Долгая дорога домой

Объем работы приводил в ужас. Одна пара рук! Однако до него это делали другие, человечество никогда не знало легкой жизни. Придется поступиться удобствами и перейти на несбалансированную диету – от этого еще никто не умирал. К тому же он наделен выдающимся по прежним стандартам умом. Он уже воспользовался им, составив график работ на весь следующий год и придумав разные штуки для облегчения работы. Ничего страшного, выдюжит.

Брок расправил плечи и выжал педаль газа, стараясь побыстрее вернуться домой и взяться за дело.

Когда он подъехал к дому, его оглушил шум – хрюканье, визг, треск досок. Свиньи! понял он, свиньи наблюдали за ним и видели, как он уезжал…

А пистолет остался дома.

Пикап с ревом взлетел по дорожке во двор фермы. Там царил кромешный хаос. Свиньи пыхтели и рявкали, как черно-белые танкетки. Ворота сарая были распахнуты настежь, свиньи добрались до мешков с кормом, прорвали в них дыры, катались в мучнистой массе, некоторые мешками тащили корм в лес. Тут же крутился бык, видимо, одичавший. Увидев человека, он фыркнул и заревел, свиньи заголосили, снесли забор пастбища и бросились на Брока. Во дворе валялись две затоптанные насмерть и разодранные в клочья овцы. Остальные овцы, видимо, в ужасе разбежались.

А где же…

– Джо, – позвал Брок. – Ты где, парень?

Шел легкий дождь, мелкий и мглистый, размывал очертания леса, смешивался с кровью на земле. Мокрые бока старого борова блестели, как железные. Он поднял рыло, увидел машину и пронзительно взвизгнул.

Брок направил пикап прямо на него. Другого оружия у него не было. Боров отскочил, Брок затормозил перед самым сараем. Свиньи немедленно окружили пикап, толкая рылом в бока и колеса, яростно хрюкая. Бык наклонил голову и рыл копытом землю.

Джо бешено лаял с крыши птичника. Пес был в крови, выдержал жестокий бой, но каким-то образом умудрился вскочить на крышу и спастись.

Брок включил задний ход и развернулся, вклинившись в стадо. Свиньи разбегались в стороны; на узком пространстве он не мог набрать скорость, чтобы сбить хоть одну, а они не отступали. Бык бросился в атаку.

Бык протаранил машину лоб в лоб. Гигантская рука швырнула водителя на лобовое стекло.

Темнота с рваными краями постепенно расступилась. Бык, все еще стоя на ногах, шатался. Пикапу же пришел конец. Свиньи, похоже, это поняли и, ликуя, окружили человека.

Брок поднял сиденье. Под ним лежал увесистый разводной ключ.

– Ладно, – пробормотал Брок. – Только суньтесь.

Из леса и тумана вынырнула какая-то масса – огромная, серая, достающая до неба. Бык поднял ушибленную голову, фыркнул. Свиньи прекратили наступление, на минуту установилась тишина.

Словно гром, прогрохотал выстрел из дробовика. Старый боров, обезумев от боли, волчком завертелся на месте. Еще раз бабахнуло, бык испугался и бросился в лес.

Слон, промямлил разум Брока, мне на выручку пришел слон…

Громадная серая масса медленно двинулась на свиней. Те беспокойно бегали кругами, в глазах – страх и злоба. Боров рухнул на землю и, хрипя, испускал дух. Слон согнул хобот кольцом и перешел на неожиданно грациозный бег. Свиньи бросились наутек.

Брок пролежал несколько минут слишком потрясенный, чтобы пошевелиться. Когда он, наконец, вылез из разбитой машины с бессильно опущенным гаечным ключом, слон стоял у скирды сена и спокойно набивал себе брюхо. На земле перед Броком сидели на корточках две невысокие волосатые фигуры.

Джо, жалобно лая, приковылял к хозяину.

– Спокойно, парень, – пробормотал Брок, глядя в мудрое лицо шимпанзе, вооруженного дробовиком. – Ладно. Ты здесь самый сильный. Чего ты хочешь?

Шимпанзе долго смотрел на него в упор. Это был самец. Вторая обезьяна, заметил Брок, была самкой. Он где-то читал, что тропические человекообразные обезьяны плохо переносят северный климат. Должно быть, сбежали из цирка, как говорил этот человек в магазине, стащили дробовик и захватили – или уговорили? – слона. А теперь…

Шимпанзе поежился. Очень медленно, не спуская глаз с человека, он положил дробовик на землю, подошел и подергал Брока за куртку.

