Камень Грёз
Это было рискованно. Глаза короля были ледяными, какими становились в минуты сильнейшего гнева.
– Брат, – промолвил Лаоклан, – гонцов здесь посылаю я. Или ты не согласен?
– Тогда прошу тебя – пошли Барка, и побыстрее. Ему известна дорога.
– Разве не сказал я, что ни один человек не уйдет отсюда к себе домой? Ни господин Кер Велла, ни сын его управляющего, ни последний из его вассалов.
– Господин король, – промолвил Киран из Кер Донна. – Ан Бег и Дав вероломны, и не будет греха в том, чтобы послать гонца. Отъезд этого человека не породит слухов в лагере. Все поймут, по крайней мере люди Донна. Долина лежит у самых наших дверей, и, если Кер Велл падет, вернутся старые времена с пожарами и грабежами в холмах. Пусть гонец ободрит воинов Кер Велла и сообщит им, что мы на подходе, – ведь мы не быстры. И путь предстоит долгий. Что, если они отчаятся в Кер Велле?
– И ты вступил в наш спор, – нахмурившись, сказал король, ибо к Донну испытывал он особые чувства, даря его своими милостями. – Но люди Кер Велла не отчаятся. В конце концов, они будут защищать собственную жизнь. В чем в чем, а в этом на обитателей долин можно положиться.
– Господин, – промолвил Эвальд, загораясь гневом, – но защитники могут сделать ошибочный выбор, не надеясь на помощь, – мой народ отважен, но отвага может вести к безрассудству.
– Господин король, – раздался голос, еще не звучавший на совете – то был Киран Калан, младший сын Донна. – Ты поклялся, что никто из нас не вернется домой до окончания войны. Но Кер Велл – не мой дом. И я знаю холмы.
Хмурыми сделались лица его отца и брата Донкада. Но король повернулся к нему без гнева.
– Вот. Здесь все же есть человек, обладающий даром учтивости. И мне было бы жаль его потерять.
– Ты не потеряешь, – ответил юный Киран и рассмеялся – самый высокий из своей родни, светлее большинства и самый жизнерадостный. – Я частенько прочесывал эти холмы. И я спокойно миную их, если король меня отпустит, а может, и быстрее Барка, кто знает? Он не охотился в холмах, как я.
– Тогда ты отнесешь послание господина Эвальда, – сказал король. – Скажи ему, что хочешь передать, брат, и покончим с этим. Я сделал для тебя все, что мог.
И низкое подозрение зародилось тогда у Эвальда, что его двоюродный брат, король, побаивается его, побаивается гонцов и передаваемых тайн – боится своего родства с ним. То была черная и недостойная мысль. За ней последовали и другие – столь же черные и недостойные. Но он отогнал их все прочь.
– Господин король, мой господин Донн, примите мою благодарность, – произнес Эвальд и снял кольцо с пальца. – Моего управляющего ты узнаешь по сходству с его сыном. Покажи ему вот это. Поговори с моей госпожой – это кольцо я посылаю ей. Расскажи ей, как обстоят дела. И какие бы слухи до них ни дошли, пусть держатся, скажи, что сзади на Ан Бег наступает армия короля.
– Господин, – ответил юный Киран, принимая кольцо. – Я так и поступлю.
– Это опасно, – добавил Эвальд.
– Да, – сказал Киран, и только это, да так тихо, что Эвальд тут же отогнал все свои подозрения относительно Донна.
– Скачи скорее, и да минуют тебя опасности, – от души промолвил Эвальд.
– С твоего позволения, господин король, – и Киран обнял своего отца, но брат его не стал с ним прощаться, отойдя под каким-то предлогом к дверям.
– Я – твой должник, – тихо добавил Эвальд. Гордость его была уязвлена, и гнев в нем все еще кипел, ибо это было меньше того, на что он рассчитывал. Его будоражило ужасное опасение, что король хочет перенести войну в долину, чтобы самому пока немного передохнуть, ибо та была слишком богата и слишком удобно расположена и принадлежала его сродственнику. Но это было слишком жестоко – даже думать об этом. Это было слишком расточительно. Он взглянул на юношу Кирана, столь же молодого и благородного, каким он сам когда-то был, и душа Эвальда полетела вслед за ним, когда тот вышел из палатки на свет угасающего дня. Но у Эвальда ныли раны, и впереди еще был королевский совет. Он коснулся плеча Барка, беззвучно прося того успокоиться, но рука Барка была жесткой и напряженной от сдерживаемой ярости.
