Свенельд. Путь серебра

Сонный и тихий стан, млевший в полуденном знойном мареве, почти мгновенно превратился в место яростной схватки. Будто злой колдун ударил по струнам гуслей, пробудил дремлющих и против воли послал их в смертельную пляску, вместо песен сопровождаемую криками боли, хрипом, ржаньем лошадей, треском щитов, лязгом железа, боевыми кличами на разных языках. Между степью и рекой, среди растоптанных шатров, обрушенных навесов, затоптанных костров шло сражение: где-то отбивался десяток, где-то просто двое спина к спине.

Русам помогало еще и то, что многие из нападавших, отвоевав часть стана, прекращали преследование и принимались грабить обрушенные шатры: хватали разбросанную одежду, дорогое оружие, опрокинутые блюда и чаши из серебра – многие пользовались ими в походном быту, будто хвастаясь перед богами своей удачей. Блеск оброненных сокровищ заменил им щиты и стены укреплений: мечась от одной вещи к другой, арсии невольно давали им несколько драгоценных мгновений, чтобы взять оружие и добежать до своих. А хотелось больше – ведь арсии своими глазами видели, сколько всего награбили эти собаки в Табаристане, Гургане, Ширване! Половина ушла хакан-беку Аарону, но вторую половину можно было взять, отомстив заодно за разорение единоверцев. Всадники спешивались, чтобы порыться под пологами шатров, вспарывали мешки и вступали в бой только с теми, кто вставал у них на пути.

Иные из русских ратников, видя, что путь к оружию и товарищам отрезан, искали спасения в воде: убегая от настигающих копыт, прыгали в Итиль и плыли прочь изо всех сил. Иные так и тонули, получив стрелу в спину.

Но все же главной целью нападавших были лодьи, где сокровища лежали, уже собранные и увязанные в мешки. На одной из лодий ловко отбивался сразу от троих совершенно голый, еще с мокрыми волосами – купался, когда все началось, – светлобородый здоровяк. Он не побежал к своему шатру, а вскочил в ближайшую лодью и живо нашел среди поклажи кривой сарацинский меч. Вместо щита взял лежавший здесь же большущий медный кувшин. На его щеке и на скуле уже краснело несколько мелких ран, но он, не замечая, продолжал отчаянно драться: одному из арсиев, вскочившему на борт, подсек ноги, другому врезал кувшином по лицу, а с третьим, который уже примерился ткнуть удальца пикой в живот, помог такой же голый товарищ: хватил сбоку веслом, как дубиной, и сбил в воду – только круги пошли.

Свенельд встретил натиск «почти готовым»: на нем были порты, и он, поскольку лежал в шатре рядом со своим оружием, успел надеть шлем, взять щит и меч. Держа в зубах шлем Годо, он выполз из шатра, повертел головой, но нигде брата не увидел, а искать и звать было некогда.

– Ко мне! – бросив второй шлем, изо всех сил орал он. – Хольмгард! Люди Олава! Все ко мне!

Срывая голос, он созывал людей, которые в это время были в стане, и к нему бежали десятками. Шлем Годо он тут же кому-то отдал, но щит и оружие успел прихватить почти каждый. Два года они привыкали даже во сне оружие и обувь держать под рукой, но сейчас и обувью можно было пожертвовать. Всадники, рванувшиеся было к шатру со стягом, где надеялись на хорошую добычу, повисли на копьях и сами полили кровью утоптанную землю.

Кто напал, было ясно: те самые арсии, сарацинская стража хакан-бека, что сопровождали Варака при дележе добычи. Только теперь их было не три десятка, а много сотен – сколько именно, не удавалось понять. Однако после растерянности первых мгновений русы сумели собраться в несколько крепких отрядов и отбили наскоки конницы. Лишь с десяток всадников прорвались к лодьям, но там их вскоре прикончили, окружив.

Не встревая в драку сам, Свен стоял у шатра под стягом, управляя образовавшейся перед ним «стеной щитов». Арсии, конечно, заметили, кто здесь вожак, в его сторону прицельно летели стрелы. Одна чиркнула по шлему, две вонзились в щит. Перед ним стояли четверо его телохранителей; вот какой-то особенно лихой всадник проскочил сбоку, ринулся на него, занося меч для удара; Свен, прикрываясь щитом, изо всех сил врезал Стражем Валькирии по лошадиной морде. Лошадь стала заваливаться с разрубленной головой; Логи тут же подтолкнул потерявшего равновесие всадника копьем в бок, Хольви швырнул того наземь и рубанул топором по горлу, под задравшуюся бармицу.