– Ты меня понимаешь? – спросил Брок. Он слишком вымотался, чтобы удивляться фантастичности сцены. – Ты знаешь английский?

Примат не ответил – только продолжал дергать за куртку. Не сильно, но настойчиво. Выждав немного, животное длинным пальцем указало на одежду, потом на себя и самку.

– Ну что ж, – мягко откликнулся Брок. – Кажись, я тебя понял. Тебе страшно и нужна помощь человека, и ты не хочешь обратно в клетку. Правильно?

Никакой реакции кроме мольбы в карих глазах.

– Ладно, – сказал Брок. – Ты появился очень кстати и не убил меня, хотя легко мог это сделать. – Он глубоко вздохнул. – Видит Бог, мне пригодились бы помощники. Вы двое да слон, возможно, как раз то, что надо. И… и… Ладно.

Брок снял куртку и отдал ее шимпанзе. Примат что-то тихо прощебетал и просунул руки в рукава. Одежда была обезьяне не впору, и Брок невольно рассмеялся.

– Хорошо. Будем дикими животными вместе. Согласен? Пошли в дом, поедим чего-нибудь.

Владимир Иванович Панюшкин стоял под деревьями, дождь капал с каски на плечи шинели. Шинель была хорошая, он снял ее с полковника после недавнего боя. То, что в разбитых сапогах хлюпало, не имело значения.

Видимости хватало до холма, опушки леса и балки, дальше все скрывала пелена дождя. Ничего нигде не шевелилось, лишь мерно падали дождевые капли, и кроме их стука не было слышно никаких звуков. И все же приборы говорили, что где-то рядом притаилась красноармейская часть.

Он взглянул на прибор, который поп нянчил на руках, точно ребенка. Под ручейками воды стрелка выглядела нечетко, но заметно колебалась. Владимир Иванович не понимал принципа работы прибора, поп смастерил его из трофейной рации, тем не менее устройство уже пару раз их выручило.

– Я бы сказал, что они от нас примерно в десяти километрах, Владимир Иванович. – Борода попа, когда он говорил, смешно шевелилась. Она слиплась под дождем и веревкой свисала на грубый зипун. – Рыскают кругами, не приближаясь. Может, их Бог водит за нос.

Панюшкин пожал плечами. Он не верил в Бога. Однако, когда «божий человек» предложил помощь в борьбе с советским режимом, не стал отказываться.

– Полагаю, у них другие планы, – ответил он. – Надо бы сначала спросить совета у Федора Александровича.

– Негоже так часто его использовать, сын мой. Он очень истомился.

– Мы все истомились, дружище, – равнодушно ответил Панюшкин. – Эта операция – ключевая. Если прорваться на Кировоград, Украина будет отрезана от остальной территории. Тогда украинские националисты смогут успешно поднять восстание.

Он просвистел несколько нот, имеющих особое значение. Музыка легко превращается в язык. Все восстание внутри советской империи отчасти зависело от тайного языка, придуманного буквально за сутки.

Чуткий вышел из мокрых кустов, за которыми скрывался отряд Панюшкина. Для своих четырнадцати лет Чуткий выглядел низкорослым, в глазах стояла пустота. Поп заметил на щеках парня чахоточный румянец, перекрестился и пробормотал молитву о здравии отрока. У него болела душа из-за того, что мальчишку так жестоко использовали. Однако свержение власти безбожников нельзя было откладывать в долгий ящик, и Чуткие были очень нужны. Они играли роль не поддающейся подслушиванию, помехам и обнаружению линии связи, объединяющей всех восставших от Риги до Владивостока. Лучшие из них служили шпионами. О таких агентах прежде не смели даже мечтать. Некоторые все еще повиновались хозяевам – из верноподданнических чувств, страха или корысти. Кроме того, у хозяев было намного больше оружия. Поэтому повстанцам приходилось изобретать совершенно новые способы ведения войны.

Люди могут ненавидеть правительство и одновременно терпеть его, потому что протестующего ждет смерть. Но если объединиться всем сразу – или хотя бы большинству – и попросту с убийственным непротивлением перестать исполнять приказы, режим не сможет всех перестрелять. Отрезанный от крепких корней, земли и народа, режим уязвим, и для того, чтобы его снести, возможно, хватило бы меньше миллиона человек.

