Сотник. Не властью единой
В сенях устроили большие окна, не только для света, но и для воздуха, иначе на пиру так надышат, что в волоковые окошки этакий дух не пролезет! На ночь и в непогоду окна закрывались ставнями. В сенях располагалась «прихожая», а следом – горница сотника, так сказать – рабочее место для всяких «бюрократных дел», с коими Михайла управлялся не один, а с целым «взводом» писцов во главе со старшим – Ильей, дальним своим родственником.
Все кругом блестело чистотой и казенным комфортом: выскобленный до белизны пол, покрытый четырехугольным светло-серым войлоком с красными узорами. Бревна сруба скрывали гладко струганные доски светлого дерева, дощатый потолок был тщательно выбелен, правда, местами прокоптился уже от свечей, однако все равно в парадных сенях было непривычно светло.
Посередине, прямо на войлоке, стоял длинный стол, накрытый белой льняной скатертью, а вокруг стола – двенадцать резных полукресел из ясеня и граба. На стеллажах виднелась парадная, раскрашенная под хохлому посуда.
На столе, между двумя пятисвечниками, имелся поднос, тоже раскрашенный под хохлому, на котором стоял кувшин с квасом и лежал небольшой ковшик. Все это придавало помещению яркий, праздничный вид, а отсутствие стоящих вдоль стен лавок и сундуков добавляло простора… чем Миша и пользовался: любил, когда думал, – ходить. Сейчас, впрочем, не ходил – уселся в кресло, усадив пред собой Вельку.
– Ну, давай-ка еще разок… Еще раз тебя выслушаю – может, что-то новое уловлю, так оно частенько случается, – сотник усмехнулся и тут же похвалил: – Что быстро все организовал – молодец! А вот за покос хвалить не стану – осмотр кое-как провел.
– Так ведь, господин сотник! – огорченно подскочил Велимудр. – Мы ж сразу, как коров услышали, – на пастбище побегли. А там – пастушонок мертвый…
– Ладно, ладно, не дергайся… Квасу вот испей… Вкусен, квасок-то! Особенно – в такую-то жару… Побегли они… Ишь ты… Значит, думаешь, второй пастушок от страха в лесу спрятался?
– Или в трясину попал!
– Или – в трясину… Собаки вот нет – да, – Миша потянулся к кувшину. – Значит, и впрямь – в болоте… Ладно. Завтра поутру заново все поглядим, на свежую голову… Ну, как квас?
– Вкусен, господин сотник.
– То-то! Говоришь, о пастушатах мелочь лучше расспросить? Молодец, сообразил.
– То не я, – отрок неожиданно сконфузился. – То девы подсказали.
– Что еще за девы?
– Звенислава… ну, та самая… И еще – Добровоя с выселок. Она тоже умная. Только страшная!
– Что? Что ты сказал? Страшная? – Михайла захохотал в голос. – Запомни, умник. Не бывает страшных дев. Бывает мало… Впрочем, рано тебе еще о спиртном.
