Флэшмен и краснокожие
Факт, что вместо названных мест они были зашиты в пояс, утешал слабо. Он взял меня за горло, и если я не питал намерения отдаться на милость американского правосудия, преследовавшего меня за убийство, хищение рабов, выдачу себя за морского офицера, кражу фургона и лошадей, лжесвидетельство и размещение фальшивого предложения о продаже – боже правый, разве только двоеженство не приписали! – мне оставалось только уповать на его порядочность. Он посмотрел мне в глаза и хмыкнул.
– Так я и думал. Ты для меня все равно что раскрытая книга – скверное издание, кстати сказать. Будьте любезны передать их мне тотчас же. – Его палец указал на таверну на другой стороне улицы. – Идем!
– Капитан, умоляю, давайте повременим с этим до прихода на корабль! Ищейки из американского флота разыскивают меня по всему городу… Пожалуйста, капитан, клянусь, вы их получите…
– Так и гони их сюда, черт тебя дери! – прорычал он и, как клешней, ухватив меня своей лапищей, затащил в паб и усадил в дальнем от стойки углу. Там стоял полумрак; за столиками расположилась пара гуляк, да несколько торговцев обменивались новостями у бара – впрочем, мои приятели из полиции и флота вполне могли прикинуться ими. Я робко обратил на это внимание Спринга.
– Пятью минутами раньше или позже тебе уже погоды не сделает, – говорит тот. – А я заодно выясню, изменил ли ты на сей раз своей привычке никогда не говорить правду.
Пока он заказывал джулеп[15] и распекал черного слугу за медлительность, я, моля Бога, чтобы столь вежливые манеры капитана не привлекли к нам внимания, повернулся к стене и начал осторожно распарывать перочинным ножом швы на поясе.
Спринг нетерпеливо барабанил пальцами и урчал. Наконец я извлек пакет – эти бесценные, плотно исписанные листки, за которые Комбер отдал свою жизнь – и капитан погрузился в них, скребыхая по мере чтения зубами.
– Неблагодарная скотина! Вовремя он помер! Я был этому ублюдку вместо отца, и вот чем он отплатил мне за благодеяния: подглядывал и вынюхивал все, словно крыса! Да вы все такие, мерзкие джентльментишки! Да, мастер Комбер, Федр начертал тебе эпитафию: «Saepe intereunt aliis meditantes necem»[16]. И поделом тебе, скотина!
Спринг сунул бумаги в карман, осушил стакан и вперился в меня безумным взором, так хорошо знакомым мне по «Бэллиол Колледжу».
– А ты, зачем ты хранил их, а? Чтобы отправить меня в последний док? Говори!
– Ничего подобного! – взвизгнул я. – Да если бы я собирался, то обнародовал бы их на суде, но я ведь не сделал этого, не так ли?
– И сунуть собственную шею в петлю? Только не ты, – он лающе рассмеялся. – Во мне роится смутная догадка, что ты собирался выжать с их помощью кое-что из шотландского скупердяя Моррисона. Я угадал, не так ли? – Хоть Спринг и был чокнутым, голова у него варила. – Сыновняя почтительность, значит?! Ну, если таков был твой расчет, тебе не повезло. Он мертв, и горит в аду, без сомнения. Три недели назад я получил весточку от нашего агента в Нью-Йорке. Неожиданный поворот, а парнишка?
