Школа. Никому не говори. Том 3
В субботу впервые в новом году в её комнату зашла Александра Григорьевна и заговорила. Правда, сквозь зубы и без тени улыбки на лице.
– На рынок со мной сходишь?
– Схожу. – Люба оторвалась от книги. То, что мама пришла сама, означало начало примирения.
– Собирайся.
Весь путь до рынка мать и дочь шли молча. Школьница не собиралась разговаривать. Молчать она умела, да и ей всегда находилось о чём подумать. Александра же упорно держала язык за зубами из сохранения гордости, привыкнув, что вечно виноватая дочь, как раньше, ягнёночком заглядывая в глаза, начнёт добродушно болтать – они помирятся и всё будет по-прежнему. Только Люба уже не была прежней и так не считала. Она хотела искренних извинений, после которых бы попросила прощения сама, но прекрасно знала, что их не последует. Мама никогда не извинялась. А ребёнку надоело идти на сближение первой.
Городской базар располагался в центре города, облепив палатками местную реку, как комарами, с двух сторон. На первом берегу расплодился, словно грибы после обильного дождя, вещевой рынок, создавая на полдня (особенно в выходные) целый палаточный городок, правильной формы, с мини-улочками, на которых палатки стояли лицом друг к другу, пестря товаром на любой цвет, размер и вкус.
Поспеловы вступили в ряды плывшей между торговых точек праздной толпы. Десятиклассница крутилась, выхватывая взглядом то в одной палатке, то в другой интересные вещи. «Нечего пялиться! Мама ничего не купит!» – расстроилась она, но разглядывать обновки не перестала.
– Любушка! Постой! Иди сюда! – окликнула родительница. – Смотри, я тебе кофточку шикарную присмотрела!
«Блин, ну как всегда – бабья прелесть! – скривилась Люба, едва увидев длинную закрытую объёмную серую кофту из пушистой шерсти, расшитую бисером. – Сэро опять оборжётся!»
– Александра Григорьевна, ну что вы! Это не для молоденькой девчушки вещь, а для Вас, – улыбнувшись, тактично заметила торговка. – Школьницы в таком не ходят. У них своя мода. Стоит ли дочку в неудобное положение перед ровесниками ставить?
Люба выдохнула: «Хоть кто-то меня понял!»
– Зато спина закрыта! И грудь. Не простудится!
– Ой, да ладно Вам, Александра Григорьевна! В школу сходите да молодёжи это расскажите! Заодно посмотрите, как они Вас послушают! – рассмеялась хозяйка палатки. – Зачем же совсем юную девочку, только начавшую жить, в бабу взрослую рядить? Красоту портить! Согласна, Люба?
– Э-э-э-э… Ну да. Вы правы. – Тихоня удивлённо посмотрела на торговку, которую видела впервые и точно знакома не была.
Женщина, поняв причину удивления, улыбнулась.
– Мои дети с тобой в одной школе учатся. В 10 «Д». Мальчики-близнецы. Ибрагимовы. Сэро и Имир. Знаешь их?
От неожиданности услышанного кровь прилила к Любиному лицу. Уши загорелись алым пламенем. Десятиклассница, раскрыв рот, вытаращила глаза: «Ни за что бы не подумала, что передо мной их мама!» Не так себе Поспелова представляла родительницу Ибрагимовых, совсем не так.
В приятной полноватой женщине, на Любин взгляд, не было ничего цыганского. Синие глаза. Невысокая. Немного смуглая кожа. Круглое миловидное лицо. Современная и ухоженная дама. Макияж, маникюр – всё при ней. На ногах – дорогие, качественные, из кофейной кожи, полуботинки на среднем каблуке. Зауженная юбка из светлой джинсовой ткани застёгивалась на железные пуговицы от верха до низа и доходила лишь до середины ног, демонстрируя окружающим качественный, плотный, совсем не дешёвый капрон. Верх – приталенная шубка из короткого кремового меха. Длинный прямой пепельный волос подвязан в тугой конский хвост. Голову вместо платка элегантно опоясывал тонкий кашемировый шарф цвета увядшей розы. Лала, видя, как её разглядывают, скромно опустила умные внимательные глаза и чуть улыбнулась.