Хмыкнув, сотник поднялся на ноги и подошел к окну. Уж, конечно, уряднику Велимудру, коему едва-едва пошло четырнадцатое лето, о спиртном еще думать рано. Как и самому Мише, коему не так и давно стукнуло семнадцать… Хоть он и выглядел старше своих лет. Зеленые, как у матушки, боярыни Анны Павловны, глаза смотрели жестко, цепко, создавая образ весьма недоверчивого и хмурого парня, чему способствовал и раздвоенный ямочкой упрямый подбородок… как у покойного отца. Губы, правда, еще остались почти что детскими, пухлыми, зато растительность на лице полезла уже давно. Светлая небольшая бородка, усы… мозоли на нижней челюсти, натертые подбородочным ремнем из-за постоянного ношения шлема. И еще – мозоли, набитые упражнениями на костяшках пальцев. Вечные синяки и царапины, постоянный, несмотря на ежедневные купания, запах пота, въевшийся в войлочный поддоспешник…
Семнадцать лет… Это здесь – семнадцать, этому, так сказать, телу… Впрочем, не только телу – тут имел место быть симбиоз. Средневековый мальчишка из села Ратного – и вполне себе матерый мужчина, управленец из высших слоев, бывший депутат Госдумы (и много кто еще) Михаил Андреевич Ратников из города Санкт-Петербурга, перемещенный силой науки в тело юного отрока. Раньше это как-то напрягало (не только других, но и самого Михаила) – уж слишком мудро рассуждал и действовал двенадцати-тринадцатилетний пацан, ну, а теперь, когда семнадцать, а по виду – и все двадцать, уже не так напрягает, чего ж…
Что и говорить, адаптация прошла успешно, однако ж с тех самых – первых – пор появилась у Михайлы привычка к внутренним монологам или диалогам с язвительным Михаилом Андреевичем, иронично обращающимся к Мишке «сэр Майкл». Зачастую Мишка легко побеждал Михаила Андреевича Ратникова, и тот на некоторое время как бы засыпал, но когда выпадала спокойная минутка, мысли, отнюдь не детские, начинали литься многоводной рекою, захватывая сознание безраздельно.
Кроме самого Миши, таким вот «перемещенным» еще был Тимка, Тимофей Кузнечик, а еще – сгинувший (скорее всего, вернувшийся обратно в свое тело и время) боярин Журавль, отец Тимки Дамир (может быть) и – тоже может быть – братец Тимофея Юрий, и поныне проживающий в землях боярина Журавля, где после исчезновения боярина стало твориться что-то не очень понятное. Кто-то что-то крутил, мутил воду – зачем? Для чего? И кто этот – «кто-то»? А может, и показалось все… К слову, Юрий прямым родичем Тимофею не был, но два боярина – Сан Саныч Журавль и Данила-мастер – были дружны с самой юности и почти никогда надолго не расставались, так что и Тимка почитал сына Журавля за старшего брата. Да их частенько так и называли промеж собой – Старший и Младший.
– Так, Велимудр! Младших в Ратном опросить! Что они о Хвале и об этом, как его…
– Белян, господин сотник!
– …о Беляне скажут. Умели ли плавать, могли ли в болоте утонуть, да и вообще – как к делу порученному относились и по жизни как? В таких вопросах все важно! Долго не тяни, в свободное от службы время – сделай.
– Могу спросить, господин сотник? – встав, Велька выпятил грудь, видать, хотел спросить что-то такое, не очень дозволенное. Не пакость, конечно, но…
– Ну, изволь – спрашивай.
– Могу себе помощников взять? – Рыжий скромно потупил взор. – Чтоб быстрее.
– Дружка своего, Ермила, попроси. Думаю, не откажет.
– Да нет, надо бы кого из Ратного… Ну, с ближних выселок хотя бы. Чтоб всю мелочь знали.
– Ага, – усмехнулся Михайла. – Небось, у тебя и на примете кто есть? Такой вот знающий…
– Да дева одна, Звенислава… Ну, которая в Царьграде…
– Помню я Звениславу – умна.
Сотник прищурился: вот, оказывается, чего этот рыжий пройдоха скромничал! Небось, понравилась девка… А что? Красивая, умная… Правда – бесприданница. Да и семейство – увы…
– Ладно, зови, коль дед Коряга ее отпустит…
– Так вы бы, господин сотник, того… Спросили бы деда!
«Нет, вы слышали, сэр Майкл? Вот уж поистине наглость – второе счастье. Прогнать его, что ли? Пущай сам с дедом сговаривается… С другой стороны, дед его пошлет, черт тот еще! А Звенислава девочка и впрямь умная. Как она тогда знаки подавала… на пути из варяг в греки. Височные кольца подкидывала – “бусины” дреговичские, весточку подавала – догоняющие на верном пути. Умная, да, но несчастливая. Дед Коряга ее в черном теле держит, ни на покос лишний раз не отпустит, ни на праздник какой. Да и вообще, как бы не продал заезжим купцам! Может ведь и продать, в своем праве – глава семейства, “большак”. Скупа на радости у Звениславы-Звеньки жизнь… Так пусть хоть немного развеется, надо ее потихоньку к общественным делам привлекать. Опять же, заступник какой-никакой появится – рыжий…»
– Ладно! Записку деду отпишу. Сам же и отнесешь!