– Мы засекли краснозвездных, – сказал Панюшкин. – Ты не мог бы посмотреть, что они замышляют, Федор Александрович?

Мальчишка сел на мокрый косогор и прикрыл глаза. Панюшкин угрюмо следил за его действиями. Парню и так с большим трудом удавалось поддерживать связь с десятью тысячами других Чутких на половине материка. Проникновение же в непохожие мозги истощало последние силы. Но это требовалось сделать.

– Ага… они о нас знают. – Голос мальчика звучал словно издалека. – У них есть… Их металл нас чует. Это смерть! Они посылают нам смерть!

Чуткий открыл глаза, охнул и упал в обморок. Поп встал рядом с ним на колени, поднял на руки и бросил на Панюшкина осуждающий взгляд.

– Управляемые ракеты! – Командир крутнулся на месте. – Значит, у них теперь есть такие же детекторы, как у нас. Хорошо, что мы… что я проверил, да, поп? Уходим отсюда, пока не прилетели ракеты!

Владимир Иванович разбросал всякий металлический хлам, чтобы обмануть приборы противника, и увел своих людей по гребню холма. Пока военные будут обстреливать пустой лагерь ракетами, он подготовит удар в тыл.

Он не сомневался, что атака будет успешной – с помощью неведомого поповского Бога или без нее.

Феликс Мандельбаум едва успел опуститься в кресло, как селектор сообщил: «Гантри». Тон секретарши намекал на то, что визит важный. Феликс никогда не встречался с человеком по имени Гантри. Он вздохнул и посмотрел в окно. Улицы все еще накрывала прохладная утренняя тень, но день обещал быть жарким.

Внизу на перекрестке стоял танк, оборонявший городскую управу. Худшие бесчинства, похоже, закончились. После бесславной поимки пророка на прошлой неделе культ Третьего Баала начал быстро хиреть. С бандами уголовников расправлялось набирающее численность и опыт ополчение. В город возвращалось некоторое спокойствие. Однако трудно было сказать, кто еще рыскал в других округах, и, прежде чем будет установлен строгий контроль, могло случиться еще немало потрясений.

Мандельбаум откинулся в кресле, пытаясь расслабить затекшие мышцы. Под с трудом поддерживаемым слоем энергичности постоянно ощущалась усталость. Слишком много дел, слишком мало времени на сон. Феликс нажал кнопку звонка, что означало: «Впускай».

Гантри оказался высоким, костлявым мужчиной, дорогая одежда выглядела на нем, как снятая с чужого плеча. В недовольном голосе проскакивал акцент северной части штата.

– Мне сказали, что нынешний диктатор города – это вы.

– Не совсем, – улыбнулся Мандельбаум. – Я не более чем спец по разгребанию дерьма при мэре и городском совете.

– Ну да. Когда кругом одно дерьмо, его разгребатель становится главным начальником.

Ответ посетителя сочился едкой насмешкой. Мандельбаум не стал его поправлять, Гантри был недалек от истины. Мэр едва справлялся с административными функциями. Мандельбаум же отличался гибкостью, умел помирить тысячи враждующих группировок, придумывал ловкие политические ходы – совет редко голосовал против его предложений.

– Присаживайтесь, – предложил хозяин кабинета. – Что вас беспокоит?

Бешено работающий разум знал ответ наперед, однако Феликс решил выиграть время.

– Я представляю огородников восьми округов. Меня послали выяснить, почему ваши люди нас грабят.

– Грабят? – с невинным видом переспросил Мандельбаум.

– Вы об этом знаете не хуже меня. Когда мы отказались принимать в оплату доллары, они попытались всучить нам городские расписки. А когда мы отказались и от них, сказали, что будут отбирать нашу продукцию силой.

– Я слышал. Некоторые наши парни ведут себя довольно бестактно. Прошу прощения.

Гантри сузил глаза.

– Вы обещаете, что они не станут угрожать нам оружием? Я очень надеюсь, потому что у нас тоже имеется оружие.

– А танки и самолеты у вас тоже есть? – Мандельбаум выдержал коротенькую паузу, чтобы до собеседника дошел смысл сказанного, и быстро продолжил: – Послушайте, мистер Гантри, в городе осталось шесть-семь миллионов жителей. Если не подвозить продукты питания, они умрут с голоду. Сможет ли ваша ассоциация сидеть сложа руки и наблюдать, как умирают от голода семь миллионов невинных мужчин, женщин и детей, в то время как у вас еды больше, чем вы сами способны съесть? Нет. Вы же нормальные люди. Вы на это не пойдете.