А потом явилась подмога: под рев рогов, молотя топорами по щитам, с криком «Ру-у-усь!» подошли волынцы – дружина Амунда, князя плеснецкого. Битва в стане северян дала ему время полностью снарядить и построить людей. Амунд, за которым по всему войску закрепилось прозвище Ётун, повел дружину сам – под стягом, с трубачом, с шестью телохранителями и еще одним хирдманом для охраны знаменосца. Когда до волынского стана докатились первые всадники, прорвавшиеся через северян, им навстречу выступила длинная, прочная стена круглых щитов, шлемов и копий; ревущая, бьющая топорами по умбонам, она быстро наступала, грозя наколоть на острые жала и снести. А над головами первого и второго ряда виднелось настоящее чудовище – великан, весь в железе, он возвышался над войском, как верблюд над табуном лошадей, и ревел низким громким голосом, размахивая над собой таким же огромным мечом. И всадники поворотили коней, понимая, что без строя, без разгона сойтись с этим войском русского шайтана – верная смерть.

Заметив, что арсии отступают – один, другой, целый десяток, – Свенельд понял: в битве случился перелом. Потом увидел волынцев: они бежали сюда, запыхавшиеся под весом оружия и доспехов, но полные ярости и желания вступить в схватку.

– Ру-у-усь! – громче рога орал Амунд, и меч в его поднятой руке, казалось, вот-вот ранит небеса.

Видя подмогу, и Свенельд велел наступать. Битва покатилась обратно: одного за другим арсиев выдавливали из стана, опрокидывали, рубили, успевших увернуться гнали прочь.

Отступавших становилось все больше: видя, что противник опомнился и легкого разгрома не вышло, арсии спешно отходили обратно в степь. Тех, кто слишком увлекся и оторвался от своих, русы били копьями, тянули с седла и рубили. Остальные умчались, увозя то из добычи, что сумели ухватить, и вот уже лишь густая пыль над степью напоминала о конной лаве, что приходила с той стороны.

Сняв шлем, Свенельд вытер лоб. Он весь взмок от пота, с головы до ног. Глаза щипало, руки и ноги дрожали. В изумлении оглядывал себя: на нем одни порты да шлем, а гляди ж ты, не убит и даже не ранен. Кажется… А нет, ребра саднит – задело стрелой вскользь, но царапина неглубокая. Он даже той стрелы не заметил…

В голове гудело. Это что, сон от жары привиделся? Солнцем голову спекло? Нет, ётуна мать, все на самом деле. Но уж слишком внезапно мирный стан русов, считавших, что они уже в безопасности, мало что не дома, превратился в истоптанное поле битвы, заваленное телами, разбросанными вещами, залитое кровью. Еще дымились затоптанные костры – вот как быстро все случилось, а казалось, целый день миновал. Со всех сторон несся крик: вопли раненых людей и ржанье лошадей. Уцелевшие тоже орали и бранились, так что закладывало уши.

А Годо где? – вдруг спохватился Свен. Когда он выбрался из-под навеса, со своим снаряжением и шлемом Годо, который за ремень держал в зубах, брата нигде поблизости не было. Шлем… куда-то делся, и шайтан с ним. Сам Годо-то где?

Но тут же всплыли другие заботы, оттеснив беспокойство, и Свен завертел головой: раз Годо не видно, заниматься делами ему одному. Собирать и перевязывать раненых, прикончить бьющихся на земле раненых лошадей, проверить, не осталось ли где врага, выставить охрану стана – и не возле лодий, где она имелась и свое дело сделала, а дальше, выдвинуть в степь шагов на сто. Догадайся они это сделать заранее, этой беды можно было бы избежать! А теперь… первым делом подсчитать живых и мертвых! Сколько потеряли, с чем остались? И что с добычей?

Тела лежали сплошным ковром, одно на другом, как бурелом в лесу, – порубленные, окровавленные. Глаз цеплялся за них везде, куда падал. Еще неясно было, сколько там раненых и сколько мертвых, и размеры потерь не доходили до рассудка.

Раздавая спешные указания, Свен прошел по стану и возле лодей внезапно нашел Годо. Тот стоял совершенно голый, с мокрой бородой, в одной руке держа кривой сарацинский меч, а другой стирая кровь с лица. Возле ног его лежал здоровущий медный кувшин, и Свен, сквозь громадное облегчение, успел подумать: он будто дух, что жил в медном кувшине и выходил, чтобы исполнить приказ колдуна, – такую сказку сарацинскую им рассказала одна рабыня в Аране, говорившая по-славянски.

