Свет любви и веры (сборник)
Правда, мне перед свадьбой говорили: мол, на этот вечер забудь ты о работе, получи удовольствие от праздника! Оденься понаряднее и вместе со всеми поживи для себя, повеселись; но мне эти советы были не ко двору. Я сказал: долг и ответственность важнее всего, даже важнее самой жизни.
Чтобы быть ближе к эпицентру свадьбы, я выбрал пост возле главных дверей. Старший нашей бригады и его зам сидели в машине, которую поставили на углу, таким образом, они контролировали и эту сторону, и то, что происходило на улице за поворотом.
Уже в первый час свадьбы я увидел, что гости не вполне подобающие. Сами личности, типы их, их хиджабы, их украшения, манера одеваться – всё было странным и неожиданным.
Когда я сделал замечание одной из пришедших, которая уже на углу сняла хиджаб и шествовала по переулку в мини-юбке, она очень рассердилась. Повернувшись к отцу жениха, спросила:
– Вы что, разве не расплатились?
– Почему, расплатились! – ответил он. – Расходы оказались больше, чем на саму свадьбу.
– Так почему этот господин делает замечания?
– Он немного недопонял, – ответил ей отец жениха, – но не беспокойтесь, мы всё решим. Прошу вас…
До меня в тот момент еще не дошло, о чем идет речь. Но я сказал сам себе: «Я вам покажу недопонимание, я всем вам такое покажу, что у вас голова с задницей достигнут полного понимания».
Вот с этого-то всё и началось…
Впрочем, нет, началось не с этого. Но после этого оно усугубилось.
Отец жениха подозвал нашего старшего и что-то ему сказал на ухо. И тут я впервые в жизни увидел, как наш начальник перед обычным человеком – но уж так заискивает! Руку на грудь, «слушаюсь! Как скажете» и так далее…
После этих переговоров начальник подозвал меня:
– Дорогой мой! Саид-джан!
А это впервые в жизни было, что наш начальник столь уважительно ко мне обратился. «Дорогой мой! Саид-джан!» И он продолжал:
– На один только вечер, прошу тебя, закрой глаза. Один вечер – это ведь не тысяча вечеров. Жених твоей сестры никуда не годится, это да. Но ради сохранения чести семьи как-нибудь замазать бы надо: не дави всем твоим весом.
– А я как раз во имя моей сестры, – ответил я, – во имя сохранения чести семьи! Я как раз…
Он меня перебил:
– Понимаю я всё, дорогой Саид! – Затем уже более официальным тоном подытожил: – Это приказ!
– Слушаюсь, – ответил я.
Но в душе-то у меня вовсе не было послушания, а это ведь весьма важный момент, на который некоторые начальники, слегка похожие на ослов, не обращают должного внимания. И не ухмыляйся, парень! Я ведь серьезно говорю.
В общем, я вернулся на свой пост и, как ответственный человек, стою и стараюсь ничего не видеть и не слышать.
Но разве это возможно? Если у человека есть глаза, разве может он не видеть, а раз есть уши, может ли он не слышать?
Ну, допустим, я не вижу и не слышу: ни того, как пьют водку, ни слишком бурного веселья, бесстыжих танцев и прочей развязности… Но было одно, чего я не мог игнорировать, а именно – отсутствие всех моих друзей. Вечер уже дошел до середины, а не было ни одного из тех, кого я лично пригласил. Невозможно, чтобы это было случайностью.
И я вошел в дом и прямо посреди этого бедлама начал названивать по телефону. Прежде всего позвонил домой Джаваду, и он сам снял трубку.
– Ты где, парень?! – спросил я. – Почему не пришел?!
– А ты, я гляжу, попал в высшие слои общества?! – спросил он меня. – С нами теперь уже и не знаешься?
– Ерунду не говори, Джавад! – ответил я. – Собирайся и приезжай.
– Это зачем? – спросил он. – Чтобы меня опять развернули?
– Кто же такую ошибку совершил? – не понял я.
– Меня дальше первого поворота не пустили. Сказали, Саид извиняется и отменяет приглашение.
Я ушам своим не поверил. Позвонил еще нескольким ребятам и узнал, что их всех остановили на углу и под каким-то предлогом завернули назад.
Я опять набрал номер Джавада.
– Джавад! – сказал я ему. – Пахнет заговором.
