Реприза
Мы выходим из зала с «поп-артом» и оказываемся в окружении современного российского искусства.
– Понятное дело, что художники не могут развернуться в нашем одномерном мире, где все свелось к быту. Поэтому они пытаются сбежать за его рамки. Так мы получаем современное искусство.
Я открываю блокнот и начинаю делать пометки, озвучивая их для своей спутницы:
«Потекшее солнце. Желтое пятно краски вытекает из рамы прямиком на стену и пол. Автор явно хотел выйти за пределы материального мира, изобразив неуловимую идею. Художникам настолько приелась окружающая их тривиальная реальность, что они пытаются контрабандой пронести в нее чистый эйдос. Но если не придать идее определенную форму, то она лопнет, оставив после себя кляксу на холсте».
«Сплошная линия. Игрушечные машинки. На них краской выведены имена: Маша, Петя, Даша и так далее. Попытка изобразить автоматизированность общества с помощью имеющихся под рукой штампов. Обычный постмодернистский конструктор».
«Воспоминания. Плоская панель, на которой закреплены книги, сотовый телефон, рамка с фотографией, ключи и прочая бытовая мелочь. Тот же самый конструктор. Жизнь человека автор свел к вещам».
– Вы с таким упоением рассказываете о современном искусстве. Может показаться, что оно вам нравится, – в мои пометки вклинивается насмешливый голосок спутницы.
Поднимаю глаза. Девушка ухмыляется.
– Мне нравится то, как точно современное искусство отражает современный мир. Подумайте, какого отношения заслуживает жизнь, которая измеряется покупками и коммунальными платежами? Только самого похуистичного. Лишь отрицание сложившегося порядка вещей достойно серьезного подхода. Если же вы придаете значение чему-то иному в жизни, то, поверьте, со стороны это выглядит комично и нелепо. Или отвратительно. Подлинное современное искусство также забивает на серьезный тон предшествующих эпох. Оно не оформлено, половинчато и грубо.
Со стороны раздается мягкий мужской голос:
– На ваш взгляд, все работы вокруг половинчаты и грубы?
К нам приближается мужчина средних лет в синем пиджаке и голубом платке на шее. Его светлые локоны зачесаны назад. Широкий лоб блестит под светом ламп.
Ну и франт. Не мог просто пройти мимо? И зачем он подслушивал?
– Вы верно расслышали.
Франт подходит и выдавливает улыбку.
– Позвольте узнать, откуда у вас такое скептическое отношение к выставке?
– Мой скептицизм не ограничивается только этой выставкой, а распространяется на все современное искусство.
Боже, как же претенциозно это прозвучало.
Губы над голубым платком искривляются еще сильнее.
– У вас имеются серьезные основания так полагать? Или вы просто хотите произвести впечатление на девушку?
Франт кивает моей спутнице. Она наклоняет голову в ответ. Они знакомы? В любом случае, сегодня этот мудила обломается.
– Естественно, я хочу произвести впечатление на девушку, ведь она – это самое интересное, что я повстречал на выставке. Ее красота неоспорима, а поэтому ей незачем нас обманывать. А каждая из представленных здесь работ пытается скрыть свое уродство эпатажем. И в этом нет ничего удивительного, ведь вся наша культура напоминает импотента, который до последнего пытается развлекать приглашенную на свидание женщину, чтобы оттянуть неизбежную комичную развязку.
Ну вот, уже лучше. Продолжай!