И вот король стал совещаться с ними, как им нанести последний удар по Ан Бегу и Даву и Брадхиту, а крики раненых и карканье ворон мешались в вечернем воздухе. Эвальд вздрогнул и прильнул к своей чаше. Он служил королю, как служил бы его отец, доведись ему дожить до этого дня; он служил ради матери и мало помышляя о себе.
– Они послали хорошего гонца, – тихо промолвил Барк, когда король распорядился принести еще вина. – Все славно отзываются о младшем сыне Донна.
– И я последую их примеру, – ответил Эвальд, – я стану хорошо говорить всем о Донне после этого.
Что до Кирана, то он немного помедлил с отъездом, выбрал себе лучшую лошадь и взял щит брата с изображенной на нем ущербной луной Донна, ибо его собственный был разбит.
– Будь осторожен, – напутствовал его брат Донкад, который был столь же темен, как Киран светел, менее высок и менее любим не только королем, но и собственным отцом.
– Буду, – с серьезностью пообещал Киран, проверяя сбрую и принимая флягу с вином, которую совал ему брат. – Это скрасит мне путь.
– Напрасно ты вызвался. Напрасно ты впутался в это.
– Это не шутка, – ответил Киран, – спасти долину.
– Он никогда не доверял долине. Никогда. Он сомневается в ней. Не забывай об этом.
– Я не забуду, – отозвался Киран, приторочивая щит к седлу вместе с провиантом, что принес ему слуга. Он и меч пристегнул к седлу и, повернувшись, обнял своего брата, и стоял так дольше, чем обычно при расставаниях. – Эвальд раздражает короля. Но это не значит, что он ненадежен, – такого человека нельзя терять… Береги себя, Донкад.
– И ты, – сказал ему брат, не выпуская его из объятий. – Ты слишком легкомыслен. Как всегда.
– А ты слишком все усложняешь. Чем это отличается от простой поездки в те же холмы, когда враг так далеко впереди? Мне больше следует опасаться Дру – не хотелось бы, чтоб он принял меня за какого-нибудь дикаря из Брадхита. Береги себя. Увидимся в Кер Велле, а пока я буду есть на серебре и спать в мягкой постели, ты будешь зябнуть от утренней росы, Донкад.
– Не говори о сне.
– А ты полон предзнаменований. Мне будет лучше, чем тебе, и тебе перед стенами замка предстоит тревог больше, чем мне за ними. Только приходи поскорее, и мы прогоним негодяев на север и покончим с ними. Не печалься, Донкад.
С этими словами Киран вскочил в седло и тронулся в путь, выбрав сначала длинную дорогу, где было меньше тел умерших и умирающих. Дым костров окутывал холмы – лагерных костров и тех, что полыхали в ямах, куда стаскивали погибших.
То был неблагоприятный час. Киран бы с радостью остался. Но он служил королю и жил ради этого, хотя он знал, что другие поступают иначе. И потому он должен был последовать за Дру через холмы, стараясь не попасть в засаду – ни вражескую, ни своих же соратников.
Теперь он уже не тратил времени на объезды. По правде, не так уж легкомысленно он относился к делу, как уверял Донкада, но он считал, что задержка армии в Дун-на-Хейвине губительна в той же степени, что и возможное падение Кер Велла. Лаоклан совершал двойную ошибку – задержавшись слишком долго на поле и отказываясь от половины того, что они отвоевали; к тому же долина располагалась слишком близко от Донна. Теперь все зашевелилось, и король готов был тронуться. Киран надеялся, что сам он – лишь первый камешек перед оползнем, ибо теперь Донн не оставит короля в покое. И он надеялся, что его миссия запомнится надолго, ибо он ехал провозгласить не только битву за долину, но и то, что со временем может оказаться решающим сражением всех этих долгих лет войны.
XII. Дела Кирана Калана
Поездка от Дун-на-Хейвина через холмы оказалась не таким уж быстрым делом. Лишь раз Киран повстречал людей Дру, и ему повезло, ибо южане были скоры на руку и легки на расправу. Временами он догадывался об их присутствии по молчанию птиц там, где они должны были петь, и по странному духу, витавшему вокруг, названия которому он не знал. Но наконец он обогнал отряд Дру и понял, что миновал уже самый отдаленный его восточный авангард, ибо Дру шел прямо на север, к Керберну, вслед за неприятелем, в то время как путь Кирана лежал в глубь лесов.