– Они на Вас совсем не похожи! – не удержавшись от шока, выпалила девочка.
– Совсем не похожи, точно! – согласилась торговка, нежно прищурившись и слегка качнув головой; длинные золотые серёжки в ушах чуть дрогнули. – Мальчики мои – вылитый Алмаз. Особенно Сэро – он даже шальным нравом в папку пошёл! Мою внешность только Роза взяла. Остальные детки смешали нас обоих.
– Да, у вас большая семья, хорошая! – вставила Шура Поспелова, не обратив никакого внимания на реакцию Любы, потому что не могла оторваться от злосчастной серой кофты. – И всё равно, дочь, примерь! Вдруг пойдёт к лицу!
Тихоня побагровела от возмущения.
– Не буду! Если хочешь, сама в неё наряжайся!
– Действительно, Александра Григорьевна, примерьте сами! – отозвалась цыганка. – Кофта как раз для Вас. Я хорошую скидку сделаю, как всегда. Вы же меня знаете! Только, кстати, из Турции привезла новый товар.
«Братья тоже здесь?» – старшеклассница чуть не ляпнула вопрос вслух, но вовремя спохватилась, занервничала и начала крутить головой.
– Ой, нет, Лала, что ты!.. Куда такую красоту на старости лет носить! Помирать пора, а, чтобы в гроб с собой тащить, вещь слишком хороша!
– Рано Вам на тот свет собираться! Живите и радуйтесь! А для Любы у меня палатка с молодёжными штучками в другом ряду. – Лала подмигнула девочке: – Там Руслана дежурит. Она тебе интересное подскажет…
– Ой, нет-нет! В другой раз! – перепугалась подросток, не готовая к знакомству со старшей сестрой Сэро. – Мы деньги только на продукты взяли!
– Ничего страшного, мы в долг дадим! Когда сможете, вернёте.
– Нет, не надо, я не могу! Мама, куда нам там пора? Пойдём уже!
– Да, пойдём. Всего хорошего, Лала!
Едва Поспеловы отошли от палатки, Александра пихнула дочь.
– Молодец, вовремя меня увела оттуда! А то я бы точно потратилась! Уж больно кофта красивая!
– Да не за что, – сухо бросила Люба, всё ещё красная от смущения после неожиданного знакомства, но довольная, что Григорьевна ничего не поняла.
Перейдя через реку, семья окунулась в гомон продуктового рынка. Тут на деревянных прилавках под треугольными крышами торговали овощами, рыбой, фруктами и многим другим съестным. Продавщицы топтались возле большущих стальных канистр с домашним утренним молоком и разливали его в принесённые покупателями баллоны и бидоны. Самым желанным было молоко парное, только из-под коровы. Оно обычно звучало на вкус нотами скошенной сухой травы и тёплого хлева. Тут же в тазах, покрытых марлей, стояли сметана и творог: их зачерпывали узким железным совком-лопаткой, накладывали в банку покупателя и ставили на механические весы с гирями.
Крытых, основательно построенных рядов было мало. Мест для всех продавцов не хватало. Чтобы занять место «повкуснее», торгаши приезжали на рынок ни свет ни заря или отправляли на бронь своего человека. Кто не успевал, располагался в стихийных рядах-однодневках и обустраивал торговую точку как мог. На столиках или ящиках мостили коробки с колбасами, сосисками, халвой, козинаками, конфетами. Продавец нагребал сладости руками в пакет, затем шустро расставлял гирьки на весах, отсчитывал сдачу и обслуживал следующего.
