Метаморфозы. Тетралогия
Еще раз первый трек. И еще. А потом второй. И третий.
«Ребенок остался бы инвалидом без надежды на коррекцию».
Пятый, восьмой. Сашка таяла в тишине, будто кусочек сахара. Распадалась. Растягивалась длинными тягучими ниточками от себя к маме. Что-то шептала ей на ухо, и мама ворочалась в тяжелом сне; спал младенец, положив кулачки на подушку. А Сашка тянулась и тянулась, как телеграфные провода, и чувствовала, что сейчас не выдержит, порвется. Слишком далеко…
И слишком поздно.
Сделав над собой усилие, она сорвала наушники. Плеер беззвучно повалился на пол. Ни стука, ни шороха. Отлетела, раскрываясь, круглая крышка, вертящийся диск поймал отражение уличного фонаря и остановился. Ни ветра, ни скрипа, ни привычной возни спящего общежития; чужое молчание продолжалось.
Она закричала – и не услышала себя.
Путаясь в одеяле, она рухнула с кровати, но даже боль в ушибленных коленках не смогла прервать Молчания. Она вскочила на ноги, понимая, что вот-вот захлебнется в тишине, но в этот момент грянул будильник.
Простое электронное устройство играло «Чижика-пыжика». И как только этот звук прорвался в Сашкино сознание – тишина пропала. Слышны стали и ветер, и далекое радио, и шлепанье тапочек в коридоре, и чей-то недовольный голос:
– Миха, ты не знаешь, кто это так орал?
* * *На первой паре была физкультура.
Кажется, этой ночью не спал никто; группа «А» второго курса сидела и лежала на подоконниках, на матах и просто на полу, никто не желал смотреть другому в воспаленные измученные глаза. Только Денис Мясковский был неестественно весел, бегал по залу, то и дело подпрыгивал и повисал на баскетбольном кольце.
Лиза хмуро сидела на скамейке, глядя то на свою ногу в кроссовке, то на обрывок шнурка у себя в руке. Дим Димыч насилу заставил всех построиться и долго втолковывал, что физкультура на втором семестре второго курса нужна студентам как воздух, потому что учебные перегрузки плохо скажутся на здоровье, если его не укреплять.
– Дмитрий Дмитриевич, я не могу прыгать, – сказала Сашка. – У меня нога болит.
– У вас все время что-то болит, Саша. А курс, между прочим, недосдал нормы!
– Я сдам.
– Вы все мне обещаете. Короткая дистанция, прыжок в длину, тройной прыжок…
Он замолчал, обеспокоенно глядя Сашке в лицо.
– Ну, Саш… Что с вами?
– А что? – Она потрогала щеки. – Чешуя?
Кажется, Дима обиделся.
* * *Она закрыла за собой дверь аудитории. Еле слышно поздоровалась – не надеясь на ответ. Замерла, глядя в коричневый щелястый пол.
– Вы работали с первым треком?
Стерх сидел за преподавательским столом, занавеска напротив была отдернута, и в потоке света с улицы Сашка могла разглядеть только темный силуэт.
– Подойдите ближе.
Сашка подошла. Стерх встал, обошел стол, остановился перед ней – высоченный, горбатый, едва ощутимо пахнущий хорошим одеколоном. Вспышка – резанул по глазам солнечный зайчик, отразившись на металлической пластине браслета. В ту же секунду Стерх издал короткий звук – не то шипение, не то астматический вздох.
– Я сказал – какой трек?
– Я включала первый. Я не виновата, что…
– Я велел работать с каким треком?!
– Оно само так получилось! Я тут ни при чем!
Пощечина прозвучала, как выстрел стартового пистолета. Сашка отлетела и ударилась спиной о стол.
– Когда вы без разрешения открыли сотый фрагмент – «оно само»? Когда вы решили поэкспериментировать с младенцем – тоже «оно само»? Вы решили учиться по собственной программе? Тоже «оно само»?!