Наконец он достиг реки и переправился через нее, предпочтя неизведанность дальнего берега дурной репутации южного. Он был в седле так долго, что уже забыл, когда отдыхал – да и отдыхал он, лишь чтобы не загнать лошадь, и как мог скоро снова возвращался в седло, недосыпая и мучаясь от тяжести доспехов и ран, полученных во время битвы. Теперь он ехал, держа щит на руке, не доверяя темному лесному пути через долину Керберна. А он уже был в долине. Здесь не было друзей. Теперь он оглядывался не потому, что надеялся увидеть людей Дру. Это был самый мрачный и опасный участок его пути. Киран рассчитал так, чтоб миновать Ан Бег во тьме, и надеялся, что ориентируется достаточно хорошо для этого.
День угасал, и временами лошадь замирала на узкой тропе, бежавшей через скалы и лес вдоль черных потоков Керберна, который несся и брызгался в быстринах и на отмелях, закипая белой пеной в сгущавшихся сумерках. Растительность была здесь слишком густой, пусть она и давала Кирану укрытие. Но он ехал верхом и предпочел бы заросли не столь дремучие, как эта чаща, через которую его лошади приходилось продираться, рискуя на каждом шагу. А меньше всего ему нравились шепотки, наполнявшие сумерки, шорох совсем не лошадиных копыт и легкие движения на краю зрения, которые, конечно, мог вызывать и ветер – но казалось, будто это нечто иное. С этим лесом были связаны мрачные легенды, и людям Кирана в холмах, в Кер Донне, эти легенды не нравились. Ибо они все еще опасались древних сил в местах, где высились разрушенные башни, а из дрока и ракитника выступали странные камни, напоминая о вещах, что были старше богов, были столь же древними, как сам камень, и, как камни, были рассеяны повсюду. В родных холмах Кирана были места, куда он не отважился бы ехать в сумерки ни за что, и имена они носили такие, что их не упоминали ни темной ночью, ни ясным днем. Здесь и сейчас он ощущал схожий ужас. Лошадь, загнанная и в мыле, вскидывала голову и косила глазом, всматриваясь то в эту тень, то в ту и раздувая ноздри. Но она шла ровным шагом, где могла, – прерывистый скрип кожи, лязг металла да цокот копыт.
Затем появились два бледных мотылька – они неслись со свистящим звуком пущенных стрел… Киран поднял щит; тот содрогнулся от удара, а лошадь встала на дыбы и начала заваливаться на бок, испуская дух.
Он выбрался из-под умирающей лошади и с поднятым щитом начал отступать в чащу, пока рядом с ним вторая волна стрел просвистела сквозь заросли, а одна вонзилась в ствол дерева неподалеку. В отчаянии Киран бросился бежать, пытаясь спрятаться, раздирая шипами правую незащищенную руку, а треск сучьев уже предупреждал о приближении врагов. Он прижался спиной к дереву и приготовился защищаться, вынув меч из ножен. Они набросились на него из лесного мрака толпой, вооруженные ножами и палицами. Удары посыпались на Кирана, и он принялся их отражать усталой левой рукой со щитом, а правой рубил мечом, и послышались первые крики. Они попытались обойти его сзади, но он, не отрываясь от дерева, развернулся и убил одного, потом другого, подтянул щит под подбородок и снова отразил удар. Но он терял силы, ибо почувствовал в боку резкую разливающуюся боль и понял, что чье-то оружие проникло между пластинами его доспехов. Брошенный в него топор срезал верх щита и плотно застрял в нем. Тогда Киран бросил щит и двумя руками принялся орудовать мечом, круша налево и направо; и тут на него обрушилась палица. Удар оглушил его, но он вонзил лезвие меча в брюхо обидчика и умертвил того… а ветви трещали все громче, и сзади доносились крики: «Эй, на помощь! На помощь, он тут!»
Киран кинулся в заросли и побежал, спотыкаясь и падая, он перебрался по пояс в воде через ледяные мутные волны Керберна и снова бросился бегом по другому берегу, прижимаясь к кустам, когда вслед за ним засвистели стрелы. До него долетали ругательства из сгущающейся тьмы. Движимый звериным инстинктом, он начал забирать все выше, опасаясь свалиться в какую-нибудь яму на извилистых берегах. Ветви били Кирана по лицу, цеплялись за его плоть и раздирали ее. Ноги его занемели от тяжести доспехов, и болел бок. Мгла начала застилать ему взор, и вечерний свет совсем поблек для него, став мутным, но надежда не покидала Кирана, ибо, казалось, его преследователи отстали. Он взбирался все выше по каменистым уступам и неровной земле, льнул к кустам и искривленным древним стволам деревьев, продираясь сквозь такие густые заросли, что меж них не рос даже папоротник. Он надеялся; но вот ветка сухо затрещала под его ногой, и сучья начали клониться, как будто от порыва ветра – предвестника грозы. Он побежал дальше, и в ушах его звучали лишь биение собственной крови, треск сучьев да хриплое дыхание, раздирающее горло.