От домашних овощей и фруктов рынок ломился летом, а зимой – от заграничных. В отдельном проходе торговали живностью: здесь стоял гогот домашней птицы, шебуршались в клетках кроли, чирикали нежные жёлтые комочки-цыплята. Летали перья. Продавцы хватали бесцеремонно утят за горло, грубо, быстро – и перекладывали в ящики покупателей. Чуть дальше организовались амбары с зерном и комбикормом. Работники в высоких кирзовых сапогах лазали по горам зерна, лопатой сбрасывая его поближе к выходу. Другие работники вёдрами насыпали корм в мешки, стоявшие на платформе огромных напольных весов.
Не пройдя и первого ряда от моста, товарный кассир столкнулась со знакомой пожилой женщиной. Завязался разговор.
– Дочка какая у тебя красавица, Шурочка! Хозяйка растёт, – дежурно отметила с улыбкой благочестивая старушка-божий одуванчик.
– Да, воспитываю, стараюсь! Она у меня умница! Любонька на рынок со мной пошла, чтобы помочь, – тут же расхвасталась мама. – Повезло мне с доченькой: будет на кого в старости положиться!
Школьница стала разглядывать свою обувь. Какая бы ни была ругань на Солнечном 27, мама сор из избы выносить избегала, другим запрещала и строго наказывала: «Меньше чужие знают – лучше спят!» Благодаря такой политике семья Поспеловых смотрелась в глазах посторонних порядочной, воспитанной и благополучной. А что там за стенами дома происходило, знали только домочадцы. Вот и сейчас перед очередной значимой бабулькой Григорьевна изображала заботливую мать и достойную жену, скрывая малейшие следы ссоры, лишь аккуратно давая понять отпрыску – вскользь, словом, жестом или мимикой – что та должна быть ей благодарна за сохранение репутации хорошей невесты.
– Бывают, конечно, недоразумения, но Люба старается делать выводы, исправляет ошибки и стремится к лучшему. Правда же, солнышко? – Шура пронзительно взглянула на подростка, прищурив сурово глаза.
– Конечно, правда! – не выдержала вранья будущая невеста. – На Новый Год, например, мама разрыдалась и пожалела, что аборт не сделала! Что родила волчьего выродка и скотину. Маму понимаю! Как тут не плакать?! Воспитываешь-воспитываешь, а растёт проститутки тупой кусок, который сдохнет под забором, потому что никто на убогих не женится. Обидно, правда? У всех дочери как дочери, а мамуле дубина с бараньими глазами досталась! Ничего, мам, скоро всё закончится: через три года, в восемнадцать лет, дочь-ублюдок станет совершеннолетней и избавит тебя от мерзкой обузы!
У старушки от услышанного чуть глаза из орбит не выпали – такое потрясение женщина испытала. Шура, не зная, куда провалиться со стыда, смогла лишь скомканно, неуместно хихикнуть, глупо улыбаясь и пряча забегавший взгляд от собеседницы.
– Любушка, ты что-то напутала!.. Я так не говорила! Все ругаются дома, зачем…
– Что именно я напутала? Что не родня тебе? Уже снова дочкой вдруг стала, а не мразью? Быстро мнение меняешь, мама! – школьница вызывающе глянула на оторопевшую знакомую и улыбнулась обезоруживающей детской улыбкой (именно так говорил колкости Сэро: мило, но нагло, глядя жертве в глаза): – Думаю, уж Вы-то маму понимаете. Сами детей так же воспитывали, верно?.. Всего хорошего! Идём, мама!
Люба уверенно потопала дальше. Смущённая донельзя Александра – за ней. Эффект неожиданности сработал качественно: у матери не было для выходки дочери подходящих слов, чтобы высказаться по делу, – от произошедшей встряски всё смешалось в голове. Девочка сама не осознавала, что её заставило выкинуть этот финт: слова резко подошли к горлу и без разрешения хозяйки вырвались наружу. Поздно, ничего не исправить. «Да я и не собираюсь ничего исправлять! – Тихоню затрясло от неуправляемого гнева. – Не нужна нахрен ни репутация в глазах чёртовых бабок, готовых отобрать в канун Нового года последнюю булку, ни хвалёная правильная жизнь! Что ни делай, всё равно мразь! Ничего, справлюсь».
