Сдвиг

2

Больше всего в жизни Майкл Камински не любил две вещи: любые блюда из гороха и русских. Даром, что ни от того, ни от другого деться ему было некуда. Горох – одна из основных культур, выращиваемых на Марсе. Не любить его – все равно что когда-то не любить кукурузу в Америке. То же относится и к русским, которые, по самым последним статистическим данным, составляют чуть ли не половину населения Марса. Сорок две и шесть десятых процента, если быть точным. И если горох можно заменить, к примеру, чечевицей, которая у колонистов так же весьма популярна, то от общения с этими чертовыми русскими никуда не деться – защитный купол Маршен Тауна[1] один на всех (исследовательские и горнодобывающие комплексы, стоящие отдельно, не в счет).

Спасал Майкла Камински в этих нелегких обстоятельствах лишь критический самоанализ, следуя которому он неизменно приходил к одному и тому же выводу: его нелюбовь к русским – это, по сути, не что иное, как предрассудок, глубоко укорененный в его польско-американском подсознании. Особенно нелепый в свете того, что ни русских, ни американцев, ни тем более поляков не существовало на свете уже скоро тридцать лет. Равно как всех остальных наций, народов, народностей, этнических групп и прочих племен. Те, кто родился на Земле, еще помнили о своих корнях. Но уже выросло поколение марсиан и лунян, которые никогда не бывали на планете-матери и рассказы отцов, матерей и старших сестер и братьев об этнических, расовых, религиозных и прочих конфликтах и войнах воспринимали скорее как страшную сказку, нежели уроки истории. Даже когда учили эти уроки в школе.

Сам Камински прилетел на Красную планету тридцать один год назад, в пятилетнем возрасте. Как раз только-только вышел закон, разрешающий колонистам брать с собой на Марс и Луну детей до шестнадцати лет. И ровно через шестьдесят два сола[2] после того, как семья Камински ступила на марсианскую землю, из-под четырехкилометровой толщи антарктического льда вырвался древний, поистине дьявольский вирус, с легкостью необыкновенной уничтоживший все земное человечество в течение двух лет. Это событие не мудрствуя лукаво назвали Катастрофой на всех языках мира. Даже евреи не возражали, молчаливо согласившись, что их Шоа[3] времен Второй мировой войны по масштабам не идет ни в какое сравнение.

И кто пробурил ту скважину? Правильно, русские. Потом говорили, что они всего на несколько часов обогнали норвежцев, буривших лед по соседству и пришедших к тому же апокалиптическому результату. Мало того, именно с двумя норвежскими полярниками вирус перекочевал на Евразийский континент, откуда и начал свое стремительное и смертоносное шествие по планете. Так что все виноваты. А точнее – никто, ибо если не русские с норвежцами, то рано или поздно до Катастрофы добурился бы кто-нибудь другой. Хватало там бурильщиков. Но осадочек все равно остался.

– И вообще, зачем они Львов захватили в тридцать девятом, а?

Эти слова Камински, входя в рубку, произнес вслух, сделав вид, что разговаривает сам с собой.

– Потому что Львов – исконно русский город, – ответил по-русски из кресла старпома старпом Вячеслав Малина. – Привет, Майк.

– Привет, Слава. С чего это он русский?

Малина привстал, пожал Камински руку и снова плюхнулся в кресло.

– С того, что основал его русский князь Данила Галицкий, – ответил он. – Что-то рановато ты сегодня? Еще двадцать минут до твоей вахты.

– Мало ли кто что основал. Вон Нью-Йорк тоже голландцы основали. А я, может, решил проверить, как ты службу несешь. – Камински уселся в соседнее кресло и забросил ноги в стерильно чистых ботинках на резервный пульт.

– Н-да, – вздохнул Малина. – И чье нынче Большое Яблоко? Да и Львов… Кстати, раз уж пришел, докладываю. Происшествий нет, все системы в норме, настроение бодрое. Старший помощник капитана многофункционального межпланетного корабля «Секрет» Вячеслав Малина.

– О’кей. Вот интересно, почему наша скорлупа так называется?

– Secret?

– Да. Что за странная фантазия?

– Что-то раньше ты таких вопросов не задавал.

– Раньше я как-то не задумывался.

– А тут, значит, задумался.

– Неуместная ирония по отношению к начальству ведет к непредсказуемым последствиям.

