Реставрация Бурбонов, или Лекарство от революции. Книга первая
Утром 1 апреля было объявлено о создании Временного правительства (до прибытия короля) в составе князя Талейрана, Пьера де Борновиля, герцога де Дальберга, аббата Франсуа Ксавье Монтескью (прямого представителя Людовика XVIII) и маркиза де Жокура. Каждая из этих персон достойна отдельной главы, вот только собирались они не для того, чтобы быть правительством в нашем понимании этого термина, а чтобы выбрать министров (что и было сделано к 3 апреля) … Сенат немедленно отправил депутацию к дому Талейрана, чтобы официально подтвердить решение союзных Государей и «изъявить верность законной королевской власти». «Крики „Да здравствует король!“ возносились к небесам и звучали через окна покоев, где ещё сидели Монархи»…
Вечером Александр посетил Оперу (зал Монтансье), где давали «Весталку» Спонтини20. «Восторг и восхищение публики были до такой степени велики, что нет возможности даже и передать наглядно; все, кто был в театре, поднялись как один человек, все взоры устремились на среднюю ложу; махали всем, что было под рукой: платками, шляпами; из тех лож, из которых не вполне было видно Государя, дамы, мужчины становились на балюстрады или свешивались чрез них, так что становилось страшно, ожидая каждое мгновение, что вот-вот, да и упадет кто-нибудь! Неумолкаемый крик и возгласы приветствий продолжались более получаса, и Государь беспрестанно раскланивался на все стороны и едва переставал кланяться и показывал вид, что садится, раздавались вновь крики: „Да здравствует Александр!“ и Государь подходил опять к барьеру и кланялся. Прусского короля никто не замечал, в ложе он или нет. Оркестр несколько раз начинал увертюру и несколько раз принужден был останавливаться. Наконец, около четверти десятого, волнение поутихло; в креслах и в партере все стояли спиной к сцене, а лицом к государевой ложе. Увертюра окончилась, и только с началом самой оперы устроился настоящий порядок в местах21»…
2 апреля Сенат низложил Наполеона, лишил его семью права наследования и освободил армию и чиновников от присяги…
3 апреля Наполеон пытался отречься от престола в пользу своего сына, но этот демарш был политическим абсурдом ввиду его милитократического титула, и попытка провалилась. Его отречение уже никого не интересовало… Дальнейшие действия стали напоминать фарс. Наполеон в гневе. Он снова кидает свою шляпу, разъезжает перед солдатами, кричит: «Солдаты! Враг опередил нас и овладел Парижем! Эмигранты, которых мы простили вступили в ряды врага. Трусы! Они получат „награду“ за эту новую попытку! Давайте поклянёмся победить или умереть!» Гвардия ревёт: «На Париж!» Но никто никуда не идёт… Приказы повисают в воздухе и не исполняются… Старинный замок Фонтенбло, где всё это происходило, начинал напоминать тонущий корабль, с которого бегут крысы. Бежали даже ближайшие слуги, а солдаты стали демонстративно проявлять небрежение и даже дерзость…
6 апреля ввиду возможности его ареста маршалами22, Наполеон согласился на полное отречение. Фактически речь шла о его уходе с поста главнокомандующего, как сказали бы сегодня – отдельные крупные соединения армии продолжали воевать (в том числе на юге Франции, в Германии и Италии), и это стоило многих жизней и французам, и союзным державам… Начался торг, который закончился договором 11—13 апреля. Наполеон отправлялся суверенным князем на остров Эльба. С этим решением не согласилась только Британия, справедливо полагая Бонапарта всего лишь узурпатором. Однако для Австрии он оставался мужем её принцессы, и главные статьи договора касались вовсе не острова Эльба, а итальянских княжеств Пармы и Пьяченцы, которые переходили в пожизненное владение Марии Луизы Австрийской. Измышления о пылкой любви этой принцессы к Наполеону – полный абсурд. При первой же возможности она предпочла брезгливо отстраниться от него и воспользовалась заступничеством отца… Другие статьи договора подробно перечисляли банки, счета, долги, акции и выплаты, которые полагались ненасытному семейству Бонапартов…