– Зачем выставила меня дурой при посторонних?! – зашипела, схватив отпрыска за локоть, Шура, наконец найдя подходящие слова для случившегося. – Могла бы и подыграть, а не выставлять родную мать фашистом и живодёркой!
– Я тебе в Новый Год и целых две недели каникул достаточно подыгрывала! – выдернула руку старшеклассница. – И зачем подыгрывать? Порядочные люди говорят только правду! Ты же правду мне 31 декабря говорила, верно? К чему же мне людей добрых обманывать?
– Затем, что тебе ещё замуж выходить! А у этой женщины пятеро внуков-мальчиков твоего возраста из порядочных семей! Как ты додумалась такое выкинуть?!
– А чего церемониться? Всё равно с тобой доживать свой век старой девой буду! Так ведь?
– Да ну, Люба! Хватит к словам цепляться! Только плохое и помнишь! Совсем обленилась, дом запустила! Пол немытый, еды не наготовлено, посуда грязная, бельё вонючее в бане горами лежит…
– Не знаю, о чём ты, мама! В моей комнате чисто, одежда моя постирана, посуду я за собой мою. А своё вы и сами уберёте. Для этого помощь малохольной дочки не требуется.
– Ишь какая! – возмутилась не ожидавшая такого расклада женщина. – Я-то возьму на себя хозяйство, а тебя, дурёху, обеспечивать кто будет? Деньги где возьмёшь, глупая башка?
– Где-нибудь возьму! Дурёхи тоже на что-то способны. Буду работу искать, но от тебя и папы не зависеть постараюсь уж точно!
Не веря ушам, Шура, изумлённая решительностью дочери, остановилась.
– И где же будешь работу искать? Без образования никому ты не сдалась!
– Ну так и проститутки кусок может на что-то сгодиться! – задрала нос тихоня.
Григорьевна побледнела от гнева.
– Ой, здравствуйте-здравствуйте, мои дорогие-хорошие!!!.. Какие люди! Какими судьбами?! Как мы рады вас видеть! Верно, Наденька?
«Да леший бы вас, уродов, побрал! Сегодня что, «Место встречи изменить нельзя»?!.. Чего вас всех на рынок попёрло?!» – покоробилась юная Поспелова, глядя на Лёвочкину и её вездесущих родителей, всегда разгуливавших по городу вместе. Маленькие, юркие, наглые и до невозможного прилипчивые предки Надьки, как и их отличница-дочь, умели подольститься где надо, годили кому следовало – в общем, могли запросто залезть без мыла в самый узкий и труднодоступный проход, что как раз-таки успешно проделывали с Бортник и остальным педагогическим коллективом. Поспеловых небогатое семейство Лёвочкиных считало за людей полезных, иначе бы прошли мимо яростно шептавшихся Любы и Шуры, постаравшись не попасться тем на глаза.
– Привет, Люба! – широко улыбнулась маленькая щуплая Надя, приветливо моргая хитрыми злыми глазами.
– Привет, – сухо выдала Поспелова. «Улыбаешься, ведьма! А в школе делаешь вид, будто я куриного помёта след! Вот всё-таки не зря Кабан тебя «Редиской» называет!»
– Чего спорите? – елейно поинтересовалась Надькина маман, жадно сверля Поспеловых сальными глазёнками.
– Мама хочет конфет дорогущих к чаю на месяц вперёд накупить, а я против. Говорю, что лучше торт спеку, чем мы всей семьей будем есть непонятную заграничную гадость! – очередью выпалила школьница, зная, что завистливые, жадные до чужого Лёвочкины живут скромно и подобное враньё заглотят. «Раз уж считаете, что мы богачи, хавайте!»
Троицу перекосило, но они быстро справились и снова натянули улыбки в тридцать два зуба.
«Чёрт, они же не отвяжутся! Не хочу тут околачиваться!»
– Знаешь что, мамулечка? Постой, поговори с приятными людьми, пока я пробегусь по рынку и куплю необходимое. Домой сама товар отнесу. Нечего тебе спину надрывать и ноги! Договорились? – тихоня опять примерила милую детскую улыбку, скопированную подчистую у Сэро.