– Не знаю, – мрачно возразил Гантри. – После того что у нас натворила толпа городских в прошлом месяце…

– Поверьте, городская администрация сделала все возможное, чтобы их остановить. У нас не получилось, поднялась слишком сильная паника, и тем не менее мы не допустили, чтобы на вас набросился весь город. – Мандельбаум сложил ладони домиком и примирительно сказал: – Будь вы настоящие изверги, вы позволили бы людям умирать от голода. Да только они не будут умирать просто так. Рано или поздно они налетят на вас, и всему наступит конец.

– Конечно, конечно, – Гантри сцепил большие красные пальцы. Он сам не заметил, как оказался в обороне. – Мы на селе не собираемся создавать трудности. Просто… мы выращиваем для вас овощи, а вы нам не платите. Забираете и до свиданья. Ваши расписки ничего не стоят. Что на них можно приобрести?

– Пока ничего, – честно признал Мандельбаум. – Поверьте, это не наша вина. Люди в городе желают работать. Просто мы не успели все как следует организовать. Когда наладим дело, расписки обернутся для вас одеждой и машинами. Но если вы позволите нам умереть голодной смертью, где вы еще найдете рынок сбыта для своего товара?

– Все это уже обсуждалось на собрании ассоциации, – ответил гость. – Вот только где гарантии, что вы сдержите слово?

– Послушайте, мистер Гантри, мы готовы к сотрудничеству. Настолько готовы, что предлагаем вам включить вашего представителя в состав городского совета. Как в таком случае мы смогли бы вести двойную игру?

– Гммм… – Гантри прищурился. – Сколько всего членов в совете?

Они еще некоторое время торговались, после чего посетитель покинул кабинет, имея в запасе предложение о четырех местах и праве вето по вопросам, затрагивающим сельскую политику. Мандельбаум не сомневался, что огородники согласятся. Складывалось впечатление, что их сторона одержала победу.

Он улыбнулся. Как определить, что победа, а что нет? Вето ничего не значит, потому что сельская политика совершенно элементарна. Город, весь штат и вся страна только выиграют от воссоединения такого крупного района. Возможно, накопившиеся долги фермерам не придется платить вообще, – общество меняется так быстро, что через пару лет, может, и городов больше не будет. Как ни прискорбно, это все же мелочи. Сейчас главное – выжить.

– Норт и Морган, – сообщил селектор.

Мандельбаум приготовился к схватке. Эти ребята будут покрепче. Босс профсоюза портовых рабочих и шизанутый политический идеолог – слишком крупные фигуры, чтобы подминать их под себя. Здороваясь с ними, Феликс вежливо приподнялся.

Норт был грузен, лицо утопало в складках жира. Фигура Моргана была тоньше, зато глаза под высоким лбом горели, как угли. На пороге оба метнули друг в друга испепеляющий взгляд и с обидой посмотрели на Мандельбаума. Норт рыком выразил взаимное недовольство:

– Кто придумал позвать нас обоих в одно и то же время? Я хотел переговорить с вами наедине.

– Прошу прощения, – неискренне извинился Мандельбаум. – Наверно, путаница вышла. И все же не могли бы вы на минутку присесть? Может быть, как-нибудь вместе договоримся.

– Никаких «как-нибудь»! – огрызнулся Морган. – Мне и моим сторонникам надоело смотреть, как правительство игнорирует очевидные принципы динамопсихизма. Я вас предупреждаю: если вы не проведете реорганизацию на здравой основе…

Норт отодвинул Моргана в сторону и сам занялся Мандельбаумом.

– Смотрите: в порту Нью-Йорка без дела стоят около сотни судов, в то время как Восточное побережье и Европа криком кричат о развитии торговли. Моим ребятам надоело, что их никто не слышит.

– В последнее время из Европы не поступало почти никаких новостей, – оправдывающимся тоном возразил Мандельбаум. – А наши дела пока не так хороши, чтобы наладить хотя бы каботажную торговлю. Да и чем торговать? Где найти топливо для этих кораблей?

Его мозг продолжил: Твоя реальная проблема в том, что тебе и твоим портовым рэкетирам стало не с чего кормиться.

