ОДИНОЧКА: НЕСЛОМЛЕННЫЙ

«Сволочи, живого человека собаками травить!» – сначала отвлечённо подумал Васёк, а потом его мозг и без того занятый сумбурными мыслями вдруг опалила другая мысль настолько жуткая, что он содрогнулся, представив как вскоре его тело станут рвать на части эти злобные твари натасканные на людей. Не успел он так подумать, как ноги сами собой понесли его быстрее, хотя, казалось бы, уже и сил никаких не осталось.

Он ловко перепрыгнул через поваленный бурей толстый ствол сосны, сбежал по пологому склону оврага вниз, напрасно надеясь найти на его дне хотя бы самый захудалый ручеёк, чтобы, пройдя вдоль него, сбить собак со следа. Но здесь, в низине, хотя и было довольно сумрачно, пахло гнилью и сыростью, всё же ручеёк отсутствовал, лишь росли высокие лопушистые папоротники. Васёк с шумом пронёсся по папоротникам, грудью раздвигая широкие ребристые листья, цепляясь за мокрую траву и влажные осклизлые коренья, проворно взобрался наверх и снова понёсся по густому лесу, вспомнив, что в трёх километрах отсюда находится глубоководное озеро Кирвиль. Под его крутыми, заросшими вётлами и плакучими ивами берегами можно было надёжно спрятаться и переждать погоню. Беспокоило одно: соревноваться в скорости с собаками, у которых четыре ноги, а не две как у него, занятие практически бесперспективное. На секунду даже мелькнула слабовольная мыслишка: забраться на высокую сосну и затаиться в её раскидистой кроне. Только вряд ли обманешь таким примитивным способом собак, которые человека за версту чуют. Поэтому единственным его спасением, несомненно, оставалось озеро.

Гвоздев на бегу оглянулся, пересёк крошечную поляну и сходу вломился в непроходимые дебри. Пробираясь через сухостой, поваленные там и сям сосны, стараясь не наступить на острые как шило колки, оставшиеся от сломанных бурей сосёнок и ольхи, пограничник принялся старательно вспоминать карту пятивёрстку, чтобы определить своё местонахождение и выбрать наикратчайший путь до спасительного озера. И лишь когда он миновал густой, топорщившийся как гребёнка сухой обгорелый ельник, выбравшись по другую его сторону, где на сто шагов раскинулось зелёное луговое пространство, разделявшее чёрное безмолвие и мелколесье, внезапно вспомнил, что ступил на минное поле. На миг Васёк застыл на месте с поднятой ногой, словно цапля. Но услыхав позади приближающийся яростный лай овчарок и, увидев две метнувшиеся к нему серые тени, он с отчаянной решимостью кинулся вперёд.

«Уж лучше я на своей пехотной мине подорвусь, – подумал от безысходности, скачками преодолевая опасное пространство, с замиранием сердца ожидая каждую секунду смертоносного взрыва. – Чем меня эти твари разорвут». А ещё он подумал о том, что жизнь стоит того, чтобы за неё бороться.

С каждым метром хриплый сап и грозное рычание за спиной становилось всё отчётливее, всё ближе становился глухой звук соприкосновения тяжёлых лап сытых овчарок с твёрдой землёй. Васёк не видел, как первая овчарка, догнав его, изготовилась к прыжку. По её мускулистому телу пробежала нервная дрожь, оно напряглось, и собака, готовая кинуться ему на плечи, пружиняще оттолкнулась от земли. Раздался одновременно взрыв и предсмертный визг.

Неведомая сила тугой волной ударила парня в потную спину, приподняла в воздух. Суматошно размахивая руками, Васёк метров пять пролетел вперёд, затем плашмя упал на землю, зарывшись лицом в траву.

В эту минуту вторая овчарка испуганно отскочила в сторону; тоже наступила на мину, и её взрывом подбросило вверх, разорвало на куски. Сверху на голову Гвоздеву посыпались ошмётки окровавленного мяса и влажного чернозёма вперемешку с дёрном. Васёк потерял сознание.

Глава 3

Вертлявая сорока, сидевшая на вершине сосны, стремительно спикировала к земле, где, распластавшись, уже долгое время неподвижно лежало человеческое тело. Опустившись на спину мертвого солдата, чьи трупы теперь валялись повсюду, она смело принялась по нему расхаживать, громогласно стрекоча на весь лес. Заметив валявшийся на спине небольшой кусок красного мяса с рваными краями, небрезгливая птица прижала его подушечками растопыренных чешуйчатых пальцев к грязной гимнастёрке, стала умело рвать его мощным клювом на мелкие части и жадно сглатывать.