– Конечно! – растерялась и обрадовалась Александра. – Держи, доченька, деньги и сумки…
От «приятной» компании школьницу сдуло ветром. Тихоня на рынке чувствовала себя как рыба в воде, давно привыкнув постоянно закупаться на семью в одиночку. Сумки заметно потяжелели, но и к этому подросток привыкла – в её доме девочке таскать тяжести было не зазорно.
Радуясь, что наконец избавилась от общества мамы и других неприятных физиономий, Поспелова уже было расслабилась, как вдруг, когда она выбирала зелень, её сзади кто-то крепко обнял.
– Привет, хозяюшка!
– Привет, – сдавленно проговорила испугавшаяся Люба и, обернувшись, обнаружила Наташу.
Глава 4.
Кокетка, прижавшись к тихоне, приветливо улыбнулась.
– Подумала сначала, что не ты! Но нет, не ошиблась! Ты ещё во-о-о-о-н там стояла: возле пожилой женщины и какой-то семьи. Это твоя бабушка? Помогаешь?
– Вообще-то это моя мама, – недовольно буркнула Поспелова, расплатилась с продавщицей и, подобрав котомки, развернулась прочь от непрошеного общения.
– Ой, не знала! – сконфузилась Ната. – Тебе помочь? Давай я одну сумку понесу!
Люба не успела ответить, как девушка выхватила из её рук одну из хозяйственных авосек.
– Ого, какая тяжёлая! Разве можно такие тяжести таскать?!.. Ты что?!.. Спину не жаль?
– Если не по силам – не утруждайся. Я привыкла. Давно с базара продукты ношу.
– И тебе себя не жалко?
– Что значит «жалко»? А кто за меня носить их будет?
– Родители. А тебе, чтобы не надорваться, можно поменьше покупать. Или везти на велосипеде, если машины нет. Моя мама в хирургии медсестрой работает. Говорит, что, если спину сорвать или живот, страдать от болей потом всю жизнь будешь. Мне и сестре она запрещает таскать тяжёлое. Мол, вы девочки, ещё детей вынашивать и рожать. Беречься надо!
Любе нечего было на это ответить; она лишь раздражённо поджала в гримасе губы.
– Я всё равно помогу. Далеко живёшь?
– Возле Таманской. Слушай, не надо, зачем? Одна справлюсь! У тебя свои дела есть. Ведь тоже за чем-то на рынок пришла!
– Уже нашла, что искала. – Рыжая приподняла небольшой свёрток. – Вчера щуки солёной захотелось! Вот, купила. С икрой продавщица выбрала! Так что у меня дел нет: с тобой пройдусь да поболтаю.
– Только ради одной сухонькой щучки на рынок тащилась?!
– Ну да. Я в паре кварталов от рынка живу. И за меньшим сюда бегала.
Поспелова поняла, что от Натальи отвязаться не удастся. Растерянность от неожиданного появления кокетки сменилась раздражением. Язык зачесался от злого желания как следует нагрубить бывшей любовнице Сэро.
Школьницы зашли в мясной павильон, расположившийся в небольшом кирпичном здании. Едва девочки занесли ноги над порогом, как их оглушили вопли продавцов, требовавших купить именно у них парное мясо. Прилавки были завалены рульками, окороками, пластами мяса на рёбрах, шматами сала, ножками, ушами и хвостами для холодца. Люба не любила этот отдел из-за крови на прилавках, стука топора, дробившего кости, гор сырого мяса. Здесь пахло смертью, явной и неприглядной. Наглые, бесцеремонные продавцы виделись ей падальщиками, плясавшими над трупами убитых животных. Школьница ела мясные блюда, но только не те, что приготовила сама, потому что помнила оравшую дурниной птицу, которую нёс отец ко бревну с топором, запахи разделываемой тушки, тёплых кишок и сырого свежего мяса.
