18

Глава 6

Ночь проходит удивительно легко. Вопреки моим ожиданиям, потрясение от неожиданного ухода жены не лишает меня сна. Не то чтобы я чувствовал себя совсем беспечно – ушла и ушла, – но настоящего шока нет. Пока нет.

Проснувшись, я моментально вспоминаю все, что произошло вчера. Хуже всего выглядят две вещи – я ударил свою жену и… этот чертов кошелек. Почему-то я не могу придумать ничего другого, как предположить, что эта штука подарена. Я не дарил, точно. Она не покупала – Лена всегда показывает все, что появляется у нее после магазинов.

Это подарил любовник.

Самое плохое непременно первым приходит мне на ум. Я ненавижу свое воображение – оно всегда врет и не может остановиться. И я не могу остановиться вместе с ним, пока не провалюсь с головой в нечистоты человеческого срама и стыда. Измена – это, пожалуй, самое ужасное из того, что может произойти в наших отношениях. Должно быть, тогда я точно лишусь сна, и у меня больше не встанет член ни на одну из честных баб. Лучше сразу знать, что тебя заведомо обманывают.

Но это не самое худшее. Отвратительно то, что я уже не смогу избавиться от неестественно яркой картинки в голове, похожей на хард-порно в интернете. На этой картинке моя жена будет трахаться с мужиком, не имеющим со мной ничего общего. А впрочем, будь он хоть мой брат-близнец – мне насрать. Она будет стоять на четвереньках и совокупляться в анус. И если мне случится увидеть такое когда-нибудь на самом деле, я, наверное, сойду с ума.

Я осматриваю кошелек очень внимательно, затащив его с собой в постель. Я нюхаю его – он пахнет новой вещью и неприятностями. Внутри, конечно же, нет никаких визитных карточек и даже простых бумажек с нацарапанным телефонным номером и бесполыми инициалами. Внутри вообще ничего нет. Я кладу его на пол у дивана, но на самом деле мне хочется спустить его в мусоропровод.

Так есть любовник, или его нет?

Это не вопрос. Я точно знаю, что никого нет.

Я не хочу покидать кровать. Сегодня последний выходной, и я могу позволить себе это. Но зато я не могу позволить себе неотвязно думать о женщине, которая вчера ушла. Мне нужны люди, чтобы растворить в ком-нибудь свою густую, как деготь, мысль.

Я ощупываю карманы съежившихся на стуле джинсов и достаю телефон. Я помню все номера наизусть, но, задержав палец над кнопками, вдруг понимаю, что теперь предстоит делить имущество. Если мы действительно расстались. Если уже никогда не будет телевизора на двоих, общей кухни, совместной ванны и обоюдного секса. А секс, как мы поделим его? Что я теперь буду делать с пятьюдесятью процентами секса?

Я не знаю этого, как не знаю того, откуда взялся дурацкий кошелек. Мне становится тоскливо. Это похоже на зубную боль, о которой забываешь во сне, и вспоминаешь на рассвете, когда окончательно просыпаешься, принюхиваясь к несвежему запаху изо рта.

Я встаю и, не выпуская телефона из рук, отправляюсь в ванную чистить зубы. Я так энергично орудую щеткой, что белые брызги периодически орошают зеркало в лаконичной оправе с четырьмя декоративными болтами по углам. Одна из десен кровоточит, и я сплевываю розовую пену.

Зубная щетка Лены, во всяком случае, стоит в граненом стакане, и шампунь, пахнущий цитрусовой эссенцией, как теплая фанта, тоже пока со мной. Шампунь для ломких и сухих волос. Мне больше нравится слово хрупкие. У моей жены такие хрупкие волосы, и надо проявлять осторожность, когда касаешься ее головы. У нее хрупкие волосы, потому что она очень нежный человек. Женщина с хрупкими волосами, нежной кожей и стальным позвоночником.

Почистив зубы, я раздумываю, кому позвонить.