Ситуацию отчасти может характеризовать и поведение упомянутого выше военного министра Кларка. Сначала он горячо способствовал отъезду Марии Луизы Австрийской. Потом, покидая Париж, он отказался раздать оружие городской бедноте, которая объявила себя резервом Национальной гвардии… Теперь он объявился в Блуа и вошел в сношения с графом Шуваловым23. 8 апреля он уже писал Временному правительству, что полностью признаёт решение последнего по низложению Наполеона и «рад использовать свою свободу, … чтобы передать в руки правительства обещание быть верным королю и членам его августейшей семьи». Король был милостив – он сделал Кларка пэром, а позже и военным министром…
За интригами правителей и сотни сенаторов неизменно опускается мнение собственно жителей миллионного города. Даже если отсечь высшие и низшие слои, получится слишком внушительная часть горожан, чтобы её можно было игнорировать, или считать, что все эти люди были просто стадом баранов. Это были и потомственные ремесленники и разных степеней лавочники, которые обычно именуются буржуа. Также это был верхний слой административного управления всего государства. Большинство семей были связаны с традицией формирования Национальной гвардии, которая фактически была полком Парижа под командой генерала Жана Жозефа Дессоля24. Мнение горожан выражал Муниципальный совет25, который опубликовал следующее воззвание: «Жители Парижа! Ваши судьи были бы предателями по отношению к вам и нашей стране, если бы из низменных личных соображений они подавили бы голос своей совести и не осудили того единственного человека, которому все мы обязаны таким злом. Это он каждый год своим призывом расправлялся с нашими семьями! Кто из нас не потерял сына, брата, родственников или друзей? За кого погибли все эти храбрые люди? За него одного, а не за нашу страну! За что они погибли? Они были принесены в жертву безумию ужасного угнетателя! Это тот, кто вместо четырёх сотен миллионов, которые Франция платила при наших добрых королях, обложил нас пятнадцатью сотнями миллионов налогов и грозил прибавить ещё… Это он отгородил нас от морей обоих миров и иссушил источники национальной промышленности, оторвал земледельцев от полей, а рабочих от наших мануфактур. Ему мы обязаны ненавистью всех наций… Не тот ли это святотатец, кто удерживал в плену достопочтенного главу нашей Церкви и лишил его владений отвратительным вероломством… Взгляните на обширную территорию Европы, повсюду усеянную костями французов и людей, которым нечего было требовать друг от друга… Почему нам рассказывают о его победах? Что хорошего принесли нам эти роковые победы? Парижане! От имени магистратов мы отказываемся от всякого повиновения узурпатору, чтобы вернуться к нашим законным Государям! И если есть опасность следовать этому порыву сердца и совести, мы принимаем это. История и благодарность французского народа сохранит наши имена для почитания потомков. Вследствие этого Генеральный совет департамента Сены и Муниципальный совет Парижа заявляет всеми присутствующими членами, что мы отказываемся от всякого повиновения Наполеону Бонапарту и выражаем самое горячее пожелание, чтобы монархическое правление было восстановлено в лице Людовика XVIII и его законных преемников. Настоящая декларация должна быть напечатана, распространена и вывешена в Париже и в провинциях, и препровождена всем генеральным советам департаментов»… Нужны ли к этому комментарии?!