– Наконец-то, – ответил он. – Вижу, голова у тебя варит!
– И что теперь делать? – спросил я.
– Зажмурь глаза покрепче, – ответил он.
– А плохой запах как?
– А ты нос зажми, – посоветовал Джавад.
– А как же мне дышать? – спросил я.
– А ты не дыши, – ответил он.
Господин журналист, вы всё поняли? Это тот самый Джавад, которого сейчас пытаются выставить соучастником преступления.
Джавад – гуляка, Джавад – бессребреник, но душа его такая, что он муравья зря не обидит. Что уж говорить об убийстве пятнадцати человек, каждый из которых генетически сам убийца или вор, вымогатель или кидала…
А ведь во время войны было не так. На фронте проявлялось истинное лидерство. Выдержка рождалась при виде того, как рядом с тобой падают товарищи.
Это через несколько лет после конца войны всё началось. Научились молчать в тряпочку, сидеть по своим углам и иметь ранимые души… Но оставим это…
Я бросил трубку телефона и вышел во двор. Вижу, что положение дел стало еще более странным, чем раньше. Гости по большей части уже расходились, и никто ничего никому не объяснял. Мои товарищи – ответственные за безопасность – тоже куда-то делись. Ни машины, ни их самих…
Мне стало холодно, а ведь вечер был теплый. Но я как-то дрожал изнутри. Я невольно сел на порог двери и обхватил коленки. Может быть, чтобы согреться или чтобы унять дрожь в теле.
В конце переулка я увидел Джавада: он приехал на своем мотоцикле, усталый весь и растрепанный. Я еле встал на ноги. Подойдя ко мне, он без предисловий заявил:
– Иди домой, Саид. Чего ты тут торчишь?
– Я должен быть здесь, – возразил я. – Я назначен ответственным!
А он с горькой усмешкой спросил:
– Ответственным за что, Саид? Свадьба закончилась. Поздно уже.
– Я вижу, что гости разошлись, – ответил я. – Но, по крайней мере, невеста-то с женихом здесь? Основное – невеста и жених.
– А их тоже нет, – ответил он. – Невесту-то украли.
– Кто? – удивился я. – Семья жениха?
– Нет, – ответил он. – Если бы они…
И Джавад вдруг заплакал.
– Так кто ее увел? – недоумевал я.
– Был сговор, – ответил он. – Те самые, кому заплатили, чтобы они следили за порядком, потом получили еще больше, чтобы не следить ни за чем.
– Но я же здесь дежурил! – воскликнул я. – Как же они уехали?
– А задняя-то дверь! – Джавад продолжал плакать. – Берегись задней двери, Саид…
И тут Джавад прочел в моем лице гневную решимость. А мы с ним понимали друг друга без слов. И, чтобы сбить меня с моего решения, он сказал:
– Не сходи с ума, Саид! Бесполезно это.
– То есть что же, сидеть сложа руки? – спросил я. – Ничего не делать?
– Поедем ко мне домой, – предложил он. – Вместе посидим и погорюем.
– Лучше ты погорюешь на моей могиле, – сказал я.
– Не делай этого, Саид, – не сдавался он. – Придет время, и мы еще пригодимся.
– Если мы на что-то сгодимся, – ответил я, – то вот это оно и есть. А если нет, то уже ни на что не годны будем.
Вначале у меня не было цели убить пятнадцать человек. Я предполагал ограничиться теми пятью-шестью, кого я видел этим вечером и кто, очевидно, участвовал в сговоре. Но каждый из них в тот самый момент, когда чувствовал горячим виском холод моего кольта, давал адрес вышестоящей личности, замешанной в заговоре.
И я дошел до цифры «пятнадцать», когда меня арестовали.
Справедливости ради скажу, что сработали они быстро. Только-только я начал постигать всю механику этого дела, получил в руки главные ниточки, выходил на центр этого заговора, и тут меня безосновательно и незаконно задержали и еще более безосновательно и незаконно взяли Джавада и осталъных ребят, которых в тот вечер не пустили на свадьбу.
И вот я теперь, в конце моей жизни, имею два последних желания. Желания, которые имеет право высказать любой приговоренный к смерти. Первая моя просьба: освободить всех остальных парней и поверить тому, что они не играли никакой роли в том, что сделал я.