– Современное искусство пытается шокировать зрителя. Но когда удивление проходит, выясняется, что за ним ничего и не было…
– Вы утверждаете, что все здешние экспозиции пусты и бессодержательны, – франт перебивает меня. – Однако в каждую работу вложен глубокий смысл, который вы, вероятнее всего, даже не пытаетесь понять. Для вас привычнее, когда произведение искусства напрямую излагает зрителю свое содержание. Но современное искусство вместо этого вовлекает зрителя в дискуссию и…
– И предлагает тому додумать собственное содержание. Я вас уверяю, чем проще форма произведения, тем более старательно зрители пытаются прикрыть ее наготу надуманными смыслами. И я не говорил, что здешние экспозиции пусты. Нет, наоборот. Они сочатся лозунгами и манифестами. Но за этой кучей текста авторы пытаются скрыть отсутствие оригинальности и слабое исполнение. Так поступает несчастный студент, который не знает ответа на вопрос и болтает обо всем, кроме того, о чем его спросили.
Ну что, мудила, уже жалеешь, что влез в разговор?
Замечаю, что наш спор привлек гостей. Они останавливаются неподалеку и наблюдают. Должно быть, учуяли скандал. Сейчас будут ждать, кто кого растерзает, чтобы затем полакомиться остатками. Но я им точно не достанусь.
– Действительно, нынешние художники отдают предпочтение концепции, – возражает франт. – Форма определяется содержанием, а содержание диктуется современным миром. Авторы кропотливо анализируют окружающую их действительность, а через свои работы они сообщают нам о сделанных выводах. И если вы не понимаете эти работы – вы просто не понимаете мир.
– Художники так увлеклись анализом, что само по себе произведение их уже мало интересует. Им больше интересна концепция работы, ее описание, а не она сама. Тогда почему бы им просто не написать книгу?
Франт раскрывает рот, но я и не думаю останавливаться.
– К тому же художники уже давно не пытаются понять мир. Для них наша действительность непознаваема. С помощью творчества они создают ложную реальность с собственными законами и правилами. Вспомните, что говорил Пикассо: «Искусство – не есть истина, это ложь». А Кандинский утверждал, что художником руководит стремление к чистой абстракции как к единственной возможности обрести покой в неразберихе реальной жизни. Авторы вынуждены прибегать к обману, чтобы скрыть собственное бессилие. Они пытаются подменить настоящее ложным. Поэтому их работы столь абсурдны. Ведь они порождены столкновением разумного человека и неразумного мира. И вы защищаете эту ложь. Но вас можно понять. Ведь если изображать реальность правдиво, то натолкнешься либо на стены, либо на баррикады.
Кажется, я перегнул палку.
– Вы выходите за рамки, молодой человек. Прошу вас покинуть выставку.
– Кто вы такой, чтобы просить меня об этом?
– Организатор мероприятия и владелец этого помещения.
Не может быть. Максимов?
– Я настаиваю, – слова Дмитрия Александровича обретают твердость.
– Приятного вечера, – говорю я, киваю спутнице и устремляюсь к выходу.
А я еще боялся, что у Максимова не удастся взять интервью.
Весна, обнадежив своим внезапным появлением, скрылась, и город сковал холод.
Стоит прямо сейчас гордо уйти, но вместо этого я шныряю по улице, ожидая, что и сейчас девушка последует за мной. Но она так и не выходит, и я возвращаюсь домой.
Глава 2
Не уходи!
Я моргаю.
В глазах слезы.
Кончиками пальцев провожу по ресницам.
Действительно, слезы. Но почему? Ерунда какая-то. И кого я просил остаться?
Приподнимаюсь.
Снова ночевал на диване? Ах да, точно. Таня явно не хотела проводить со мной вечер и легла еще до моего прихода. Я побоялся ее разбудить и улегся в гостиной. Точнее, воспользовался этим предлогом, чтобы не идти к ней в кровать.
Вновь валюсь на подушку.
Кого же я звал? Мысли скользят по размытым образам и едва уловимым ощущениям. Ответ так и не приходит: воспоминания скрылись за темным занавесом сна. Осталось только чувство умиротворения. А еще трепет от соприкосновения с чем-то важным. Там, за порогом пробуждения, меня ждали. Там я был нужен. Как же хочется вернуться. Господи, как же хочется вернуться! Я словно держал за руку близкого мне человека, но его вдруг вырвали, оставив меня одного.