– Слушаю, господин сотник!
Ух, как обрадовался парнишка! Как засиял, как дернулись, колыхнулись рыжие непокорные вихры!
Пойдя к полке с «хохломской» посудой, Миша протянул было руку к стопке желтоватой бумаги с собственной ратнинской мельницы, да передумал. Чай, не князю письмо, дед и берестой обойдется!
Для таких вот обыденных надобностей писцы с утра пополняли в «кабинете» запас берестяных грамот, аккуратно нарезанных острым ножом и отскобленных от лишнего слоя. Можно было их еще в кипятке подержать, ну, да сойдет и так…
Взяв бересту и писало, сотник уселся за стол…
«Игнату Коряге из рода Лисовина Михайло-сотник челом бьет…»
Схватив написанную грамотцу, Велька улетел, словно на крыльях!
Михайла же собирался сегодня проверить караулы, этак неожиданно, без всякого распорядка. Выбрать наугад два-три секрета… даже четыре можно. Полусотника Демьяна с собой взять, он, с тех пор как получил повышение по службе, готов траву с корнями рвать… Еще бы! Было ведь и без него их кого выбирать! Одначе против Демьяна никто и слова не сказал – все видели, знали, как он командовал младшей стражей, когда Миша отправился в Царьград. Так сказать – и. о. сотника. Справился ведь! Без всяких крупных косяков, мелкие – да, были, так у кого их не бывает-то?
Или не брать Демьяна? Самолично прокатиться… И не на коне, а на лодке! Парочку воинов с собой – гребцами, и так, для почтения к власти. Это ж разве дело, когда сам сотник – на веслах? Нет, не дело. Сегодня сам – на людях! – гребет, завтра – канавы роет… Какое уж тут уважение к власти?
Выйдя на крыльцо, Миша едва не споткнулся о сидевшую на ступеньках девчонку. Верно, из девичьей школы посланная кем-то из наставниц.
– Эй, девица-краса! Ты по какому делу тут?
Девушка встрепенулась, вскочила на ноги… Мосластая нескладная дылда, почти без всякого намека на грудь – такой бы в баскетбол играть. Плоское, ничего не выражающее лицо, вытянутое, словно лошадиная морда, узкие бесцветные глаза, волосы – паклей. Давно в бане не мылась? Или просто такие вот волосы и есть – ломкие, редкие. Короче, как иногда напевал-шутил наставник Тимофей: «…и ненакрашенная страшная, и накрашенная страшная». А-а-а, так вот про кого только что говорил Велька! Про Звеньку и вторую девушку… Добронегу? Доброславу? Так как-то…
– Осмелюсь доложить, господин сотник! Я тут это… по делу, ага…
– Понятно! По покосу и пастбищу. Ты, верно, Доброслава?
Девчонка потупилась:
– Добровоя я. Иные Воей кличут.
Воя! Хм… Какой вид, такое и прозвище.
Девка говорила басом, горбилась, а руки – не знала, куда девать. Вся одежка – длинная рубаха, девичья запона – что-то типа покрывала с отверстием для головы, выглядела на Вое, как на вешалке. Хотя вроде все добротное, с красной вышивкой оберегом по вороту и рукавам и подолу, а все же… Несуразность какая-то! Однако именно такие вот «вешалки» в модных домах Милана и Парижа – нарасхват! Именно они по подиумам и ходят.
