Смутные времена. Книга 2

– Вот как? И что за ценности сюда свезены? Откуда?– заинтересовался Михаил.

– В основном из музеев Харькова, но есть и из других городов, а также из эшелонов эвакуационных, захваченных у русских и переправленных сюда. На складах скопились сотни тонн и все неучтенное. Значится, как вещевое имущество.

– Воруют у народа? Ну что ж, благодарю за службу, гауптштурмфюрер. Негодяи будут примерно наказаны, а вам за сознательность я думаю, руководство объявит благодарность и наградит, как положено. Хотите в отпуск, гауптштурмфюрер? Вижу, что не против. Вы откуда родом? Из Бремена? Ну, что же, поезжайте,– Михаил порылся в сейфе и заполнив отпускные документы, разлепив руки Клюгера, сунул их ему в руки.

– Пару месяцев достаточно?

– Сейчас, немедленно?– удивился начальник штаба батальона.

– Ну да. Чего ждать? Поезжайте прямо сейчас.

– А как же?!..– гауптштурмфюрер покрутил головой, намекая на окруженный гарнизон.

– Ах, это?– не беспокойтесь. Вас пропустят. Я дам команду,-

ничего не понимающий гауптштурмфюрер растерянно улыбаясь, спросил: – А русские? Им тоже скомандуете?

– Какие русские? Нет там никаких русских. Там Ваффен СС, сцепилось с Вермахтом. Вермахту не нравится, что Ваффен СС оставляет им свои накладные расходы. Обидно Вермахту. Вы думаете, что про эти ценности только вам известно, а командование не в курсе? Ошибаетесь. Отлично известно. Вот почему мы здесь,– Михаил начал сам уже путаться в той ахинее которую нес и, щелкнув пальцами, протянул Клюгеру пакет с десятком сургучных печатей.

– Вас мы не просто отправляем в отпуск. Мы отправляем вас, как спец курьера в Берлин. Явитесь с этим пакетом в Рейхсканцелярию и сдадите в отдел личной почты Фюрера. Это послание ему. Вы понимаете, какую ответственную миссию мы на вас возлагаем?

– Хайль Гитлер,– подпрыгнул Клюгер.

Михаил осмотрел его с ног до головы и остался доволен выправкой. Выдал гауптштурмфюреру сто тысяч марок отпускных – командировочных, и спровадил, собираться. Клюгер выскочил из радиорубки сломя голову и вернулся через десять минут в полной готовности следовать в Берлин.

– Транспорт любой возьмите, какой сочтете нужным и проваливайте. По дороге нигде не задерживайтесь. До свидания.

– Я возьму Опель бригадефюрера и прямиком до Харькова,– сориентировался Клюгер.

– Молодец,– Михаил вскинул руку, гаркнул "Хайль" и гауптштурмфюрер вприпрыжку помчался в гараж.

Через пять минут он уже выезжал с территории аэродрома, высунув белый флаг и беспрепятственно проскакивая через все рубежи Ваффен СС и Вермахта. Ни кому в голову не пришло останавливать парламентера в немецкой форме. А еще через две недели Клюгер вручил пакет в Рейхсканцелярии дежурному офицеру и тот, приняв спец почту, забыл записать в журнал фамилию курьера. На стол Фюрера пакет попал с утренней почтой и первым его опять увидел Мартин Борман. Что-то знакомое почудилось ему в этом конверте и он поколебавшись решил его вскрыть, хоть на конверте и была надпись:– "ЛИЧНО ФЮРЕРУ В РУКИ".

– Как и в прошлый раз если, то лучше выкинуть и не показывать,– бормотал Мартин Борман, вскрывая почтовым ножом конверт. События на Восточном фронте мало приносили радостей в последнее время, и Фюрер пребывал в расстроенных чувствах. Жаловался на плохое самочувствие, волочил ногу и вообще отвратительно выглядел.

Новостей хороших, если честно, вообще не было. Какие-то мерзавцы напали на прошлой неделе даже на самую защищенную резиденцию Фюрера в центре Германии, в Баварии и устроили там настоящий террор. Кое-что им даже удалось взорвать и сжечь. Борман сжал кулаки так, что побелели пальцы и стукнул ими по столу. Манеру эту он перенял от Фюрера, который в гневе был страшен.