Есть Вадик. Очаровательный блондин с героиновой зависимостью – ранней, как самое нежное утро. В моем телефоне Вадик под номером пять. Я набираю его номер и, слушая гудки, раздумываю, не рано ли для звонка. Оказывается, что отнюдь. Вадик, судя по необыкновенно бодрому голосу, давно не спит и, по-видимому, занят тем, что пылесосит свои пухлые, как детские ладошки, ковры.

– Привет, Вадик! – радостно кричу я в трубку – Хорошо, что ты не спишь.

– Привет, – ласково отвечает он, – я жду тебя через час.

– Это отлично, – заверяю его, – я как раз хотел завтракать. А потом мы встретимся, и я расскажу тебе сногсшибательную новость.

– Что такое? – воркует Вадик. У него здорово получаются такие интонации. Он не педераст, но его очень легко принять за педика, когда он говорит в верхнем регистре. – Ты заболель?

Я смеюсь в ответ. Я чувствую себя прекрасно, ощущение свободы вдруг вдохновляет меня. Я сегодня же укачу в солнечное лето, и буду делать все, что захочу!

– Я не заболел, Вадь, у меня теперь просто другой статус.

– Ладно, Стасик, – говорит он с напускной серьезностью, давая понять, что обсуждать по телефону он ничего не намерен, – кушай и приходи ко мне.

– Я понял. Я скоро приду.

Он вешает трубку, не прощаясь. Я заправляю одинокую постель и торопливо надеваю «Wrangler». Ниже пояса я часто не ношу ничего другого. У меня, между прочим, целый комплект этих «Wrangler» – совсем затертых и бархатных от свежести и новизны.

Уже стоя в дверях, вешая телефон на пояс, я вспоминаю о кошельке – взять ли его с собой, показать ли Вадику? Но что с того, если Вадик подтвердит мои опасения. Смогу ли я что-нибудь предпринять тогда?

Я легко шагаю по пыльной дороге, пересекаю школьное футбольное поле, где пара подростков с навязчивым упорством по очереди загоняют друг другу голы. Молодые идиоты, должно быть, полагающие, что будут жить вечно.

В лифте сильно пахнет духами. Кто-то юный и красивый, с полным комплектом зубов и без варикозного расширения вен на ногах стоял здесь всего несколько секунд назад.

Вадик встречает меня в трусах с Бивисом и Баттхедом. На шее болтается какой-то амулет.

– Смотри, что мне подарили! – радостно заявляет он с порога. Я пожимаю его нежную ладонь и не говорю ни слова.

– Это от сглаза, – интимно улыбаясь, говорит Вадик, – мы с Оксаной познакомились вчера в «Северном льне». Сидели часа три, и пили пиво, ничего другого она не употребляет. А потом подарила мне эту фигнюшечку. Она верит во все это, правда, верит.

– Да? – неопределенно переспрашиваю я.

– Ей шестнадцать лет, представляешь?

– Ты в два раза ее старше.

– Это же класс, – улыбается Вадик, – ты будешь пить чай с розовыми лепестками?

– Конечно.

– Ты трахнул эту Оксану?

– Пока нет, – кричит Вадик из кухни, – ей нужно было домой, и я посадил ее на такси.

Я прохожу в комнату. На ковре нет ни соринки, наверное, он действительно только что его пылесосил. Музыкальный центр беззвучно мигает помпезным индикатором. Это единственная дорогая вещь в комнате, а прежде Вадик, говорят, жег стодолларовые банкноты в пепельнице за здорово живешь. До того, как его посадили.

– Пойдем на кухню, Стас, – говорит Вадик, появляясь в дверях.

– Пойдем, – соглашаюсь я, – я же хотел рассказать тебе одну важную вещь.

Мы пьем чай с запахом розовых лепестков из граненых стаканов в подстаканниках, заставляющих ностальгически вспоминать о чистых и хорошо пахнущих поездах, отправляющихся на север.

– Мы с Леной расстались, – говорю я. – От меня ушла жена.