– Извините, господин капитан, сэр! Был не прав! Больше не повторится.

– И все-таки?

Ответ старпома не заставил себя ждать. У Камински даже создалось впечатление, что приготовил он его заранее. Впрочем, кто его знает, может, и приготовил. С него станется.

– Думаю, тот, кто называл корабль, был, во-первых, русским, а во-вторых, весьма романтичной натурой. Мы, русские, вообще те еще романтики – пробы ставить негде. Только на первый взгляд это незаметно. Да и на второй тоже. Вот после третьей…

– Трепач, – буркнул Майк.

– Зато нескучно. Но он, скорее всего, действительно был русским.

И старпом вкратце поведал о русском писателе Александре Грине и его повести-феерии «Алые паруса».

– Шхуна, которой командовал капитан Грей и которую дождалась Ассоль, звалась «Секрет», – закончил старпом.

– Логично, – чуть подумав, заключил Камински. – Паруса алые, Марс красный… – Он покосился на предплечье, где в светло-желтый рукав комбинезона из меташелка, усиленного углеритовыми нитями, был вшит белый прямоугольник с начертанным на нем алым знаком планеты – кругом с отходящей от него вверх и вправо стрелой – флаг Марсианской республики. Более полувека назад этот флаг в романе «Чужак в чужом краю» описал американский писатель-фантаст Роберт Хайнлайн. А еще через четверть века алый знак Марса на белом прямоугольнике стал официальным флагом марсианских колонистов. Что ж, это как минимум уравнивало счет между русским и американским писателями.

– На английский эта книга переведена, не знаешь? – спросил Майкл.

– Ты же читаешь по-русски, – усмехнулся старпом. – И говоришь.

– У меня даже старпом русский, – вздохнул Камински. – Он же старый друг. Но это не значит, что я люблю русский язык.

– И русских вообще, – заключил Малина. – Не пойму, как с твоей русофобией ты умудрился стать капитаном «Секрета».

– Мохнатая лапа в Сенате? – предположил Камински.

– Не исключено. И куда смотрит комиссия по управленческой этике?

– Не гони, нет такой комиссии.

– Но помечтать-то можно?

– Да, помечтать… – повторил Камински. Он сцепил руки на затылке и уставился в потолок. – Как думаешь, у нас получится?

Вячеслав Малина ответил не сразу.

Он понимал, что этот вопрос его старый друг и непосредственный начальник задал не от слабости или сомнений. Даже если они и были, Майк никогда бы не позволил себе их высказать. На то он и был капитаном. И спрашивал он не о том, удастся ли «Секрету» его миссия. Она должна была удаться, поскольку слишком много сил, средств, ума, сердца, терпения и самого настоящего героизма было в нее вложено тысячами людей на Марсе и Луне. В конце концов случись что-то непредвиденное с «Секретом» и его экипажем, вплоть до гибели, на верфях Лунограда был уже почти готов «Землянин» (две недели до начала ходовых испытаний по графику), корабль-дублер, предназначенный для того, чтобы подхватить эстафету. Нет, капитан спрашивал о том, получится ли у людей в ближайшие годы вернуться на Землю и снова сделать ее своим домом. Или же эта мечта перейдет по наследству к следующим поколениям.

За тридцать лет, прошедших после Катастрофы, население Марса увеличилось вдвое и достигло почти двенадцати тысяч человек. На Луне жило и работало больше двадцати тысяч. Итого в начале третьего тысячелетия от Рождества Христова все человечество едва насчитывало тридцать две тысячи человек. Из них больше половины никогда не дышали воздухом Земли, не смотрели в ее голубое небо, не бегали босиком по ее зеленой траве, не купались в реках, морях и океанах, а самое главное – не испытывали на себе воздействия земной гравитации.

Да, гравитация была главным препятствием в осуществлении этой мечты – вернуться на Землю. На Марсе сила тяжести в два и шестьдесят три сотых меньше земной. На Луне она меньше в шесть раз. Взрослый мужчина с массой тела восемьдесят килограммов весил на Марсе чуть больше тридцати килограмм, а на Луне и вовсе смешные тринадцать с хвостиком. И это – год за годом, десятилетие за десятилетием.