И вторая просьба: выпустить меня отсюда на один-два дня, чтобы я довел до конца свою работу – потом я вернусь сам, и меня могут казнить, сколько их душе угодно.
Несправедливо ведь приговаривать человека к смерти за незаконченную работу.
Шахский родственник
Поистине мое присутствие в вашем искреннем и приятном обществе внушает мне чувство гордости и благополучия.
В то время, как за этими стенами хаос и разруха достигли невероятных размеров, здесь, в теплой, дружеской атмосфере, чувствуешь, что такое настоящая общественная безопасность.
Я благодарен вам, искренне благодарен за то, что ввели меня в ваш круг и что с помощью различных инструментов пригласили меня на это заседание.
…Прежде чем ответить на этот вопрос, разрешите выразить надежду, что присутствующие здесь друзья сделают из этих предисловий вывод о моей более чем обычной скромности и в своих газетах отметят такое мое выдающееся качество, как полное смирение.
Пишите правду, господа!
…Теперь к первому вопросу, поступившему к нам и звучащему так: «С чего вы начинали?»
Очень хороший вопрос. Иногда, перефразируя, его задают так: в чем причина или в чем тайна вашего успеха?
Для ответа на этот вопрос я должен немного отступить назад. Правда, мое положение и данное кресло не очень поощряют такие движения, но я все-таки попробую.
С тех пор прошло несколько – даже много – лет… Да, я еще был мальчишкой, но на одном весьма важном собрании один из соотечественников спросил меня: не являетесь ли вы потомком – сыном – господина Магами?
И я громко и с гордостью ответил:
– Почему же не являюсь? Являюсь!
– Сколько же вам лет? – спросил он.
– С вашего разрешения, – ответил я, – мне идет пятнадцатый годок!
И в душе моей я возрадовался тому, как тонко я это выразил: что, мол, с разрешения старших, я уже вырос большой. Уважаемый соотечественник в знак поощрения похлопал меня по плечу и сказал:
– Слава Аллаху, тысячу раз слава Аллаху за то, что вы уже такой большой.
Я был счастлив оттого, что так вырос, но всё же ответил:
– Я стесняюсь.
– Чего? – удивился он.
– Того, что я, может быть, когда-нибудь слишком вырасту.
– Нет… – ответил он. – Собственно говоря, в наше время и в наших условиях, чем больше вырастет человек, тем лучше.
– Благодарю вас! Я буду стараться.
– Но чрезмерно себя не напрягайте, – заметил он напоследок…
Вот так я начал мой рост. Если не сказать, что ты уже большой, то когда ты им станешь?
Может, вы не поверите, но именно эта встреча изменила меня.
Первое, что я сделал после нее, это прекратил школьные занятия. Я понял, что в наше время и в наших обстоятельствах люди становятся большими не в школах.
Впрочем, не всё было делом рук моих. Можно сказать, что сама школа меня исключила. Там увидели, что я как следует не учусь, уроков не делаю, учителей не слушаю, и сказали: мол, вам лучше быть вне школы, чем внутри нее.
А отец мой парировал: да и черт с ними, я тебе свою школу куплю.
Нужно отметить, что в то время отец еще не поднялся до самых высших государственных постов.
Но не прошло и недели, как он купил на мое имя частную школу, и вскоре я понял: если человек может быть директором школы, зачем ему бесполезная учеба? И я взял на себя общее руководство школой и назначил себе заместителя, ведающего организационными вопросами.
Конечно, чтобы полностью не оторваться от образовательного процесса, я некоторое количество часов также посвящал учебе. Позже мы основали и «Свободный университет» – полностью свободный и так далее; я думаю, вы в курсе. Не скроешь от вас и того, что первые докторские степени мы присвоили сами себе, чтобы университет обрел кредит доверия.
Одно из приятных воспоминаний тех времен связано с возникновением противоречий между нами и местным полицейским участком, что закончилось моим незаконным арестом.
В тот же день отец решил открыть собственную полицейскую префектуру; решил и сделал. У нас дома было несколько дубинок, мы их вложили в проект; в магазине на улице Сепах купили униформу, набрали знакомых ребят на должности и в два дня пустили в ход отделение полиции частного сектора.