– Спокойно, Мартин, спокойно,– сам себе дал установку Борман и вскрыл конверт. В конверте оказался лист бумаги совершенно белый с обеих сторон.

– В прошлый раз было что-то написано и, бумага у конверта была необычная, очень крепкая,– вспомнил Борман подробности.– И конверт был с рисунком, а этот…– Борман повертел конверт, убеждаясь, что кроме десятка марок на нем ничего больше нет.– А этот вполне обычный. Сургуча многовато, пожалуй,– Борман принялся разглядывать марки, но они тоже оказались обычными почтовыми, разного достоинства, с профилем Фюрера. И "самый личный секретарь", пожав плечами, собрался было уже швырнуть пустой лист, совершенно не несущий какой либо информации в мусорную корзину. И уже скрючил пальцы, чтобы смять его в ком, но на белоснежном листе вдруг появилась линия, за ней еще одна и Борман замер со скрюченными пальцами, занесенными над бумагой.

"Тайнопись",– сообразил он, наблюдая за процессом проявления короткой надписи и рисунка под ним.

Надпись опять была на русском и всего из нескольких слов. Борман поморщился. Русский он учить не собирался. Зачем его учить, тратить время на этот язык недочеловеков, если под рукой всегда есть переводчики?

Рисунок тоже был непонятен Мартину. То что на нем изображен фюрер, он, конечно, сразу понял, узнав его по косой челке и усикам, но вот почему в нос этому карикатурному изображению уперся палец высунутый из сжатого кулака, было ему не понятно. Борман взял лист с появившимся рисунком в руку и, взглянул на него с обратной стороны, но там он по-прежнему оставался девственно чист. "Очень личный секретарь" вздохнув, принялся разглядывать рисунок, пытаясь понять, что же означает этот загадочный рисунок и стоит ли его показывать Фюреру.

"В прошлый раз Фюрер очень был расстроен",– вспомнил он обстоятельства передачи Фюреру предыдущего похожего послания и последствия, которые имели место. Очень негативные.

Мартин Борман поскреб гладко выбритый подбородок и задумался, тяжело и даже угрюмо. Лицо его приняло это озабоченное выражение и свидетельствовало, что решение дается "самому личному секретарю" нелегко.

"Не отдашь если то… а вдруг донесет кто-нибудь?"– Борман оглянулся, меняя угрюмое выражение на обеспокоенное. "Кругом глаза и уши",– даже в своем кабинете сегодня он был не уверен, что за ним не наблюдают.

"А вдруг"!– мысль эта пришла в голову, как здравомыслящая и Борман решительно надавил пальцем на кнопку, вызывая своего сотрудника-секретаря.

– Переводчика с русского языка ко мне,– распорядился он и секретарь, щелкнув каблуками, исчез за дверью. Переводчик появился через минуту, облизывая жирные губы. Борман оторвал его от завтрака и переводчик, прибежал, дожевывая дежурный бутерброд на бегу.

– Переведи, Пауль,– сунул ему лист Борман.

– Тут написано по-русски.– "Ты снова в дерьме. Твои Карл и Фридрих",– перевел Пауль.

– Та-а-а-к,– Борман опять принялся скрести подбородок.– Фраза была явно оскорбительного свойства и перед ним снова остро встала дилемма.– "Вручать или не вручать"? Принц Датский Гамлет в пьесе Шекспира со своей "Туби оно туби", пожалуй, посочувствовал бы сейчас "самому личному секретарю" Фюрера, у него, пожалуй, острота была более реальной. Фюрер мог разгневаться, забыть все заслуги и припомнить все промахи. Борман сунул злополучный лист бумаги с рисунком в конверт и положил его в папку с корреспонденцией, сунув предусмотрительно опять в самый низ.

"Может наши успехи как-то сначала смягчат сердце Фюрера и он воспримет это послание юмористически?"– подумал Борман, надеясь, что несколько стабилизировавшееся положение на фронтах в последнюю неделю, сгладит негативные известия. А утаить послание, да еще с тайнописью он уже не мог, показав его переводчику и ознакомив Пауля с содержанием.