Так оно и было, но только на мгновение. Ну, на трупе отыгрываться не получится, но и о чем печалиться? Состояние маленького прохвоста отойдет к его дочерям, среди которых моя милая простушка Элспет числилась в любимицах. Святой Георг, да я богат! По слухам, у него было аж два миллиона, и четверть достанется ей и мне… Если только старый хрыч не нашел в законе какую-нибудь лазейку, чтобы не дать мне наложить лапы на его денежки, как ему это удалось десять лет назад. Но нет – не может же он лишить Элспет наследства, а обвести ее вокруг пальца – для меня плевое дело… Впрочем, так ли это? Она всегда обожала меня, хоть, как я подозревал, наставляла рога при каждом удобном случае. Уверенности у меня не было, да и стоило ли обращать внимание на такие пустяки, как периодическая супружеская измена? Пока она зависела от своего отца, по крайней мере. Теперь же, когда с нее сняли уздечку, ей можно таскаться вволю, а подобное пресыщение может притупить страсть к отсутствующему мужу. Кто возьмется угадать, как примет она своего возвратившегося Одиссея теперь, когда у нее куча денег и все удовольствия к ее услугам? Помимо прочего, я не сомневался, что моя пустоголовая половина сорит сейчас деньгами – моими уже деньгами – как подвыпивший герцог в день рождения. Чем скорее окажусь я дома – тем лучше. Но как ни крути, то, что Моррисон откинул копыта – отличная новость.
Спринг, насупленный и суровый, не спускал с меня глаз, и зная, насколько этот кровожадный пират привержен соблюдению внешних приличий, я постарался изобразить траурную мину и пролепетал что-то про неожиданный удар, ужасное несчастье, непоправимую потерю, ну и так далее.
– Да ты, я вижу, – ухмыльнулся он, – просто сражен горем, смею заметить. Узнаю эти признаки: физиономия унылая, словно зима в Тайнсайде, а в глазах блеск долгожданного наследства. И почему ты не сделался плакальщиком, лицемерный выродок? Nulli jactantius moerent, quam qui loetantur[17], или, если переложить Тацита вольно, ты считаешь, что чертовы денежки уже у тебя в руках! Однако ты еще не получил их, парень, и если рассчитываешь снова увидеть Лондонский мост, – тут его рот ощерился в издевательской усмешке, – тебе стоит стать очень осторожным, как Агаг[18], и держаться с подветренной стороны от Джона Черити Спринга.
– Что вы хотите сказать? Я же отдал вам бумаги, и вы обещали доставить меня живым….
– О, так и будет, не сомневайся, – в этих ужасных пустых глазах мелькнула зловещая тень. – Me duce tutus erist[19]. И знаешь почему? Потому что, когда достигнешь Англии и заявишь, наряду с прочим выводком Моррисона, права на его наследство, тебе предстоит узнать, что столь обширной торговой морской империи требуется опытный руководитель, знающий законы и все такое прочее. – Он торжествующе усмехнулся. – Ему придется платить сумасшедшее жалованье, зато ты получишь надежного, академически образованного делового человека, способного не только управлять флотом, но и присматривать за тем, чтобы никто не пронюхал о твоих недавних американских делишках или о том, что твоя подпись в качестве суперкарго значится в судовых документах работоргового судна…
– Кто бы говорил! – не сдержался я. – Меня хватают, силком затаскивают на этот корабль, а вы…
– Чтоб мне сдохнуть, как ты смеешь так со мной разговаривать?! – взревел Спринг, и несколько голов повернулись к нам. Он заметил это и понизил голос до обычного рыка: – Английский закон меня не страшит: я буду уже в Бресте или Кале, переводя денежки во франки и гульдены. Спасибо тем безмозглым пням из Оксфорда, которые из ненависти выставили меня за дверь, лишив достоинства и плодов, добытых учением…
Шрам снова сделался пунцовым, как случалось всегда при упоминании об Оксфорде: его, как вам известно, выперли из Ориэля – за то, что украл вывеску колледжа или придушил декана, не сомневаюсь, – но сам он объяснял все происками коллег-завистников. Капитан скорчился, застонал, но взял себя в руки.