– Я не просила меня учить! – Сашка тоже кричала. – Я не напрашивалась к вам в институт! Это вы всему меня научили! Вы виноваты! Вы…
Высвобождение энергии. Переход из одного состояния в другое. Прозрение было как вспышка – Сашка ощутила в себе силу втянуть, сделать частью себя и Стерха, и самого Коженникова, и весь институт. Более того – она ощутила настоятельную необходимость сделать это прямо сейчас.
И она взорвала себя, как гранату, растеклась жидкостью, вытянулась струйкой и тонким туманом расплылась по всей аудитории. Доля секунды – и туман, сгустившись, ринулся на Стерха, врываясь ему в ноздри, заливая гортань, перехватывая чужое дыхание.
Мелькнул аромат одеколона. Сделалось темно.
Еще мгновение. Сашку скрутило, как мокрую тряпку. Тяжелыми каплями она пролилась на дощатый пол, растеклась в широких щелях, собралась в лужу. Новая секунда; Сашка лежала, обмякнув, в мокрой насквозь одежде, студенистая, будто медуза, – без единой мышцы, без единой мысли. Февральское солнце, яркое, как весной, било в окна светлой четырнадцатой аудитории.
– Добивайте.
Стерх прошелся взад-вперед. Не удержавшись, все-таки пнул деревянный стул, и тот грохнул, ударившись о стену. Стерх что-то проворчал, прошелся еще раз, остановился.
– Самой-то не стыдно такое говорить?
Она подтянула колени к животу и заплакала, как избитая дворняга.
– Саша?
В голосе не было льда. Только беспокойство.
– Давайте вставать. Такое правило: упал – поднимайся… Тихо. Все.
Цепляясь за его белую холодную руку, она кое-как поднялась и тут же присела на корточки, обхватив голову ладонями.
Стерх опустился рядом и обнял ее. Осторожно погладил по макушке:
– Ты растешь. С опасной скоростью. Растешь как понятие. Твоя потенциальная сила разрывает тебя на куски… А поскольку ты сама человек невзрослый, твои собственные, еще человеческие конфликты добавляют проблеме остроты… Это пройдет. Надо потерпеть, Саша, взять себя в руки и не делать глупостей.
– Почему я это… зачем?! – проревела Сашка.
– Ты собой не владеешь. Тебе хочется кинуться в драку – ты кидаешься. Будто тебе три года.
– Нет! Зачем я это… с ребенком?! Я ведь жить не могу… Я не могу!
– Вот оно что…
Стерх мягко обхватил ее за мокрые плечи. Привлек к себе. Сашка не сопротивлялась.
– Вставай… Не надо сидеть на полу. Вы на том этапе, Сашенька, когда вам хочется много, много внешней информации, причем не грубой, потоковой, а организованной, тонко структурированной. Вам хочется всего, что видят глаза, по счастью, видят они пока не так много… Младенец, да еще родственный, носитель схожих информационных цепочек, – лакомая добыча. Мне нельзя было вас отпускать, Саша, но я не предполагал, что вы уже так сильны. Никогда, ни разу я не видел ничего подобного… Вы феноменальная студентка. И феноменальная дурочка. Не надо на меня обижаться.
– Мама мне не простит.
– Простит. Вы тоже ее ребенок. Не надо преувеличивать. Малыш будет весел и здоров…
– А если он вырастет идиотом?!
– Нет. Не вырастет. Скажите спасибо знаете кому? Фариту, он среагировал мгновенно, и так удачно выстроились вероятности… Ребенок восстановлен как автономная информационная система. Как личность. И хватит себя мучить, Саша. Вчера, например, ты могла нарваться на куда худшие неприятности… Встань, я хочу еще раз посмотреть.
В глаза ударил солнечный зайчик – блик, отраженный металлическим браслетом. Сашка зажмурилась.