– Пойдете со мной на доклад к Фюреру,– сухо бросил он ему, поднимаясь со стула.

– Слушаюсь,– вытянулся Пауль и кинулся открывать перед "самым личным секретарем" предупредительно двери.

Фюреру с утра нездоровилось и, только уступив настоятельному требованию Евы Браун, он за завтраком выпил стакан сока с крекером. События последних недель, навалились на Фюрера и буквально ухудшили его и без того отвратительное здоровье. Врачи, правда, заявляли, что все в порядке и причина плохого самочувствия отнюдь не в нарушении физиологических функций организма, а скорее психологического свойства, прописав массу успокоительных депрессивных медикаментов, список которых занял целую страницу, заполненную убористым почерком личного врача. Теодор Морелль – личный врач, всегда считал, что все причины болезней Фюрера являются следствием истощения кишечно-желудочного тракта, которое в свою очередь вызвано переутомлением нервной системы. Доктор пропагандировал применение, для излечения таких заболеваний, биологические витамины и амфетамины. Морелль всегда имел у себя под рукой запас этих чудо средств, выделенных из кишечников лучшего поголовья скота. И не абы какого, а выращенного в экологически благополучных районах союзницы Германии – Болгарии. Болгарские крестьяне, сдавая выращенных бычков на убой и представить себе не могли, что помогают сохранить здоровье Великому Фюреру. Список лекарств назначенных Гитлеру его лечащим любимым врачом, уже перевалил за третий десяток и некоторые близкие ему люди, начали косо посматривать на Морелля, считая "свиньей", как Ева Браун, "негодяем и имперским укольщиком", как Герман Геринг и "отравителем", как Карл Брандт. Все трое были правы и дальнейшие события исторические это подтвердят. Но пока Морелль был в фаворе и пользовался благорасположением Фюрера в своих корыстных целях на всю катушку, открывая фармацевтические фабрики по всей Германии и снабжая население Рейха своими витаминами и медикаментами, вырабатываемые из флоры кишечников животных. Даже "порошок от вшей", обязательный к использованию во всех подразделениях Вермахта, выпускался на фабриках этого оборотистого доктора. Назвал он этот порошок "русским", очевидно намекая на то, что в основном на Восточном фронте водятся эти паразиты. 1943-ий год таким образом был для "авантюриста-свиньи-доктора" звездным. И пользуясь тем, что Фюрер запретил в своем окружении обсуждать его персону, а тем более методы лечения им избираемые, Теодор Морелль, пользовался этим самым бессовестным образом, увеличивая список медикаментов и их дозы при лечении своего самого высокопоставленного пациента. Вот и сегодня он находился рядом с Фюрером в подземном бункере и сам лично сделал ему все необходимые уколы. Амфетамины, вколотые лошадиной дозой, совершили очередное "чудо", проявившись в эффекте эмпатии. Эмпатогенный эффект, создающий ощущение благополучия, открытости и эмоциональной близости с другими людьми был необходим Фюреру в его многотрудной жизни. Мореллю эмпатия тоже была нужна, как воздух, но исключительно в тщедушном теле Рейхсканцлера. В своем теле ему хватало присущего ему по жизни собственного оптимизма. Самоуверенность плескалась в его свиноподобной тушке и светилась в глазках задорным огоньком.

Балагур и жизнелюб Теодор был из тех людей, которые "сделали себя сами", собственным умом и предприимчивостью проложив дорогу к благополучию и высокому положению в обществе двуногих конкурентов.

Весельчак от природы, этот человек был одновременно "себе на уме" и, будучи многословен, говорил только то, что нужно и ни в коей мере не вредящее ему "любимому". Этот своеобразный талант Морелль использовал на все сто процентов и благодаря ему процветал последние восемь лет. Впервые он был представлен Фюреру в 1935-ом и помог ему преодолеть нервный срыв, завоевав сразу доверие и благорасположение, продлившееся девять лет.