Но по пятам Кирана преследовал уже звук другого дыхания, хрип бегущей лошади и стук копыт, ломавших кусты все ближе и ближе за его спиной.
Он развернулся, чтобы встретить нападение лицом к лицу, но не увидел ничего, кроме тьмы, и ветер холодом задул ему в самое сердце, оледенив его. И тут Киран испугался так, как не боялся ни в одном сражении, и бросился бежать с такой скоростью, словно все предшествовавшее было лишь игрой. Боль в боку была сильнее, чем желание дышать: он прижал к ране правую руку и почувствовал бульканье крови.
Он слабел. За спиной послышался хриплый смешок, и Киран понял, как зовут наездника, что преследует его, узнал он и имя леса, в который забрел. И уже валясь с ног, он прижался к дереву на прогалине, где, по крайней мере, он мог увидеть наступавшего врага.
Тьма явилась с брызгами дождя, раскатом грома и лаем гончих. Тени хлынули с деревьев черными сгустками ночи и обрушились на Кирана. Меч проходил насквозь, не задевая их, а холод все крепче сковывал ему руку, леденя и пробираясь к сердцу.
Он вскрикнул и, вырвавшись, помчался прочь, оставив часть себя в их лапах, и меча уже не было в его руках. Тени кинулись за Кираном, и копыта звенели в такт биению его сердца, и дыхание преследователя было таким же хриплым, как у него самого. И враг был уже не за ним, но в нем самом – там, где рана, истекая кровью, лишала его жизни. И часть души Кирана уже принадлежала им – они разорвут его в ничто, когда набросятся снова, и это испытание будет страшнее первого в стократ. Дождь слепил ему глаза, пропитал влагой листья, так что они теперь приставали к нему на бегу, и сквозь мокрые доспехи он уже не мог отличить собственную кровь от дождевой воды. Он споткнулся от раската грома, и вдруг с такой же очевидностью, как наступавший сзади ужас, он ощутил спасение, грядущее впереди, где высился холм, словно земля, набухшая жизнью, и деревья раскинулись широко и сильно, протягивая к нему с любовью свои ветви.
Киран добрался, он вошел под их сень, и ощутил неведомую легкость среди деревьев, одновременно сучковатых и стройных, обнаженных и цветущих звездами, сияющих самоцветами, свисающими, как плоды, украшенных мечами и блестящими кольчугами, стоящих в дымке утреннего тумана и серебристой паутине, застывшей меж бледно-зеленых листьев.
И перед ним свисал с дерева меч, так удобно, будто предлагая взять себя в руки… Киран рванул его с ветви, осыпав себя дождем блестящих листьев. И тогда свет вновь померк вокруг него, оставив его наедине с тьмой и юркими скачущими тенями, и черным всадником, что обрушивался на него во всполохе молний, поглощая весь свет. Словно дыра в ткани реальности, в которую он может упасть навечно, если прежде его не разорвут гончие. Дрожа, Киран вытянул вперед призрачное лезвие и ужаснулся, когда его сияние выхватило из тьмы оскаленные пасти и глаза псов. А когда неведомая сила заставила его поднять голову и взглянуть на всадника, он увидел нечто такое, что его помутившийся разум не мог осознать.
Всадник приблизился, и озноб охватил все тело Кирана, кроме руки, сжимавшей меч. Взгляд его помрачился, и он перестал различать окружающее. Тьма начала затапливать его, но он нанес удар, и псы, воя и дрожа, откатились в сторону.
– Пойдем, – чуть слышно шепнул ему голос.
Кирану ничего не оставалось делать, ибо рука его отказывалась и дальше сжимать меч, – тот дрожал и неумолимо опускался. И тут, словно дыхание весны, спину его обдало теплом.
– Держись, – велел ему кто-то.
– Он мой, – сказала тень, и голос ее звучал, как осколки льда.
– Уйди, – откликнулся другой: мягкий, но решительный.