Никто не мог в точности сказать, как поведет себя организм даже родившегося на Земле колониста после того, как спустя тридцать лет снова окажется на родной планете. Не говоря уже о коренных марсианах и лунянах. Даже с учетом длительных специальных тренировок, мощных и эффективных медикаментозных средств и – слава науке! – наличия на «Секрете» гравигенераторов – гениального изобретения лунянина Игната Нефедова, воплощенного в металл и прошедшего испытания около одного марсианского года назад, без которого экспедиция на Землю вряд ли бы вообще состоялась.

Равно как без создания вакцины против смертельного антарктического Вируса, с немыслимой скоростью распространившегося по всей планете и выкосившего пять миллиардов человек за неполных два года. Не помогли ни медицина, ни океаны, ни горы, ни бункеры, ни жесточайшие карантинные меры, доходившие до безумных ядерных ударов по особо крупным очагам заражения.

Умерли все.

И только сотни тысяч и миллионы километров космического пространства стали тем барьером, преодолеть который оказалось древнему вирусу не под силу. То есть он бы и преодолел. Но колонисты Луны и Марса вовремя сообразили, что к чему, и наглухо закрыли космопорты для кораблей с Земли. Те несколько, что все-таки прилетели, были уничтожены без всякой жалости. Не сами корабли, понятно (в условиях катастрофической нехватки ресурсов это было бы преступной расточительностью), а только их экипажи и пассажиры.

Это было жуткое время. Время смерти и нелегкого, почти невозможного выбора. Трагедия планетолета «Надежда» до сих пор жила в сердце каждого лунянина. Да и марсианина тоже.

В октябре 1987 года, когда на Земле оставалось в живых около полутора миллиардов человек, «Надежда» доставила на Луну двести двадцать восемь детей в возрасте от четырех до тринадцати лет, мальчиков и девочек, собранных Комитетом Спасения из разных регионов Земли (с ними было только пятеро взрослых: капитан корабля, пилот-навигатор, врач и двое воспитателей). Вопреки прямому запрету планетолет сел в двух километрах от Селенограда, что называется, в «чистом поле», имевшего в данном случае вид неглубокого и неширокого кратера, у которого даже имени собственного не было, только номер в каталоге. Экипаж, двое воспитателей и врач предоставляли неопровержимые доказательства того, что ни одного инфицированного человека на борту нет. Они умоляли по радио о помощи и милосердии.

Но не дождались ни первого, ни второго.

Пока созданный лишь два месяца назад одновременно с Лунной народной республикой (полное личных драм, трусости и героизма образование ЛНР, большая часть населения которой – граждане СССР, – тема для отдельного рассказа), лунный Конвент на срочном совещании думал, что же делать, а граждане-луняне, разделившись на два лагеря (пускать – не пускать), уже подыскивали тяжелые ухватистые предметы, чтобы применить их в туннелях Селенограда в качестве аргументов своей правоты, простой горный инженер по имени Мартин Дефендер (известная знаковость фамилии до сей поры вызывает массу дискуссий) решил все за всех.

Воспользовавшись своим допуском и раздолбайством охраны, он вывел из шахты советский горно-промышленный самоходный лазер «ГПСЛ-200» и не спеша отправился на нем к месту посадки «Надежды». К тому времени, когда охрана прочухала, что к чему, и подняла кипеж, было поздно. Отец двухгодичных близнецов (мальчик и девочка), тридцатитрехлетний Дефендер остановил машину в десяти метрах от планетолета, направил лазер на жилой отсек и дал полную мощность импульса.

Обшивка корабля была вскрыта меньше чем за минуту, словно банка тушенки ножом бывалого солдата. Выжить не удалось никому. Когда прибыла вооруженная охрана и спасатели, проблема была решена окончательно и бесповоротно. Включая проблему самого Мартина Дефендера, который не мудрствуя лукаво вышел из кабины «ГПСЛ-200» наружу без скафандра. Продемонстрировав таким образом полную солидарность со своими жертвами.

Записки или какого бы то ни было сообщения он не оставил.

Его жена не выдержала психологического давления, сошла с ума и в конце концов тоже покончила с собой в специализированной лечебнице. Дети были отданы на воспитание в приемную семью, но ни один из них не дожил до совершеннолетия. Девочка пропала без вести во время рядовой школьной экскурсии по дну ближайшего кратера. Ей было десять лет. А мальчик умер через год – не перенес банальной лунной лихорадки, которой болеют четверо из пяти лунян в возрасте от семи до пятнадцати лет.