И сегодня ничто не омрачало налаженные отношения, установившиеся между диктатором и его лечащим врачом. Фюрер, получив очередную дозу амфетаминов и впав в эмпатию, мило улыбался и даже назвал Морелля своим добрым ангелом-хранителем, на что тот весело рассмеялся и заверил, что не пожалеет крыльев до последнего перышка, чтобы лететь к своему обожаемому пациенту в любое время суток. Насмешил Фюрера этими "перышками" и был удостоен высочайшего похлопывания по тугому плечику. Фюрер, перестав волочить ногу и трястись, довольно бодро прошел к своему рабочему столу. Там он принялся работать с текущими документами, отпустив доктора Морелля и пожелав ему удачного дня. Тихо прикрыв за собой дверь в кабинет Рейхсканцлера, доктор прошел в свой кабинет, который находился рядом и, сняв халат, принялся мыть руки, весело насвистывая фривольную песенку, которая вертелась у него в голове с самого утра. Слов Морелль не знал, потому что песенка была французской и пела ее Эдит Пиаф, но мелодия ему понравилась и он мурлыкал.– Парам, парам, парам, парам пам пампарам.

Слух у Морелля музыкальный отсутствовал и как все, кому "наступил медведь на ухо" он перевирал мелодию, так что понять какую из песен "Парижского воробышка" он "парамкает" было затруднительно. Тщательно отмыв руки и вытерев их полотенцем сомнительной свежести, Морелль снял белый халат и направился к входной двери, с намерением покинуть подземную канцелярию и пройтись по городу. Подышать, развеяться и встретиться с одной весьма симпатичной особой, которая, вчера согласилась, наконец-то, на встречу в неформальной обстановке.

Продолжая мурлыкать, доктор прикрыл за собой дверь и учтиво поклонился, появившемуся с папкой под мышкой и в сопровождении переводчика, Мартину Борману. "Министр без портфеля и очень личный секретарь" Фюрера был единственным человеком из ближнего круга, с которым у доктора сложились вполне терпимые отношения. Не дружеские, отнюдь, но и неприязненными их назвать было нельзя. Более того, по рекомендации Фюрера он был единственным, кто внял его совету и обращался к Мореллю за врачебной помощью. Остальные кивали, но рекомендациями Фюрера пренебрегали. Особенно демонстративно и пренебрежительно вел себя Геринг. Он, даже здороваясь с Мореллем, презрительно кривился и называл его не иначе как, "господин имперский укольщик".

И Морелль вынужден был сносить эти насмешки, так как Геринг являлся наци №2 и даже Фюрер не смог бы защитить своего личного врача, если бы Герман решил, что тот опасен для него лично. Но пока Геринг был уверен лишь в том, что от "лечения бычьими яйцами" Фюреру такая же польза, как мертвому от припарок и позволял Мореллю, лизать Адольфу Гитлеру зад. С Борманом, однако, Геринг не мог вести себя так же как с личным врачом. Этот проныра, хоть и вонял как прокисший сыр, но слишком набрал за последние годы влияния и не только на Фюрера, но и был кое в чем уже просто незаменим. И его Геринг с удовольствием увидел бы в числе своих сторонников, тем более что Борману хватало ума не выступать против Рейхсмаршала явно. В закулисье Третьего Рейха шла грызня за власть. За явную и тайную. За власть настоящую и будущую. Борьба корыстолюбивых негодяев и узколобых приверженцев кровавой идеологии. Возня эта, перетасовывала персонажи, как карты в колоде и каждый, возомнив себя козырным тузом, остальным отводил роль в лучшем случае козырной шестерки. В этой колоде место для доктора-шарлатана было определено Рейхсмаршалом одно из самых последних, и он искренне удивлялся, слыша его имя все чаще и чаще. Место даже козырной шестерки для этой свиньи, казалось Герингу чрезмерно высоким в политической колоде Рейха. Но Морелль будучи свиньей в бытовом смысле, не был глуп и понимал, что Фюрер рано или поздно от его лечения предстанет перед Создателем, а на его место Рейхсканцлера усядется кто-то из ближнего круга и не желая терять приобретенного за последние годы движимого и недвижимого имущества, терпел издевательства Геринга, присматриваясь к прочим соискателям. Борман, по его мнению, вполне годился на эту роль и Морелль всячески демонстрировал ему свои симпатии.