В воскресенье 10 апреля 1814 года православная и католическая Пасха приходились на один день, и Император Александр настоял на проведении грандиозного очистительного молебна, который и состоялся на месте казни венценосной королевской четы Франции26. Так описывает это событие в своих мемуарах И. Жиркевич: «Когда войска построились и стали на предназначенные им места, Государь и Прусский Король одни взошли на амвон, а свита их осталась в довольно почтительном отдалении… Никогда не забуду этих величественных и истинно драгоценных для русского сердца минут! Благословение так было сильно для своих и для чужих, что на террасе Тюльерийского сада, где я стоял, удалённый почти на 200 сажен от амвона, не только было слышно пение певчих, но каждый возглас дьякона или священника доходил до нас… Когда же гвардии русская, прусская и с ними вместе стоящая близ амвона национальная гвардия преклонили колена, то весь народ бросился тоже на колена, вслух читал молитвы и многие утирали слёзы. Необыкновенную картину представляла кавалерия, на лошадях, с опущенными саблями и обнажёнными головами. Государь и Прусский Король всё время, без свиты, вдвоём, с одними певчими, сопровождали священника, когда он проходил по рядам войск и кропил их святой водой; наконец, пушечные выстрелы возвестили об окончании этой необыкновенной церемонии, дотоле невиданной парижанами»…
Графиня де Шуазель-Гуфье так описывала это событие: «Площадь Людовика XV, навеки запечатлённая на кровавых страницах истории Революции. Здесь по приказу Александра была приготовлена благородная и благочестивая жертва; семь служителей греческого культа при помощи певчих из императорской капеллы совершили богослужение со всей пышностью, подходящей для столь торжественной церемонии, на богато украшенном алтаре, перед которым проходили войска, возвращавшиеся с блестящего парада. Огромная толпа сбежалась, чтобы наблюдать это зрелище, новизна которого ещё возбуждала природное любопытство парижан. Как только монархи поднялись к алтарю, гармоничные голоса запели „Тебя Бога хвалим“, воздух наполнился благоуханием ладана, и мы увидели, как государи, а также их армии, преклонили колени, чтобы получить Божественное благословение и смириться перед Тем, чьим благоволением правят короли»…
В этот день в Париж прибыл и австрийский министр иностранных дел князь Меттерних. Он был изумлён преображением Парижа и тем, как мало в городе напоминало о Наполеоне – бесчисленные орлы и литеры «N» сменились королевскими лилиями и белыми кокардами…
Теперь мы приближаемся к истории не столько занимательной, сколько поучительной, которая и завершит эту главу. Наполеону предстояло ещё достичь своего нового владения, но дело это оказалось совсем не простым. Одним из главных экспонатов музея Отечественной войны 1812 года является сабля, подаренная Наполеоном графу Шувалову в знак своего чудесного спасения… До береговой линии Франции Наполеона должны были сопроводить, скажем, специальные уполномоченные союзных держав. От России эту роль исполнял уже известный нам граф Шувалов. 1 (13) апреля он получил секретное письмо от статс-секретаря графа Нессельроде27 с Высочайшим повелением ускорить отправку Наполеона Бонапарта на остров Эльба и точными инструкциями. Отъезд Наполеона неожиданно откладывался: сначала он потребовал документы на владение островом Эльба, а потом и вовсе принял яд, который, увы, не подействовал, что стоило потом Европе ещё многих сотен тысяч жизней… Когда кортеж, «напоминавший похоронную процессию», отбыл из Фонтенбло, выяснилось, что ситуация вокруг стремительно меняется, и пришлось корректировать маршрут, который волей рока привел низложенного Наполеона в убогую бухту, где он высадился когда-то после египетского похода… Уже в Авиньоне толпа жителей предприняла попытку расправиться с бывшим императором. У следующей почтовой станции его встретило собственное чучело, раскачивающееся на верёвке… Толпа смяла конвой и бросилась раскачивать карету, пытаясь добраться до Наполеона. Спасла ситуацию только личная отвага Шувалова, который вскочил на козлы и показывая на свой мундир объявил, что является личным представителем Императора Александра, а Бонапарт и так, мол, уже довольно наказан своей судьбой… После этого случая Наполеон просил сопровождающих именовать его «сэр Ноэль Кемпбэлл», однако, это не всегда спасало его карету от комьев грязи и ругательств… Наконец, в деревеньке Сан-Рафо граф Шувалов смог отправить депешу в Париж, что 28 апреля Наполеон покинул пределы Франции и направляется к острову Эльба. Далее фельдъегеря должны были доставить это сообщение в Лондон, Берлин, Вену и Санкт-Петербург…
