На пути в прекрасное далеко. Приглашение к разговору

– Пойдёмте, пойдёмте, – женщина легонько потянула меня за рукав пиджака и, уже прикрывая дверь в комнату с больным, проговорила:

– Теперь вы видите в каком он состоянии… Страшно глядеть, что с человеком делает болезнь. Главное – речь пропала… Раньше, вы знаете, он никогда ничего не боялся. Да и сейчас, видимо, как-то свыкся со своим состоянием и единственно, что его сейчас тревожит это боязнь своего забытья – вдруг это состояние навсегда, и он не очнётся, не оглядит стены комнаты, потолок, а самое главное – он не увидит книжные шкафы, в котором полки ломятся от подписных книжных изданий. Не всех книг удалось ему прочесть: семья, работа, быт коллективно отнимали время, а сейчас ему, прикованному к кровати, о чтении и подавно надо забывать. Нет сил ложку ко рту поднести – не до книг уже, не до чтения. Почему-то не очень хочет, чтобы я надолго задерживалась у его постели. Видимо в себя уходит, готовится к одиночеству. Общаемся посредством звонка.

Чёрная коробочка звонка над дверью ожила, призывно звякнула.

– Подождите меня – я быстро.

Женщина ходит к больному, красивая, ладная, сильная. В полуоткрытом пространстве двери видно как она мягкой матерчатой салфеткой освобождает больному лицо от влаги и, поправляя постель, подушку, говорит… говорит:

– Ну, что опять тебя взволновало? Я здесь, всегда рядом: ты же знаешь об этом. Не надо волноваться.

За стенами комнаты, небесное светило играет облаками и в комнату в знакомую щёлку изредка прорывается луч солнца.

Больной пытается его ловить, пальцы руки его сжимаются – лучик ускользает.

– Не спеши, успокойся, солнце никуда не уходит – оно с нами. С тобой, со мной.

Больной успокаивается: костлявая рука его тонет в женской, по-мужски натруженной. Он преданно смотрит на женщину, давая понять… что-что, а уж о солнышке он не волнуется: он боится потерять её, свою любимую женщину.

Может быть, находясь при смерти, он видит в ней мать и ощущает себя ребёнком? Эта моя мысль начинает обрастать неожиданными видениями. Каждый раз, когда ему необходимо в туалет, и жена его по-матерински наклоняется над ним, просовывает под него руки и рывком отрывает его от постели, он прижимается к её груди, мягкой, пахучей…

Вселенские запахи так не пахнут!

Каждый раз то ли от боли, то ли от пережитого волнения от тесного вынужденного общения с женой, на больного наваливается беспамятство. В руках исчезает напряжение, глаза закрываются, тело вытягивается, кожа на щеках идёт белыми пятнами…

– Знаю, как рождаются дети, – вернувшись, устало говорит женщина, – а вот как мучаются перед смертью взрослые, как умирают, не приходилось видеть. Видимо, скоро придётся.

Уйдя от больного и закрыв плотно за собой дверь, она на тесной кухоньке, не стесняясь, плачет. Тихо всхлипывает. Чтобы он не услышал.

– Всю свою сознательную жизнь, когда учился, работал, всё пытался понять, каждому новому человеку задавал вопрос: что это такое жизнь? Он как будто коллекционировал ответы, суждения людей. Даже стихи писал:

Кто расскажет по секрету,Коли им не дорожит:Что такое чудо – ЭТО?Где к нему тропа лежит?Только нету здесь секрета —Так как ЭТО,Так как ЭТО…Так как ЭТО чудо – ЖИЗНЬ!

– Когда я с ним познакомилась, то в первый же день он мне под большим секретом сообщил: “А я знаю самое большое чудо на свете – это жизнь! И как любое чудо – это прежде всего Чудо! Чудо с большой буквы!”…

Сейчас его любимое Чудо покидает его.