– Ты в кувшине, что ли, отсиделся? – Свен подошел к брату, но тут Годо обернулся, и Свен охнул:

– Ё-отунов свет! Глаза целы?

На первый взгляд показалось, что все лицо брата залито кровью.

– Морду твою вижу! – обнадежил тот. – Держи, пойду умоюсь.

Он вручил Свену сарацинский меч и ушел к воде. Только теперь Свен вспомнил, что перед тем, как все это началось, пока он дремал в шатре, до него вроде донесся голос Годо: он, мол, купаться пойдет. С собой звал, но Свен, после самой трудной предутренней стражи, просыпаться не захотел.

В мелкой воде меж лодьями виднелись два трупа – арсии. Видно, Годо постарался.

– Ну что, как вы, Хольмгард? – раздался рядом низкий голос. – Потери большие?

Свен обернулся – перед ним высился огромного роста мужчина, человек-дуб. Амунд плеснецкий был не только единственным во всем войске человеком княжеского рода, кто сам владел родовым престолом, но и самым в нем огромным. Даже над Годо, одним из самых рослых, он возвышался более чем на голову, а по сравнению с прочими и вовсе казался существом другой породы. При первом знакомстве с ним сыновья Альмунда заподозрили, что это не человек, а ётун – огромный и лицом уродливый, точно как положено инеистому великану. А благодаря хазарскому же остроконечному шлему, украшенному пучком орлиных перьев, и кольчуге Амунд плеснецкий казался живым деревом из железа. И голос у него был под стать росту – громкий, низкий, густой, на поле боя он разносился не хуже, чем рев рога.

– Сейчас подсчитаем, – ответил Свен, ощущая себя, в портах и босиком, какой-то чащобой перед этим земным Перуном. – Но явно большие – мы же с самого краю, наших стоптали, еще пока никто одеться не успел.

– Да я видел! – Амунд покосился на медный кувшин с помятым боком, валявшийся на песке. – Я бы сказал, пусть твой брат этот меч возьмет себе на память. – Он кивнул на сарацинский меч в руке Свенельда. – Голым отбиться от троих полностью вооруженных – это подвиг!

– Отправь твоих людей в охрану! – Свен кивнул в сторону степи. – У нас не хватит…

– Поставлю, – ответил Амунд, и Свен торопливо ушел обратно в свой стан.

Тот представлял собой жуткое зрелище, и чем больше Свен приходил в себя, тем сильнее ощущал ужас. Все до одного шатры и навесы снесены, а среди развалин везде валяются тела. Внезапность нападения для людей Олава оказалась губительной: многие десятки были порублены окольчуженными всадниками, не успев вооружиться, беспомощные с голыми руками перед кривыми мечами арсиев. Теперь даже сразу не поймешь, где чьи руки и ноги. Уцелевшие уже принялись разбирать их, перевязывать тех, кому это могло помочь. Убитых относили в сторону и выкладывали там. Печальный строй все вытягивался, и Свен, с кем-нибудь вдвоем поднося очередное тело, приходил во все большее отчаяние и ярость. Земля стала скользкой от крови, над станом висела вонь, и уже прыгали поблизости во́роны.

Быслав каким-то чудом оказался еще жив, когда его нашли возле груды растоптанной осоки, но едва его попытались поднять, захрипел, изо рта его обильно хлынула кровь, заливая руки и порты Свена, и Быслав умер прямо у него на руках. Ему Свен сумел закрыть глаза, но другим было это делать поздно: искаженные яростью и изумлением лица так и застыли навеки. «А если б не Быслав, – думал Свен, – и меня растоптали бы спящего, прямо в шатре, и Годо потом бы отдирал от этого месива пропитанный кровью парус… Или так бы в нем и похоронил».

Десять, двадцать, тридцать… пятьдесят тел – порубленных, растоптанных.

– Да ётуна мать! – Чуть не плача от злости, Тьяльвар показал ему руку убитого Круглеца – она была отрублена в запястье, кисть исчезла. – Обручья снимали, глядь! А прочее так и унесли – у него три перстня было…

Волосы шевелились на голове, когда Свен оглядывал ряд мертвецов. Сразу слишком много знакомых лиц угасло навсегда, невозможно было так сразу это осознать. Пострадали почти все дружины северного стана: Хольмгард, словены, варяги. Меньше всего потери были у мере и чуди: те были крайними к стану волынцев, успели отступить туда и присоединились к битве позже, под прикрытием волынского строя. Но ближняя дружина Свена и Годо уменьшилась наполовину, если считать убитых и раненых, это уже было ясно.