– Это все из-за слепого упрямства, – заявил Морган. – Как я убедительно показал, открытая мной общественная интеграция на принципах психологии устранит…

А твоя проблема в том, что ты рвешься к власти, и слишком много людей все еще ищут панацею, один ответ на все вопросы, холодно подумал Мандельбаум. Ты рассуждаешь как интеллектуал, поэтому тебя за него и принимают. Определенный тип людей все еще предпочитает рыцаря на белом коне, только с книгой под мышкой. Такого, как ты и Ленин!

– Прошу прощения, – сказал он вслух. – Что конкретно вы предлагаете, мистер Норт?

– Нью-Йорк начинался как порт и рано или поздно вновь им станет. Мы хотим, чтобы рабочие, поставившие порт на ноги, получили справедливую долю в управлении им!

Другими словами, ты тоже рвешься в диктаторы.

– Вы оба говорите дельные вещи. Однако мы, как вам известно, не способны все делать одновременно. Учитывая, что вы мыслите в одном направлении, господа, почему бы вам не сплотиться в единый фронт? Мне было бы гораздо легче представлять ваши предложения совету.

Бледные щеки Моргана вспыхнули.

– Шайка потных роботов в человеческом облике…

Кулаки Нортона округлились.

– Следи за базаром, умник.

– Нет, правда, – развивал мысль Мандельбаум, – вы же оба хотите, чтобы органы власти были лучше интегрированы? Так что мне кажется…

Гммм. Всего одна мысль, и глаза у обоих загорелись. Как все-таки легко было ее подбросить. Для начала – вместе… а потом я от него избавлюсь…

Они еще немного поговорили. Кабинет Норт и Морган покинули как добрые друзья. Их презрение к Мандельбауму буквально висело в воздухе – он что, никогда не слышал о принципе «разделяй и властвуй»?

На мгновение Феликса охватила печаль. На самом деле люди не шибко изменились. Воздушные замки наивных фантазеров только стали выше, а у отпетых рэкетиров неоткуда было взяться понятиям, идеям и концепциям, способным вытеснить язык чистогана. Ничего у них не выйдет. Через пару месяцев не останется ни нортов, ни морганов. Перемены в них самих и во всем человечестве уничтожат мелочевку. Но пока что они представляют из себя опасных зверей, с которыми приходится считаться.

Феликс взял трубку и сделал звонок по личной сети.

– Боуэрс, как дела? Слушай, я тут свел вместе динамопсиха и главаря рэкетиров. Они, возможно, устроят что-то вроде Народного фронта с целью завоевать места в совете и затем устроить переворот, дворцовую революцию – называй как хочешь. Ага. Предупреди наших людей в обеих группировках. Пусть присылают подробные доклады. Потом мы с их помощью натравим Нортона и Моргана друг на друга. Союз на глиняных ногах, чуть подтолкнуть, и они вместо того, чтобы зарыть в землю топор войны, закопают друг друга. Потом, когда ополчение подчистит недобитков, мы запустим пропагандистскую кампанию в поддержку здравого смысла. Согласен, время придется выбирать очень аккуратно, но прокрутить это дело вполне реально.

На мгновение после того, как он положил трубку, лицо Феликса омрачила застарелая тоска. Он только что осудил на смерть несколько десятков людей, большинство из которых были просто растеряны и обмануты. Ничего не поделаешь. Надо думать о спасении нескольких миллионов человеческих жизней – такую цену нельзя назвать неоправданной.

– Да, жё́сток стул под задом чудотворца, – пробормотал он, глядя в список посетителей[2].

До прибытия депутата от Олбани оставался целый час. Разговор обещал быть горячим. Город ежедневно нарушал федеральные законы – губернатор был в бешенстве. Он желал подчинить себе весь штат. Желание, конечно, оправданное, вот только времена на дворе другие, старые формы управления уже не годились. Однако убедить в этом депутата из Олбани будет не так-то легко.

А пока что выдался свободный час. Феликс полсекунды колебался, не заняться ли разработкой новой карточной системы и планами укрепления правопорядка на всей территории Джерси. Нет, все же лучше подготовить новый отчет о состоянии водоснабжения.

В лаборатории царил полумрак, из-за чего пульсирующий свет внутри прибора казался еще ярче. Причудливый голубой огонек мерцал между катушками и бесстрастными индикаторами. Цветом лица склонившийся над прибором Грунвальд напоминал покойника.

– Ну что ж, – проговорил он. – Похоже, все готово.

