня – хватка, – сообщил Готовцев.
И это не было правдой, ибо именно вцепиться во врага должным образом он не особенно и умел. Однако трамвай уже остановился, и скрипучая дверь ползёт влево. На площадке остановки – никого, напротив задней двери, по крайней мере. И необходимо действовать очень быстро. Иначе оппонент пустит в ход правую руку, в которой, судя по всему, всё-таки нож или нечто похуже (а то, что рука до сих пор находится за бортом куртки, как раз подтверждает данное предположение), и задуманное осуществить станет проблематично.
Готовцев схватил противника за запястье левой руки и рванул на себя, после чего, мгновенно отпустив эту руку, шагнул вперёд и вправо, обеими руками ухватился как можно крепче за куртку в области спины и протаранил врага наискосок через проход до дверного проёма. И сильно толкнул. Не коснувшись, кажется, ногами ступенек, враг вылетел на трамвайную остановку и распластался на бетонном её шершавом покрытии. Занимая позицию напротив двери, чтобы при необходимости ногами встретить противника, Готовцев увидел финку с наборной ручкой, крутившуюся в метре от вытянутых вдоль грязного бетона рук упавшего.
Бандит быстро вскочил на четвереньки, намереваясь как можно скорее достичь ножа, однако тотчас же издал стон. Вероятно, по причине ободранных при падении коленей. Под аккомпанемент мата он поднялся на задние конечности, сделал несколько шагов, подхватил нож и, перекривившись от боли и злобы, поспешил назад.
Однако дверь уже закрылась. Перед самым его носом. Бандит забарабанил в дверь, однако она не шелохнулась, трамвай же тронулся и стал увеличивать скорость. Парень побежал следом, размахивая ножом и выкрикивая ругательства, однако запрыгнуть на сцепку, чтобы доехать до следующей остановки, попыток почему-то не предпринял. Не догадался?
Трамвай спешил вперёд, а враг, уменьшаясь в размерах, становился всё менее интересен. Готовцев был доволен. Вся операция прошла без сучка и задоринки. И оба захвата удались.
Ему и в голову не могло прийти, что действия его могут быть рассмотрены в каком-то неожиданном ракурсе, когда все плюсы легко меняются на противоположный знак. Теперь это ясно вполне. Час же тому назад, осознав, что встреча всё-таки не состоялась, он несказанно удивился. И он долго надеялся, что Фээм всё же объявится. Потому, выйдя из трамвая, продолжал ждать агента. Долго, на восемь минут дольше положенного.
Вечером, когда Готовцев, с синим томом чеховского двухтомника в руках, сидел напротив работающего телевизора, рядом плюхнулась Ирина.
– Ну! – сказала она.
– Что? – скосился на неё Готовцев и увидел, что тело её обёрнуто, не полностью, конечно, банным полотенцем, глаза ласково светятся, а на губах играет улыбка. – А, ну да.
– Так ты собираешься в постель? – Ирина выхватила из рук Готовцева книгу и швырнула её в угол дивана.
– Он ещё на кухне?
Ирина нахмурилась.
– Он сидит спиной. И я жду пять минут.
– Да, я понял, – ответил Готовцев, однако с места не двинулся.
Ирина, между тем, вскочила с дивана и нетерпеливо взмахнула рукой, прогоняя Готовцева из комнаты.
– Иду-иду. – Готовцев глубоко вздохнул и решительно поднялся.
– А вот этого бы не надо, – проговорила Ирина с плохо скрываемой злостью в голосе.
Готовцев сделал невинное лицо.
– Не понимаю, о чём ты.
– Пыталась тут подслушать твои разговоры по телефону… – подступила к мужу Ирина.
– Не удивлён, – проговорил Готовцев, невольно отводя взгляд в сторону.
– Твои постоянные задержки. Якобы по работе… И эти звонки…
– Ну да. Принято, я ж говорил, решение о модернизации. В связи с проявляемым индусами интересом.
– Ты изменился, – объявила Ирина. – Требуются подробности?
– Ну а как? Если в жизни моей столько всего…
– Ты сам-то понимаешь, что это ненормально? – не стала слушать Ирина.
Готовцев нахмурился и мрачно проговорил:
– Что я всё ещё жив?
– Я тебя когда-нибудь прибью! – прорычала Ирина. – А если я тебя уже не возбуждаю, то так и скажи, скотина!
– Как так можешь говорить такое, Иринка, если только вчера… – начал Готовцев.
– О, помнишь, оказывается! – округлила глаза Ирина. – Но это опять исключительно моя заслуга. Это я вдохнула в тебя жизнь. Ротиком своим, заметь.
– Ты так говоришь, как будто если бы…
– А вот не знаю! – перебила Ирина. – Вот и сейчас… Да, стоишь и стоишь.
– Ладно, я в душ. – Готовцев сделал пару шагов по направлению к двери, затем остановился и обернулся. – Однако как это ты могла не заметить, что стоит мне прикоснуться к твоей груди… Ну, погладить всего лишь…
– Иди-иди! – Ирина вытолкала Готовцева из комнаты.
Готовцев обернулся, убедился, что дверь закрыта плотно и вслух сказал:
– Сволочь! Вот перестанешь меня возбуждать, вот уйдёт эта страсть животная…
Произнеся эти слова, Готовцев замолчал и задумался. Посылка ясна, а… Нет, это какая-то другая жизнь. Незнакомая, неизвестная и, как будто, нереальная. Впрочем, думал ли он сто лет назад о том, что когда-либо его будут возбуждать женщины под сорок, которые с морщинками, жирком, целлюлитиком да ещё и небрежно обращающиеся со средствами гигиены, бывшими в употреблении в том числе?
