Русский Моцартеум

Я надеюсь, что смогу принять вас как своих гостей и дорогих друзей в моем доме в Квинсе. Мне доставило бы большое удовольствие не только показать вам наш чудесный город Нью-Йорк, но и прекрасно провести вместе время в дружеской обстановке. Будем надеяться, что ваши проблемы вскоре останутся позади, а в твоей жизни вскоре настанут лучшие времена. Рядом с нами есть два сокровища, ведущих нас через бури и трудности, которые мы порой сами создаем себе.

Наши жены – это самое лучшее, что у нас есть. Без них мы бы просто пропали.

Если я чем-то могу помочь тебе, звони мне как другу. Я воспринимаю дружбу, наряду со свободой, как важнейший фактор жизни. Я нашел цитату, о которой говорил тебе. Это из Роберта Бёрнса, и звучат слова поэта так: „Я думаю, ведь это чудесно, что мы будем братьями. Братья не должны любить друг друга. Братья должны знать друг друга и заботиться друг о друге. В этом все дело“.

Еще раз большое спасибо за все, а больше всего – за сердечную дружбу.

Твой Джонни, Квинс, США».

Эта странная, скорее психологическая поддержка Джонни в непростых обстоятельствах, выпавших на долю Маркуса и его жены, казалась мистически-загадочной. В общем, моё сердце и сердце американца бились в унисон: мы переживали за судьбу нашего коллеги и друга Маркуса Вольфа, желали, чтобы у него все сложилось хорошо.

Это смутное время, которое корректнее всего назвать переворотом, изменило нашу жизнь. Во всяком случае, я знал, что пройдут годы, и я буду с благодарностью вспоминать бурные обстоятельства тех месяцев, потому что мне пришлось играть своеобразную роль коренника в этой тройке русского, немца и американца (правда, для янки я был контрразведчиком из БФФ). Хотя последующее наше общение было мимолетным и мы более уже не встречались втроем, я продолжал ощущать себя членом своеобразного экипажа, который мчался вперед, как русская птица-тройка…

В то время мы узнали много такого о судьбах и внутренней жизни каждого из нас, что в естественных условиях прошло бы незамеченным.

… Как-то, рассказывая о тяге Джонни ко всему тому, что было связано с Третьим Рейхом, Маркус Вольф поведал мне удивительную историю о своем отце Фридрихе Вольфе, происшедшую накануне Первой мировой войны… признался, что поражался умению Вольфа-старшего создавать необыкновенные эссе о животных. Он мог часами слушать такие сказки и рассказы о животных, как «Рождественский гусь Августа» или его очаровательные истории о дельфинах, которые Фридрих Вольф рассказывал юному Маркусу и его брату. Поэтому отец Маркуса с удовольствием посмотрел в синематографе (а было это в 1912 году в Берлине) немой ролик Дуровых «Животные могут творить чудеса!» Вольф-старший был полностью покорен русскими дрессировщиками. Главный сюжет кинокартины раскручивался на вокзале, роли пассажиров играли разные зверушки. Впервые кинематограф показал знаменитую дуровскую железную дорогу, где кассир-обезьяна продает билеты, начальник станции – гусь – перед отправлением поезда звонит в колокол, носильщики-хорьки помогают везти багаж пассажиров. На платформе разворачивалось настоящее мелодраматическое действо: «рубаха-парень» фокстерьер Пик не успевает на поезд, в котором напыщенный сен-бернар Лорд увозит на «собачью ривьеру» свою племянницу, аристократку-болонку Мими…

Прошло какое-то время, и Фридрих Вольф оказался зрителем антрепризы русского циркача Анатолия Дурова. Представление состоялось в берлинском цирке «Зимний сад»[18].

В одном дуровском эпизоде, на первый взгляд безобидном и простецком, получилось нечто знаковое, символическое, предопределяющее грядущий триумф и трагедию нацистской Германии…

Поначалу арену заполнили наездники под руководством знаменитого русского итальянца Вильямса Труцци, этакого «рыцаря цирка». Артисты демонстрировали сложные аллюры на лошадях. Сердца берлинцев, конечно же, ликовали от такого великолепного зрелища. Ну а когда артист с завязанными глазами, мчась галопом, не останавливаясь, доставал с арены карту из различных колод по желанию зрителей, публика просто ревела от восторга.

…И вот на манеже Анатолий Дуров, один из патриархов русской сатирической клоунады. Коверный вынес бутафорский шлем, чрезвычайно напоминающий тот, что венчал голову кайзера Германии Вильгельма. Следом на арену выбежала свинья, эдакая сытая розовобокая хавронья. За ней – Дуров с шамбаньером в руке.