Он мало болел. Два года назад пожаловался на болезнь желудка. Для любопытства пошёл в поликлинику провериться. Направили в больницу. Через двадцать дней вернулся с диагнозом – рак. Добрый доктор сказал: “Живи пока, радуйся – с годик, может, протянешь!”

Муж даже не расстроился. Жил активным московским пенсионером. Занимался с внуком, ходил на зюгановские сборы, и – главное! – больше стал читать; завёл толстую тетрадь… стихи стал писать. Не знаю – писал ли он стихотворения раньше, не знаю: не замечала, да и некогда было – работали всё-таки, но поэзию он обожал. Как-то решила навести порядок на его столе и в стопке книг нашла листок со стихами:

Ему открыто вымолвили: “Рак!”Он год пожил, сказал:“Тут что-то, брат, не так!Пусть я не врач и в медицине не мастак,Но что-то тут не так!Да – что-то тут не так!”Ещё он год пожил, спросил жену: “Где рак?”Она: “Сама ищу, где этот самый рак!Пусть ты не врач и в медицине не мастак,Но ты ведь не нашёл где твой треклятый рак!”А внук всерьёз сказал: “В реке, дед, сидит рак!А у тебя живот болит… Бывает разве так?И бабушка сказала, что ты не мастак —Не можешь распознать, где боль живёт, где рак.”По голове погладив внука, дед промолвил: “Рад,Что врач ошибся, напугав меня противным словом – рак.Долой со столика лекарств аптечный склад!Долой халатов белых маскарад!Вот так!”

Не долго хорохорился. Ещё когда голос у него был – пожаловался: “А жизнь я не разгадал и не прожил, как хотел до конца и, видимо, уже не успею… а хочется напоследок что-то путное вспомнить, а, главное, записать – тебе или кому ещё что-то пригодиться: то ли успеть прочитать или сопоставить с чем-то, или что-то суметь исправить”.

И женщина, как бы извиняясь, спросила:

– Он не успеет, а мы-то, остающиеся, сумеем? Жизнь у каждого разная и по-разному видится… Однажды я прочитала: “Жизнь наша – природная загадка и изучать её надо не останавливаясь”. Муж и не останавливался. К началу войны с фашистами он уже вовсю работал. Руки у него золотые, ко всему приученные. Глаза любопытные…

Женщина говорила, голос её убаюкивал, воскрешал прошлое.

Я слушал и невольно сравнивал пройденные этапы своего прошлого, прошедшие пути-дороги своих друзей; души некоторых уже покинули грешную землю, но доля их и каждого была по-советски похожей.

После школы каждому из нас Родина выдавала задание – строить в социалистической стране для российского народа коммунистическое общество. Один всю свою взрослую жизнь проработал на комбайновом заводе, другой – с бригадой электриков почти всю Красноярскую Сибирь объехал – электросети к деревням и сёлам тянул. Обоих уже нет в живых, а добрая память о них осталась. Нет-нет, а и долетит как бы ниоткуда весёлый голос моего Николая Андреевича, большого любителя наших семейных застолий с его извечным признанием оперного Хосе, которое он дарил на прощание кому-нибудь из женщин:

“Меня не любишь, но зато тебя люблю я, Тебя люблю я – так берегись любви моей!”

Красивый, всегда опрятно одетый, он был не только душой застолья, но и добрым, настоящим хозяином своего дома. Всё своё выходное время, он что-то мастерил, красил, копал и поливал грядки, большую часть отпускного времени проводил дома.

Среди нас он был самым старшим и первым ушёл из жизни. Когда судьба определила мой отъезд в столицу, прощался тяжело и грустно:

Провожал он меня, пил вино за весёлым столом,Обнимал на прощание, скупо бросив: “Пока, до свидания!”А потом всё просил: “Приезжай,                                          тебя просим почти всем селом”.Не дождался, ушёл, не поняв моего оправдания.Он, конечно, же ждал, перед тем, как навечно отбыть;Ждал, что стукну в окно, за которым цвела весна ранняя.Может, было не так, – только я не могу позабытьГрустный голос его и скупое: “Пока, до свидания!”