Вадик выдерживает театральную паузу и, причмокивая, отпивает большой глоток кипятка.

– Поздравляю, – отвечает Вадик. Он отставляет стакан и, приподняв очки, трет глаза. – Вот что я тебе скажу, Стасик, – начинает было он, но умолкает, задумавшись о своем.

Насколько я знаю, со своей женой Вадик развелся еще три года назад. Трудно сказать, переживал ли он эту потерю, но о прошлом теперь говорит легко, без боли и сожаления о несостоявшемся будущем. Она ушла от него, когда один из районных судов нашего города должен был вынести окончательное решение по делу о мошенничестве, в котором Вадик фигурировал как главный злоумышленник.

Он умудрился продать девятиэтажный дом, представляете? Позднее, он всегда уточнял, что не весь дом, а лишь большую часть квартир, но мне на это было насрать. Девятиэтажный дом – это все-таки не детская забава. Ему не повезло, он так и не состоялся как любимец колеса Фортуны; одна из общественных организаций, кажется, Детский фонд, подала иск, и вскоре перед Вадиком замаячила тюрьма. Его жена, длинноногая блондинка, что красила губы серебристо-розовой помадой, подала заявление о разводе за несколько дней до вынесения приговора. Вадик сел на пять лет, разумеется, с конфискацией всего незаконно приобретенного имущества. Стодолларовые купюры с тех пор так и не возродились из пепла. Это была эпоха начального накопления капитала, слишком короткая, увы, для романтичного мошенника с манерами педераста.

Вадик неожиданно перегибается ко мне через стол и обнимает меня так ласково, что я готов заплакать ему в воротник, как родному брату.

– Ты будешь вспоминать о том, что происходит сейчас, – шепчет он мне в ухо, – будешь вспоминать потом, позже. И думать тебе будет легко и приятно. Ты просто утолишь свой голод не с ней. Один раз, другой, третий… Возможно, вы будете дружить…

– Ну уж, – отшатываюсь я, – я вряд ли захочу даже знать ее, понимая, что она не моя.

– Бред, – шепчет Вадик, вновь придвигаясь ко мне, – какая тебе разница, с кем она будет спать после тебя? А?

– Не знаю.

– Мы имеем лишь то, чего хотим, – Вадик резко садится на место и отпускает меня, – ты же не хочешь быть с ней, разве не так?

– Она мешает мне, – говорю я, – иногда мне так хочется жить самому по себе.

– Стасик, ты еще такой молоденький, – Вадик снимает очки и принимается протирать абсолютно чистые стекла. – Ешь сыр, он классный, с плесенью, я купил утром двести граммов еще до того, как ты позвонил.

– Вообще-то мы сильно поругались, – говорю я, – мы даже подрались.

Вадик смеется, но не оскорбительно, а примиряюще и спокойно. Может быть, я действительно смешон в этой ситуации?

– Только не вздумай теперь терзаться, мучаться и возвращаться.

– Я не хочу возвращаться…

– Будешь накуриваться?

– Да.

– Немедленно?!

– Да!

Я жую острый, шибающий в нос, как кошачья моча, сыр, делаю последний глоток чая с розовыми лепестками.

– Классные у меня трусы? – спрашивает Вадик, когда мы возвращаемся в комнату.

– Угу, тоже подарила Оксана?

– Нет, – с горячим придыханием, дурачась, произносит Вадик, – это мой подарок для нее, сюрприз для моей девочки.

Он быстро делает папиросу, и мы молча курим ее на лоджии. Еще один летний день вполне наступил. Теперь, когда я остался один, мне совершенно все равно, как он пройдет. Эйфория свободы вновь кружит мне голову.

Мы картинно плюхаемся на неудобный диван. Вадик машинально принимается шелестеть дорогим журналом.

– У-у, какие конфовые, – стонет он, демонстрируя мне разворот с фотографией симпатичных сандалий. Фото добротно обработано цифровым редактором, под глянцем бумаги начинается настоящий рай для богатых и шутов.