– Дорогая свинья, подойди ко мне[19], – в манере балагура по-немецки произнес Дуров.

В ответ – молчание.

– Случилось что-нибудь?[20] – обескураженно поинтересовался Анатолий Дуров. – Ты больна?[21]

Хавронья все в той же каменной позе.

– Ты хочешь кушать?[22] – терялся в догадках Дуров.

Вновь томительная пауза.

Клоун театрально пожал плечами и, прогулявшись по арене, как будто размышляя о дальнейших действиях, наконец, приблизился к свинье.

– Ладно, тогда я спрошу мадам с глазу на глаз[23], -проговорил Дуров и наклонился к уху хавроньи для доверительной беседы.

Он сделал вид, словно перешептывается с животным, затем выпрямился. И торжествующе обвел взглядом ряды кресел.

Между тем чушка поддала рылом шлем, как будто захотела напялить его себе на морду, и громко хрюкнула.

– Эта свинья заявила мне: «Я хочу шлем!»[24] – громыхнул Анатолий Леонидович в отличной манере декламатора на немецком, да так, что под сводами цирка Wintergarten отозвалось трансформировавшимся эхом:

«Я – Вильгельм!!!»

Алекс Вульф пояснил этот эпизод:

– Надо заметить, что для уха германского бюргера тут прозвучал зловещий каламбур. Во-первых, хавронья действием дала понять, что желает водрузить на свою голову кайзеровкий шлем; ну а во-вторых, прозвучавшим по-немецки «Ich will Helm!», был продемонстрирован полный абсурд для немецкого уха, будто «русская свинья» заявила: дескать, я, чушка, и есть ваш кайзер Вильгельм!

… После такой репризы либерально-демократический запал Фридриха Вольфа сработал, конечно же, на полные обороты, и он взорвался искренним и безудержным хохотом. Его активно поддержали молодые люди, настроенные либерально-демократически: кто топал ногами, кто бешено рукоплескал.

Но вскоре эмоциональный всплеск социал-демократов утонул в гнетущем молчании берлинцев. У добропорядочных бюргеров, любящих всякую власть, а кайзеровскую в особенности, восторги антимонархистов и левых социалистов вызвали не то чтобы неодобрение, а даже клокочущий протест.

Только теперь Вольф-старший заметил полный укоризны взгляд пожилого бюргера, который не замедлил высказать крайнее недовольство «провокационным» номером русского клоуна:

– Может быть, молодой человек, среди вас, нигилистов, считалось хорошим тоном высмеивать кайзеровский двор, но для нас, патриотов Германии, – это просто нонсенс, невоспитанность и даже цинизм. – Двор Гогенцоллернов был и остается превыше всего!..

По словам Маркуса Вольфа, у русского дрессировщика после скандальной репризы были серьезные неприятности с немецкой Фемидой. Власти Берлина решили преподать «пересмешнику» жесткий урок. На следующий день Анатолия Дурова арестовали и препроводили в тюрьму; он провел в заключении полмесяца. Только благодаря блестящей защите известного адвоката-коммуниста Карла Либкнехта Анатолия Дурова освободили из-под стражи, а после выплаты большого денежного штрафа он покинул пределы Германии.

Фридрих Вольф не придал тогда особого значения этой реплике зрителя-соседа, в которой сквозила болезненная реакция и даже нетерпимость. Зловещий смысл нотации в цирке Wintergarten проявился значительно позднее. Довольно скоро многие, можно сказать, на своей шкуре познали, что глава немецкого государства – кайзер Вильгельм, а господствующие классы in Deutschland – юнкерство и буржуазия. А прочувствовали все эти подробности сначала в Первой мировой войне 1914 года, а затем и после «пивного путча» в 1923-м и далее вплоть до 1945 года.

Прологом к нацистской катастрофе была война 1914 года. Тогда в панике бежали из немецких пределов те же русские, кто так или иначе не вписывался в стандарты кайзеровской Германии.

Ну, а утвердившийся на германских землях Третий Рейх поставил все точки над i. Преследовали точно бешеных собак: высылали за границу, сажали в тюрьмы или просто убивали, – не только за инакомыслие, но и по расовой принадлежности, за то, что не немцы. Глумились над всеми без разбора: женщинами, детьми, стариками. И все это на той же германской земле, в том же культурном Берлине, где еще недавно педантичные бюргеры мыли брусчатку улиц водой с мылом…

Маркус Вольф довольно сурово прокомментировал историю, рассказанную его отцом:

– Адольф Гитлер появился уже на подготовленной и удобренной почве, где до него успели вырасти деревья с ядовитыми плодами. Фюреру оставалось лишь слегка потрясти их, чтобы этот страшный урожай просыпался бомбами и снарядами на страны Европы, Азии, Африки…

А о творчестве отца он высказался несколько парадоксально:

– Кто-то из великих сказал: сочинитель тогда состоится как писатель с именем, когда создаст роман от лица женщины и напишет рассказ про собаку или лошадь. Примеры: «Мадам Бовари» и «Холстомер». У отца есть и то и другое. Значит, мой отец состоялся как писатель.