– Саш, глаза открываем, смотрим на меня… Да. Я прошу прощения, что вас ударил. Но вас надо бить больше. Я бы вас выпорол, если бы мог. Вчера вы практически завершили переход из базового биологического состояния – в переходное, нестабильное. У вас колоссальная внутренняя подвижность. Сейчас вы опережаете программу на семестр, не меньше. Стабилизация у нас – по плану – на четвертом курсе, перед летней сессией. Если мне придется еще два с половиной года терпеть ваши кунштюки, Александра, я ведь не выдержу. Я уйду на пенсию.
Он улыбнулся, будто желая, чтобы Сашка оценила шутку.
– Вам уже исполнилось девятнадцать?
– Нет. В мае.
– В мае… Ребенок. Ваше профессиональное развитие страшными темпами опережает физиологические возможности. И замедлять процесс искусственно нельзя… Да, Сашенька, вы беда и подарок в одном, как говорится, флаконе.
– Я сдам экзамен?
– Не смешите меня. Вы сдадите блестяще. Если не забросите учебу, конечно.
– А Захар Иванов, – Сашкин голос дрогнул, – не сдал.
– Не сдал. – Стерх перестал улыбаться. – Вот еще что вас мучит… Не сдал. Мне очень жаль, Сашенька, Захара. Это несчастье… Вы думаете, зачем мы с Олегом Борисовичем твердим вам как проклятые: учитесь! Учитесь, готовьтесь к экзамену! Вы думаете, мы шутим? Э-э-э…
Он погладил ее по голове, как маленькую девочку.
– Учитесь, Саша. Настойчивость у вас есть, не хватает сдержанности и дисциплины. Все будет хорошо… А Фариту вы скажите все-таки спасибо, вы его все ненавидите, а без него вы, между прочим, и первого семестра не осилили бы… Ну что, мир?
Сашка подняла глаза. Стерх смотрел на нее сверху вниз, чуть улыбаясь.
– С-спасибо, – проговорила она, заикаясь. – Вы помогли… с ребенком… я бы там и умерла.
– Не надо умирать… Признайтесь, Саша, – вам ведь интересно учиться?
– Да. – Она перевела дыхание. – Очень.
* * *У нее совсем не осталось приличной одежды. В мокром спортивном костюме она выбежала на мороз – и удивилась, не чувствуя холода.
Бегом вернулась в общежитие. Приняла душ. Села перед раскрытым чемоданом, не зная, что делать. До индивидуальных с Портновым оставалось сорок минут.
Обернувшись полотенцем, как римский патриций, Сашка вышла на кухню; у окна сидели две первокурсницы – бывшая соседка Лена и еще одна, рыженькая, веснушчатая, очень бледная.
– Привет, – сказала Сашка и окинула обеих оценивающим взглядом.
Лена была значительно толще ее и шире в плечах. Зато рыжая девочка…
– Как тебя зовут?
– Ира.
– Встань, пожалуйста.
Девчонка испуганно встала. Сашка окинула ее взглядом – и рост, и размер ее совершенно устраивали.
– Пожалуйста, дай мне твои джинсы и свитер. Прямо сейчас.
Девчонка сглотнула:
– Эти? Которые на мне?
– Можно эти. Можно другие. Только быстро.
– Ага, – пролепетала Ира и быстро вышла из кухни. Лена осталась сидеть, оцепенев, над чашкой чая.
– Это на время, – небрежно сказала Сашка. – Дружеский заем. И не надо так смотреть.
* * *Она явилась к Портнову минута в минуту в черных шерстяных брюках и ярко-желтом узорчатом свитере ручной вязки. Перепуганная девочка Ира не пожалела для грозной Самохиной лучшего, что нашлось у нее в шкафу.
– Красиво, – сказал Портнов вместо приветствия. – Где-то я уже видел эти цветочки… Готова к занятию?
– Готова.
– Начинай. С первого по десятое, но не подряд, а в той последовательности, как я скажу. Сначала третье.