Для того чтобы задействовать народное представительство, мы объявили, что все по мере сил должны нам помочь, и действительно, местное население и близкие нам люди по мере доходов стали участвовать в этом деле, и мгновенно появились все атрибуты полицейского участка: от железных проржавелых столов и стульев, от свистков и фуражек до спальных топчанов, нар за решеткой и полосатых арестантских одежд. От графина с лимонадом, от бумаги и карандашей до вертелов с мангалами, от ботинок и пепельниц до повязок на глаза, веревок, наручников и виселицы. От гробов и ружей с патронташами до треснувшего телефонного аппарата и будки дежурного при входе; от заспанного часового до обкуренного уборщика; и так далее, и тому подобное… В общем, за короткое время дело настолько пошло в гору, что мы по числу обвиняемых и осужденных, по количеству заявлений и по размеру наших доходов обогнали префектуру государственного сектора.
После этого успеха мы перешли к тому, чтобы учредить между нашими собственными землями и Тегераном ряд контрольно-пропускных пунктов, с тем чтобы ликвидировать трудности в области транспорта и перемещения людей и грузов.
И вновь был успех, и далее был предпринят следующий шаг, а именно – основание сети частных таможенных постов на точках въезда в страну; это тоже оказалось весьма полезным начинанием.
Я уверен, что вспомнить об этом будет приятно и рассказ об этом вас не утомит, но количество вопросов, переданных мне, велико, и я поистине не могу столь подробно останавливаться…
…В перерыве я попил воды и просмотрел вопросы, и вот я мало-помалу прихожу к выводу, что всё это похоже больше на судебное заседание, чем на брифинг для прессы.
Но это, однако, неважно, и я полностью сохраняю самообладание. Хотя уже понимаю, что вооруженные охранники, сопроводившие меня сюда из моего рабочего кабинета, были не декоративным эскортом, а скорее нарядом для моего привода сюда; и всё же поводов для беспокойства не вижу, ибо мы не ивушка, дрожащая на этих ветрах; корни наши глубоко ушли в заскорузлую почву власти, и словами нас не испугаешь, а на вопросы я легко мог бы отказаться отвечать… Именно так… Хотя вот, вооруженные друзья выражают жестами, что не мог бы, показывают на свое оружие, и я, конечно… Как бы это сказать? В любом случае… Могу привести старинную поговорку: тот, кто чист, боится ли ревизора? Вообще-то, я думаю, произошла ошибка, совпадение имен, например… Или еще какая-то… Ведь никогда не предполагалось, что я окажусь на скамье подсудимых. Мы для этой скамьи намечали и даже готовили совсем других людей, потому всё это весьма неожиданно и удивительно… И все-таки я попытаюсь смотреть на происходящее как на собрание друзей, а на вопросы буду отвечать для анналов истории и географии. Ибо друзья мои повсюду, и они вскоре получат сведения об этом заседании, после чего данный сектор планеты будет целиком заасфальтирован.
В ответ на следующий вопрос: «Откуда вы всё взяли?» – я отвечу так. Нам ничего не нужно было брать, у нас уже всё было.
Сколько я себя помню, у нас всё время было всё хорошо. Предки наши владели полями и садами, и еще в те времена, когда люди ездили на ослах, у нас были самые лучшие ослы; я вообще не помню, чтобы я когда-нибудь ездил на второсортном осле.
Специалисты по экономике знают, что богатства плодятся и размножаются подобно живым людям, поэтому нынешние наши блага являются как бы внуками и правнуками того первоначального имущества; конечно, в смысле расширенного воспроизводства. Богатства наши, следовательно, росли, но ведь они не украдены!
Теперь я должен сказать дорогим вооруженным друзьям, что к дулам автоматов у меня есть определенная чувствительность, то есть я как-то теряю нить разговора… Да-да. По возможности, не могли бы вы изменить направленность этих стволов? Вот еще и фотовспышки не слишком благотворны для моих глаз: вообще, предметы старины фотографировать со вспышками запрещается.
Следующий вопрос касается монополии на выращивание и экспорт чая, установление которой пытаются выдать за мое преступление.
Это поистине смехотворно и удручающе: ведь наши деды и прадеды всегда специализировались на чае, нас на этом напитке вырастила мама, и даже грудных она вскармливала нас чаем вместо молока.
А то, что мы земли, лежащие втуне, использовали под чай, разве это не служение нашему государству? Разум и совесть говорят, что да, пусть даже это и неправда.