– Англия для меня теперь ничто. Зато все твое будущее связано с ней – и будущее это не наступит, если выплывут наружу кое-какие твои прошлые делишки. Армия? Выгонят. Новообретенное наследство? Отберут. А то еще и повесят, – добавил он, облизнувшись. – Да и твоя супруга наверняка найдет себе партию получше. Уж коли зашла речь, – злорадно продолжает Спринг, – мне даже интересно, как воспримет она весть, что ее муженек – на самом деле распутный потаскун, прыгавший на борту «Бэллиол Колледжа» на все, что шевелится. Короче говоря, держать язык за зубами – обоюдный наш интерес, как думаешь?
Чокнутый ублюдок сардонически улыбнулся мне и осушил стакан.
– По пути домой у нас еще найдется время обсудить дела, да и продолжить твое классическое образование: уверен, перерыв в наших занятиях, учиненный этими ублюдками-янки, был для тебя столь же прискорбен, как и для меня. «Hiatus valde deflendus»[20] – так, кажется, говаривал ты прежде. Теперь вливай в себя остатки пойла и пойдем.
Как я уже сказал, капитан был настоящим сумасшедшим. Если он рассчитывал запугать меня своими смешными угрозами – он, разжалованный преподаватель, ставший пиратом, и которому стоит только рот раскрыть в приличном обществе, чтобы оказаться в Бедламе, – то явно попал пальцем в небо. Но я понимал, что сейчас не время его разочаровывать – полоумный или нет, Спринг оставался единственной моей надеждой убраться из этой треклятой страны. И если придется терпеть его бесконечные пассажи из Горация и Овидия за время путешествия через Атлантику, так тому и быть. Я покорно допил, отодвинул стул, повернулся лицом к залу – и шагнул прямиком в кошмар.
Произошла самая обычная, повседневная вещь, и как это всегда и случается, она совершенно изменила всю мою жизнь. Возможно, ей Кастер обязан своей смертью, не знаю. Едва сделал я первый шаг от стола, располагавшийся у стойки высокий мужчина громко расхохотался и непроизвольно отступил назад, случайно зацепив меня плечом. Миг – и я уже шмыгнул ему за спину, пряча лицо. Но он толкнул меня и намерен был принести извинения.
– Прошу прощения, сэр, – говорит он.
Его глаза встретились с моими и расширились; добрых три секунды мы молча смотрели, узнавая друг друга. Да, я узнал это лицо: щетинистые баки, шрам на щеке, далеко выступающие вперед нос и подбородок и глубоко посаженные глаза. Я узнал его прежде, чем в памяти всплыло имя: Питер Омохундро.
II
Разве не доводилось вам переживать такие маленькие встречи? Человек, которому ты должен, парень, жена которого флиртовала с тобой, или семейство, чьим приглашением ты пренебрег, или какой-нибудь хам, прилюдно тебя оскорбивший. Омохундро трудно было отнести к перечисленным случаям – во время последней нашей встречи я был занят тем, что прятал украденного у него раба; гремели выстрелы, и он гнался за мной с явно читавшимся в глазах намерением убить, почему мне пришлось вплавь добираться до берега Миссисипи. Но принцип тот же самый, поэтому я, смею похвастать, прибег к проверенному средству.
Не раскрывая рта, я пробормотал извинения, развязно кивнул и поспешил к выходу. Такие вещи срабатывают, но только не с этим лишенным воспитания ублюдком. Он издал богохульственный клич и схватил меня за воротник обеими руками.
– Прескотт! – заорал он. – Бог мой, Прескотт!
– Прошу простить меня, сэр, – выдавил я, – не имею чести знать вас.
– Да неужели, ворующий ниггеров сукин сын? А я вот имею честь, адом клянусь! Джим, констебля сюда, живо! Ах ты, воровское отродье! – И пока все смотрели, разинув рты, Омохундро с силой прижал меня к стене и заорал своим дружкам: – Это Прескотт из «Подземной Железной дороги», который в прошлом году увез украденного у меня Джорджа Рэндольфа на «Султане»! Не дергайся, чтоб тебя! Это он, говорю вам! Эй, Уилл, хватай его за другую руку! Вот так, пес, стой, не шевелись!