Чей-то прилавок украшала свиная голова в запёкшейся крови и подпалинах. Что-то внутри заставляло Любу вглядываться в мёртвую плоть, в стеклянные незрячие глаза, отталкивающие и устрашающие. Наталья казалась потерянной и не произнесла ни звука, пока Поспелова оплачивала покупку. Видимо, мясной отдел вызывал у рыжей примерно те же ощущения, что и у тихони.
На выходе из мясного Поспелова, к неприятной неожиданности, столкнулась с Лыткиной, приклеившейся было с расспросами и начавшей зазывать в гости. Та, не готовая к общению, кое-как отмахнулась. Катя ещё некоторое время смотрела вслед бывшей подружке и её яркой компаньонке, в которой тут же узнала одну из компании Ибрагимовых.
Девушки, виляя в потоке праздной толпы, вышли с продуктового и подошли к мосту. Люба из-за окончательно испорченного настроения сохраняла напряжённое молчание, а у Наташи, не успевавшей поравняться с ней из-за плотного течения медленно бредущих людей, никак не получалось заговорить. Модница видела, что угрюмая десятиклассница ей не особо рада, но решила во что бы то ни стало пробить холодную завесу отчуждения, которую сама же по глупости умудрилась вместе с Ленкой соорудить.
Поспелова резко остановилась, прижатая к перилам моста. Ната затормозила следом, принявшись разглядывать причину остановки. Толпа гуляк перестроилась и стала лениво огибать плотную кучку людей возле ограждения. Изрядно смутившаяся, после непродолжительных приветствий и раскланиваний, Люба переговаривалась с темноволосой женщиной средних лет, одетой неброско, даже скромно. Стоптанные сапоги, затёртое, в выцветших пятнах, пальто, на голове шапка из порядком лежалого меха. Лицо дамы, припухшее и несвежее (видимо, от хронического бытового пьянства), выражало почтение крайней степени, а растянутая до ушей подобострастная улыбка демонстрировала синеватые зубы вперемешку с золотыми и стальными коронками.
Мадам, обрадованная встречей, решительно не желала дать девчонке уйти, задавала назойливые вопросы и, подойдя неприлично близко, заставляла последнюю вжиматься в кованые перила моста.
Выход из приветливо-липкого капкана перегородил темно-русый сутуловатый высокий парень лет двадцати, с неприятным хулиганским лицом, в выражении которого читалась кабацкая развязность вперемешку с плебейским невежеством. Засунув руки в карманы и нависнув над юной девой, отчаянно стеснявшейся из-за докучливого внимания, молодой человек разглядывал ту сальным взглядом настолько бесцеремонно, что у Натальи засвербело под ложечкой.
– Похорошела, деточка! Загляденье! Глаз не оторвать! Хоть прямо сейчас замуж ягодку выдавай! Тимоше скажу, чтоб он тебя к нам домой привёл чаю попить! Не стесняйся, заходи в гости!
– Ну, даже не знаю, – промямлила перепуганная и растерянная Люба. Она крутила головой, ища возможность вырваться, но заточители ещё крепче сомкнули приветливый круг.
– Учишься с Тимофеем в одном классе, а не дружишь почему-то. Знаю, строгая мама следит. Но чего же моего сына стесняешься? Ведь друг друга с детского садика знаете! Я его хорошо воспитала! Он мальчик добрый, ласковый, порядочный – тебе ничего плохого не сделает!
Долговязый парень оторвал от побелевшей Любы беспардонно-ехидный взгляд, посмотрел на Нату, наблюдавшую за сценой, и улыбнулся самодовольно-развязно. С левого боку вместо зубов красовался ряд стальных коронок.
– Пропустите нас, пожалуйста! Мы опаздываем! – громогласно заявила рыжая, интуитивно почувствовав необходимость вмешаться. Она схватила Поспелову за руку и грубо вытолкнула из дружеских тисков семейства Степанченко.
– Куда это вы опаздываете?! – смешалась Зинаида, недовольно оглядывая яркую да броско одетую Любину спутницу.