Неожиданно человек зашевелился и сорока, испуганно чечекнув, поспешно взлетела. Снова расположившись на вершине сосны, время от времени взмахивая крыльями, чтобы удержать равновесие на тонких гибких ветках, сорока с любопытством стала наблюдать за ожившим вдруг человеком, сверху взирая на его беспомощные движения, то одним своим хищным круглым глазом, то другим.

С трудом разлепив потяжелевшие, запорошенные сырой землёй веки, Васёк увидел прямо перед глазами серую, с вкраплениями корешков изнанку перевёрнутого дёрна, в ноздри ударил тёплый пряный запах взрыхлённой земли. Несколько мгновений он с недоумением смотрел на неё, потом перевёл затуманенный взгляд немного вверх: над его головой, влекомые низовым горячим ветром, слабо покачивались метёлки цветущего пырея.

Он смотрел на них, на стебли других травинок, а перед его мысленным взором проплывали до боли родные лица товарищей, которых уже никогда не вернуть. Курил, пыхтя как паровоз, пускал к небу сизый дым, старшина Петраков; улыбался рядовой Володя Кривенцев; что-то с воодушевлением рассказывал рядовой Коля Часовских, блестя весёлыми глазами; от души заливисто хохотал, запрокинув голову, младший сержант Серёга Челюстников; прищурив умные глаза, тая на лице улыбку, внимательно смотрел на него политрук Гришин.

Всё это проплыло перед глазами Гвоздева настолько явственно, что он от бессилия что-либо сделать, протяжно застонал; затем, ощерился и зубами прихватил ком земли, принялся с хрустом жевать, чтобы унять душевную боль. Через несколько минут он грязным языком выдавил изо рта слюнявый, изжёванный ком, вытер тылом ладони испачканные губы, опираясь растопыренной пятернёй в рыхлую податливую от взрыва землю, тяжело перевернулся на спину. В голове гудело, монотонно, на одной ноте, как будто пищал комар, только очень громко.

В пронзительно голубом небе неподвижно стояли редкие белые облака, словно скупо раскиданные чьей-то неведомой рукой невесомые рваные лохмотья пушистой ваты. Солнце, перевалившееся на западную окраину небосвода, припекало с такой силой, что у парня мгновенно высохли повлажневшие от воспоминаний о товарищах глаза, сморщились ссохшиеся губы. Васёк медленно облизал их шершавым сухим языком, чувствуя, что с каждой минутой пить хочется всё больше. Он обессиленно прикрыл веки, как будто устал глядеть и тотчас провалился в звенящее забытье.

В чувство его привёл новый звук, который ворвался в его сознание рёвом нескольких двигателей. Гвоздев, словно от неожиданного толчка, резко распахнул глаза: шестёрка «мессершмитов» на бреющем полёте пронеслась над ним, скрывшись где-то за лесом. Спустя немного с той стороны ветер донёс частый, похожий на трещотку стук авиационных пулемётов и глухие разрывы. Васёк приподнял голову, прислушался, и сразу же память его вернула на несколько дней назад, в тот страшный день, когда фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз…

– Товарищ лейтенант, наряд для охраны Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик построен…

– Вам приказываю выступить на охрану… Вид наряда…

Начальник заставы лейтенант Тюрякин был, как всегда подтянут, говорил торжественно… и весомо. Но, как он ни старался казаться перед своими подчинёнными суровым, опытным командиром, его юный двадцатиоднолетний возраст выдавали по-мальчишечьи звонкий голос и вздёрнутый как у девчонки проказницы нос картошкой. Два месяца назад молодой офицер досрочно окончил Саратовское пограничное военное училище, и заметно стеснялся своих подчинённых, которые в большинстве своём были старше него. Для того чтобы выглядеть перед пограничниками мужественно и независимо, он даже отпустил чернявые усики, опускавшиеся краешками на уголки нарочно сжатых плотно губ. Усы ему очень шли, но, к сожалению солидности всё же ничуть не придавали.

Наряд в составе младшего сержанта Челюстникова и рядового Гвоздева ушёл в дозор на свой участок границы.