«Так что, сэр Майкл, на вкус да цвет товарищей нет! Зря тебе девка не глянулась. Да-да. Именно дева – незамужняя, о чем красноречиво свидетельствовала та же запона, и невзрачная – паклей – коса безо всякой ленты. Была бы лента – все бы знали, девушка замуж собралась, можно сказать – помолвлена. У замужней же женщины – хоть и в четырнадцать лет – две косы! Да и платок, или широкая лента с бисером. У этой вот тоже лента, узорчатая, голубая… Вроде и красиво, а все как-то не то! С другой стороны, можно ведь сказать не дылда, а – статная! Хорошее же слово, да…»
– Воя, говоришь? Ты там, на покосах, все знаешь?
– И на покосах, и на дальнем пастбище, господин.
– Молодец! Сейчас с тобой туда и отправимся. Покажешь, а по пути – расскажешь.
Девчонка в ответ закивала, бесцветная коса ее дернулась, словно хвост мокрой собаки, забилась по мосластым плечам.
– Ты сама-то чьих будешь? – поманив пальцем попавшегося на глаза десятника, Миша вновь посмотрел на девушку.
– Унятины мы, – прогнусавила-пробасила Воя. – Унята – так большака зовут. Мы в Ратном живем, у околицы.
– Это такой большой дом, с садом?
– Еще птичник у нас, два хлева, конюшня…
Еще не так и давно половина домов в Ратном не имела печных труб и топилась по-черному. Многие даже имели земляные полы, и, входя в них, приходилось не подниматься на крыльцо, а спускаться на три-четыре ступеньки вниз, так как эти дома – а скорее, полуземлянки, – по старинному обычаю, были почти на треть заглублены в землю.
Окошки в домах служили скорее для вентиляции, чем для освещения, и либо затягивались бычьим пузырем, либо просто задвигались дощечкой.
За последнее время, правда, в Ратном много чего появилось, в том числе – и роскошные, по здешним меркам, дома! В одном из таких как раз и жила Добровоя, девушка, похоже, далеко не бедная. А чего ж тогда на общем покосе? Так они все на покосе! С каждого двора – по одному, по двое… Богатые, бедные – все равно.
Унятины, Унятины… А!
Егор Унятин – старшо́й! Из свободных крестьян, кои никогда никому не кланялись – из «людей», не из смердов. Воин! Из тех, кто верой и правдой батюшке воеводе деду Корнею служил, что от князя надел земли получил именно что за службу. Так что можно считать, и не крестьянин уже вовсе, а дворянин, рыцарь! Правда, это пока понятие «западное»… Но ведь по сути-то!
Ратное носило такое название не зря. Около ста лет назад, повелением князя Ярослава, прозванного за морем варягами Ярислейбом Скупым, а позднейшими историками – Мудрым, сюда, на границу бывших древлянских и дреговических земель, определили на жительство сотню княжеских воинов с семьями. С тех пор, по первому призыву князя киевского, а позже туровского, все, способные носить оружие, жители Ратного нацепляли на себя кольчуги с шеломами и садились в седла. Село было богато и многолюдно, так как по жалованной княжеской грамоте не платило никаких податей, рассчитываясь с князем за землю и привилегии воинской службой. Да и землю эту никто не мерил, как, впрочем, лесные, рыбные, бортные и прочие угодья, которыми пользовались жители Ратного. Пользовались по праву сильного, поскольку отвоевали эти угодья с оружием в руках у местных, поощряемых на сопротивление языческими волхвами.
Все это в прошлом уже… Однако не в столь уж и дальнем.
– Слушаю, господин сотник! – подскочив к крыльцу, вытянулся десятник, старый Мишин знакомец, Златомир, в крещении – Евтихий. Красив молодец, хоть куда! Чернобров, черноок, до женского пола жаден. Пожалуй, не слишком умен, зато верен, и вообще – по жизни упертый. Чего захочет – добьется обязательно. Недостатки – ну вот, опять же – девки… Очень уж до них охоч, не одну юбку… то есть запону не пропустит! Даже и на поневу – замужних! – западет, бывали случаи. Одно слово – бабник. А на Добровою вот взглянул да тут же скривился, хорошо – не сплюнул. Не глянулась!