– Недаром нацисты жгли его книги, – добавил некстати я…

Маркус считал меня дисциплинированным и результативным офицером, который не уходил от конфликтов с вышестоящими начальниками. Он даже сравнивал меня с Джонни – но тот по своей природе был игроком и неустанно искал приключения на свою голову; многие из его прошлых авантюр, если бы о них стало известно руководству страны, могли стоить ему карьеры.

Правда, в чем-то, характеризуя меня, Маркус был, несомненно, прав, хотя и преувеличивал мои образцовые качества. Например, в том, что я из-за моей независимости и свободолюбия отказывался от предлагаемых повышений по службе. Откровенно говоря, меня не влекли ни карьера, ни чиновничьи кресла в конторе. Но в одном он был прав: менталитет у меня был все-таки русского человека. Честно признаться, в своих политических оценках я не скрывал от Маркуса и американцев, что не одобряю президента Горбачёва и его политику развала СССР и ГДР. В остальном я был верен своей стране, презирал предательство и предателей. По-своему я ценил одиночество, особенно на природе, и собирался провести остаток жизни где-нибудь в милом сердцу Подмосковье, хотя и был горожанином до мозга костей, а точнее – коренным москвичом.

… Маркусу из-за ограничений Федерального суда Германии и близких сроков судебных заседаний было запрещено покидать свое место жительства в районе Берлин-Митте или лесную резиденцию в окрестностях столицы. Поэтому, как я говорил, гидом у того же Джонни и его супруги приходилось быть мне. Я с удовольствием организовывал вояжи американцев по столице, но без Вольфа, а они, в свою очередь, с неподдельным интересом знакомились с новыми гранями берлинской жизни объединенной Германии.

Джонни, благодаря моим старым связям и знакомым, удалось установить новые деловые отношения, которые он в последующем сумел успешно развить. Как коллекционера его интересовало многое, предметы, ставшие объектами его деловой активности, он, поторговавшись, покупал. Пожимал плечами и простодушно признавался:

– Ничего не поделаешь! Это мой бизнес…

Джонни и Инге как могли поддерживали Маркуса и Андреа Вольфов. Особенно это пригодилось в критические дни первого процесса против генерала «Штази». Работал своеобразный тандем: Инге- Андреа. Американская подруга присылала эмоциональные депеши, искренний текст которых творил чудеса.

Ингебора сообщала в одной милой открытке:

«Я могу только надеяться, что эти ужасные недели быстро пройдут и к Маркусу отнесутся справедливо. Я искренне верю в справедливое решение по его делу, поскольку весь мир следит за этим. Меня больше беспокоит ваше здоровье, эта разорванная семейная жизнь и новые сердечные страдания. Однако я знаю, что ты сильная и у тебя невозможно отнять веру в лучшее. Направь свой гнев против тех, кто нападает на тебя и кто причиняет тебе зло. Думай только обо всех хороших людях, с которыми ты познакомилась в жизни, о цветах, о деревьях, о море, солнце, луне и о нас. Ингебора. Квинс, США».

Был свой шарм во встречах «без галстуков». Когда жены Маркуса и Джонни отправлялись по делам в Берлин, американец без предварительной договоренности заходил к Вольфу и они за бокалом красного вина философствовали о жизни, политике, истории. Царившая в их отношениях гармония помогала Вольфу настроиться на будущие судебные бои «без правил», в которых он не собирался выкидывать белый флаг поражения.

Джонни заболел идеей фикс: в центре Берлина, рядом с бывшим КПП «Чекпойнт Чарли» он вознамерился создать Музей шпионажа. И постоянно был в поиске, доставая предметы, реликвии и прочие вещдоки для будущей экспозиции. Когда в Лондоне проходил аукцион, где можно было приобрести предметы из имущества, оставшегося в наследство от знаменитого Кима Филби, американец летал в Великобританию. Для будущего Музея шпионажа Джонни удалось приобрести некоторые личные вещи и фотографии суперагента СССР с надписью, сделанной рукой вдовы Филби. На фотографиях можно увидеть и Вольфа рядом с этим всемирно известным человеком. Джонни говорил об англичанине с уважением, в отличие от его соотечественников, считающих Кима Филби примитивным предателем.