Я вытягиваю руку и сжимаю пальцы, но они скользят по пустоте.
Утерев слезы, я сажусь.
На кухне бряцает посуда. Значит, Таня уже встала.
Иду в ванную. На самом деле я хотел помочь Тане накрыть на стол, но в последний момент испугался и скрылся за первой попавшейся дверью.
Пока чищу зубы, набираюсь решимости начать разговор.
Ну, я готов.
Сплевываю и полощу рот.
Захожу на кухню. Таня в шортах и футболке пьет чай. Она по-прежнему не смотрит на меня.
– Извини, что тогда ушел, – мой голос звучит глухо и как будто со стороны.
– Ничего страшного. Все нормально, – произносит Таня.
Как может быть все нормально, если ты даже не смотришь на меня?!
– Наливай себе чай. Чайник только вскипел, – Таня продолжает механически произносить заученные реплики.
Такое ощущение, что я оказался на сцене, где мы разыгрываем постановку о будничной жизни счастливой пары. Что там дальше по сценарию?
Я наливаю в кружку заварку и разбавляю ее кипятком. Затем присаживаюсь рядом с Таней.
– И все же я не должен был уходить, – я пробую выйти за рамки постановки.
Таня наконец оборачивается ко мне. Но взгляд ее холоден и безразличен. Она не терпит импровизации.
– Я все понимаю, – она начинает вспоминать текст. – Мне бы тоже было противно находиться рядом с такой, как я. Опять я расплакалась в самый неподходящий момент. Но просто…
Ее взгляд опускается. Может быть, сейчас она произнесет что-то искреннее?
– Но просто так получилось, – заканчивает она.
Твою мать! Почему ты не можешь хоть раз накричать на меня?! Почему не можешь дать по морде?! Почему не можешь просто послать меня?!
Если я упаду перед ней на колени и прильну головой к ее ногам, тогда еще все может наладиться! Так ведь? Скажи, так ведь?!
Но Таня уже отвернулась.
Меня охватывает бессилие.
– Рад, что мы поняли друг друга, – говорю я и встаю из-за стола. Чай остается невыпитым.
В последнее время только в туалете я могу укрыться от обоюдного молчаливого раздражения.
Сидя на унитазе с телефоном в руках, я захожу на сайт знакомств.
За несколько дней успели накопиться сообщения, лайки и просмотры. Посмотрим.
Так, тебе, поросенок, я не буду отвечать.
А ты мне надоела. Список твоих интересов гораздо любопытней, чем ты сама.
Кто это у нас? Очередная дива с картины: поверх тонкого полотна яркая краска, а за ним – пустота.
Ничего интересного. Надо искать самому.
Чтобы удостовериться в идеальности своего образа, открываю свою анкету.
Листаю фотографии. На заглавном черно-белом снимке я смотрю в сторону. Мне якобы наплевать на чужое внимание. Посреди сияющих заискивающих лиц это фото должно выделяться. То, что надо. Идем дальше. Последующая пара фотографий призвана продемонстрировать две моих ипостаси – на первой я в пиджаке сижу посреди яркого офиса, а на второй я уже на фоне кирпичной стены при тусклом освещении бара. Может, еще добавить фотографий? Нет, это будет лишним. Не зря же греки следовали идеалу умеренности.
Так, а что у нас с описанием?
«Если бы вы увидели меня прыгающим в вагон поезда метро, то обратили бы внимание на книгу под мышкой. Это был бы Кундера или Прилепин, а может, Маркузе или Фромм. Возможно, вы уловили бы аромат крафтового пива, которым вчерашним вечером я облил себя и едва знакомую девушку. Сквозь наушники доносился бы пост-панк, пост-рок, инди или какой-нибудь нью-вейв. Еще бы вы вспомнили, что видели меня на какой-то выставке, лекции или подобной движухе, а может, и на концерте».