– Вы ошибаетесь! – вскричал я. – Я – кто-то другой, то есть вы меня не за того приняли, клянусь! Меня зовут не Прескотт! Уберите от меня свои грязные лапы!
– Это англичанин! – прорычал Омохундро. – Все слышали? Этот ублюдок – англичанин, и Прескотт тоже был англичанином! Попался, похититель невольников! Я живо с тобой разберусь – ты пойдешь в тюрьму, а когда тебя опознают, отправишься на виселицу, черт возьми!
По счастью, в пабе оказалось не более дюжины посетителей, и пока те, кто был с Омохундро, сгрудились возле меня, остальные глазели, но не подходили близко. Народ это был благовоспитанный, и то, что мы с Омохундро были крупными парнями, не вдохновляло их вмешиваться в дискуссию.
Человек, которого назвали Джимом, нерешительно застыл на полпути к дверям, а Уилл, здоровый деревенщина с бородой и в цилиндре, хоть и схватил меня за руку, но как-то неуверенно.
– Погоди-ка, Пит, – говорит он. – А ты уверен, что это тот самый молодчик?
– Еще как уверен, балда! Джим, да приведешь ты, черт побери, констебля? Это Прескотт, говорю вам, и это именно он украл ниггера Рэндольфа и вез его в Канаду!
Двоих из собравшихся это убедило, и они подошли и схватили меня за руки, тогда как Омохундро перевел дух и отступил немного, разглядывая меня.
– Я этого мерзавца где хочешь узнаю, как и его дурацкий говор…
– Это ложь! – не сдавался я. – Ужасная ошибка, джентльмены, уверяю вас… Этот человек пьян… Я в жизни не видел ни его, ни того проклятого ниггера! Отпустите меня, кому говорю!
– Я – пьян? – Омохундро потряс кулаком. – Ах ты, вонючая тупая свинья!
– Проклятье, Пит, помолчи-ка! – восклицает Уилл, явно выходя из себя. – Разговор у него не как у этих подземщиков, это факт, но погоди-ка, мистер, не горячитесь, и мы во всем разберемся. И ты остынь, Пит, – Джим успеет привести констебля, а мы пока выясним, что к чему. Эй, сэр! – Последнее адресовалось Спрингу, который за все время и бровью не повел – стоял, засунув руки в карманы и глядел как сыч. – Вы были с этим парнем – что можете сказать про него, сэр?
Все повернулись к Спрингу, который равнодушно посмотрел на меня и отвел взгляд.
– В глаза его раньше не видел, – решительно заявляет он. – Этот тип без приглашения уселся за мой столик и стал клянчить выпивку.
С этими словами подлая свинья направляется к двери; я буквально язык прикусил, и не столько из-за предательства мерзавца, сколько из-за его глупости. И недаром.
– Но вы болтали с ним добрых минут десять, – нахмурившись, говорит Уилл. – Болтали, смеялись – да я своими глазами видел.
– Они пришли вместе, – раздается еще чей-то голос. – Рука об руку, ей-ей.
Омохундро ловко преградил Спрингу путь к отступлению.
– А ну, повремените-ка, мистер! – подозрительно восклицает плантатор. – Вы ведь тоже англичанин? И у вас общие делишки с этим аболиционистским сморчком Прескоттом – на Библии клянусь, Уилл, тот малый у стены и есть Прескотт. Полагаю, нам придется задержать вас обоих до прихода полиции.
– Прочь с моей дороги! – рявкнул Спринг, и хотя он даже не повысил голоса, тот прозвучал резко, как звук напильника.
Уилл сделал шаг назад.
– Прикрой рот! – говорит Омохундро, вскинувшись. – Может, ты чист, может, и нет, но предупреждаю: ни шагу больше! Отойди-ка туда, к стене, да поживее!