– У Филби была идея, а не бизнес, – не уставал повторять он, закоренелый бизнесмен. – А «идейность», как и душа, не продается…

Более того, Джонни, будучи на родине, в США, предпринимал шаги в поддержку Маркуса Вольфа, которые не совсем отвечали интересам его бизнеса и даже могли породить дополнительные трудности его гешефта. Это не было просто свидетельством человеческой симпатии. Американец видел в Маркусе, и во мне, и в тех, с кем он и мы работали по разные стороны баррикад в разведке, прежде всего глубоко убежденных солдат холодной войны, которая канула в Лету. Джонни как мог поддерживал чету Вольфов в их стоическом противостоянии с германской Фемидой, прекрасно понимая, что тот же Миша, даже находясь под угрозой заключения, осознает свою историческую ответственность перед «Штази» и коллегами, а потому прилагал усилия для прекращения преследования «ратников невидимого фронта».

… Маркус в шутку назвал неистребимое стремление янки к коллекционированию и создание Музея шпионажа «миссией Джонни», намекая на распоряжение Гитлера в 1939 году создать в австрийском городе Линце грандиозный музей – уникальное собрание произведений искусства – картин, антиквариата, оружия, – сокровищ из всех покоренных Германией стран. Эта акция была закодирована как «Миссия Линца» и возглавлялась известным искусствоведом и знатоком старого итальянского и нидерландского искусства профессором Гансом Поссэ…

Для того же Музея шпионажа Джонни взялся делать видеофильм об Маркусе Вольфе. С помощью киносъемочной группы из США он приступил к работе с Маркусом, которого настраивал на доверительные беседы обо всем, что могло бы «заинтересовать его внуков», – кстати, неплохой технический прием. Так возник ролик, хранящийся у Вольфа, который я смог просмотреть: в течение многих часов Джонни безжалостно интервьюировал Маркуса. В отличие от остальных документалистов-«киношников» Джонни удалось своим американским наивным любопытством и сдержанным участием в беседах вытянуть из Вольфа самые блистательные и откровенные повествования о «секретной» жизни руководителей «Штази». Для американца Маркус казался живым свидетелем событий и знаменательной фигурой эпохи «холодной войны». А непосредственное прикосновение к реальным скрижалям истории будоражило кровь американца большими дозами адреналина.

Надо отдать должное: Вольф провел свои сессии на высоте, в этих продолжительных беседах с Джонни ему удалось не только донести собственную позицию, но и взгляды исторических персоналий, а главное – мотивы действий разведчиков по обе стороны баррикад: НАТО и Варшавского пакта.

Сложно было сформулировать такое понятие, как доверие в разведке и как его завоевывать. Время, профессиональный опыт – вот реальные козыри, или ключи, к этим важным проблемам. И все же интуиция в службе разведки – главное качество в профессии разведчика. Нередко возникали вопросы, когда речь шла о надежности контакта. Тогда я спрашивал: представь себе – война и ты получаешь задание пойти в разведку за линию фронта. Пойдешь с этим человеком? Даже когда речь шла об офицерах высокого ранга из центрального аппарата, я ставил перед собой этот классический вопрос. И не всегда положительно оценивал испытуемого.

Конечно, я не мог быть уверенным в том, что все досконально знаю о деятельности Джонни на службе своей страны. Из его рассказов я понял, что наш американский друг был не так уж далек от спецслужб США, поскольку многие рискованные сделки с оружием без благословения ЦРУ были попросту невозможны. Во время рассказов о своих трудностях с правосудием наш янки мимоходом упомянул имя скандально-известного подполковника Нортона, который своими масштабными сделками с оружием привлек внимание мировой прессы. Из снисходительных замечаний о бюрократах, которые есть во всех административных аппаратах и на Востоке, и на Западе, можно было догадаться, что у него были малоприятные конфликты. Но Джонни не детализировал событий, о которых упоминал.

Естественно, Джонни ожидал таких же недомолвок и от Маркуса Вольфа и что тот поостережется раскрывать бывшему противнику государственные тайны времен своей работы в спецслужбах ГДР. Дружба и взаимное доверие, возникшие у Маркуса и Джонни за то недолгое, но бурное время их знакомства, строились на сугубо личной основе, весьма далекой от их прежней деятельности. Глядя на их взаимоотношения, я почему-то был уверен, что Джонни никогда не предаст Маркуса, не подставит его и не бросит в беде. Это было традиционное поведение бывших классических противников…