– Он обокрал тебя. И ты поощряешь такие кражи? – И мир вдруг осветился заревом, перед которым тени были бессильны, – и тьма, сама будучи ограбленной, застыла в изумлении. – Ах, – пораженно выдохнул ледяной голос. – Вот оно как… Ты отняла это у меня.
Свет пылал – он ослепил Кирана, и тот рухнул на колени, издав стон муки, и более не отличал уже земли от неба и ночи от дня. Мокрые листья лежали на его щеке или его щека на мокрых листьях, и дождь барабанил ему по лицу, холодя его разорванную душу.
Но тень исчезла, и гром утих. И снова засияла луна. Черты его лица разгладились под мягкими солнечными бликами иного, эльфийского неба.
Рука его все еще сжимала меч. Холодные длинные пальцы разжали его кисть и уложили его удобней, укутали его нежным покоем, не излечив лишь боль в сердце Кирана и воспоминания о потере.
XIII. Древо камней и мечей
Она склонилась под дождем, все еще капавшим с ветвей, – роса ложилась на них обоих; бледный пришелец лежал неподвижно под смертной луной. Он был отмечен железом и все же прорвался в ее лес – пусть даже на мгновение; он принес сюда железо и привел за собой Смерть. Арафель охватили и гнев, и страх, и тоска, которых давно не знало ее сердце, с тех самых пор, как его разбило дитя. Войти в ее Элд, найти самое его сердце и похитить эльфийский меч… Но этот человек был не простым вором, и не обычная нужда привела его сюда. Может, его смертный взор был просветлен той страшной раной, что видна на его теле, и он обрел более истинное зрение, чем большинство; но никогда еще не доводилось Смерти упустить свою жертву.
Когда-то, до прихода человека, Элд простирался далеко; и когда-то ее народу было многое известно о людях, и с тех пор изредка среди людей встречались полукровки – плоды эльфийских увлечений и любви к роковым незнакомцам. «Возможно, – думала она, – в ком-то и сохранилась тонкая струйка эльфийской крови… Полукровки, что никогда не слышали зов из-за моря и не таяли». В отчаянной надежде Арафель попыталась забрать этого незнакомца с собой, но железо по-прежнему облегало его, и в таком виде он не смог бы оставаться там.
Так что она стерпела боль прикосновения к железу, расстегивая пряжку за пряжкой и снимая доспех за доспехом, пока не освободила его целиком. Так открылась ужасная рана в его боку, и Арафель призвала свои силы, чтобы начать исцеление, и другие, мелкие, царапины сразу же затянулись. А потом, когда она отдохнула, ей было уже нетрудно увести его с собой – она просто положила его голову к себе на колени и стала думать о своем Элде. И тогда деревья стали такими, какими они были на самом деле – стройными и красивыми, и ее солнце залило нежным теплом всю рощу.
Он долго спал, пока его рана заживала и пока печать смерти исчезала с лица незнакомца, оставляя его сиять той красотой, которая могла быть лишь эльфийским наследством. Все это время Арафель не покидала его, всем сердцем ожидая его пробуждения.
И наконец он шевельнулся, огляделся и посмотрел ей в глаза в страшном смущении. И тут же начал таять, проваливаясь в смертный мир, во тьму, ибо он вернулся к собственным мыслям; но она взяла его за руку и удержала, чтоб он не ускользнул в небытие.
– Поберегись возвращаться, – промолвила она. – Ибо Смерть забрала часть тебя. Очень просто ей будет теперь призвать тебя под свою сень. А здесь ты в безопасности.
Он попытался встать, не выпуская ее руки, поддерживая эту хрупкую связь с нездешним миром. Арафель придала ему сил, поделилась теми живительными зелеными токами, которыми питаются деревья, и вскоре он уже смог стоять, оглядываясь вокруг. Ветер шептался в листве, и солнце сияло своим особенным светом, и олени смотрели на них мудрыми глазами из зеленой тени в роще мечей и самоцветов.
– Я был мертв, – сказал он.
– Вовсе нет, – заверила его Арафель.
– Мое сердце болит.
– Возможно, – согласилась она, – ибо оно было разорвано. А исцелить такую рану я не могу. Как тебя зовут, человек?
В его глазах мелькнул страх. Но:
– Киран, – ответил он почтительно, как подобает гостю. – Киран, второй сын Кер Донна.
– Кер Донн. Мы называли его Кер Ри – владения короля.
Он все еще боялся, и все же он снова взглянул на нее.