Ученый повернул выключатель, послышался электрический гул, свет погас. Около минуты Грунвальд стоял и смотрел на лежащую между катушками крысу под наркозом. Тонкие волоски проводов тянулись от выбритого тельца к датчикам, за которыми следили Йохансон и Льюис.

Льюис кивнул.

– Скорость работы нейронов снова увеличилась. – Он придирчиво потрогал круглую шкалу осциллографа. – И кривая почти такая же, как мы предсказывали. Вам в самом деле удалось создать поле торможения.

Предстояло еще немало испытаний и детальных исследований, но их теперь можно было поручить ассистентам. Главная проблема была решена.

Грунвальд толстыми, но на удивление ловкими пальцами вытащил крысу и начал снимать с нее электроды.

– Бедняга, – пробормотал он. – Сомневаюсь, что перемена пойдет ей на пользу.

Сидящий на стуле угрюмый Коринф вскинул голову.

– Зачем крысе интеллект? – продолжал Грунвальд. – Она лишь поймет весь ужас своего положения. Да и всем нам – зачем?

– А ты сам вернулся бы к прежнему? – спросил Коринф.

– Да. – На квадратном лице Грунвальда неожиданно обозначилось упрямство. – Да, вернулся бы. Вредно думать слишком много или слишком дотошно.

– В чем-то ты, наверное, прав. Новую цивилизацию – не только технологию, но и всю систему ценностей, все мечты и надежды – придется отстраивать заново, на это уйдет жизнь не одного поколения. Мы сейчас дикари и живем в диком убожестве. Жизнь не исчерпывается одной наукой.

– Верно, – сказал Льюис. – Однако ученые, как и люди искусства всех стран, не потеряли рассудок из-за перемен, потому что у них и прежде имелась цель в жизни, нечто вне их самих, чему они могут отдать все, что имеют. – Пухлое лицо осветила по-кошачьи лукавая улыбка. – К тому же, Пит, меня как старого сибарита привлекают новые возможности. Хотя та музыка и искусство, которые я обожал, закончились, хорошее вино и кухню я ценю не меньше. По сути, мое восприятие обострилось, я ощущаю нюансы, о существовании которых прежде не подозревал.

Разговор шел в странной манере – синхронное обсуждение технических проблем перемежалось скупыми словами и множеством жестов и гримас.

– Что ж, – сказал Йохансон, – поле торможения у нас есть. Теперь дело за вами, неврологами. Вы должны подробно его изучить и выяснить, что может приключиться с жизнью на Земле.

– Не-а, – ответил Льюис. – Я сейчас этим не занимаюсь – разве что иногда пальчиком потыкаю. Бронцини и Макэндрюс справятся сами. Я кооптировался в отдел психологии, это много интереснее и на данный момент гораздо важнее. Взял на себя часть их работы, связанную с неврологией и кибернетикой.

– Старая психология практически стала бесполезной, – кивнул Коринф. – Мы слишком сильно изменились, чтобы осознавать собственную мотивацию. Почему, спрашивается, я почти все время сижу здесь, а не помогаю дома Шейле привыкать к изменениям? Я не в силах побороть себя, я просто должен исследовать новую область, вот только… Чтобы начать сызнова, на рациональной основе, мы должны лучше знать динамику человеческого поведения. Что касается меня, я тоже пас – изобрели поле и ладно. Россман хочет, чтобы я подключился к созданию космического корабля, как только он организует проект.

– Для путешествий со сверхсветовой скоростью?

– Именно. Принцип основан на одном из разделов механики, о существовании которого до перемен никто не подозревал. Мы сгенерируем пси-волну, а она… Ладно, не берите в голову. Объясню, когда вы освоите тензорное исчисление и матричную алгебру. Пока мы ждем, когда под проект выделят людей и материалы, я составляю чертежи. На таком корабле можно будет долететь до любого конца галактики.

Две нити сплелись воедино.

– Мы бежим от самих себя, – сказал Грунвальд. – Спасаемся бегством в космос.

На мгновение все четверо замолчали и погрузились в мысли.

Коринф встал.

– Пойду домой.

Пока он спускался по лестнице, еще несколько нитей размышлений сплелись в уме в один клубок. В основном он думал о Шейле, но что-то нашептывало и о Хельге, рекой текли графики и уравнения, маячил холодный в своей бесконечности образ Земли, песчинкой кружащей в космосе. Часть его самого, подозрительно отстраненная, изучала эту паутину мыслей, стараясь понять, как она работает, чтобы научиться полнее использовать свой потенциал.