Сашка на секунду растерялась. Она привыкла делать упражнения по принципу «снежный ком» – второе нарастало на первом, третье на втором и так далее.
Портнов сидел, развалившись, за своим столом. Смотрел сквозь стеклышки очков, глаза были совершенно безжалостные, рыбьи.
– Мне долго ждать? Или вам надо распеться?
Он издевался.
Упершись руками в спинку скрипучего стула, Сашка набрала полную грудь воздуха и представила себе длинный ряд взаимосвязанных понятий, никогда не существовавших на свете, но воссозданных сейчас ее воображением… Или чем-то другим.
Понятия… нематериальные сущности, которые виделись Сашке похожими на капли сероватого желе, измерялись числами и выражались знаками. Но эти числа нельзя было записать, а знаки – вообразить; Сашкино сознание оперировало ими, заставляя складываться в цепочки, цепочки переплетаться таким образом, чтобы отдельные фрагменты, сливаясь, образовывали новые и новые сущности. А потом она расплетала цепочки, «отпечатавшиеся» одна в другой, мысленно, не шевеля губами, чувствуя, как подергивается от напряжения правое веко.
– Седьмое! Сейчас, с этой точки… Стоп! Полтакта назад! С этой точки – седьмое упражнение, вперед!
Сашку затошнило от усилия. Мир, воссозданный за несколько минут, накренился. Как будто перевернули улей с пчелами, начался недовольный гул; Сашка ткала из ничего новые цепочки связей и смыслов, закольцовывала и разрывала кольца, и веко подергивалось все сильнее.
– Десятое.
Новый скачок. Сашка никогда еще не делала упражнения вразнобой, но внутренний механизм, частью которого была ее личность, уже разогрелся и заработал в полную силу, питаемый упрямством и ненавистью к Портнову. Он хочет над ней издеваться? Еще кто над кем!
– Второе!
Сашка покачнулась. Выровнялась. Провела по лицу кончиками пальцев, ощутила фактуру грубой ткани, как будто на голову надели мешок. Второе упражнение… Все почти сначала, где же исходная точка… С какой развилки начать?!
– Будешь еще хамить?
Голос доносился издалека. Сашка видела лицо Портнова будто сквозь множество переплетенных волокон, блестящих, как шелк.
– Стоп, Самохина… Стоп. Я тебя спрашиваю: будешь хамить? Будешь на пары опаздывать?
– Не буду, – сказала Сашка сквозь зубы.
– В последний раз тебе верю, – Портнов усмехнулся. – На завтра готовь задание по активатору – схема на странице три. Будет лучше, если ты постараешься.
* * *Она вышла из института, но не во двор, а на улицу Сакко и Ванцетти. Мостовая блестела, будто натертая маслом. Сашка остановилась под большим фонарем, стилизованным под старину… а может, и в самом деле старинным. За матовыми стеклами медленно колебался огонь и желтой точкой отражался в каждом булыжнике.
Открылась дверь кафе на противоположной стороне улицы. Вышла женщина, одетая не по сезону – в коротком светлом пальто, в легкомысленной кепке с клетчатым козырьком. Когда она ступила на мостовую, Сашка удивилась: как можно ходить по булыжнику на таких высоченных игольчатых каблуках?
Следом из кафе выбрался Денис Мясковский. Прихрамывая, побрел рядом с женщиной, вернее, за ней – как собачка. Сашка наблюдала, заинтригованная: между этими двумя, совершенно непохожими, неподходящими, стремительно разворачивались напряженные, даже взрывоопасные отношения.
Она отступила. В нескольких шагах от фонаря уже начинался полумрак. Сашка остановилась там, где темным проемом выделялся вход в переулок.
– Могло быть и хуже, сам понимаешь, – сказала женщина хрипловатым, почти мальчишеским голосом.
– Не могло, – сказал Денис.