2
Ждал ли народ Франции своего короля? Этот вопрос, конечно, не может быть однозначным. К благам наполеоновской империи была допущена такая ничтожная и коррумпированная часть общества (которая и считала себя народом), что о выборе в национальном масштабе не могло быть и речи. В то же время были две важные позиции (которые абсолютно упускаются из виду), влияющие на полярные группы населения. На мнение бесправных сильно влиял военный фактор, а именно – выплаты по армии (в том числе пособия и приюты). Многократные призывы делали общество зависимым от наличия воевавших или воюющих родственников… Для власть предержащих было важным то, что эта власть (и имущество) им досталась незаконно. Даже если они успели выдумать соответствующие законы, тяжесть ощущения кражи никуда не делась. Революция была хороша до той поры, пока набивались карманы, но потом постоянно носился лишь один вопрос, как сохранить награбленное или достигнутое… В этой связи режим Наполеона никак не мог дать спокойствия и поддерживался только успехами армии и возможностью к дополнительным махинациям. Эта часть общества одновременно и мечтала легализовать свои приобретения, и боялась праведной мести ограбленных… Также важную роль сыграло и обрушение рынка. По мере продвижения союзных армий сами собой пали и блокадные требования. В города хлынули британские товары, а многие французские быстро потеряли свою конкурентоспособность… В подавляющем большинстве случаев торговые города тяготились наполеоновской континентальной блокадой со всеми вытекающими последствиями. Здесь надо рассмотреть и следующий вопрос – боялось ли общество «старых порядков», и хотел ли король восстановить «старые порядки»? Эти мифические «старые порядки» стали настоящей притчей во языцех – только тогда они были важной составляющей демагогии (ими пугали народ), а сегодня их предъявление выглядит натуральной глупостью. Подавляющее большинство французов не представляло себе, что это такое. Как если бы бабушка в 1930-е годы сказала сакраментальное «вот при Царе-то было лучше», но её дети и внуки понять этого «лучше» никак бы не смогли. Отчасти это согласуется с крылатой фразой того же Талейрана: «кто не жил в XVIII веке, тот вообще не жил»! «Старые порядки» – это не сословные привилегии, а социальный образ традиционного общества. То есть это огромный набор традиций – писаных и неписаных законов и привилегий, которые связуют и людей, и сословия, и бюрократию, и торговлю, и производство, и так далее… Всё, что накапливалось веками и поколениями. В период революции и репрессий фактически рухнул целый мир. Важно, что похоронил старые традиции именно Наполеон, когда отказался передать власть королю и стал агрессивным диктатором, накинув еще 15 лет «забвения». Таким образом, исчезли сами люди – субъекты (части конструкции) этого старого порядка… Он сделался невосстановим… Можно ли предполагать, что король этого не осознавал? Конечно, нет! Восстановить «старые порядки» он не мог физически, как мы не в силах сегодня восстановить социальную систему времён Николая I… Ни король, ни члены династии никогда не декларировали восстановления «старых порядков», но речь всегда шла о восстановлении справедливости и правопреемства – вещах абсолютно необходимых для гармоничного развития общества…
И представители династии вовсе не бездействовали. Уже 14 января граф д’Артуа и его сыновья покинули Британию на борту её военных кораблей. 2 февраля герцог Ангулемский (старший сын наследника престола графа д’Артуа и племянник Людовика XVIII) прибыл в расположение войск Веллингтона через порт в Сен-Жан-де-Люз и активно участвовал в событиях в Бордо. Этот крупный торговый город поднял восстание против Наполеона и поднял флаг Бурбонов до капитуляции Парижа. В своем призыве к французам герцог писал: «Я во Франции! Я пришел разбить ваши цепи, и поднимаю Белый флаг28 для свержения тирана! Сплотитесь вокруг меня! Мои надежды не будут обмануты: я сын ваших королей, а вы французы»!