– А как тебя зовут? – спросил он.
– Я скажу тебе мое истинное имя, которое еще не открывала смертным, ибо ты – мой гость. Меня зовут Арафель.
– Тогда я хочу отблагодарить тебя от всего сердца, – произнес Киран искренне, – а потом попросить тебя вывести меня на дорогу, чтоб я смог выбраться отсюда.
Своими словами он исцелил ее сердце и тут же ранил его… и раскаяние появилось в его глазах, как будто он мог видеть эту рану. Он поднял и показал ей свою правую руку, на которой виднелось золотое кольцо с печаткой.
– Это мой долг, – промолвил он. – Честью своей я обязан пойти и выполнить его, если я еще не опоздал.
– Куда?
Он собирался указать ей направление, но вновь обнаружил, что все вокруг было иным, незнакомым ему.
– Там войска, – проговорил Киран в смущении, указывая туда, где, по его представлениям, должны были быть Бурые холмы. – На равнине идет война, и мой король побеждает. Но неприятель отступил в долину, где сможет долго выдерживать осаду, если захватит ее. С королем сражается и господин Эвальд из Кер Велла. Понимаешь ли ты меня, госпожа Арафель? В долину пришла война. Нельзя допустить, чтобы Кер Велл был обманут. Они должны держаться, какие бы слухи и выгодные предложения ни доходили до них, им надо всего немного продержаться, пока сюда не подойдет войско короля. Замок господина Эвальда должен получить послание, которое я им несу.
– Войны, – слабо промолвила она. – Они будут неразумны, если попытаются зайти в Элдвуд.
– Я должен идти, госпожа Арафель. Я должен. Прошу тебя. – И он начал таять, обнаруживая собственную силу воли.
– Киран, – сказала она и этим призывом удержала его под лучами своего солнца. – Ты непоколебим. Но ты не знаешь цену. Охотница вновь пустится в погоню за тобой. Вернувшись в смертный мир, ты станешь ее жертвой; а она никогда не выпускает своих жертв. Охота не закончена.
– Возможно, – ответил он, побледнев. – Но я поклялся.
– Гордыня, – сказала она. – Пустая гордыня. Каким оружием ты владеешь против таких врагов, чтобы спокойно миновать Элд?
Он оглядел себя – безоружного, незащищенного – и все равно махнул рукой, прощаясь.
– Постой, – промолвила она и, подойдя к старому дубу, сняла с ветви один из самоцветов, висевших в окружении других, – бледно-зеленый, такой же, как был на ее собственной шее, разве что потускневший, ибо его владелец давным-давно ушел. Он запел ей, рассказывая о снах эльфа по имени Лиэслиа, камень был частью его души, тем, что считали свой душой ее собратья. – Возьми его. Это его меч ты позаимствовал в минуту нужды, но камень сослужит тебе лучшую службу. Носи его всегда на шее.
– Что это такое? – спросил Киран, не спеша принимать дар и оглядывая деревья, увешанные драгоценностями и мечами, сияющими серебром и мерцающими меж листвы. – И что это за место?
– Можно сравнить это с усыпальницей; вот что ты попытался ограбить… мои братья, сестры, предки. Это эльфийская память.
– Прости меня, – потрясенно прошептал он.
– Мы не умираем. Мы уходим… прочь; а когда мы уходим, к чему нам эти вещи? Но они сохраняют память. И теперь они сами пользуются ею. От меча тебе будет мало толка. Но возьми этот камень. Лиэслиа не пожалел бы его для моего друга. Он был моим братом, он был юн, как и все мы, и возможно, он окажется тебе полезнее всего. Тени боятся его.
Киран взял камень в руки, и глаза его расширились, и губы приоткрылись. Страх… наверное, он испытывал страх. Но он принял дар, и камень запел ему об эльфийских снах и воспоминаниях.
– В нем власть, – промолвила Арафель, – но и опасность. Он делает тебя неподвластным Смерти, ее дыхание не сможет окостенить тебя… если у тебя достанет мужества использовать его.
Он расправил серебряную цепь и надел ее себе на шею. Светлые ясные глаза Кирана затуманились от силы нахлынувших видений. Но он не потерялся в них. Она прикоснулась к своему камню сна и вызвала нежнейшую из песен, сладкий и радостный мотив.
– Не доверяй железу, – предупредила она его. – То и это… они не любят друг друга. И ступай, раз ты должен. Пойдем, я провожу тебя. Элд будет благосклоннее к тебе, чем мир людей.