Но самое интересное заключалось в том, что двое из пассажиров «Надежды» – один воспитатель и один ребенок – все-таки оказались носителями вируса. Это выяснилось при тщательном исследовании останков погибших и немедленно стало достоянием гласности. Ни жене Мартина Дефендера, ни его детям данный факт никак не помог. Однако те, кто однозначно и громогласно считал горного инженера чудовищным и безжалостным монстром в человеческом обличье (а таковых было немало), прикусили языки.

Особенно после того, как микробиологи и специалисты по компьютерному прогнозированию в ярких красках набросали картину будущего, если бы луняне, поддавшись на мольбы и гарантии, впустили экипаж и пассажиров «Надежды» в Селеноград. При самых оптимистичных расчетах, девяносто пять процентов граждан Лунной республики умерли бы в течение первой же недели. Остальные пять имели некоторые шансы продержаться около года за счет жесточайшей изоляции и использования аварийных запасов воды, кислорода и пищи, но в конечном итоге без помощи извне погибли бы тоже. Каковой помощи, разумеется, поступить не могло.

Так что безымянный лунный кратер близ Селенограда получил предсказуемое название «Кратер погибшей надежды», на месте гибели двухсот тридцати трех землян и одного лунянина был установлен памятный крест из полированного титана, лунный драматург-самоучка Семен Незваный написал душещипательную пьесу «236», которая до сих пор идет на подмостках единственного любительского театра Селенограда, а в учебник истории колонизации Луны была вписана соответствующая глава.

Как бы то ни было, в результате всех этих трагических обстоятельств луняне стали обладателями штамма самого смертельного вируса за всю историю человечества. Он был настолько страшен, что даже не получил специального названия. Его так и называли Вирус – с заглавной буквы. «Еще сто двадцать миллионов человек скончались от Вируса за последний месяц» – подобные информационные сообщения были нередки в СМИ Земли в разгар Катастрофы.

Теперь этот Вирус оказался на Луне, был вовремя обнаружен и надежно изолирован, и перед гражданами Лунной республики встал естественный вопрос, что с ним делать. Посоветовались с марсианами. «А пришлите-ка его к нам», – предложили марсиане. «С чего бы это?» – спросили луняне. «У вас, ребята, классные инженеры, отлично развита горнодобывающая и металлургическая промышленность и вообще в вопросах изготовления и эксплуатации любых машин, механизмов и силовых установок вы собаку съели, – честно обосновали свою позицию жители Марсианской республики. – Это и понятно, поскольку лунные базы изначально задумывались как, в первую очередь, производственные, а уж во вторую – научные. У нас же на Марсе – наоборот. Как тут ни крути, а наши микробиологи имеют больше шансов на создание вакцины. Хотя бы потому, что их элементарно больше и опыт общения с вирусами и прочими микроорганизмами у них побогаче. Сами знаете, одних местных вирусов за последние десять лет они обнаружили несколько видов, и все пришлось тщательно изучить на предмет безопасности человека. Мы понимаем, что научные силы Земли не в пример круче наших, а им до сих пор не удалось создать вакцину. И вряд ли уже удастся, судя по всему. Так что давайте, шлите. Хуже не будет».

Следует заметить, что между лунянами и марсианами буквально с самого начала возникновения постоянных баз шло негласное соперничество. До открытых конфликтов – упаси, господи, не доходило, но негласных побед, поражений, уязвленного самолюбия или, наоборот, самолюбия удовлетворенного хватало с обеих сторон. Равно как соленых шуток с анекдотами, которые лунные и марсианские острословы не уставали придумывать друг о друге. Как бы то ни было, в данном случае аргументы марсиан жители Лунной республики сочли вескими, а их предложение весьма благородным. Штамм отправили на Марс с ближайшим кораблем.

И марсиане в конце концов сумели создать вакцину. Да, на это ушли невероятные усилия и двадцать восемь земных лет. Но теперь все члены экспедиции на «Секрете» были привиты. Как марсиане, так и луняне, которые должны подняться на борт «Секрета» через два дня, по прибытии планетолета на космодром Селенограда.

Старпом покосился на капитана.

Майкл Камински, забросив руки за голову, а ноги на резервный пульт, по-прежнему пялился в потолок, по которому змеился хитрый узор силовых кабелей и коммуникаций.