Но за что? Почему? Вопросы роились в голове, но их снова оттесняли прочь бешеная злость и горе. Как они взяли эту добычу на Хазарском море, так теперь здесь дружина хакан-бека решила взять добычу с них. Но это была какая-то немыслимая подлость: ведь хакан-бек обещал им безопасность и взамен на это получил половину всех сокровищ! За безопасность, которую тут же отнял, прислав взамен наглую смерть. Попался бы Аарон сейчас Свену, он бы его голыми руками напополам разорвал.

Подсчет еще не был закончен, как в стан пришел Грим-конунг с Фредульвом и своими телохранителями. Гримова дружина при движении по Итилю возглавляла войско и на стоянке заняла передний край. Поэтому он оказался дальше всех от нападавших и пострадал меньше других: когда до них дошел черед, арсии уже были рассеяны, потеряли скорость и запал и не смогли ударить единым кулаком неготовых, как это прошло у них с людьми из Хольмгарда.

Уже понявший, что произошло, Грим был очень хмур. Ему было всего двадцать лет; даже из людей княжеского рода не каждому повезет в восемнадцать лет оказаться во главе многотысячного войска. Ему не хватало опыта, но Грим стойко боролся со всеми трудностями, прислушивался к советам бывалых воинов, но умел настоять на своем, не полагаясь целиком на чужие головы. Крупный нос придавал ему сходство с хищной птицей, близко посаженные зеленоватые глаза, как у отца, мрачно сверкали.

Навстречу Гриму вышел Годо – уже одетый, то есть в портах. На его лице горели два свежих пореза: на левой щеке, на скуле, а самый глубокий, на лбу, был перевязан ветошкой. Кровь из этой раны и заливала ему глаза, так напугав Свена.

– Сколько у вас? – сразу спросил Грим.

– Да ётуна мать! – Грим кривился от злости и при этом шипел от боли ран. – Почти тысяча из строя вон! Третья часть от войска, глядь!

– Убитые?

– Почти три сотни. Да раненых вдвое против того! Не все еще выживут.

Такие внушительные потери бывают не во всякой битве – это называется разгром, избоище, если по-славянски. Русы не привыкли к такому: на Хазарском море им противостояли довольно слабые отряды местных правителей, состоявшие в основном из ополчения, не имевшего ни оружия, ни выучки, ни опыта, и они без труда их рассеивали, открывая себе путь к беззащитным селениям и городам. А теперь Свен и Годо, разом лишившись трети своих сил, были так злы и растеряны, что могли только браниться. Они сами как будто разом стали меньше на треть и никак не могли с этим свыкнуться. В довершение бед среди убитых оказался псковский княжич Благомир, зарубленный перед своим шатром вместе с десятком, что оказался при нем.

– Подходите кто-то ко мне, будем совет держать, – велел Грим сыновьям Альмунда.

Собрались у Гримова шатра, покончив с самыми срочными делами, когда уже темнело. В больших котлах слегка кипела конина – разделали туши убитых во время нападения сарацинских лошадей. Тела арсиев, сняв доспех и все ценное, выбросили подальше в степь. Пришел князь Амунд с его боярами из бужан, Добродивом и Сологостем. У него тоже были убитые, но потери волынцев, встречавших врага в полном снаряжении и в строю, оказались невелики по сравнению с Хольмгардом. Возле Амунда, как обычно, держался древлянский княжич Любодан: древляне шли как лучники, за стеной щитов, и почти не пострадали. От псковичей пришел боярин Вершила – кривичи и чудь выбрали его вожаком вместо погибшего Благомира. От киевских русов был Фредульв, от полян – Унерад и Божевек, от радимичей – Жизномир, младший брат их князя, от заморских наемников – Ормар и Родмар. Дружина Грима, состоявшая из киевских варягов, в это время несла дозор с южного края стана, опасаясь повторения набега.

Обсуждение вышло шумным – все были обозлены, возмущены и встревожены. Нападавших все узнали – насмотрелись на них за те дни, пока тархан Варак получал бекову долю добычи.

– Половину с нас взяли по уговору, гады ползучие, жаба им в рот, а вторую половину решили за так взять! – негодующе кричали воеводы.

– Ну и подлая же тварь этот бек!

– Перекоробь его ляд!

– Это, может, и не бек их послал, – заметил Амунд, перекрывая шум.