Я никогда не испытывал особой симпатии к Омохундро, и менее всего в тот миг, когда двое его громил прижимали меня к стене, обдавая ароматом табачной жвачки, но признаюсь: на долю секунды мне стало жаль его – парень сморозил глупость не хуже, как если бы передал портвейн направо[21]. Ибо есть одна простая вещь, делать которую категорически не рекомендуется: отдавать приказы Дж. Ч. Спрингу. По сравнению с этим дернуть за ухо спаривающуюся гориллу будет совершенно безобидной проделкой. Пару мгновений капитан стоял неподвижно, и только шрам его наливался пунцом, потом в глазах у него появился тот самый бешеный блеск. Его руки медленно выползли из карманов и сжались в кулаки.
– Ах ты треклятый выскочка-янки! – говорит. – Отойди по-хорошему, или хуже будет!
– Янки?! – взревел Омохундро. – Да чтоб тебе…
Но не успел он воздеть кулак, как Спринг бросился на него. Мне-то уже приходилось наблюдать картину, когда капитан измочалил едва не до смерти здоровенного матроса на борту своего корабля; однажды я сам подвернулся под удар, и должен сказать, это было все равно что получить по башке молотом. Взглянув на него, вы не поверили бы: самого обычного вида морячок средних лет, с седоватой бородой и изрядным пузцом; плотный, но совсем не верзила – короче, типичный гражданин, цитирующий Катулла; а в следующую минуту – берсерк не хуже Аттилы. Один короткий шаг – и его кулаки обрушились на торс Омохундро. Плантатор загудел, словно футбольный мяч, и отлетел на стол; но не успел он еще приземлиться, как Спринг схватил тугодума Уилла за шиворот и с силой пригвоздил к стене.
– К черту вас всех! – заревел он, сдергивая шляпу, что было неумно, поскольку дало Джиму время накинуться на него со стулом в руке. Рыча, Спринг развернулся, но прежде чем Джим успел вкусить плодов своей глупости, один из державших меня парней отпустил мою руку и схватил капитана за воротник. Будь я поумней, не спешил бы дергаться, но видя, что сторож остался один, попытался вырваться, и мы с янки покатились по полу. Ему было не сравниться со мной по массе, и после непродолжительной шумной возни я оказался сверху и принялся молотить его, пока он не заверещал. Будь у меня время, я потешился бы еще минуту-другую, но первым пунктом в меню значилось бегство, так что я слез с него и стал лихорадочно искать самый удобный путь наружу.
В шаге от меня царил ад кромешный: Омохундро уже встал, держась за живот – он у него не иначе как из чугуна был – и хватая ртом воздух; Уилл лежал на полу, но крепко держал Спринга за лодыжку, в то время как второй мой тюремщик обхватил капитана за шею. Прямо на моих глазах Спринг стряхнул его и повернулся, намереваясь наступить на лицо Уиллу. «Да, – думаю, – вечера в зале для симпозиумов в Ориэле не были потрачены впустую». В этот миг один тщедушный малый из зрителей вскидывает руку, выкрикивает что-то по-французски и пытается выбить из моего отважного капитана мозги при помощи своей тросточки.
Спринг схватился за нее и потянул – и трость осталась у него, зато в руке лягушатника блеснули два фута обнаженной стали. Тот взмахнул ею и что-то прокукарекал по-галльски. Бедный простофиля. Взметнулся вихрь, раздался хруст ломающейся кости – и вот наш лягушатник уже стенает, лежа на полу, а Спринг сжимает в руке его трость-шпагу. Я слышал, как закричал Омохундро, бросаясь на капитана и извлекая пистолет из-под полы сюртука. Спринг прыгнул навстречу ему с кличем: «Habet!»[22] И, о Боже, прямо перед моим остекленевшим от ужаса взором Омохундро зашатался, глядя на пронзившую его сталь, потом опустился на колени, выронив пистолет, и рухнул ниц с душераздирающим стоном.