В Подмосковье в день его похорон властвовал апрель. Было солнечно и весело, а на душе у меня было черно – на похороны я не успевал.

Блистал апрель, апрель звенел,Катилось солнце по небесному раздолью,И здравицу скворец слагал весне…А в этот день друзья похоронили Колю.Интеллигент по жизни, жизнью дорожил,Хотя и не была она ему конфеткой;Он среди нас самым надёжным был, —Ушёл же первым…Может быть, в разведку!

– Вы – где? – Голос женщины выводит меня из задумчивости. – Мне кажется, вы меня не слушаете!

Пришлось слукавить, сказать, что всё не так и я весь – внимание.

Несчастная женщина, конечно же, не поверила: в беде женщины прозорливы, насторожены и всё видят на три-четыре шага дальше, однако, подавив в себе свою настороженность, продолжала:

– Бывало на месте не усидит, и дома не удержишь – весь работе отдавался… Кто-то сглазил – болезнь напустил.

Женщина приумолкла, словно осмысливала последние слова.

– Как я сразу не догадалась? Где-тоже я читала, что человек, как бы предчувствуя свою скорую кончину, начинает делать гениальные поступки: у него открывается какой-то божий дар и ему постигается что-то такое…высокое. Стихи, например, размышления.

…Стихи. Второй мой друг… именно – друг, стихов не писал. А вот песни любил петь, особенно – “Враги сожгли родную хату”.

Последний раз свою любимую он спел на квартире у дочери, куда мы – малое красноярское землячество – собрались отметить очередной день рождения его жены.

Всё происходило как обычно:

За столом, накрытым белой скатертью,С закусками, бокалами вина,Собрались давнишние приятелиВспомнить свои былые времена.Каждый из них давно живёт на пенсии,Болезни прописались в их телах,Но выпив рюмку, две – изводят душу песнямиПо-русски, громко, слаженно, вразмах.Песни у них про стройки комсомольские,Бои за Родину, про вальс “Осенний сон”,Про свою молодость, поистине геройскую,Про девушку, в “которую влюблён”.Песни о прошлом…Жизнь их настоящаяБуквально давит грустной новизной,И глохнут песни, тухнут глаза горящие,И робко слышится: “А может, по одной?”

В хорошем застолье никто никогда не возражает, ибо праздничное застолье, встреча друзей – счастливое обрамление ежедневной трудовой жизни, которая призвана не только “угнетать” трудягу, но и давать ему средства к существованию и иметь оттого неограниченные возможности делать эту самую жизнь пусть маленьким, но праздником.

У пенсионеров не так. Чаще всего эти праздники “со слезами на глазах”.

И ещё по рюмочке, и снова песни старыеПро то, что надо жить и не тужить…Но вот прощаются и в ночь уходят парами:Так легче, попрощавшись, уходить.И каждый раз, ложась в свои постели,Борясь с бессонницей в кромешной темноте,Они гордились тем, как славно они пели,Мечтая вновь собраться без потерь.

Вот уже более трёх лет прошло с тех пор, как мы услышали в своём кругу последнее исполнение песни “Враги сожгли родную хату”. Будучи уже тяжело больным, наш друг и товарищ нашёл в себе силы встать и стоя допеть её до конца. Никто ему не подпевал – слушали, словно догадывались: человек поёт песню в последний раз. Так оно и случилось… и получилось – пел и душу выплакивал.

На одном из московских кладбищ упрятана в крошечную могилку стилизованная под гроб урночка с его прахом. На памятнике – хитро улыбающийся усопший, а по веткам соседней сосны прыгают почти ручные белки.

Все мы – дети ХХ века – обязаны рассказывать о своих друзьях-товарищах, о тех грандиозных делах, которые они делали на благо родной земли, чтобы дети наши учились на их примере беречь нажитое, приумножать богатство народное и беречь, как зеницу ока, страну, в которой довелось родиться.