Проводив их пристальным взглядом, лейтенант Тюрякин приказал остальным пограничникам занять свои места согласно боевому расчёту. Политрука Гришина он направил на правый фланг заставы, старшину Петракова – на левый, сам остался в центре. Накануне на заставу из отряда прибыл посыльный, вручил пакет от коменданта. В нём капитан Горбанюк приказывал усилить наряды, не сводить глаз с сопредельной стороны, ещё раз проверить, в каком состоянии находятся дзоты, окопы, щели и траншеи.

Летняя короткая ночь, которая в другое время пролетала незаметно, сегодня, в ожидании провокаций, тянулась нескончаемо долго, как глухая дорога в степи. Уже погасли перед рассветом звёзды, набежавший с востока свежий ветер качал верхушки высоченных сосен, бесшумно взмахивая крыльями, куда-то пролетели длинноклювые вальдшнепы, следом, негромко курлыча, кулики, смутно различимые на фоне светлеющего, с розовым подбоем пористых облаков неба. Широкая, необъятная тишина сковала лесной край.

Тюрякин вышел из своей засады между огромными валунами, заросшими вкруговую кустами орешника, где он таился, наблюдая в стереотрубу за сопредельной стороной, поправил на плече ремень винтовки и направился проверить наряды. Обутый в увесистые хромовые сапоги, он, тем не менее, ступал тихо, практически бесшумно, ни одна сухая ветка, изредка попадавшая ему на пути, не треснула, под ногами не шуршала трава. И, всё же подходя к месту, где в засаде находились пограничники, его каким-то шестым чувством заметили, окликнули:

– Вы товарищ лейтенант?

– Как на той стороне? – шёпотом поинтересовался Тюрякин, опускаясь на траву.

– Ничего подозрительного, – так же шёпотом ответил младший сержант Челюстников, невольно подвигаясь. – Пока тишина.

Лейтенант прилёг рядом. Взял из его рук бинокль, принялся внимательно всматриваться в сомкнутый плотной стеной лес напротив, на расстоянии километра-полтора. Кроны деревьев курчавившиеся резными листьями, мирно шевелились на ветру, выказывая бледную изнанку, кое-где под подолами раскидистых сосен виднелись коричневы шершавые стволы, в низине клубился белёсый с лёгкий налётом фиолетового цвета полупрозрачный туман. Заметно не было, чтобы на сопредельной стороне что-либо происходило. Покой и умиротворение наблюдались в природе.

Тюрякин с облегчением вернул младшему сержанту бинокль, поднялся на ноги.

– Продолжайте наблюдение, – наказал он уходя.

Вскоре его крепкая, ладная фигура скрылась за деревьями. Пристраивая окуляры бинокля к глазам, опираясь влажными от обильной росы локтями в землю, Челюстников, искоса блеснув на товарища синеватыми белками, сожалеюще сказал осипшим от утренней прохлады голосом:

– Ни днём, ни ночью нашему лейтенанту покоя нет. Они там, небось, дрыхнут как сурки в норе, а он волнуется, переживает. Всё боится, что опять учинят провокацию. Как думаешь, Васёк, осмелятся они ноне границу нарушить? Или в носу у них не кругло?

– Пускай только попробуют, – многообещающе процедил сквозь зубы Гвоздев, и сделал такое зверское выражение на лице с ввалившимися от чрезмерного ночного бдения уставшими припухлыми глазами, что младший сержант не удержался и прыснул, невнятно пробормотал: – Ты эти угрозы прибереги для супостата.

Рассвело окончательно. И как только первые лучи, касаясь макушек деревьев, скользнули с восточной стороны, жёлтым медовым цветом осветив сверху одну треть плотной стены на сопредельной стороне, лес, до этой минуты как будто вымерший, если не считать одинокого голоса далёкой кукушки, оживился разноголосым птичьим гомоном. Теперь уже и без бинокля можно было всё чётко разглядеть на той стороне, где по-прежнему мирно трепетали на свежем ветру листья, морскими волнами колыхалась высокая трава, отягчённая искрившимися каплями росы.

– Напрасно лейтенант беспокоился, – негромко произнёс Серёга Челюстников, отслонил от лица бинокль, тылом ладони приподнял чёрный блестящий козырёк пограничной фуражки, слегка запрокинул её назад. Мерцая в тени деревьев смеющимися глазами, взглянул на Гвоздева, неловко повернув голову, прижимаясь правой щекой к влажной траве. – Днём-то они побоятся сунуться. – И зашёлся довольным глуховатым смехом, вздрагивая крупным телом. – Я же говорю, в носу у них не кругло.