Он стоял в расстегнутом пальто, белый шарф свешивался до земли, как витая веревка.
– Это же начало семестра, – голос Дениса дрожал. – До зачета еще далеко… Это же самое начало семестра!
– Дальше будет труднее, – сказала женщина.
Денис шагнул вперед. Сашка обмерла: он схватил женщину за воротник и вздернул над землей, так что метнулись в воздухе тонкие каблуки; он был выше ее на голову и тяжелее раза в два, женщина в его руках казалась совсем беззащитной – но она и не пыталась сопротивляться.
Прошла секунда. Сашка не успела даже вскрикнуть. Денис, издав странный звук, поставил женщину на мостовую. Обретая равновесие, она все-таки угодила каблуком в щель между булыжниками.
– Простите, – глухо сказал Денис. – Я…
И он вдруг осел перед ней, упал на колени, и Сашке сделалось в десять раз страшнее, чем за миг перед этим.
– Тебя много щадили, Денис, – сказала женщина, пытаясь выдернуть каблук из глубокой щели.
– Не надо!
– Ты можешь им помочь. Ты знаешь как.
– Я не могу! Я не…
– Можешь, можешь. Твои однокурсники могут. И ты. Посмотри, как работает Павленко. Посмотри, как рвет жилы Самохина.
Сашка вздрогнула.
– Ты помнишь зачет на первом курсе? – женщина говорила легко и даже весело. – Помнишь, что мне тогда обещал?
– Я не могу это выучить!
– Детский сад, – с легким сожалением сказала женщина. – Денис, все в твоих руках. Иди работать.
И, легкомысленно цокая каблуками, она прошла мимо замершего на мостовой Дениса, мимо институтского крыльца, мимо входа в подворотню. Проходя мимо Сашки, повернула голову; у нее было маленькое белое лицо, перегороженное, будто щитом, темными очками.
Сашка никогда не видела ее прежде. Но в этот момент она ее узнала.
* * *Она заварила чай, запарила кипятком бульонный кубик. Отнесла все это в комнату номер двадцать один и, усевшись за пыльный стол, задумчиво раскрыла желтую брошюрку – понятийный активатор. Страница три, схема номер один. Просидев над ней пять минут, Сашка уже не в состоянии была оторвать глаз.
Желтая книжонка, напечатанная на плохой бумаге, была ключом, соединяющим воедино обломки многих головоломок. Она сшивала – грубо, на живую нитку – нелегкий опыт, полученный Сашкой во время учебы, и ее собственные представления о мире – изрядно пошатнувшиеся за последние годы.
Есть вещи, которые невозможно представить, но можно назвать. Получив имя, они изменятся, перельются в другую сущность и перестанут соответствовать имени, и тогда их можно будет назвать снова, уже по-другому, и этот процесс – завораживающий процесс творения – не имеет конца; вот слово, которое называет, и слово, которое означает. Понятие как организм и текст как вселенная.
Четвертое измерение, «зашитое» в схему, напрочь отбивало чувство времени. Слово было результатом и оно же – первопричиной любого процесса; перед глазами у Сашки поплыли «ракетки» – медленные яркие искры, какие обычно являются, если резко наклониться или встать на голову. Сашкин чай остыл, бульон покрылся жирной пленочкой, но это не имело значения.
Схема на странице три лежала перед ней, как хрустальная модель термитника. Повинуясь каждый своей задаче, передвигались смыслы, обменивались импульсами, выстраивали иерархию и разрушали ее, чтобы выстроить новую. Сашка взяла себя за волосы; слово «гармония» разложилось на оттенки, как солнечный луч, и сложилось снова – в совершенстве.
– Ну ни фига себе!
Она провела большим пальцем по срезу страниц. Активатор не казался очень толстым, он был как журнал «Юность», который когда-то давно приносила Сашке мама. На каждой странице была новая схема – новая, связанная с предыдущими и последующими, еще одна ячейка в бесконечных сотах Сашкиного понимания. Тому колоссальному полю, что на секунду открылось ее глазам, не было предела и не было конца.