И это неправильно! Не бывает некрасивых дев. В каждой – своя красота, с первого взгляда, может быть, и не очень-то видная. И не нужно девушек обижать. Никогда. Десятнику Златомиру, к слову сказать, нужно не забыть объявить замечание, поставить на вид – чтоб с таким постным лицом на девушек не смотрел бы!
– Двух унотов к пристани подошли, Злат. Как сам-то? Как дева твоя? Не скоро еще до свадьбы?
Десятник расцвел – как же, сам господин сотник его помнит и про все его дела знает! Ну так а как же? Чай, Златомир-то хоть и недавно десятником, а не просто так – храбрость и верность свою делом доказал, все в том же Царьграде.
Вполуха слушая ответы воина, Михайла все поглядывал на Добровою. Ей бы переодеться не худо для лодки-то… Хотя времени-то уже и нет.
– Удачи тебе, Златомир! Пусть помогает тебе Господь и все святые.
Едва только сотник и сопровождающая и его дева успели спуститься к пристани, как тут же подскочили двое лохматых мальчишек, хоть и без кольчуг, однако с кожаными поясами, при мечах и с ножами. Чтоб видно было – не какие-нибудь там закупы или смерды, а уноты, воины младшей стражи!
– Унот Благослав!
– Унот Гостята!
Похожи были, словно пресловутые братья из ларца – одинаковые с лица. Оба худощавые, юркие, сероглазые. Только волосы у Благослава – темные, у Гостя-ты же вихры белые, словно лен.
Пристань в Ратном уже была выстроена шикарная. Собственно, не сама пристань, а то, что рядом, так сказать – инфраструктура. От села к главному – грузовому – причалу шла вымощенная булыжниками дорога, вдоль которой располагались торговые рядки и склады, у самой же пристани, на самом бережку, местные богатеи выстроили в складчину постоялый двор, естественно – с корчмой, где варили пиво, медовуху и бражку не только по праздникам, но и во все иные дни, периодически – чтоб было. Тем более что разлитый по запечатанным глиняным кувшинчикам (местное производство) хмельной товар в сезон расходился быстро, как и горячие пирожки. Так же влет уходили «пивные» плетеные баклажки – из лыка и липы. Собственно говоря, сезонов было два – зимний и летний. Зимой реки использовались в качестве санных путей, в межсезонье же, когда только становился лед или, наоборот, в ледоход – никаких проезжих путей не имелось практически повсеместно. В свое время римляне до этих мест не дошли и дорог не построили.
Когда-то не так и давно Михайла задумал было своими силами вымостить-починить зимник (чтоб был и летником) в сторону Нинеиной веси и дальше, на выселки, да дед Корней на пару со старостой Аристархом вовремя отговорили юного сотника от этой дорогостоящей и пропащей затеи. Ну, собственно, при почти полном господстве натурального хозяйства дороги как-то не очень-то и нужны. Строго говоря, и в летний-то сезон прибыль от продажи алкоголя, пирогов, свечек и прочего исходила лишь от торговых караванов, ладей, идущих по пути из варяг в греки и обратно. Караваны, конечно, в сезон появлялись периодически… но не слишком-то и часто. Соседям же здесь, в Погорынье, ни пиво-бражка, ни пирожки были как-то не очень нужны – сами пекли-варили. Правда, в голодное время – меняли пирожки на свежую рыбу, кою ратнинцы нынче брали из милости: мол, рыбы-то мы можем и сами наловить, а вот вы где до конца лета-осени муку возьмете? Сами ратницы нынче были с хлебом – те, кто посадил озимые, как и советовал Миша.
– Хо, это кто еще? – положив весла в лодку, белоголовый Гостята обернулся с мостков.
Сотник с Добровоей и другим унотом, Благославом, дружно повернули головы, полюбопытствовали. И немудрено: с косогора вниз, к речке, бежал абсолютно голый мужик лет сорока, лысоватый, с растрепанной бородою, круглым брюхом и кривоватыми волосатыми ногами. Бежал вовсе не потому, что за ним кто-то гнался или, наоборот, кого-то хотел догнать. Просто бежал. Что-то орал и пытался затянуть песню, да не простую, а про древнего жесткого бога Ящера:
– Сиди, сиди Яш-ша! Под ракитовым кустом! Сиди, сиди…
Оп! Запнувшись о кочку, голый певец нелепо взмахнул руками и кубарем скатился в омут.