А главное – помнить:

Прошлое у насВсегда (всегда!) толпится за плечамиИ не даёт сомкнуть ночами глаз:Будет ходить над памятью кругамиИ не простит забвения,Владеющего нами.

… В очередной раз голос женщины вернул меня к сиюминутной действительности:

– Конечно, постоянные командировки по работе давали богатую информацию о жизни, будоражили его ум, а вот сесть оседло и написать обо всём увиденном не хватало времени. А сейчас время есть, да хворь не позволяет. Послушайте, что я нашла у него:

Из жизни уйдём на земле, на воде или в воздухе:Под землю уйдём, проглотит вода или ветер развеет наш прах,Но память о нас, при жизни не знавших покоя и отдыха,Продлится в живущих друзьях и родных, и содеянных наших делах.Так помолимся Богу – пусть сделает жизнь нам без боли,А родным и друзьям – пусть дорожку по жизни продлит:Я за это в аду иль в раю, подневольно иль с вольными вольно,Отработаю всё, что Душа Его мне повелит.

– Не знаю, где он нашёл это стихотворение (думаю, что у вас), но вот раньше он о Боге не вспоминал, сейчас, видимо, – о смерти подумывает. Большинство людей о Боге чаще всего вспоминают, когда старость начинает о себе напоминать. Вот ещё – послушайте:

Пришла пора готовиться в дорогу:Подруга Жизнь висит на волоске.Куда проляжет путь – то ль к чёрту, то ли к Богу,И нету времени в походном рюкзаке.Когда? Куда?..Вопросы остаются.А новый день приходит как всегда:Опять гремит трамвай, и воробьи дерутся,Под снегом зреет вешняя вода;В роддоме закричал родившийся ребёнок,(Одной счастливой матерью прибавилось в стране)Вновь валентинки дарят будто бы влюблённым,А кто-то плачет оттого, что любви нет;Кто-то Кавказ спасает для России,А кто-то ей готовит в спину ножИ доит её вновь, как раньше, с прежней силой,Чтобы потом продать за жалкий барский грош.Могу понять счастливых – им не гожеСчитать деньки в походном рюкзаке.Кто ж на себя взвалил предательств ношу,Тот пусть подумает – их петушок пропел.А что же я? Зачем считаю годы?Не верил в Бога? Заповеди чтил?Но видно то, что мне дала природа,Я где-то по пути и обронил.Одрях душою, силы растранжирил…Одна Любовь сражается за жизнь.Проснусь – я жив! И кто вокруг – все живы!Так значит не к концу моя тропа бежит.

Я вижу его муки. С телесными болями он как-то справляется. Душа у него страдает: он жутко боится, что после его кончины ей неуютно будет на этом свете.

С миром связь оборвётся с последним биением сердца,И над телом моим вознесётся в бессмертье Душа.Где найдётся приют ей?Где сможет с дороги согреться,Когда люди над телом похоронный обряд совершат?Средь живых только ей суждено быть моими глазамиИ когда средь живых проскользнёт моей памяти нить,Как Душе будет любо, что вышло кому-то слезамиИ крестом или тихой печалью свой лик осенить.

Не знаю, может и я, когда придёт мой срок, тоже взволнуюсь о ещё не сделанных делах, не пройденных дорогах, опечалюсь о людях, которых вольно или невольно обидела в промежутке между жизнью и смертью и не попросила у них прощения, – может так и получится. Я это понимаю и стараюсь как-то жить правильно с моей точки зрения, чтобы не было потом страшно. Я помогаю ему облегчить страдания на последнем отрезке его жизни и сама себя внутренне готовлю к какой-то кончине. Я думаю, что мне не будет страшно умирать, а вот ему умирать страшно. Он не за себя боится, за меня. Он – мужчина и в жизни он всегда был мужчиной: мне жилось с ним комфортно под его защитой.