– Не знаю, как тебе, – сказал Малина, – а мне до сих пор Земля снится. Хоть и наш Марс я очень люблю. Поэтому все получится. Должно получиться.

Каминский убрал ноги с пульта, сел ровно.

– И я так думаю, – заявил он. – Иначе и затевать все это не стоило. – После чего посмотрел на часы и добавил: – Иди отдыхай, Слава. Моя вахта.

Малина тоже глянул на часы, отстегнулся, встал с кресла и сладко потянулся.

– Старший помощник капитана Вячеслав Малина вахту сдал, – сообщил он. – Хотя ты забрал у меня целых три минуты.

– Капитан Майкл Камински вахту принял. – Капитан перебрался на его место и пристегнулся. – Будешь должен.

– Забудь. Отдашь, когда сможешь. Счастливой вахты.

– Спасибо.

Малина направился к выходу из рубки, на пороге остановился, обернулся.

– Кстати, ты обедал? – спросил он.

– Обедал.

– Что сегодня на первое? Забыл в меню глянуть.

– Гороховый суп, – с плохо скрываемой ненавистью буркнул капитан. – С копченостями. Ты издеваешься, да?

– Отлично! – потирая руки, воскликнул старпом. – Мой любимый.

И удалился, весьма довольный собой.

3

Удивительно, как быстро при необходимости просыпаются в человеке некогда приобретенные навыки.

Секунда, и я уже сидел за рулем.

Еще пять, и мой «УАЗ» «Патриот» задним ходом проворно скрылся из зоны прямой видимости.

Теперь можно спокойно разбираться.

Я поставил машину на ручник, заглушил двигатель и достал из бардачка восьмикратный Pentax (бинокль не из дешевых, но экономить на экипировке – не уважать себя и профессию). Затем чуть подумал, отодвинул сиденье и вытащил из специально оборудованного тайника «Викинг» в кобуре и запасную обойму. Проверил обойму, сунул пистолет сзади за ремень под куртку на манер простых американских киношных героев, не имеющих желания возиться с кобурой или самой кобуры, запасную обойму – в карман, вышел из машины и, чуть пригнувшись, двинулся обратно наверх.

Не доходя нескольких метров до вершины холма, остановился и с сомнением посмотрел на свои коричневые кожаные туфли. Еще и полугода нет, как приобрел. Красивые, удобные и офигительно дорогие. Очень мало приспособленные к тому, чтобы лазить в них по бездорожью. И ведь отчетливо помню, как вчера, собираясь в дорогу, я размышлял над тем, не надеть ли кроссовки. Не надел.

– Пижон ты, Воронин, – негромко произнес я вслух. – Теперь расплачивайся.

После чего сошел с дороги вправо и по колено, а где и по пояс в уже заметно пожухлой сентябрьской траве добрался до очень удачно расположенных зарослей боярышника, где и прилег.

Отсюда хорошо просматривался и блокпост, и шоссе, и город за ним. Достаточно хорошо для того, чтобы не быть замеченным самому.

В то, что я каким-то странным образом сбился с дороги и заблудился, я не верил. Этого быть не могло, потому что… просто не могло. Даже с учетом моего попадания в туман. Подумав, отбросил мысль и о мираже, хотя поначалу был уверен, что вижу именно его. Кто-нибудь наблюдал мираж в средней полосе России в сентябре да еще сразу после дождя и при затянутом облаками небе? Ладно, признаю, что не специалист, и готов согласиться, что теоретически такое возможно. Однако теоретически возможны, к примеру, и телепортация предметов и живых существ, и путешествия во времени и… Нет, думать об этом всерьез – верный способ дождаться кардинального съезда крыши. А санитаров и тихой психиатрической лечебницы поблизости не наблюдается. Как, впрочем, и людей вообще. Пять минут я тут уже лежу, и ни одного человека в поле зрения. Ни одной машины на шоссе. И ни единого звука, характерного для людского присутствия в радиусе километра. Моторы не гудят, трамваи не звенят, далекая музыка не играет. Даже собаки не гавкают. Какая-то прямо-таки первозданная тишина. Но не мертвая, нет. Слышно, как ветерок шумит в ветвях и где-то посвистывает незнакомая птица. А с чего бы ей быть знакомой? Мы люди сугубо городские, в птицах особо не разбираемся. Ворона, голубь, воробей – вот наши спутники и знакомцы. Ну, орла, чайку, дятла и синицу, пожалуй, узнаю. Ласточку еще. Возможно, снегиря… Черт, хоть бы какой дымок от костра или из трубы показался! Нет, чисто все. Какие-то по виду явно промышленные трубы вдали виднеются, но дыма над ними нет. И вообще, ребята, сдается мне, что в этом городе никто не живет. Причем давно. Иначе почему я вижу в окуляры бинокля так много разбитых окон и отвалившейся от стен штукатурки? Целыми пластами отвалившейся. И с чего бы это на плоской крыше во-он того трехэтажного, явно административного здания росли молодые деревца? Не похоже, что их там посадили специально. А вот на то, что семена занесло туда ветром и никто не следит за крышей, похоже.