Встретившись с ним взглядом, Васёк тоже засмеялся, щедро выказывая ровную подковку кипенно-белых молодых зубов. Он лежал, широко разбросав ноги, держа перед собой пятизарядную винтовку Мосина с примкнутым штыком. Поглаживая с любовью и видимым удовольствием отполированный сотнями рук приклад, сказал:

– Слабаки они супротив нас.

Младший сержант Челюстников утвердительно кивнул:

– Верное слово.

Смахнув ладонью прилипшую к отлежавшей щеке мокрую травинку, он взял бинокль, снова принялся внимательно разглядывать участок леса на противоположной стороне. Васёк вздохнул и тоже устремил свой взгляд на ту сторону, до рези в глазах всматриваясь в кроны деревьев, отмечая для себя даже самое малое изменение в природе.

Заслышав через несколько минут странный басовитый звук, который, нарастая, приближался, превращаясь в низкий густой гул, хватающий своим противным завыванием за душу, он локтем толкнул товарища:

– Слышишь?

Челюстников опустил бинокль, прислушался.

– На самолёты похоже.

Пограничники поспешно подняли головы, настороженно шаря глазами по небу. Не прошло и минуты, как из-за леса появилась армада немецких бомбардировщиков с чёрными крестами. Их было столько, что они своими грозными крестообразными тушами закрывали едва ли не всё небо, которое мигом стало не мирным и голубым, а мрачным, словно на восток внезапно надвигалась огромная тёмная грозовая туча. Они шли мощным строем, нагоняя страх на всё живое не только в небе, но и на земле.

– Один, два… тридцать восемь… семьдесят пять… сто двадцать… двести один, – младший сержант сбился со счёта и матюгнулся, что для него было несвойственно. – Неужели война, Васёк? – спросил он осекавшимся голосом, объятый тревожным ожиданием, продолжая завороженно глядеть в небо, где беспрерывной лентой двигались самолёты, и которым казалось, не будет конца.

Гвоздев долго сглатывал застрявший в горле сухой ком. Еле справившись с ним, он в смятении чувств, с трудом выдавил прыгающими, серыми от волнения и тревоги губами:

– М-может, провокация?

– Н-не похоже, – глухо ответил Серёга Челюстников, который ещё не знал, что жить ему отмерено судьбой всего ничего. – Это война, Васёк, – сказал он через минуту обречённо. – Ты бы метнулся к Прухину на наблюдательный пункт, пущай он свяжется с дежурным по заставе.

Не поднимая головы, Гвоздев немного отполз назад, поднялся и проворно побежал, скрываясь за деревьями. У подножья трёх высоченных сосен, на вершине которых была оборудована площадка из тёсаных плах, где круглосуточно находился пограничник с телефонным аппаратом, он остановился. Дыша часто и отрывисто, запрокинул голову; придерживая рукой фуражку, негромко свистнул, подражая иволге: «Фтиу-лиу, фтиу-лиу!». Ветки, маскирующие вышку, тотчас раздвинулись, и оттуда выглянула озабоченная физиономия пограничника.

– Прухин, – взволнованной скороговоркой зачастил низкорослый Васёк, непроизвольно подпрыгивая от нетерпения, – немедленно свяжись с заставой, узнай что происходит. Очередная провокация или уже и вправду война? Да не тяни время, чёрт этакий, скорее звони!

Между тем с той стороны, куда нескончаемым потоком двигались самолёты, донеслись приглушённые расстоянием выстрелы. Это открыла заградительный огонь зенитная батарея старшего лейтенанта Комлева.

– Слыхал? – не таясь, сверху заорал ефрейтор Прухин, страшно выкатив белки и без того выпученных от рождения глаз, бешено вращая тёмными зрачками. – Война это! Понимаешь? Война! Я уже связывался с лейтенантом Тюрякиным!

В просвет между кронами Васёк заметил, как один из самолётов, внезапно отделившись от строя, стал пикировать на разделительную полосу границы. Не прошло и несколько секунд, как из подбрюшья бомбардировщика, словно большие чёрные капли, вниз посыпались бомбы. Они с пугающим свистом приближались к земле.

– Бомбы! – истошно завопил Гвоздев, и немедля ни секунды, метнулся к вырытой у основания могучего дуба открытой щели. С разбегу прыгнув в неё, он плотно прижался спиной к прохладной земляной стене; сжавшись в комок, охватил голову руками, с ужасом и тоской дожидаясь взрывов.