– Мефодий. Новгородский торговый гость, – со знанием дела пояснила Добровоя, похоже, ничуточки не смущенная видом голого мужчины. – Вторую седмицу на постоялом дворе сидит. Все запасы браги выпил, гад ползучий, – мои на него за это ругались.
– Торговый гость… – Миша уселся в лодку, на резную корму, как и положено должностному лицу, облеченному немаленькой властью. – Купец, значит. Так он торговать должен, а не днями напролет бражку пьянствовать! Э-э! Не утоп бы! Уноты, братцы, – помогите-ка…
– Да вынырнул уже!
И правда – вынырнул, встал на мели, воду из уха вытряс, заругался:
– Ох, черт, чертушко! И когда только на Руси-матушке дороги будут?
– Какой же он новгородец? – дождавшись, когда Добровоя проберется на нос, сотник махнул рукою гребцам – поплыли. – Новгородцы все «цокают». Зацэм, поцэму, цто… И черта они бы «цортом» прозвали! Да и не помянули б его в ярости, скорей – того же Ящера-Яшу или вообще – волховского коркодила.
– Кого-кого? – заинтригованные до глубины души, уноты позабыли про весла.
– Ну, крокодила, – хмыкнув, пояснил Михаил. – Зверь такой зубастый, рептилия. Ну, песни еще поет… Я играю… на гармошке… у прохожих на виду-у!
– Песни поет?! Коркодил?!
– Да шучу я про песни.
– Коркодил этот, говорят, страсть как много народу в Волхове поел! – поудобней устроившись на носу лодки, вскользь заметила Воя. – А Мефодий этот не с самого Новгорода, откуда-то с дальних пятин. То ль с Обонежья, то ли с Двины-реки.
«А девочка и вправду не дура! – улыбнулся сотник. Много чего знает, ведает. Ну так девчонка же! По воду к колодцу пошла – тут и «женсовет» местный, «желтая», можно сказать, пресса в лице особо говорливых особей типа той же Варвары. Сплетни, слухи, скандалы! Просто кладезь информации, была б еще она проверенной, или, говоря по-научному, – верифицированной, цены б такой инфе не было!»
– А гулеванить он тут с дядькой Сучком остался! Правда, Сучок уж проспался давно… А это, вон, оладьи свои в Туров отправил, да велел там торговать, его дожидаться…
Ах вон оно что. Сучок, значит, собутыльник-то, ага! Ах, Кондратий Епифынович, – седина в бороду, бес в ребро? Хорошо еще, не по девкам пошел, а по пьяной стежке.
– А вон и Пимка идет! – Добровоя указала на появившегося на берегу парня – родного племянника Кондратия Епифановича – Питирима, попросту – Пимку или Швырка.
– Здрав будь, гость торговый! – подойдя к реке, ухмыльнулся Швырок. – Дядюшка к завтрему долг требует. Меня вот послал.
– Какой еще долг? – Выйдя из воды, бесстыдный купчина похлопал себя по бокам. – Уфф! Не худо это я искупался.
– Две ногаты! – гнул свое Пимка. – Дядюшка сказал, ты вчера еще отдать обещался.
– Две ногаты, горишь? Мх! А на что он вторую баклагу пьянствовал?!
Глядя на все это безобразие, Добровоя с осуждением покачала головой и неожиданно предложила «хорошенько наподдать» купцу, чтоб не выпендривался. Что ж… в принципе, оно б и неплохо – успокоить буяна, – да вот толок со временем…
– Ничего, Швырок и сам справится, – сотник спрятал усмешку. – Если что, на подмогу-то прибегут, чай, не в лесу. Давайте-ка, парни, гребите швыдче!