Превосходно. Мое маленькое произведение искусства.
Все в полном порядке. Можно приступать.
На экране начинают мелькать фотографии с девушками, как объявления на заборе. Кто-то выпячивает губы, а кто-то – грудь. Пролистываю их. Так, а вот эта вроде милая. Светлые вьющиеся волосы и очки в черной оправе. Прохожу на ее страницу. Слегка вздернутый носик, лукавая улыбка, росчерки скул… Черт, да это же Марина! Они что, расстались с Андреем? Вроде нет. Он же мне на днях рассказывал, как они посещали новый ресторан. А совсем недавно они вдвоем были у нас в гостях… Короче, надо валить отсюда.
Я возвращаюсь к другим фотографиям и быстро листаю вниз, словно хочу убежать. Вдруг всплывает уведомление, что кто-то зашел на мою страницу. Только этого не хватало! Но, может, все-таки это не она? Посмотрим.
В списке девушек, посетивших меня, на первом месте Марина. Ну конечно. Кто же еще?
М-да. Неловко получилось. Отныне мы в заложниках друг у друга. Пожалуй, стоит обсудить условия обоюдного пленения. К тому же мне ведь всегда нравилась Марина.
Возвращаюсь на ее страницу и пишу сообщение:
«Ну привет, что ли. Обещаю не выдавать тебя Андрею, если ты не выдашь меня Тане».
В ответ получаю:
«Привет)) Хотела предложить тебе то же самое)».
«Значит, договорились. Но раз уж ты посетила мою страницу, скажи, как тебе моя анкета? Если бы мы не были знакомы, ты бы написала мне?»
«Если честно, я бы твою страницу даже не заметила. У тебя аватарка какая-то унылая. И написал ты о себе уж слишком мудрено. Девушки тут ищут с кем потрахаться, а ты им про какой-то нью-вейв загоняешь».
Я улыбаюсь. Похоже, именно такой честности мне и не хватало.
«Но раз уж ты зашла ко мне, давай встретимся».
«Ты хотел написать: давай потрахаемся?»
«Ты понимаешь меня без лишних слов».
«Хорошо. Я сегодня вечером как раз свободна. Приезжай в ресторан „Малахит“ на Добролюбова к семи вечера. Мы недавно там с Андреем были. Кухня у них отличная».
«Понял. Буду».
Закрываю сайт и выхожу из туалета.
С досугом определились, теперь и о работе можно подумать.
Сажусь за ноутбук. Открываю блокнот. Вспоминаю вчерашнее.
Моя статья главреду точно не понравится.
Звонит телефон.
А вот, собственно, и он.
– Да, Борис Петрович, – отзываюсь я.
– Евгений, ко мне, быстро, – из трубки доносится сухой голос.
– Я еще статью не написал.
– Ох, не волнуйся, – голос главреда дрожит. – Ты больше ничего не напишешь.
Связь обрывается.
И чего он разнервничался?
Я выключаю ноутбук и начинаю собираться. До бесстыдства долго кручусь у зеркала – перед встречей с Мариной пытаюсь соблюсти баланс вкуса и пофигизма. Останавливаюсь на темно-синем пиджаке, черной рубашке и голубых джинсах. Надеюсь, Марина будет в том черном облегающем платье, как и в прошлый раз, когда они гостили у нас…
Тогда я часто ловил на себе ее взгляды. Улучив момент, она осталась со мной наедине – пришла помогать мне на кухне. Разрезая помидоры и огурцы, мы шутили особо пошло. Она что, рассчитывала на перепихон на нашем столе?
Разобраться в этом я не успеваю, так как незаметно для себя оказываюсь прямиком перед дверью главреда.
– Какого хрена ты вчера устроил?! – Борис Петрович сразу же набрасывается на меня.
Бабочка так крепко стянула его горло, что голова над ней, кажется, набухла.