– А кто же? – Годо уколол его сердитым взглядом.

– Арсии – сарацинской веры. Как и те, на которых мы ходили. За своих нам решили мстить.

– Но как они могли посметь, если хакан-бек им не приказывал? – возмутился Грим. – Он им не хозяин, что ли? Не он ли, Аарон, нас на аль-Баб и Ширван посылал? На Гурган и Табаристан? Не он ли нас просил Али Хайсаму и Мухаммеду Хашиму побольше урону нанести? Мы уж постарались, – при этом в угрюмой толпе кое-где раздались смешки, – а он нам за это же мстить?

– Как эти хасаны служат беку, когда он воюет с другими хасанами? – спросил Любодан. – Если так за своих радеют, что же их ворогу на службу пошли?

– Те из Хорезма, – пояснил Амунд. – Я, пока они здесь стояли, потолковал немного со старшим их, Газир-беком. Он поминал, что Хорезм с Ширваном враждует. И хазары с Ширваном враждуют, потому хорезмийцы и служат им. Каганы и беки им платят хорошо – говорят, своим не доверяют.

– Стало быть, они служат хакан-беку, а нам мстят за его врагов? – Годо упер руки в бока. – Сами они, гриди бековы, выходит, его врагов руку держат? Нынче на нас набросились, а завтра его самого порешат?

– Туда ему и дорога, глядь!

– Да я бы таких… – Грим сердито прищурился, – воинов недолго у себя держал! Не верю, чтобы Аарон не знал! Чтобы его люди так своевольничали, нарушили слово своего господина, покрыли его позором на весь белый свет!

– Когда мы к морю шли, они не мешали нам! Тогда им заморских хасанов не жалко было! А как назад идем с добычей, так сразу за своих мстить решили!

– Добыча наша им нужна, да и все!

– Так Варак говорил, что хакан-бека нет в Итиле, – напомнил Добродив. – Вот они без хозяина и ошалели.

– Да насвистел он! – Грим махнул рукой. – Чтобы хакан-бек в степи ушел, а дружину свою ближнюю оставил? Вы же видели – их были сотни, тысячи, они здесь все! В Итиле тот гад сидит. Подлец этот! Знал бы – получил бы он свою половину, как же! Сами, своими руками ему столько сокровищ отдали! Да лучше б мы их в реку побросали, Итиль-река благодарнее была бы!

– Давай-ка двигать дальше! – крикнул Чернигость, воевода левобережных полян. – Что теперь толковать – с чего да почему. Уходить надо, пока хоть что цело!

– А мертвецы? – возразил ему Годо. – А раненые? У меня тех и других вместе тыща человек на руках! Мертвых надо хоронить, а как? Где здесь столько дров взять? – Он махнул руками в степь, где не было ничего, кроме жесткой травы.

Бросить своих мертвых без погребения, конечно, было нельзя, но как хоронить разом три-четыре сотни человек в местности, где почти нет леса? Негде взять сухих дров для такого множества погребальных крад; ни смолы, ни соломы, ни даже сухой осоки – ту уже вытеснила свежая, зеленая. Нет лопат, чтобы выкопать такие огромные ямы и возвести курганы. После долгих споров решили собрать мертвых на лодьи, которые без них все равно некому вести, поджечь и пустить по Итилю в море. Так они все равно попадут на тот свет, но едва ли злобные хазарские псы сумеют до них добраться. А то они ведь и мертвых разденут, не постыдятся.

Еще решили держать треть всех здоровых в постоянном дозоре, окружая стан со всех сторон. Хорошо, что хотя бы с запада его прикрывала река Итиль. Ближайшую ночь взял на себя Амунд.

– Завтра хороним, послезавтра выступаем, – завершил совет Грим. – Чешутся прямо руки пойти сжечь у них хоть пару сел…

– До Итиля-города – один переход, – намекнул кто-то на северном языке из темноты. – Они нас-то не ждут к себе в гости…

Грим сердито стиснул зубы. Все его существо жаждало мести за предательское нападение и большие людские потери, но он понимал, что на целый пеший переход оторваться от лодий, от своих раненых и добычи было бы слишком уж неосторожно. Все равно что своими руками вручить все это врагу.

– Посмотрим, может, на другое лето на сам Итиль еще сходим! – сказал Грим своим, киевским варягам, пока прочие расходились по станам. – Нельзя спустить им, собакам, а торгового мира, ясное дело, у нас больше нет!