– По делам, тётенька, по делам! Работа не волк, в лес не убежит. А вам – всего хорошего! – отстрелялась Ната.
– И вам! До встречи, Любонька! – крикнула напоследок женщина быстро уходившим вдаль подросткам. – В гости заходи!
Тихоня не обернулась. Она пошла чуть ли не бегом. Казалось, тяжёлая сумка в руке не обременяет движений. Наталья удивлялась её скорости, поравняться не успевала. Скоростной запал прошёл через четыре квартала от рынка, когда они спустились с возвышения проезжей части к пустынному тротуару набережной. Люба остановилась, поставила авоську с продуктами на землю, потянулась, отдышалась и начала разминать затёкшую руку.
– Устала? – посочувствовала догнавшая Ната. – Может, посидим на ступеньках у воды, выдохнем? Или торопишься?
Десятиклассница с грустью посмотрела на неё, отвернулась, затем, выдержав паузу, ответила:
– Мне некуда торопиться.
Школьницы спустились к реке и присели на край холодной бетонной ступеньки. Темно-зелёная вода мелкими волнами колыхалась и плыла куда-то мимо.
– Ты, однако, популярная! – улыбнулась Наташа. – Всем от тебя что-то надо!
– Всем от меня что-то надо, только моё мнение спросить забыли! День сегодня какой-то не очень. Впрочем, как и все уже прошедшие в новом году, – хмуро улыбнулась Люба, глядя на течение. – Не перевариваю рынок. Столько народу! Обязательно с кем-то столкнёшься.
– Ещё б чуть-чуть, и мамушка тебя бы прямо с моста домой к себе уволокла, а назад не выпустила! – засмеялась рыжая, прикуривая. – Приглядела тётка сыну невесту! Везёт тебе! Баба, конечно, настырная до тошниловки. Передо мной так ни одна мамка не ластилась! Сынок-то тебя плотоядно как рассматривал! Он вроде красивый на мордашку, но какой-то диковатый…
– Это не мой одноклассник, а его старший брат Сергей. Говорят, дурной, непутёвый.
– А-а-а! А твой одноклассник другой?
– Тимофей? Да. Красивый. Веселый очень. Друзей много. Все его поддерживают. Девочки без ума; особенно когда в классах помладше были. Сейчас у некоторых парни есть, но на Тимона всё равно заглядываются.
– Ух ты! Популярный! Повезло с женихом! И свекровь уже от тебя в ударе!
– Считаешь, что мне повезло?.. Забирай! Я не жадная.
– Чего красавчиками раскидываешься?
– Наташа, я нравлюсь маме Тимона, но не ему самому. Он меня ненавидит, презирает и открыто чурается. Уверена, если б дали ему право на убийство, он бы меня голыми руками удушил, на части расчленил и в разных концах света закопал! Иногда я даже не знаю, кто меня ненавидит больше: он или его компания.
– Ох, нифига ж себе! – нахмурилась модница. – А мамка лезет и знать не знает! Решила всё за сына. Вот же родители!
– Молчу о том, что он меня несколько раз бил. Как сам, так и с друзьями, – вздохнула Люба.
– Прям бил?!
– Прям бил. Так что радуйся, Наташа, что за тобой ни одна подобная мамашка не бегает и не пытается угодить. Завидовать нечему. Я лично была б рада, если б я и Тимон никогда бы в этой жизни не встретились.
Рыжая сочувственно взглянула на школьницу.
– Почему к тебе такое отвратительное отношение, Люба? Ты красивая, интересная, человек хороший…
– Правда что ли?!.. А я поняла, что в вашу компанию не вписываюсь, потому что среди ваших друзей нет людей, которые бы водились с такими, как я. Вы же с Леной на днюхе Санька так и не поняли, что я там делала, не так ли? – съязвила сверстница, пристально и зло вглядываясь в Наташино лицо. Та покраснела, испытав укол совести. – Хотя нет, вы поняли, что я там делала, лишь когда я объяснила, что на вашего Сэро не покушаюсь. Так ведь?