Я кручу в руках телефон, скучая и потея одновременно.

– Ты будешь белый? – неожиданно спрашивает Вадик. Я соглашаюсь прежде, чем успеваю подумать.

– Через пятнадцать минут должен подъехать Руслан. Тот, который на джипе, помнишь?

– Наверное, помню.

Я вешаю телефон обратно на пояс. Под тугим кожаным ремнем у меня уже совсем мокро.

Вадик быстро встает и, зашвырнув пачку папирос поверх шеренги книг, принимается одеваться. Натягивая бежевые шорты поверх Бивиса и Баттхеда, он несет всякую чушь.

– Ты должен попробовать, – он приближается ко мне с невесть откуда появившейся половиной кокосового ореха, похожей на макушку обезьяны.

Я охотно жую маслянистый белый кусочек.

– Половина такого ореха утоляет голод, – сообщает Вадик, – представляешь, во время обеденного перерыва на работе ты съедаешь не кулек пирожков, а кокосовый орех?

Пропуская это мимо ушей, я иду на лоджию. Внизу теплый ветер несет мусор над прокаженным асфальтом.

– Ты подумай, насколько это выгодно и насколько полезно, – кричит Вадик вслед. Серая бумага и полиэтилен описывают окружности, словно птицы, огибая жмурящихся от пыли людей. В этом городе столько дерьма прячется по углам. Ветер отчего-то всегда пахнет морем, если дышать его воздухом ранним утром, но только не сейчас, когда время идет к одиннадцати.

Черный джип с открытым верхом въезжает во двор. На его передних сиденьях две бейсболки – ярко-голубая и грязно-белая – все, что можно разглядеть с седьмого этажа.

– По-моему, уже можно отправляться за героином, – сообщаю я Вадику. Он выходит с кокосом в руках и становится рядом со мной. Козырьки бейсболок задираются кверху – нас заметили, прокуренным баритоном гудит клаксон. Вадик салютует кокосом.

В джипе мы знакомимся, мрачно протягивая друг другу руки и представляясь низкими уверенными голосами. Тот, что за рулем, это и есть Руслан. Вадик ошибался, мы никогда не были знакомы. Справа сидит Гвоздь. Машина напоминает об Америке прошлого – настоящий Jeep Wrangler, без дешевого гламура. Руслан закуривает «красную» «Мальборо», я беру из его пачки сигарету и замечаю крохотную татуировку на запястье – астрономические значки Венеры и Марса.

– За белым еще рано, – говорит Руслан. Джип трогается с места, мы катимся по двору, провожаемые завистливыми взглядами маленьких мужчин, у которых под мышками пока что не выросло ни одной волосины. Руслан включает магнитофон, когда мы выезжаем на окружную дорогу. Рокабилли несется вслед за нами – это просто восторг. Мы с Вадиком сидим сзади, вцепившись руками в какие-то стойки, на которые натягивается тент.

– Он тащится от всего американского, – наклонившись ко мне, кричит Вадик.

Я вопросительно киваю на Руслана.

– Он армянин, – Вадик хохочет, – но не говори ему об этом.

– Мне все равно, – я прищуриваюсь, – я женат на осетинке. Настоящая аланская кровь.

Мы тормозим около заправки с зеленым тентом. Руслан выпрыгивает из машины не открывая дверцы. Он даже не подумал сделать музыку тише. Я тоже выбираюсь из джипа, собираясь купить минеральной воды. От сумасшедшего ветра и анаши у меня давно пересохло во рту. Открыв бутылку, я пью воду тут же, около ларька, со стороны наблюдая за тем, как Руслан заправляет машину. Он неожиданно улыбается мне двумя рядами белых зубов.

Я снова думаю об Америке. По правде говоря, мне не нравятся все эти доморощенные янки. Но рокабилли в джипе с открытым верхом мне чертовски нравится. Я совсем не жалею, что ввязался в эту затею с героином.