– Если вы про нашу дискуссию с Максимовым, то…
– Дискуссия? – главред приподнимается и нависает над столом. – Дискуссия?! Да это же был настоящий скандал! И ты показал себя полнейшим хамом и невеждой!
– Борис Петрович, не драматизируйте…
– Это не я драматизирую, а наши с тобой коллеги из других изданий! Ты заголовки новостей видел?
Я верчу головой.
– А, значит, ты дрых все это время. Почитай, почитай потом.
– Не понимаю, из-за чего все так всполошились. Мы даже до оскорблений не дошли.
– Да ты сам как ходячее оскорбление!
На это возразить мне нечем.
– Зачем ты полез в перепалку с Максимовым? Я же предупреждал тебя, что это наш важный акционер, – главред явно решил довести дело до конца.
– Я лишь высказывал свое мнение. К тому же я и не знал, что этот тип и есть Максимов.
– Хочешь сказать, что ты пошел на встречу с человеком и даже не соизволил хоть что-нибудь узнать про него? – Борис Петрович таращится на меня во все глаза.
– Считайте это моим методом. Когда не знаешь, с каким идиотом предстоит общаться, получаешь больше впечатлений от встречи.
– Нам такие методы здесь не нужны! Ты уволен. Более того, я считаю своим долгом предупредить Таниных родителей, что их дочь связалась не с тем человеком.
– А вы знаете, какой я человек?
– Что? – главред хлопает глазами.
– Ну просто я еще сам до конца не разобрался. Вот и подумал, что вы сможете подсказать.
Голова Бориса Петровича, кажется, сдулась – видимо, бабочка ослабила свой охват.
– Иди уже, – машет он рукой и откидывается на спинку кресла.
Пока я собираю свои вещи, ко мне подходит Андрей.
– Не повезло, – вздыхает он.
– Кто знает, – отвечаю я.
– Слушай, расскажи про вчерашнюю выставку. Мне старик поручил написать материал вместо тебя.
А, вот почему он подошел ко мне.
– Боюсь, начальство материал не одобрит, если ты напишешь с моих слов.
– Но можно же просто…
– Извини, мне пора.
«Трахать твою подружку», – чуть не добавляю я.
Снаружи еще светло. До вечера еще долго.
По пустым улицам я иду до ближайшего парка.
А ведь здесь мы часто гуляли с Таней. Нет, стоп. Не думай об этом. Лучше посмотри на этого резного истукана. Его словно занесло в наш мир из древних легенд. Рядом с железными турниками и пластиковой горкой ему явно не по себе. Как же я его понимаю.
Я сажусь на лавочку.
Деревья отбрасывают закрученные тени. Где-то поблизости лает собака.
Как же ярко блестит снег!
Мимо меня проходит пожилая пара, обсуждая принципы монетизации канала на ютубе, а затем пробегает девушка, тряся здоровенной задницей. Никто не замечает меня.
Как же здесь одиноко.
От ослепляющего блеска и гнетущего одиночества я решаю укрыться в ближайшем баре. Путь к нему лежит через храм. Пока прохожу мимо, пара бомжей успевает обозвать меня гандоном, а женщину, идущую впереди, блядиной. Все потому, что мы не отсыпали им мелочи.
Вдыхая спертый воздух бара, я чувствую себя гораздо лучше, чем под открытым небом.
Напиваться не стоит, так что ограничусь пивом. Пока опустошаю стакан, читаю новости про вчерашнюю выставку.
«НЕ ПРОШЕЛ ПРОВЕРКУ. ВЫСТАВКА МАКСИМОВА ЗАКОНЧИЛАСЬ СКАНДАЛОМ
…Когда аргументы иссякли, Дмитрий Максимов был вынужден выдворить дерзкого журналиста».