– Какая красота, – прошептала Сашка.
Слова резанули своей неточностью, затертостью, пошлостью. Она мигнула – с ресниц полетели случайные слезы – и попробовала сказать то же самое, не прибегая к привычным словам.
Ветром захлопнуло форточку. Разлетелись исписанные листы бумаги. Сашка тряхнула головой, будто вываливаясь из нирваны. Хотела закрыть книгу, но рука дрогнула. Схема номер три, совершенная до слез, притягивала взгляд, приковывала внимание; «оно само». Оно приходит, накатывает, и остановиться невозможно…
Колоссальным усилием воли она заставила себя захлопнуть активатор. Полетела библиотечная пыль; расслабляться было рано. Предстояло еще задание по текстовому модулю.
Она допила остывший чай. Подтянула к себе учебник, раскрыла первый параграф. Мельком глянула на страницу, заполненную бессмысленными знаками. Зажмурилась – от страха и предвкушения.
Щекотное чувство преддверия. Сейчас начнется. Сейчас.
И Сашка вгрызлась в текст.
Привычка концентрировать внимание, привычка к ежедневному напряженному труду делала свое дело. Сашка плыла, рассекая абракадабру, ясно чувствуя, что озарение на подходе. Еще чуть-чуть…
«Они молча миновали трехэтажный особняк, сложенный из розоватого кирпича, и поднялись на крыльцо между двумя каменными львами – морды их стерлись от частых прикосновений, но правый казался грустным, а левый насмешливым, даже веселым. Львы неподвижно глядели на Орион».
– Привет, – сказал Костя.
Сашка подняла глаза. Костя Коженников стоял на пороге, в руке у него был кусок пиццы.
– Извини, – сказала Сашка. – Мне надо доучить параграф.
Костя кивнул. Когда Сашка в следующий раз оторвала глаза от книги, он сидел за столом напротив, пицца его была съедена. Костя пальцем передвигал на столешнице засохшие крошки – выкладывал узоры.
– Извини, – сказала Сашка. – Заработалась.
– Ага… Наши все работают. Сидят, как мыши, носы в книжки спрятали… Портнов Мясковского сегодня дрючил за упражнения… Что с тобой случилось, а?
– Я расту как понятие.
– Как что?
– Я понятие. Не человек. Ты тоже, наверное, понятие. Мы все – структурированные фрагменты информации. И мне это нравится все больше, оказывается. Мне интересно быть понятием. Я расту.
Костя смахнул крошки на пол.
– О тебе Егор спрашивал.
– Кто это?
– Это парень с первого курса, с которым ты спала.
– И что же он спрашивал обо мне – у тебя?
– Не у меня. У Лизы.
– В другой раз будет спрашивать – пусть Лиза передаст ему, что я уже не человек. А потому ни с кем не могу спать. Кто видал, чтобы математическая статистика трахалась с первым законом Ньютона?
– Сашка, – сказал Костя. – Послушай… Ты держись. Тебе больше всех достается. Наверное.
– Вовсе нет, – Сашка улыбнулась и сразу же посуровела. – Вот Мясковскому… ему надо как-то помочь.
– У него все-таки Попова куратор. Это немного легче.
– Это не легче, Костя.
Он удивленно уставился на нее через стол:
– Ты так уверенно говоришь…
– Потому что знаю. Извини, мне в самом деле надо учиться. Мне очень-очень много задали.
Костя поднялся:
– Зачем я приходил-то. В деканате сказали: тебе дают повышенную стипендию. Как лучшей студентке.
– Павленко будет в восторге.
– Да, – Костя улыбнулся. – Сашка.
– Что?
Он смотрел на нее почти минуту. Хотел что-то сказать, но так и не смог. Покачал головой, будто прося прощения:
– Нет, ничего… Я пошел, пока.