Я стал вспоминать, какие у нас есть брошенные города, кроме Припяти, не вспомнил ни одного. Но Припять на Украине, а я, если пока еще не сошел с ума, нахожусь в России.

Или нет?

В смысле, я не в России или все-таки сошел с ума?

Проверить второе предположение я не мог никак. Разве что за руку себя ущипнуть, чтобы убедиться, что не сплю. Ущипнул. Не проснулся.

Город, который я сейчас разглядывал в бинокль, чем-то напоминал Припять. Никогда не был, но фотографии видел много раз. И там, и тут почти такие же пяти-, девяти- и двенадцатиэтажные жилые дома еще советской постройки – серый бетон и унылое чередование вертикальных и горизонтальных линий. Телевизионные антенны на крышах… Опаньки. А вот и облезлый от времени герб Советского Союза. Тоже на крыше. И рядом, по карнизу, крупными, некогда покрашенными в красный цвет, а ныне проржавевшими насквозь жестяными литерами выведено: «Вперед, к победе коммунизма!»

Семь два твою мать, как говаривал мой дед, заменяя буквы их порядковыми номерами в русском алфавите, чтобы не ругаться матом при внуке. Это что такое, вообще?

На первый труп я наткнулся метров за двадцать – двадцать пять перед блокпостом, в траве, сразу перед «колючкой». Собственно, это был не труп в привычном нашем понимании. Скелет в полуистлевшей одежде. Женский. Антрополог из меня, как воздушный змей из листового свинца, но вряд ли нормальный мужчина напялит на себя платье и туфли, а потом попрется в них по полю. Опять же остатки длинных рыжеватых волос на черепе и явно женская сумка, валяющаяся здесь же, явственно свидетельствовали о том, кому некогда принадлежали эти кости.

Зачем я не вернулся на дорогу, а пошел к блокпосту от зарослей боярышника прямо через поле, не жалея свои шикарные туфли? Надеялся увидеть нечто подобное? Поздравляю, увидел. Что дальше? Дальше неплохо бы понять, что здесь произошло много лет назад. Много, потому что все об этом говорит. Разбитые стекла, обвалившаяся штукатурка, деревья на крыше, советская символика, теперь вот этот скелет.

Получается что?

Женщина шла примерно оттуда, откуда пришел я сейчас. По бездорожью, от зарослей боярышника. Почему не по дороге? Без понятия. Может быть, знала, что по дороге точно не пройти, и попыталась в обход? Куцый обход какой-то, несерьезный. Тогда уж надо было вдоль опушки леса попробовать, метров на триста правее… Ладно, неважно. Может быть, она устала, отчаялась. Возможно, дело и вовсе было ночью. Дождливой. Пошла напрямик по полю, бог знает, на что понадеявшись. Не прокатило. Врубился прожектор на крыше блокпоста – вон до сих пор там торчит, хоть и давно разбит. И за сверкающими сплошными струями дождя пулеметчик разглядел испуганно замерший перед спиралью Бруно силуэт. Двадцать – двадцать пять метров. Не расстояние для пулемета. Короткая очередь, пронзительный крик страдания и боли, и все было кончено.

Я присел, осторожно, стараясь не касаться голых костей, не прикрытых остатками платья, приподнял и сдвинул в сторону останки, сквозь которые давно проросла трава. Хотелось найти пули и убедиться, что воображение меня не подвело. И я их нашел. Чуть позже. Четыре пули знакомого калибра 7,62 мм.