Монолог женщины прерывает короткий писк звонка. Больной пришёл в себя из очередного забытья и просил о помощи.

Женщина-мать, женщина-медсестра, женщина – бессменная сиделка – одна во всех лицах – мягким воркующим голосом успокаивала своего обессиленного мужчину, готовила лекарство, шприцы, вселяла ему уверенность в борьбе с его болезнью, спасала жизнь его, висящую на волоске.

Она давала ему возможность как обычно обозревать стены комнаты, люстру над головой, книжные шкафы и. может быть, думать, спрашивать воображаемого собеседника:

Кто расскажет по секрету,Коли им не дорожит,Что такое чудо это —Человеческая жизнь?

А, может, больного уже не жизнь интересует? Жизнь человеческая, если она на исходе, если она приближается к пропасти, она – эта жизнь! – нужна ли она сейчас больному? Может его сейчас больше всего занимает мысль, а как же он прожил промежуток между рождением и будущей кончиной? Промежуток, который всё живое именует Жизнью, и в котором только человек, наделённый природной мудростью может оставаться в жизни Человеком, существом думающим, и не находит себе места от этих, терзающих его душу дум.

О ком или о чём думы?

– Я с ним часто разговариваю, – говорит вернувшаяся в кухню женщина. – Если угадываю ход его мысли, начинаю рассуждать. Ему нравится меня слушать. Мне кажется, что он в это время забывает о своей боли.

Когда мы с ним говорим о жизни, то я излагаю свои мысли так, как она мне видится. Жизнь для меня чудесным образом вечно остаётся на все времена неразгаданной и настолько привлекательной, что люди частенько сами начинают придумывать жизненным поступкам в своём прошлом всякие объяснения. Поэтому мне кажется, что такие люди часто становятся заслуженными чудаками или больше того – Учёными, хотя объяснить главный чудесный феномен – Жизнь! – не могут.

Я бы любому человеку присудила Нобелевскую премию, когда бы он внятно и толково простым языком объяснил – что такое ЖИЗНЬ. Не цифрами, не на пальцах, не по-учёному заумно, а просто взял бы и произнёс: “Жизнь, граждане земляне, это…”

А такого человека на земле нет!

Конечно, не перевелись ещё разумники: поглядывают на небо, вгрызаются в землю, ныряют в морские пучины, себя ощупывают и… живут!

Думают.

Жизнь и до нас мучила “всезнающий” народ своей загадочной таинственностью. Когда ещё Александр Сергеевич Пушкин объявил всему миру, что “наша жизнь – игра!” Думаете, большинство с ним согласилось?

Мой любимый актёр Алексей Владимирович Баталов как-то сказал:

“Многие роли я бы сейчас сыграл по-другому. Но жизнь одна и в этом есть своя прелесть”.

Человек 20 ноября 2013 года встретил своё 85-летие. Живёт. радуется, что жизнь его прелестно продолжается … Думаете в промежутке от рождения до настоящего времени у него не было чёрных дат? Были… И конечно же Алексей Владимирович пытается определить, осмыслить отчего они были, кто был в том виноват? Может сам? Я уверена, что Баталов никого винить о чёрных полосах своей жизни не будет – он их уже преодолел, а вот размышлять обо всех годах своей жизни будет – душа попросит. А раз душа попросит – наступит время размышлений о жизни вообще, захочется рассказать об итогах своих размышлений людям, поскольку “жизнь одна и в этом своя прелесть”. Чувствуется, что ему, Баталову, это когда-нибудь будет надо…

Сегодня я и некоторые задумчивые от жизни тоже пытаются её раскусить, загадочность её порушить. Иные безобразничают, юродствуют:

– Что наша жизнь? Жратва!

Конечно, образованные и воспитанные так не выражаются, они выберут словечко, помягче:

– Что наша жизнь? Еда?