«ЛИБО СТЕНЫ, ЛИБО БАРРИКАДЫ: ВЫСТАВКА СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА ЗАВЕРШИЛАСЬ КРИТИКОЙ ВЛАСТИ
…Евгений Куликов обвинил региональные элиты во лжи и призвал смотреть на ситуацию в стране правдиво. По его мнению, куда ни посмотри – везде либо стены, либо баррикады».
Пиво встало посреди горла. Я закашлялся.
«ПАВЕЛ КОРЧАГИН: „ПОРА ПРИВЫКАТЬ. МЫ ЖИВЕМ В МИРЕ, ГДЕ ПРОВОКАЦИЯ НА ВЫСТАВКЕ СПОСОБНА ПОДОРВАТЬ РЕПУТАЦИЮ КРУПНОЙ ФИНАНСОВОЙ КОМПАНИИ“
…Пока остается гадать, кто из конкурентов подослал на выставку провокатора. Неизвестный до сегодняшнего дня журналист Евгений Куликов нанес компании Дмитрия Максимова репутационный ущерб, который трудно оценить в денежном выражении. Понятное дело, что у него есть некий покровитель…»
«КУЛЬТУРНЫЕ ВОЙНЫ. КОМУ ВЫГОДНО КРИТИКОВАТЬ ВЫСТАВКИ МЕЦЕНАТОВ
…История знает множество примеров, когда целые страны вмешивались в процедуру организации выставок. Достаточно вспомнить, как проходила международная выставка в Венеции в 1964 году. Тогда на одной площадке сошлись европейское абстрактное искусство и американский „поп-арт“. Соединенные Штаты всеми силами старались одержать победу в борьбе за культурное лидерство. Посольство США предоставило своим художникам здание бывшего консульства. Комиссар американского павильона в рекламных буклетах и предисловии к каталогу объявил, что „мировой центр искусства переместился из Парижа в Нью-Йорк“. Напряжение дошло до пика, когда вопрос встал о вручении главного приза международной выставки. Парижская школа имела своего претендента в лице абстракциониста Бисьера, а американцы выступали на стороне основателя „поп-арта“ Роберта Раушенберга. Печать откровенно сообщала о нажиме со стороны американского посла в Италии, но еще очевиднее было влияние толстой чековой книжки. „Мы видели в Венеции, – рассказывает Пьер Шнейдер, – собирателей-миллиардеров, которые неотступно следовали за художниками и скульпторами, звездами сезона, потрясая чековой книжкой, как акулы за пассажирским пароходом“. В результате приз достался Раушенбергу. Это повлекло падение курса абстрактной живописи, и дельцы из Нью-Йорка, которые успели вложить капитал в зарождающийся попизм, остались в выигрыше».
«ИСКУССТВО И ВЛАСТЬ. ИСТОРИЯ БОРЬБЫ И ПОСОБНИЧЕСТВА
…Выходит, что Пикассо и Кандинский работают на государственную пропаганду».
Я вновь кашляю и откладываю телефон.
Что происходит? Почему все вдруг заинтересовались современным искусством? Почему на меня внезапно обратили внимание? Полный абсурд.
Но гадать времени нет. Надо выходить. Пока расплачиваюсь, с удивлением узнаю, что успел выпить три стакана.
Слипающиеся дома скользят мимо. Вот и ресторан. Вывеска над входом, кажется, сделана из настоящего малахита. Если так, то она может рухнуть в любой момент. Не хочется закончить жизнь под массивными традициями уральских мастеров. Съежившись, проскакиваю под вывеской.
Марины пока нет. Меня усаживают за свободный столик и оставляют наедине с меню. Я осматриваю обширный зал.
Название ресторана полностью соответствует его интерьеру – зеленого цвета здесь так много, что меня начинает мутить.
Пожалуй, стоит привести себя в чувство.
Заказываю кофе. Принести его не успевают – входит Марина. На ней облегающее черное платье. Прямо как загадывал.
Я встаю.
Надеюсь, от меня не несет пивом.