Внеплановые разговор о поэзии и защита Варзакова
Он не знал, зачем ему это надо. Даже не размышляя можно уверенно заявить – могло быть так, а могло быть и наоборот. Возможно ли, чтобы в обществе, где всё приглушённее, с притуплением силы звучания падают всё новые и новые порции кровавого горя, остались люди, не способные при обстоятельствах той или иной степени беспамятства убить себе подобного? Практически – да (ведь можно же, например, годами не попадать под дождь), теоретически – нет.
То есть теоретически можно со всей уверенностью допустить, что Маргарита Заплатина угрохала своего друга Сашу. А в действительности? Допустимо и то, и другое. Но – какая разница, если Готовцев и представить себе не может, что способен был бы принять какие-либо меры во имя торжества законности и внести вклад в созидание дряхлеющего зданьица принципа неотвратимости наказания?
Может быть, его интересует разнообразие клинических проявлений чего-то из того, что, надо полагать, неизбежно умирает в человеке, насильственно лишившем жизни другого? Или, быть может, он сомневается, что убийца и неубийца тождественны друг другу? Неотрывное ощущение жирнеющего вопроса автономным слоем кожи спеленало Готовцева, в чём-то снизив, а в чём-то и повысив его чувствительность к внешним прикосновениям, когда некоторые стёртые, смазанные элементы человеческой деятельности воспринимаются в свете неожиданно отчётливой однозначности.
Так, например, он обнаружил вдруг сходство между Маргаритой Заплатиной и своей собакой по кличке Зизи. Они обе в чём-то похожи на японок. Глазами, наверное, прежде всего.
Такса Зизи очень выразительно смотрит и на Готовцева, и на всех членов семьи. И на других, вероятно, людей. Слов не разобрать, но чувства, настроение, их смена – это всё ничуть не скрывается ею. Её открытость умиляет друзей и ослабляет потенциальных недоброжелателей.
Глаза Маргариты, да и лицо её, тоже достаточно выразительны, однако они могут поведать окружающим отнюдь не то, что должны были бы поведать. Публикуемые ею чувства нередко скорректированы привходящими обстоятельствами жизнепроявлений современного человека – то ли высшего животного, то ли точки приложения космических сил и энергии, то ли… иного чего. И это несмотря на то, что у собаки может быть множество причин быть скрытной. Взять даже хозяина. Он способен ухватить псинку за загривок да и ткнуть мордой в оставленную ею лужу или иным, столь же нетактичным, образом указать на совершённую ошибку.
В глазах Маргариты и Зизи – печаль и страдание, не размываемые до конца ни наплывами улыбок, ни в результате повиливания хвостиком. Правда, улыбки внешне более эффективны, ибо расцвеченное ими лицо порой выглядит весёлым, радостным и даже восторженным.
Однако когда радость, восторг охватывает Зизи, то и в голову как-то не приходит высматривать угольки страдания в собачьем взоре. Радость собаки, извивающейся у ног возвратившегося домой хозяина, безусловна и абсолютна.
А в прошлое воскресенье Зизи бурно и очень долго радовалась встрече с Готовцевым, хотя он никуда и не отлучался. Он, производя одну из операций гигиено-косметического значения, всего лишь обмотал голову большим полотенцем, изрядно преобразившись в итоге в некоем восточно-азиатском стиле. Подрёмывавшая в кресле Зизи, увидев его, спрыгнула с кресла и с лаем пустилась бегать по комнате. Решив, что собака желает поиграть с ним, Готовцев изобразил из себя преследователя, однако Зизи на удивление скоро выскочила на балкон, а затем и на площадку межбалконного пространства, где предприняла попытку влезть под находившиеся там коробки и ящики. При этом она уже не лаяла, а жалобно визжала.
Готовцев понял, что она перепугана, что она приняла его за квартирного вора или грабителя, который не остановится и перед убийством маленькой собачки. Он вернулся в комнату, содрал с головы полотенце и отправился на балкон за Зизи. Собачка пришла в восторг. Она приняла его за избавителя. Она минут десять бегала вокруг него, залив брызгами восторга весь пол, оставив следы на креслах и диване (она не находила себе места от радости), – так, в общем, радовалась, что Готовцев едва и сам не поверил, что оказал собаке огромной важности услугу.
А в четверг животворная сила солнечного света (погода была сухой и ясной) подвигла Маргариту Заплатину на лирическую стезю – она почтила своим вниманием Готовцева, коснувшись к тому же не своих, а чужих, в данном случае Готовцева, проблем, что уже само по себе (интерес к чужим проблемам) является, безусловно, лирическим отступлением Маргариты от суровых реалий её личного существования. Правда, потяжелевшая пластика форм её разморённого полуденным солнцем тела и лениво-равнодушный взгляд моргающе жмурящихся глаз не особенно-то способствовали ярким проявлениям откровенности.
– А вот ты пишешь стихи… Хм! Что это тебе даёт? – на третьей или четвёртой минуте разговора задала вопрос Маргарита. – Ведь не деньги же?
– Нет, не деньги.
– А что?
– Ну, что-то даёт. Иначе не марал бы бумагу.
– Я этого не понимаю. Я не очень-то это понимаю. Вот, например… Ну, например, прочитай, скажу, стишок…