Правильно – для большинства людей на планете еда теперь на первом месте. Не поешь – умрёшь голодной смертью. А на земле, между прочим, не все голодные живут: хлеб-соль есть – едят да ещё духовной пищей закусывают; в театры ходят, шоу-бизнес деньгами поддерживают, работают на олигархов и ругают законно избранную власть.

Люди, которых игра в слова умиляет, обычно ненавязчиво подкатываются с вопросиком:

– Можно сказать, что наша жизнь – кушанье? Кушают, чтобы жить, не только люди! Всякие букашки-таракашки, птички и рыбки и даже звери рыкучие кушают, чтобы жить! Помните, как волк из басни Ивана Андреевича Крылова культурно выражался, общаясь с ягнёнком?

– “Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!”

– Видите? Не жрать и даже не есть, а кушать волку хочется.

Ёрничают, конечно, чудачат. Советуют энциклопедию чаще открывать.

Снова начинает попискивать звонок. Женщина поднимается, чтобы уйти к больному и шепчет, останавливаясь перед дверью:

– Вон человек который месяц не ест… И цепляется за жизнь не потому, что “жрать” хочется… И, может, потому и живёт ещё, что не нажился ещё… не обо всём окружению о своей жизни доложил… Сил нет, но пытается хоть слово произнести – стойкий он, за это и уважаю его. Иной раз, поговорю с ним, и такая тоска берёт: сколько таких разгадчиков жизни ушли из этой самой жизни. Сколько горячих лозунгов выброшено в народ, сколько советов дано, чтобы узнать “делать жизнь с кого”. Начинаешь “идти” по адресам и сразу… спотыкаешься. Кого взять в попутчики? Кстати – вы когда последний раз в городской библиотеке были?

Всё требовательнее напоминает о себе звонок.

Женщина извиняется и уходит. Слышится её голос – разговор с больным ласковый, словно с ребёнком.

Вроде надо бы уходить, но что-то недосказанное в голосе хозяйки удерживает.

– Водички попросил, – сообщила вернувшаяся женщина. – Вы, наверное, думаете, зачем я вас про библиотеку спросила? Просто я вспомнила ваше стихотворение о старушке, работающей много лет в сельской библиотеке: оно затрагивает тему нашего с вами разговора о жизни вообще:

“…Вот я простейший книжный клопДрожу над каждою книжонкой,Чужих, нечистых рук боюсь,Ведь лист бумажный очень тонкий,Но он несёт ценнейший грузВеликих знаний и открытий.Здесь летописи всей земли,Жизни былой в срезе событий,Тех, что в тревоге донеслиВот эти люди…”

Люди – это авторы книг. Их труды стоят на библиотечных полочках и молчат. А мне бы хотелось, чтобы нашёлся человек и напомнил живущим: люди, вспомните – жил-был на свете или сейчас ещё живёт неравнодушный к вам человек, по чьим заветам мы, может быть, живём сейчас, и дальше будут жить наши потомки. Ведь там ценнейшие советы – живи, изучай этот букварь, набирайся ума-разума сам и других наставляй. Жизнь светлее покажется… Нельзя их забывать.

Женщина вздохнула:

– Конечно, нас в мире… да что там – в мире, в стране считать-не пересчитать, а вот талантливых… Вы не возьметесь? Подумайте – задача не из лёгких, но попробовать можно! Конечно, жизнь многими авторами описана-переписана, но она не стоит на месте – продолжается и требует продолжения.

У нас сейчас в семье горе – человек тяжело болеет, практически при смерти. И вот глядя, как он страдает, как угасает с каждым днём, я не могу ничего предпринять. Врачи на его жизни уже поставили крест, я только скрашиваю его уход в небытиё… Поневоле начинаешь думать: так ли уж силён человек над природой? Неуправляемая она! Безжалостная!