Получив приказ, отроки заработали веслами. Резко прибавив ходу, лодка вылетела на середину реки и быстро поплыла вниз по течению, так что уже через полчаса вся команда оказалась на месте – на заливном лугу. Здесь все так же паслось стадо, правда, уже куда меньшее, из тех коров, что остались, да еще кое-кто из бедноты подогнал пару нетелей. И пастушки были другие – долго ли мелочь-скелочь нанять? И недолго, и недорого. Эти вон двое – точно за еду работают.
– Здорово, парни! – подойдя ближе, улыбнулся сотник.
Босоногие пастушата – рыжеватый, с конопушками, и чернявенький, смуглый, – тут же принялись кланяться:
– Здрав буди, господине!
Мелкие совсем… Детский сад – старшая группа.
– Вам сколько лет-то, отроци?
– Мне – восемь! С половиною!
– А мне – десять скоро.
– А собаки у вас, я смотрю, нет…
– К завтрему дед Коряга обещался собаченьку… Стельная-то коровка-то у него в болотине утопла, нынче дед нетеля дал, – чернявенький грустно вздохнул. – Да сказывал, коли не уследим – лично плетьми выдерет!
– Ясно все с вами. Удачи!
Махнув рукой, Миша обернулся к девушке:
– Ну, что, Воя-Добровоя… Показывай, где тут болото.
Болото как болото – коварное. По краям – чавкающая коричневатая жижа, по середине – зелено, будто лужайка. Так и тянет прилечь, растянуться… или вот – пожевать свежей травки… ежели ты – корова.
Михаил задумался, принялся рассуждать вслух:
– Ладно, пастухи проспали. А что ж пес-то коров от трясины не отогнал? Не залаял, пастушат не разбудил?
– Да пес-то у них, господине, старый. Все на трех лапах ковылял.
– Все равно, мог ведь залаять. Впрочем, не спали пастухи. Даже если и подремали, так потом один купаться побег. Нешто напарника не толкнул бы: мол, за стадом пока присмотри? Ты вот, Войша, что думаешь-мыслишь? Как тут все могло быть?
Отойдя в тень, в перелесок, сотник уселся на поваленный буреломом сосновый ствол и махнул рукой Добровое – садись, в ногах правды нет. Отроки же – воины младшей стражи – встали недалече по обе стороны да бросали по сторонам зоркие настороженные взгляды. Типа – охраняли господина сотника, на самом же деле – перед пастушками выпендривались… ну, и перед Добровоей.
Девушка неожиданно зарделась, покусала губу – видать, не очень-то часто ее мнение спрашивали. А тут вон – сразу сотник! И то – интересуется.
– Ну-у… не знаю я…
– А ты подумай! Вот представь: зной, дрема… коровушки в тень прячутся, травку щиплют… Красота! Что пастухи делают?
– Ну-у… задремали, бывает. Потом Белян проснулся, выкупаться захотел. Он плавает-то славно!
– Ага. Ты, значит, его знаешь.
– Тако в одном селе живем. А Беляна родичи – у нас в закупах частенько бывали. Знаю Беляна, ага… Знала. Завтра хоронить будут. Хм… не, не мог он просто так утонуть! Он завсегда тут купался.
– Ну, всякое же бывает.
– Бывает. Однако – подозрительно, – упрямо набычилась Воя. – Сразу вся! И пастушки вместе с собакой сгинули – разом! И коровы в трясину ушли… Тут же и пожар на покосе!
– А могли все это специально устроить?
– Могли… – девчонка задумалась, помолчала… дернула шеей. – Ну да, могли. Беляна в омутке утопили, Хвала – ножом или на стрелу, потом – в болото. Тако же и пса.
– А пожар?
– А пожар, господине, проще простого устроить! Загодя к стогам подобраться – потемну еще… Не! Даже и подбираться не надо – кто стога охраняет-то? От кого? Просто подойти да тлеющий трут в стоге оставить. Ночь-то спокойной была. А потом ветерком потянуло – вот и разгорелся трут, вот и пожар. Запросто!