– Ты уже выпил? – спрашивает Марина вместо приветствия, приобняв меня. – Почему же меня не дождался?
Она садится за стол, и я присоединяюсь к ней.
– Отмечал собственное увольнение.
– Ох, сочувствую.
– Да не стоит. Я никогда всерьез не относился к этой работе. Знал, что рано или поздно выпрут.
– Значит, теперь ты свободен, – глаза Марины на мгновение озаряются блеском.
Прямо как ослепительный блеск снега в парке.
– Да, можно и так сказать.
– А как же Таня?
Хочу съязвить, но не успеваю подобрать слов – подходит официантка и ставит передо мной уже ненужный кофе.
– Мне, пожалуйста, севиче с лососем, – заказывает Марина.
А я ведь даже не успел ознакомиться с меню. И с ценами. Заказываю то же самое.
– Хорошо, – улыбается официантка. – А что будете пить?
Так, а вот решение этого вопроса доверять другим нельзя.
– Секунду, – я беру винную карту и пробегаюсь взглядом по ее строчкам.
– Будьте добры, бутылочку «Телема».
– Ой, оно ведь крепкое. К тому же мы ведь рыбу взяли, – Марина всполошилась. – Может быть, «Мендоса Виньярдс»?
Что поделать…
– Хорошо.
Официантка отходит.
– Если тебя интересует Таня, можно позвонить ей и пригласить к нам.
– Извини, если задела, – Марина усмехается. – Просто когда мы гостили у вас, мне показалось, что вы идеально подходите друг другу.
Который раз за день я чуть не поперхнулся.
– Пары, которые долгое время живут во взаимном недоверии, учатся казаться счастливыми.
– И давно это у вас продолжается?
– Около двух лет.
– Почему же вы еще не разошлись?
На этот вопрос я не собираюсь отвечать.
– Ну а вы с Андреем почему до сих пор вместе?
– Привычка.
– Серьезно?
Марина кивает.
Приносят вино. Мы пьем и про Таню с Андреем больше не вспоминаем. Формальности улажены, так что можно спокойно поговорить.
Когда бутылка пустеет, а тарелки уносят, мы заказываем такси и едем в отель.
Девушки на ресепшене даже не моргают, когда я заказываю номер на ночь. Улыбки на их лицах скрывают все, что они думают.
Как только ключ оказывается в моих руках, Марина уверенно идет к лифту. Не дожидаясь меня, она вызывает нужный этаж. Я едва успеваю проскочить в закрывающиеся двери.
Пока поднимаемся, я оглядываю Марину. Ее щеки и губы пылают, но в глазах все тот же лед.
Лифт останавливается. Марина выходит. Я едва поспеваю за ней.
Наша дверь оказывается в самом конце коридора. Девушки на ресепшене явно не хотели, чтобы мы беспокоили других гостей.
Пройдя внутрь, я застаю небольшую комнату с огромной кроватью. Пока я осматриваюсь, Марина скрывается в ванной. Я снимаю пиджак и выключаю лампу. Света из окна будет достаточно, чтобы в подробностях изучить тело Марины.
Выглядываю наружу. Внизу раскинулась обширная привокзальная площадь, по которой семенят крохотные тени.
Я оборачиваюсь и тут же попадаю в объятия Марины, незаметно покинувшей ванную. Наши губы соприкасаются. Мои руки скользят вниз к ее горячим бедрам.
Толкаю Марину к тумбочке, а затем оборачиваю к себе спиной. Тут же мои пальцы впиваются в ее грудь.
Громкий вскрик у самого уха оглушает меня. Я на мгновение замираю, но тут же прихожу в себя и просовываю ладонь между женских ног.
Вновь оглушающий стон.
Господи, я же только притронулся. Чего ты так кричишь?
Когда понимаю, что она готова, я расстегиваю ремень и раздвигаю ей ноги.
Марина начинает истошно стонать.