27 февраля Веллингтон разбил армию маршала Сульта29 при Ортезе, заставив последнего отступать на Тулузу. Возник вариант флангового манёвра на Бордо, но Веллингтон не спешил его предпринимать. Союзные державы вели переговоры с Наполеоном, и Веллингтон не хотел быть скомпрометирован связями с роялистами, без точных полномочий от своего правительства… 10 марта город поднял восстание – комендант и деморализованный гарнизон из 4 тыс. солдат бежали, прихватив казну… Утром 12 марта британские гусары, наконец, вошли в пригород Бордо. Им предшествовал небольшой отряд герцога Ангулемского, которого окружали молодые дворяне из Бордо и Вандеи. Неожиданно толпа взорвалась криками «Да здравствует король!», увлекая за собой возбужденных горожан. Также внезапно в окнах стали появляться белые флаги. Их становилось все больше и больше… Мэр города Жан Батист Линч, встречая герцога, с криком «Да здравствует король!» сорвал с себя трехцветный шарф к всеобщему ликованию. В соборе был отслужен молебен во здравие Людовика XVIII. Город открыто признал власть короля. Герцог Ангулемский был провозглашен наместником. Он приближался к своему сорокалетию и был любимым учеником своего дяди-короля, которого неизменно сопровождал в Митаве, а позже в Англии. Это был скромный и даже застенчивый принц, строгий в супружестве и манерах. При этом он был талантливым командиром и отличался невероятной храбростью и пылкостью в бою. События в Бордо потрясли юг Франции. Депутации роялистов настойчиво просили Веллингтона помочь им войсками, но он оставался непреклонен…
Тем временем сам наследник престола граф д’Артуа, назначенный своим августейшим братом генерал-лейтенантом королевства (генеральным наместником), высадился в Голландии и прибыл в расположение главной армии союзников. Однако австрийское командование было настроено подчеркнуто нейтрально. Комендант австрийского гарнизона города Везуль отказался принять графа не иначе как частное лицо… Тогда он обратился с просьбой о помощи к российской стороне, и ответ был таким же неприлично уклончивым, если не унизительным – находиться в Нанси «без кокарды, без орденов, без какого-либо политического титула, кроме имени, при условии не занимать никакое общественное здание»…
19 марта в Нанси у графа д’Артуа был уже полноценный штаб, и сторонники его постоянно прибывали. По пути к нему присоединились Матье де Монморанси (1767—1826, будущий министр иностранных дел) и Эжен д'Арно барон де Витроль (1774—1854, также будущий министр и член тайного совета), которые сразу были назначены в штат. По мере изменения военной и политической ситуации менялось и положение вокруг графа д’Артуа. Наконец, парижские интриги привели к необходимости передать Временное правительство в подчинение законному представителю короля…
4 апреля 1814 года в Париже барон де Витроль30 вручил патентные верительные грамоты графа д’Артуа союзным Государям и Талейрану, получив от них согласие на въезд наследника французского престола в Париж… Но Талейран не был бы Талейраном, если бы не выхватывал козыри. 7 апреля Витроль получил его письмо о том, что вопреки договоренностям, Сенат «неожиданно» опубликовал проект конституции, в которой говорилось, что народ призывает принца Луи Станислава Ксавье Французского на трон, но провозглашён он будет королем только после принятия им данной конституции… Фактически, это была попытка республиканского переворота, прикрытая якобы покровительством Императора Александра. Пока лорд Каслри31 доказывал всем, что Сенат не имеет права писать конституции, граф д’Артуа принял единственно верное решение – игнорировать бывший наполеоновский Сенат в пользу Временного правительства.
Для своего триумфа граф д’Артуа выбрал белого коня и мундир Национальной гвардии32. В его свите, помимо аристократов, были и бывшие наполеоновские маршалы – Мармон и Ней33. 12 апреля, на второй день после Пасхи кавалькада въехала в ворота Виллет, где графа приветствовали члены Временного правительства, Муниципалитет и представители союзников. Теперь парижанам представилась возможность встретить своего принца лучше, чем иностранных государей, и это им удалось. Толпа ревела от восторга… По свидетельству очевидца: «самый миг его появления изгладил долгие годы страданий и принёс радость во все сердца»… Конечно, были и такие, кто младенцами встретили республику, стали юношами при консульстве и возмужали при Наполеоне. Они ничего не знали о истории своей страны и глупо озирались по сторонам в поисках совета – купить ли белую кокарду34…