– Добрый день, доктор, как самочувствие сегодня у Фюрера?– протянул ему руку Борман и Морелль, пожав ее, весело прищурил поросячьи глазки.

– Я сделал ему несколько инъекций и сейчас Фюрер бодр и жизнерадостен. Кризис миновал и я надеюсь, что это свидетельствует о том, что лечение мной назначенное, приносит положительные результаты.

– Хорошо,– обрадовался Борман.– Я попрошу вас о маленьком одолжении, герр Морелль, не могли бы вы отложить ваши дела на четверть часа? Боюсь, что Фюреру могут не понравиться некоторые сообщения из России. Он так раним. Ваша помощь может понадобиться, доктор.

– Я рядом,– кивнул с готовностью Морелль и присел на стул для посетителей. Борман признательно улыбнулся лечащему врачу Фюрера и указал переводчику Паулю на свободный стул рядом с ним.

– Ждите, Пауль, и будьте готовы, вас позовут.

Фюрер работал, он стоял, вцепившись в спинку кресла и, диктовал свою очередную речь стенографисткам, не успевающим ее записывать. Две девицы, поджав сосредоточенно губки, строчили в блокнотах, боясь пропустить что-либо и, испуганно дергались обе, понимая, что смысл ими давно утерян. Адольф и сам давно уже потерял нить логическую и, прыгая с пятого на десятое, просто злословил, проклиная вся и все.

– Германия не позволит Англии, Америке и России диктовать миру политические приоритеты,– орал Гитлер, стуча себя кулаком в грудь.– Мы заставим этих евреев-большевиков считаться с нами. Армия и флот Германии, вот что заставит этих подонков быть покладистыми. Мы поставим их на колени и приведем к покорности всех. Плутократию Америки, дельцов с Уол-стрит и жидов-комиссаров засевших в московском Кремле. Нацисты, я – ваш Фюрер, долго терпел и, будучи миролюбив в душе, всячески старался найти пути к мирному сосуществованию с соседними странами. За прошедшие годы, мною не раз принимались решения самого миролюбивого свойства, позволяющие им протянуть нам руку дружбы, но что Германия видела в ответ? Агрессию, агрессию и агрессию. Довольно терпеть это вопиюще пренебрежительное отношение, сказал я себе…– Фюрер озвучивал очередную речь, обращенную к членам партии национал-социалистов. Увидев Мартина Бормана, он прервал словесный поток и, повернувшись к нему всем корпусом кивнул, протягивая руку и выхватывая нетерпеливо протянутую папку из его рук. Борман, не ожидавший такой жизнерадостности и прыти от эмпатогенно стимулированного Фюрера, папку протянутую отпустил не сразу и Фюрер нетерпеливо дернув ее на себя, сердито нахмурился.

– Ну?– нетерпеливо дернул папку более резко Рейхсканцлер и она, отпущенная Борманом, раскрываясь в полете, пронеслась над головами девиц-стенографисток, просыпаясь на их головы конвертами, телеграммами и прочей макулатурой. Девицы инстинктивно пригнулись и кинулись собирать почту, разлетевшуюся по всему кабинету.

– Прошу прощения, мой Фюрер,– пробормотал Борман, оббегая Рейхсканцлера на расстоянии оговоренных трех метров и торопясь принять участие в сборе корреспонденции. Гитлер промолчал в ответ и, взяв конверт, упавший на сиденье его кресла, уселся молча и одел очки. Достав из конверта лист бумаги, уставился на рисунок с надписью на нем и спросил сварливым голосом:

– Что это? От кого?

– Это письмо доставлено в канцелярию сегодня утром, мой Фюрер, с курьером. Из России,– пояснил из-за его спины Борман.

– Опять?– амфетамины продолжали благотворно действовать на организм Фюрера и он воспринимал реальность пока вполне благожелательно.– Что здесь написано?

– Сейчас. Пауль ждет за дверью,– Борман поскакал к двери, подгоняемый в спину фразой Рейхсканцлера:

– Сюда и живо.