Воцарилась мертвая тишина, нарушаемая только скрежетом ногтей Омохундро по доскам, а спустя миг еще и торопливыми шагами одного из основных действующих лиц, спешащего покинуть сцену. Уж если я чему-то и научился в жизни, так это вовремя откланиваться: махом перескочив прилавок, я нырнул через дверь в подсобку, а из нее – в открытое окно, и вот уже улепетываю вовсю по улице, не думая ни о чем, только бы оказаться подальше.
Даже не знаю, сколько я пробежал, петляя по улицам, перепрыгивая через заборы, пробираясь по дворам, но остановился, только когда совершенно вымотался. Погони слышно не было. Слава богу, день клонился к вечеру, стремительно наступали сумерки. Я заковылял по пустынному переулку, переводя дух и собираясь с мыслями.
Мое возвращение в Англию плакало горючими слезами: судя по всему, Спринга вздернут, и не сделай я ноги, болтаться мне рядом с ним. На меня и так уже повесили всю вину за парней, которых убила Касси – разве я не собственными глазами видел свое имя в объявлении о розыске? – в сравнении с этим дела Рэндольфа и Омохундро – не более чем закуска. Надо бежать, но куда? Во всех этих треклятущих Штатах не найти мне укромного местечка. Усилием воли подавив панику, я принялся думать. Бежать нельзя, надо спрятаться – да только где? Стоп, возможно, есть одно местечко. Сьюзи Уиллинк укрыла меня в прошлый раз, принимая за дезертира из американского флота; но пойдет ли она на это теперь, когда мне вменяют серьезное преступление? Но я ведь не убивал Омохундро – да и она может не узнать ни про него, ни про Спринга. А ведь эта милая старушка была без ума от меня, все глаза проплакала при прощании. Да-да, небольшая порция Гарри на ночь, и Сьюзи готова будет прятать меня хоть до второго пришествия.
Проблема в том, что у меня нет ни малейшего представления, в какой точке Нового Орлеана я сейчас нахожусь и где располагается заведение Сьюзи. Я помнил, что оно где-то в районе Вьё-Карре. Но нельзя же мне расхаживать по городу с расспросами, когда флотские – да теперь и городские полисмены – повсюду рыщут в поисках меня. Я осторожно пошел вперед, держась тихих переулков, пока не набрел на старого ниггера, сидящего на крылечке, и тот указал мне верную дорогу.
Вьё-Карре, как вам должно быть известно, это древнее французское ядро Нового Орлеана, представляющее собой один гигантский квартал развлекательных и игорных заведений, роскошных парков и ресторанов. Ночью он весь сияет, повсюду музыка, смех, яркие краски, а каждая вторая дверь ведет в бордель. Дом свиданий Сьюзи числился среди лучших в Новом Орлеане и располагался в уединенном тенистом садике, что очень меня устраивало, поскольку я намеревался пробраться через кусты и разыскать свою патронессу, привлекая как можно меньше внимания. Держась в стороне от оживленных улиц, я направился через тот самый переулок, где несколько месяцев тому меня прижали ребята из «Подземки». Сегодня он был пуст, а задняя калитка не заперта, так что я вошел в сад и укрылся в зарослях, откуда мог наблюдать за парадной дверью дома. И тут понял: что-то здесь не так.
Это был один из тех солидных французских колониальных особняков, с затейливой ковкой, балюстрадами и дощатыми панелями, и выглядело все именно так, как мне помнилось, вот только чего тут не наблюдалось, так это признаков жизни. Стояла душная ночь, и окна и двери должны были быть открыты настежь, позволяя слышать музыку и смех; не видно ни ярких огней, ни полуобнаженных желтых шлюх, снующих по большому холлу или отдыхающих, подобно избалованным кошечкам, в шезлонгах на веранде, помаргивая в полутьме зелеными глазами. Здесь должны царить танцы и веселье, а подвыпившим денди полагается стремиться к дверям, вожделея томных красоток, и оглашать верхние этажи звуками счастливого разврата. Ничего подобного – тишина. Входная дверь заперта, и хотя из-за закрытых ставень кое-где пробивался свет, становилось ясно – если тут и размещается по-прежнему бордель, то его, видимо, арендовала «Организация Надежды»[23].