Задают и вопрос о моей сестре и ее занятии делами благотворительности, торговлей наркотиками, конным и лыжным спортом и так далее.
По этому поводу я официально заявляю, что дела моей сестры, как в частностях, так и в целом, не имеют ко мне никакого отношения, и я об этих делах, во-первых, ничего не знаю, а во-вторых, осуждаю их.
Я, кстати, возражал даже против рождения сестры, однако давление со стороны отца и со стороны окружения, а также соображения общественной пользы… В общем, она появилась на свет. Но подумаем: разве есть вред от того, что она теперь действует так же, как, к примеру, развивающиеся страны: пытаясь заявить о себе, вывести женщин на общественную арену, вовлечь их в политику, в употребление наркотиков, в конный спорт и так далее. И начинаешь подозревать: уж не зависть ли заставляет вас задавать эти вопросы? У сестры есть право принимать собственные решения, и точка.
В следующем вопросе меня обвиняют в том, что я скупил по дешевке земли в нескольких регионах, объявил эти районы туристическими и торговыми зонами и продал землю по высокой цене.
Это вы называете обвинением? Если бы и правда земля дорожала от произнесения слов о ней, то поступайте так же. Но такие дела – не шутка, они требуют гениальности. Любой первый встречный не может просто присвоить имя региону, а если и присвоит, то его никто за ним не повторит.
Прошу вас далее по мере сил воздержаться от подобных вопросов и обвинений. Вот задают похожий вопрос насчет определенных островов: считайте, что озвученный выше ответ относится и к нему.
А что касается этих яростных и мстительных взглядов, которыми смотрят на меня некоторые из здесь присутствующих, то я дам нужный ответ после заседания. Так что будьте осторожнее.
Еще пишут: монополия на открытие представительств иностранных фирм. Явно обвинение ошибочно. Оставалось лишь несколько иностранных фирм, чьи представительства мы не контролировали: следовательно, термин «монополия» здесь неподобающ.
Далее пишут: скупил целый проспект в Германии и виллы на юге Франции; опять же, ложность этого ясна как солнце. Ни Германия не продает свои проспекты, ни нам они не были нужны.
Мы купили только здания на этом проспекте, а сам проспект остается в распоряжении общества, и по нему ходит транспорт.
Относительно Франции также ясно, что отнюдь не все виллы мы скупили на ее юге. Неужели у нас хватило бы денег для этого?!
Закупки вооружения, взятки и получение процентов от сделок – тоже явная ложь. Я в своей жизни не сделал ни выстрела и пугаюсь одного вида винтовки, как же мне закупать оружие? Я даже убийства, которые считаю необходимыми, поручаю другим людям. Так мне ли работать на рынке вооружений?!
Торговля нефтью, подземными, морскими и прочими запасами – это всё из того же разряда вопросов.
Спрашивают: какое положение я занимал в правящей клике?
Здесь, во-первых, отмечу, что вы задаете вопрос в прошедшем времени, словно всё уже кончилось. А ведь это не так. Наши глаза и уши полны видом и шумом протестов и гулом выстрелов и взрывов. Так что особо не заблуждайтесь.
Во-вторых, в самом начале заседания я сказал о своем положении, и если вы внимательно слушали, вы всё должны были понять. Я сказал, что я – сын господина Магами, и для меня вообще не было необходимости занимать какие-либо посты внутри режима. Семейное положение и так было ответственным делом, отнимающим всё мое время и не оставляющим возможности для другой работы. Правда, была у меня дополнительная нагрузка: я был зятем господина доктора Фарханги; всё же большую часть времени занимало первое вышеуказанное дело.
Пишут дальше: руководил семьюдесятью пятью компаниями легковых автомобилей. Друзья! Да вы что? Побойтесь Бога! Вы же правду знаете лучше меня. А то, что вы написали, – явная ложь.
Если я даже все остальные обвинения признаю, то это буду отрицать.
Если вы не знаете цифр и фактов, как вы осмеливаетесь вообще подавать голос?
Я руководил только пятьюдесятью семью компаниями. И точка.
Я уверен, что все вы, сидящие здесь, скорее поверите в цифру 75, чем в цифру 57, но я решительным образом заявляю вам, что вы ошибаетесь. А если вы не верите мне… Что ж, имеете на это право.