Жизнь родилась в обличье человека,Впервые ткнувшись матери в подол,И зашагала по секундам века,Заздравным криком “оглашая дол”.“Телячьей” радостью заражена безумно,Бодалась, прыгала, всё ставила вверх дном,Неслась вперёд, наделав столько шума,Взбиралась на Олимп и падала на дно,Устав безмерно, в зеркало взглянулаИ обмерла – старушка перед ней,Вся в белом, только череп, зубы, скулы,И свечение глазниц в их глубине.“Кто это? Кто?”Жизнь дико закричала,Ударившись, как есть в земную твердь,Ей равнодушно небо отвечало:“Так это ты и имя тебе – Смерть!”

– Какое начало и какой конец!

И стихотворение страшное. Чтобы его прочитать требуется чуть больше минуты. Человеку пройти путь от рождения к смерти потребуется жизнь. У каждого отдельно взятого человека она будет разной по длительности. Но какой она сложится?

Или сложилась… Муж об этом уже не расскажет: чувствую… вижу, что так как я думаю, так и получится.

А так нельзя! Пусть не всё человечество, но окружение должно знать, как человек прошёл путь от рождения до того момента, когда смерть вселится в него.

Вот смотрите, что я нашла:Живу – спешу: другой жизни не будет.Вдруг тишина застынет надо мной,Проснутся без меня однажды люди,Войдут в привычный распорядок свой;Никто моей пропажи не заметит,Слёз не прольёт…И правильно!Зачем?Пусть только без меня солнце ярче светит!Я это солнце Вам оставлю насовсем.

Человек уходит из жизни, а трагедии – нет. Человек завершает свою жизнь спокойно, однако мне кажется, что кроме солнышка, он мог бы и ещё что-то важное для нас оставить. Не может быть, чтобы у него не было в жизни чего-то знаменательного, которое могло бы пригодиться человечеству!

Историки перед летописцами снимают шляпу, используют любую запись свидетелей прошлого, готовят фундамент знаний будущему народу своей страны, а заодно рассказывают об этом всему миру – смотрите, внимайте, изучайте, не забывайте – вот мы такие! Мотайте на ус, если что!

И я преклоняюсь перед пишущими людьми. Пусть в их трудах собственное Я превалирует, но главное – у них это Я не выпячивается.

Мир не узнал бы о поэте-комсомольце Павле Когане, если бы не прочёл его стихи:

“Мы лобастые мальчики невиданной революции.В десять лет мечтатели,В четырнадцать – забияки и поэты,В двадцать пять – внесённые в смертные реляции”.

Павел погиб в Новороссийске в 1942 году. Фашистская пуля оборвала его жизнь на цифре 24, но послушайте, что он, практически ещё не вышедший из юношеского возраста, нам рассказал:

“Есть в наших днях такая точность,Что мальчики иных веков,Наверно, будут плакать ночьюО времени большевиков.

И дальше:

Мы были всякими. Но мучась,Мы понимали: в наши дниНам выпала такая участь,Что пусть завидуют они.Они нас выдумают мудрых,Мы будем строги и прямы,Они прикрасят и припудрят,И всё-таки пробьёмся мы!Но людям Родины единой,Едва ли им дано понять,Какая иногда рутинаВела нас жить и умирать.И пусть я покажусь им узкимИ их всесветность оскорблю.Я – патриот! Я воздух русский,Я землю русскую люблю,Я верю, что нигде на светеВторой такой не отыскать,Чтоб так пахнуло на рассвете,Чтоб дымный ветер на песках…И где ещё найдёшь такиеБерёзы, как в моём краю!Я б сдох как пёс от ностальгииВ любом кокосовом раю”.

Я бы современной молодёжи о таких мальчиках при любых встречах рассказывала.

Женщина вновь обречённо вздохнула и продолжала:

– Только кто сегодня вам, литераторам, указ? О том ли сейчас пишете? Думаете ли о своей стране? Книги ваши патриотов Родины взращивают? В случае беды вся ли молодёжь по – когановски, как он слабовидящий, добровольно встанет в строй под боевое знамя? Ради беззаветной любви к Родине, к народу нашему?..