Вопреки духоте ночи, я поежился. Темный сад показался вдруг мрачным и исполненным угрозы. Со стороны соседнего дома за деревьями летели звуки музыки, стучали колеса подъезжающих к воротам экипажей, над моей головой выводили унылые трели ночные птахи; я слышал скрип в своих коленках, когда присел и, почесывая свежезалеченную пулевую рану в ягодице, пытался понять, что же здесь не так. Может, Сьюзи переехала? Ледяной страх сковал мне сердце, поскольку другой надежды у меня не было.
– О Боже! – вполголоса протянул я. – Она должна быть тут!
– Кто? – раздался прямо под ухом у меня вопрос, и железная рука ухватила меня за шею.
Раззявив в крайнем ужасе рот, я обнаружил прямо перед собой искаженное яростью бородатое лицо Джона Черити Спринга.
– Заткни свою пасть, или я сам заткну ее навеки! – прошипел он. – Говори: что это за дом и зачем ты сюда забрался? Живо, и не шуми!
Последнее было излишним: я был перепуган так, что не только кричать, но и говорить не мог. Он с рыком встряхнул меня, я же тем временем пришел к ужасному умозаключению, что ему, похоже, удалось выследить меня, незаметно следуя за мной по пятам. Страшно было представить, как крался этот маньяк, наблюдая за каждым моим движением, но еще страшнее обнаружить его здесь. Бесцветные глаза капитана пристально оглядывали сад и дом. Зная его нрав, я хриплым шепотом изложил все без утайки.
– Дом… принадлежит моему… другу. Э-э… подруге. Из Англии. Но я не знаю… дома ли она сейчас.
– Так давай выясним, – говорит он. – На нее можно положиться?
– Не… не знаю. Она… приютила меня здесь однажды…
– Она что, шлюха?
– Нет… То есть да – она владелица этого заведения. Или была таковой.
– Сводня, значит? – осклабился он. – Конечно, где же ты еще мог прятаться, как не в борделе. Plura faciunt homines e consuetudine, quam e ratione[24], мерзкий развратник. Теперь слушай сюда: по твоей милости я попал в переплет; могу я отсидеться тут, пока все не уляжется? Я спрашиваю твоего мнения, а не разрешения, черт возьми!
Я ответил честно:
– Не знаю. Боже, вы ведь убили человека, она может не …
– Самозащита! – буркнул он. – Но не спорю, новоорлеанское правосудие может посмотреть на это с менее просвещенной точки зрения. А эта… эта проститутка… Она, по твоим словам, англичанка? Добронравная? Терпимая? С умом?
– Ну… ну да, славная… – Я пытался подобрать слова, чтобы описать Сьюзи. – Она из кокни, публичная женщина, но…
– Конечно, раз она впустила тебя, – говорит этот заклинатель. – И нам не остается ничего иного, как попытать счастья. Значит так, – и железная хватка сдавила мою шею еще сильнее, – распахни уши: если я пойду ко дну, то и ты вместе со мной, сечешь? Лучше этой ведьме приютить нас, ибо в противном случае… – Спринг встряхнул меня, рыча, словно мастиф. – Ты уж убеди ее и помни, что сказал Сенека: «Qui timide rogat, docet negare».
– Чё?
– Иисусе, да Арнольд тебя совсем ничему не научил? Кто просит робко – получает отказ. Шагом марш, ать-два!
Стуча в парадную дверь, я, стоя рядом с капитаном, начищавшим рукавом шляпу, дивился про себя: много найдется еще бедолаг, которым чокнутый профессор преподает посреди ночи у ворот публичного дома латынь, или я такой один? Потом дверь открылась и наружу высунулась голова пожилого негра-привратника. Я спросил хозяйку.