Графу д’Артуа было 57 лет, но его моложавая, высокая и стройная фигура опытного наездника выдавала природного принца. Это был настоящий француз-аристократ – энергичный и жизнерадостный, в котором любовь к женщинам заменилась страстью к охоте… Как патрон Рыцарей Веры, он был очень религиозен, но не пошло, а с глубоким пониманием своей роли и роли Церкви в обществе. Он был эталоном, даже кумиром реставрации – настоящий принц, лёгкий в беседе и горячий в бою. Когда он появлялся на поле боя, вихрь вздымал белые плюмажи. И крик солдат был не громом наполненной армии, а раскатами роговой музыки. Чувство явления света сопутствовало ему…
В Соборе Парижской Богоматери в честь графа служили «Te Deum». После литургии народное ликование сопроводило наследника до королевского дворца Тюильри. Наконец, истинный принц ступил под его своды. Что чувствовал он, поднимаясь по лестнице, которая в дни революции была завалена трупами верных швейцарцев35, и проходя по залам, где его казнённые брат и сестра претерпели столько унижений…
Граф д’Артуа немедленно объявил членов Временного правительства своим Советом и подтвердил полномочия министров… Пост министра иностранных дел был занят талантливым дипломатом Антуаном де Лафоре. Среди прочих министров выделялись Жюль Англе (министр полиции) и Жозеф Доминик барон Луи (министр финансов). Утратив статус президента, Талейран должен был определиться с позицией, чтобы удержаться на плаву, и он решил играть за короля. Сенат пытался устроить подобие бойкота, но был сломлен усилиями Талейрана и Императора Александра36. Подключился даже Фуше, который пребывал в Париже с 8 апреля и пытался если не пристроиться, то хотя бы избежать возмездия…
В то время, как Александр I просил графа Нессельроде донести до графа д’Артуа своё желание не допустить разгона Сената, Талейран спешил донести до сенаторов, что у графа д’Артуа есть и войска Мармона, и Национальная гвардия, чтобы такой разгон произвести… Наконец, 14 апреля в своей декларации Сенат вынужден был признать полномочия графа д’Артуа «в ожидании того, что Луи Станислав Ксавье Французский, призванный на трон французов, примет конституцию»… Граф д’Артуа назвал это дерзостью и готовился к решительным действиям…
В чём же суть этого вопроса? За время республики и Наполеона (суть одно и то же) институты власти и особенно парламент приобрели знакомые нам черты политического плутовства, когда говорят лозунги, но подразумевают личные интересы, при этом все делают вид, что всё это невероятно важно для блага народа и государства… Вот только теперь это не работало. И король, и граф д’Артуа прекрасно понимали, в чём дело, но почему-то не хотели «играть в прятки» … Сенаторы готовы были отдать власть, но они не называют короля королём и хотят сказать: это мы вас вызываем, и вы нам должны… Но для короля власть не является куртизанкой. Он король уже с 1795 года. Ему не нужно это предлагать, тем более от людей, которые только что были на жаловании у Наполеона… Король-то понимает, что эта палата ничего общего с народом не имеет, и в погоне за амбициями стремится лишь нарушить естественную законность…
Вечером во дворце Тюильри появилась делегация Сената, но представить её взялся Талейран. Было похоже, что он преподаёт распоясавшимся сенаторам урок забытого хорошего тона. Начав со слов: «Сенат поддерживает возвращение Вашего августейшего Дома на французский трон…», он представил немного исправленный вариант декларации, который не задевал достоинства сторон так явно.
В ответной речи граф д’Артуа сказал: «Господа, я ознакомился с конституционным актом, который призывает на французский трон моего августейшего брата короля. Я не получал от него права принимать конституцию, но мне известны его чувства и принципы, и я без опаски заверяю от его имени, что он примет её основы…» После этого граф дружески приветствовал сенаторов и кратко высказал своё мнение по ряду статей… Всё это вызвало горячее одобрение. Казалось, все были удовлетворены, вот только Сенат был фактически распущен до прибытия короля, а граф удрученно сказал: «Данное слово придется выполнять. Но что с этим делать потом, когда выяснится, что всё это не работает?» Конечно, будущий король был прав и понимал всю бессмысленность подобных парламентских игр…
Теперь нам предстоит коснуться вопроса поистине сложного – из сфер духовных. Сколько не трудись над объяснением тонких материй человеческой души, это останется пустым делом, если не опирается на понимание чувственное. Последнее же дано от природы столь немногим, что представляет из себя препятствие почти непреодолимое… Попробуем всё же пройти сквозь этот вопрос с малыми потерями…