Он распахнул дверь – и столкнулся, буквально нос к носу столкнулся с Фаритом Коженниковым.
Костя отступил – вернее, отлетел, будто его толкнули в грудь.
– Привет, – сказал Коженников-старший, внимательно разглядывая Костю на пороге – и Сашку в глубине комнаты. – Вы поругались, что ли?
Костя, не говоря ни слова, не глядя на отца, проскользнул мимо него в коридор. Фарит проводил его взглядом. Закрыл за собой дверь.
– Прости, если помешал.
Темные очки, на этот раз опалово-дымчатые, делали Сашкиного куратора похожим на лыжника-экстремала. Он подошел, проверил на прочность колченогий стул и уселся, подобрав полы темного плаща.
– У меня нет этих денег, – сказала Сашка. – Я их выбросила. В лес.
Этажом выше бухал магнитофон. За стенкой бормотал телевизор. Кто-то с топотом пробежал по коридору.
– Я спрыгнула с поезда, – сказала Сашка. – Хотела удрать. Но у меня ничего не вышло, и… Короче говоря, денег у меня нет.
– Я не за деньгами, – сказал Коженников. – Я на них не богатею, как ты можешь догадаться. Это всего лишь слова, которые никто не сказал и уже больше никогда не скажет.
В его очках отражался огонек настольной лампы.
Сашка вытерла слезы тыльной стороной ладони. Слезы злости и облегчения.
– Извините, – процедила сквозь зубы.
– Это ты меня извини. Я пришел и лишил тебя душевного равновесия.
– У меня нет душевного равновесия уже давным-давно… Сегодня я видела Лилию Попову, так вот: нет никакой Лилии Поповой. Это тоже вы.
Коженников покачнулся на стуле – взад-вперед. Скрипнуло рассохшееся дерево.
– Я права?
– Права, конечно, – Коженников улыбался. – Права. Только, пожалуйста, ни с кем больше своими наблюдениями не делись. Кто я такой… что я такое, давай поговорим потом. Когда ты станешь взрослее.
– Если вы хотите знать, – сказала Сашка очень тихо, – я о вас вообще ни с кем не хочу говорить. Я не хочу даже знать, кто вы… что вы такое.
– Хорошо, – Коженников кивнул, прикрыв глаза. – Согласен… Теперь собирайся, пойдем.
– Куда?!
– Институт предоставляет тебе квартиру. На время учебы, съемную. Тут же, на Сакко и Ванцетти, напротив учебного корпуса. Мансарда. Красивое место.
– Я не хочу, – сказала Сашка неуверенно.
– Да ну. Тебе еще не надоел этот сиротский уют?
Он обвел комнату рукой: три кровати, из них две пустые, под желтыми полосатыми матрасами, и одна, Сашкина, вкось укрытая линялым покрывалом. Облупившийся стул и еще один, трехногий. Раскрытый чемодан. Захламленные столы. Скомканные бумажки в пыльных углах. Сашке сделалось стыдно.
– Ну…
– Не будем тратить время. Хозяйка ждет нас в половине восьмого, сейчас семь. Есть у тебя время завтра после занятий таскаться с чемоданами? Нету? Вот и я так думаю. Поторопись.
* * *– Вы были не правы насчет Кости.
Над городом Торпой высилось звездное небо. Поверх крыш восходил Орион. Тротуар и мостовая взялись ледком, даже ветки голых лип поблескивали под фонарями. Сашка шла бок о бок с Фаритом Коженниковым, несла в двух руках два полиэтиленовых пакета. Коженников катил чемодан, маленькие колеса то и дело увязали в щелях между булыжниками. Тогда он поднял чемодан за ручку и понес.
– Костя единственный сумел мне помочь. И вы напрасно… думаете, что он слабак. Он очень хороший, сильный, честный человек.
– Спасибо, что ты так говоришь, – Коженников быстро на нее взглянул.