Он был прав. И этой потере, как понимали опытные киевские мужи, и Хельги Хитрый, и Олав огорчатся не менее, чем потерям в дружине.

Далеко за полночь Свен и Годо решили по очереди поспать. Очередь Свена настала уже незадолго до рассвета: до того он все обходил стан, проверял раненых – за ночь умерло еще одиннадцать человек, – и все вслушивался, не задрожит ли земля, не раздастся ли грохот копыт, не долетит ли знакомый крик «Джундалла-а-а!».

Наконец он залез во вновь поставленный, хоть и порванный копытами шатер. Не разуваясь, улегся на кошму, Страж Валькирии положил рядом с собой, опустив ладонь на рукоять. Мельком подумал: сплю в обнимку с мечом, как с женщиной… Вспомнилась другая ночь с мечом под боком, маленькая валькирия – Вито… Свен улыбнулся нелепости этого воспоминания и тут же заснул… или уплыл куда-то. Сном это трудно было назвать: возбуждение и злость не ушли из его крови, голова плыла, мерещилась дрожь земли. Перед глазами сплошным ковром лежали мертвые тела – слишком насмотрелся за день. Вспоминались убитые, и глаза жгло от злых слез – к ночи он ясно осознал, что его товарищи убиты и ничто их не вернет…

Когда прямо над ухом зазвучал рог, Свен подскочил, еще не успев толком проснуться. Голова кружилась, но рука сжимала рукоять Стража Валькирии. Перед глазами было темно, и он заморгал. Нет, это не сон: за пологом ревел рог, возвещая новую битву. Внутри шатра было темно, однако щель полога смутно светлела. Свен высунул голову – прямо перед шатром врага не было, – вернулся, схватил кольчугу и шлем, выскочил наружу, где были сложены щиты. После вчерашней схватки у его щита одна верхняя доска разболталась, поправить пока руки не дошли.

– Что такое? – окликнул он и тут же сам услышал доносящийся с востока, из темной степи, рев боевого рога и дружный крик.

И топот. Теперь земля дрожала не во сне.

– Волынцы знак подают – опять идут на нас! – крикнул ему Тьяльвар, уже в кольчуге, спешно подпоясываясь. – Давай, одевайся! Они там уже бьются!

Едва светало, лежащая внизу степь была еще черна, лишь желтый глаз встающего солнца, чуть подтекающий расплавленным золотом, таращился сквозь сине-черные облака. С юга донесся слабый звук рога – трубили в стане Грима, призывая все дружины к выступлению. Ему отвечали другие рога, передавая призыв дальше.

Из полутьмы выскочил незнакомый отрок – в шлеме, тяжело дышащий, возбужденный.

– Улебова чадь, вы не спите тут! – с древлянским выговором крикнул он. – Идите на подмогу! Их там до кура много – и конные, и пешцы! Князь послал!

– Идем, идем! – Свен взмахнул рукой. – Держитесь там!

Отрок убежал дальше по стану.

– Откуда у них пешие-то взялись! – выругался рыжий Логи, помогая Свену надеть кольчугу – с самого начала похода он был взят в оружничии, как Свен обещал его старшему брату, Фьялару.

– Откуда ни взялись… – буркнул Свен, подпрыгивая на месте, чтобы кольчуга села на плечах как надо. – Сейчас мы их закатаем в пироги…

Слабый успех первого набега на русский стан – нанеся русам урон, до их основной добычи арсии все же не сумели добраться – не заставил их отказаться от мысли о мести. Весь Итиль уже был полон разговоров об огромной добыче русов, половину которой привез тархан Варак, и желание арсиев отомстить за ограбленных и убитых единоверцев из Ширвана и Табаристана поддержали многие простые жители хазарской столицы – и жидины, и почитатели Тэнгри, которых здесь было большинство, и даже христиане. Вместе с арсиями из Итиля выдвинулось городское ополчение – несколько тысяч человек. Вооружение их составляли луки, копья, топоры, у иных лишь палки и камни, но, воодушевленные мыслью о грабеже, они были полны отваги. Не такие быстрые, как конница, они шли весь день и часть ночи и уже в темноте остановились на некотором удалении от русского стана, где встали отдыхавшие после первого боя арсии. Отсюда были видны тлеющие костры русов – длинная-длинная неровная цепочка. Разведчики донесли, что часть русов стоит на краю степи, перед станом: внезапного нападения больше не выйдет, оставалось надеяться на силу. Помогало то, что за те десять дней арсии до мелочи изучили расположение русского стана, знали и местонахождение добычи, и силы чужаков.