Пауль, поприветствовав главу государства и партии, прошел к столу и с готовностью перевел текст:

– Ты снова в дерьме. Твои Карл и Фридрих.

Гитлер, услышав перевод, начал медленно приподниматься из кресла, хватаясь за край стола. Но ноги, вдруг ставшие ватными, не желали разгибаться и он рухнул обратно.

– Повтори, что там написано?– прошипел Фюрер, хватая Пауля за рукав.

– Ты снова в дерьме. Твои Карл и Фридрих,– послушно повторил переводчик.

– Дай сюда,– Гитлер выхватил из его руки лист и уставился на свою карикатуру с кулаком и пальцем уперевшимся в нос.

– Русская дуля,– продемонстрировал хорошую память Фюрер и принялся рвать в клочья лист.– Дуля, дуля, дуля!!! На, на, на!!! – орал Рейхсканцлер, швыряя клочки бумаги в Бормана и Пауля.

– Зови доктора,– шепнул Паулю на ухо Борман и тот вылетел пулей из кабинета, а появившийся немедленно Морелль, подкатился колобком к креслу Рейхсканцлера и захрюкал успокоительно и нежно:

– Мой Фюрер, успокойтесь, не принимайте близко к сердцу происки ваших врагов. Они спят и видят, как вы, потеряв хладнокровие, выпускаете рычаги власти из рук.

– Верно, верно, Теодор, они спят, они видят, они мечтают, они рычаги… мерзавцы. Это евреи. Нужно решить окончательно эту проблему. Всех ликвидировать.

– Мой Фюрер, примите вот эту пилюльку и вам сразу полегчает.– Морелль вытряхнул из флакона таблетку и протянул ее на ладони Рейхсканцлеру. Гитлер взглянул на пилюлину желтого цвета и, схватив ее, сунул в рот.

– Вот и хорошо, вот и отлично. Очень хорошо, мой Фюрер. Сейчас вам станет гораздо лучше. Сделаем вам пару укольчиков и ваша нервная система, получит помощь,– хрюкал Морелль, суетясь вокруг своего пациента и делая знаки стенографисткам, чтобы убирались прочь. Девицы выскочили из кабинета, вытаращив глаза и следом за ними поспешил Мартин Борман, но был остановлен Фюрером.

– Останьтесь, Мартин.

Борман замер, соображая, как следует понимать это обращение к нему. Дружеское или нет. Судя по интонации – нет, а судя по "Мартин" – да. Борман вернулся и послушно встал за креслом в трех метрах.

– Что там в Берхтесгадене?– пилюлина подействовала и Фюрер справился со своим нервным срывом.

– Все в порядке, мой Фюрер. Последствия нападения устранены, объект Х666Х, перемещен согласно предписанию.

– Расследование ведется? Что? Кто?– Фюрер выкрикивал вопросы нетерпеливо, впадая в истерику.

– Мюллер лично занимается. Привлечены лучшие специалисты,– заверил Борман.

– Что выяснено? Что конкретно?

– Пока ничего конкретного. Ни организаторов, ни исполнителей мы не знаем. Пожар ликвидировал все улики, если они там были,– вынужден был признаться Борман.

– Докладывайте, докладывайте, Мартин. Лично займитесь этим делом. Все свои прочие дела оставьте вашим сотрудникам. У вас огромный аппарат. Вы кормите за счет Рейха армию дармоедов, которые не умеют и не хотят работать. Заставьте их или это сделаю я,– Гитлер стукнул кулаком по столу.– Это Карл с Фридрихом. Я чувствую. Всех Карлов и Фридрихов проверить на лояльность. Всех мужчин Германии призывного возраста с этими именами проверить. Немедленно. Где находились, с кем общались, что говорили, что пили, ели. С кем спали, отдыхали, воевали. Что вы стоите? Бегите!!! Стойте!!! Родственников и соседей этих Карлов и Фридрихов тоже проверьте. Что ели и с кем спали. Поставьте на ноги всю полицию. Пусть работают. Назначьте награду за поимку этих Карла и Фридриха. Миллион марок премию назначьте за каждого. Сам вручу с крестом и очередным званием. Идите! Стойте! Два миллиона марок! Идите!