Пишут: крупнейшее ваше преступление – это злоупотребление высоким служебным положением.
Господи! Сколько я ни повторяю – не желаете слышать.
Ей-богу! Такую вещь, как «высота служебного положения», – мы сами же ее и создали; власть – мы сами ею и были. Мы могли для того, чтобы трудоустроить одного человека, создать целое министерство, основать фонд или другую организацию. Как можно было злоупотреблять тем, что мы сами и построили?
Употребляйте хотя бы такие слова, которые будут принадлежать к судебной лексике, а то я в этом суде ни одного уместного слова от вас так и не услышал.
Ну что же, снаружи доносится шум и треск выстрелов и вдохновляющий грохот вертолетов; всё это говорит мне, что прибыли мои друзья и что наконец можно поставить точку в этом смехотворном деле и задать всем вам такого перца, что до конца дней ваших не забудете, хотя я не думаю, что этих дней вам осталось много. Разве что чудо вас спасет, но в наши времена, как известно, чудес не бывает.
Но, чтобы не оставить неотвеченным ни одного вопроса, я сейчас озвучу последний, полученный мною, и отвечу на него, чтобы, дорогуши мои, ни один из вас не ушел бы из этого мира босой, голый и разочарованный.
Итак, вот последний вопрос; он, в отличие от предыдущих записок, в закрытом конверте, снабженном печатью секретности. Но, поскольку вы проживаете сейчас последние минуты вашей жизни, никаких тайн и секретов у меня от вас нет. И я на глазах у вас распечатываю…
Итак… Вопрос звучит следующим образом:
«Какой вид смерти… Какой вид смерти… вы пред… почитаете? Расстрельный взвод?.. Веревку виселицы?.. Всё уже приготовлено, чтобы…»
Нет… Мне эти глупые шутки вовсе… Видите ли… Поистине, клянусь Аллахом! Я ни в чем не замешан. Всё это делали другие люди, а я к ним был в оппозиции. Нет, будьте добры… Передергивать затворы на заседании столь… Я вообще предпочел бы остаться в живых… Но если выхода нет… То мои давние проблемы с сердцем… Сердечный приступ…
Современный Каин
Здание, по верхнему этажу которого мы прохаживались, было самым высоким зданием в городе. Старший брат сказал:
– Мы приняли решение… – (Акогда он говорил «мы», то имел в виду самого себя…) – Приняли решение отдать самое высокое здание города самому маленькому члену нашей семьи. Оно будет местом твоей работы, отдыха, а также источником твоих доходов.
Я ответил, оглядывая с высоты красивую панораму города:
– Вообще-то я предпочитаю стоять на своих ногах.
Здесь он хладнокровно сгреб меня в охапку, крепко схватил за ноги и вниз головой свесил меня с этой высоты, то есть с самого высокого здания в городе.
Настолько же, насколько я худенький, низкорослый и слабый, Старший брат, наоборот, высоченный и здоровенный. Я словно был ребенком в руках великана, легко покачивающего меня в подвешенном состоянии между небом и землей.
Старший брат отлично знал, что я до потемнения в глазах с детства боюсь высоты; от нее мне сразу становится очень плохо. Возможно, именно поэтому он и выбрал данное место для разговора. У меня было ощущение, что мой желудок и сердце вот-вот вывалятся изо рта, в глазах у меня потемнело, но я старался не барахтаться. Шли секунды, и вот я уже привыкал, что весь мир перевернулся вверх ногами, тогда он немножко подтянул меня вверх, так чтобы живот мой лег на парапет, а ноги коснулись бы пола, точнее, поверхности крыши.
Но голова моя и плечи всё еще свешивались вниз: так меня удерживала его лапа, заграбаставшая мою рубаху.
– Если брат поступает недостойно, – спросил он, – что с ним нужно сделать?
– Его надо убить, – ответил я хрипло, едва выдавливая голос из горла. – Таков был закон всегда, начиная со времен…
– Историю Авеля и Каина я знаю, – перебил он. – Не юродствуй.
– Я готов к этой судьбе, – вновь прохрипел я.
Он поднял меня и посадил на парапет.
– Вот и ошибся. Мы не такие отсталые.
– Заставите меня покончить с собой? – спросил я.
– И это уже в прошлом.