Через мгновение крупно вздрогнула земля под ногами, зашевелились, словно живые, стенки укрытия, сверху посыпался за шиворот сухой лесной суглинок, мерзко холодя потную кожу. Васёк нагнулся ещё ниже, невольно затаил дыхание, чтобы казаться незаметнее. В какой-то момент ему даже захотелось провалиться свозь землю, так вокруг грохотало, сея наверху смерть и разрушения. Неожиданно наступила гнетущая тишина. Переждав некоторое время, Васёк с опаской выглянул из своего убежища: на том месте, где минуту назад росли три сосны, и находилась пограничная вышка, зияла глубокая сизо дымившаяся воронка. На её взрыхлённом, почерневшем от разрыва авиабомбы краю валялись кирзовые сапоги, из рваных голенищ торчали окровавленные ноги, оторванные до колен. Труп самого же Прухина не было видно. То и дело, сглатывая пересохшим вдруг горлом, напрасно дёргая кадыком, Васёк заторможено повёл вокруг потемневшими от тоски и боли глазами, страшась увидеть всё остальное. Вскоре его потухший взгляд наткнулся на правую руку ефрейтора, которая валялась в траве неподалёку от воронки. Смуглая кожа на руке была тёмной от грязи и пороха, отчего выглядела неестественной, словно искусно сделанной из ненужных старых тряпок.

Это была первая смерть товарища на войне, которая произошла практически на его глазах. Она настолько потрясла парня, что он надолго замер, не сводя завороженного взгляда с человеческих останков. Прошло минут пять, прежде чем он пришёл в себя. Вытерев тылом ладони дрожавшей от волнения руки сочившийся по лицу пот, Васёк с трудом выбрался из щели, огляделся по сторонам и, было направился к оставленному в дозоре Серёге Челюстникову, как внезапно по ним ударила дальнобойная гаубичная артиллерия противника. С противным воем, с шорохом вспарывая тугой прохладный воздух, невидимые снаряды стремительно неслись на территорию Советского Союза, с грохотом разрывались, с удивительной частотой вздымая землю.

Васёк вздрогнул, круто развернулся на одних каблуках и стремительно скатился в спасительную щель. Забившись в угол, он, как и давеча, замер, на всякий случай, выставив перед собой винтовку с примкнутым к ней штыком. Но теперь ни в его облике, ни в его горячем сердце, не было того первозданного страха, который он испытывал минуту назад, когда в первый раз попал под бомбёжку. Что-то в характере пограничника неуловимо изменилось.

Глава 4

Одновременно с авиацией, которая, вторгшись в воздушное пространство Советского Союза на глубину 250-300 километров, нещадно бомбила военные и промышленные объекты, железнодорожные узлы, аэродромы и морские порты, а также с массированными огневыми ударами дальнобойной артиллерии по советской территории, германское верховное командование в целях обеспечения внезапности, двинуло свои войска вторжения по всему фронту от Балтийского моря до Карпатских гор.

* * *

12 погранзастава располагалась в глубине глухого смешанного леса. Из-за сложного рельефа местности, где овраги с крутыми склонами сочетались со скалами и непроходимыми дебрями, протяжённость участка границы составляла шестнадцать километров. К отдалённой лесной заставе вела единственная грунтовая дорога, замысловато петляла среди высоченных деревьев, то опасно сбегая на повороте в лог, то едва ли не вертикально поднимаясь на вершину островерхого холма. Основным транспортным средством здесь являлись две пароконные повозки. На территории заставы располагались казарма, приземистый рубленый из сосны дом, где размещались все необходимые службы, а так же проживали офицеры, конюшня, коровник, в котором находились две коровы, свинарник с одиннадцатью поросятами, баня, склад и ещё несколько нужных хозяйственных построек.

Штатная численность заставы составляла 42 человека: начальник заставы, его заместитель, старшина заставы и 4 командира отделений. Полевой телефон, который являлся единственным техническим средством связи, связывал заставу со штабом пограничного отряда, находившегося в пяти километрах от границы в деревне Кувайс.

Без труда смяв опорные пункты на стыке 12 и 13 застав, противник, не снижая темпов своего наступления, продолжил движение, стремясь скорее проникнуть вглубь СССР, ведя встречные бои с выдвигающимися частями и соединениями Красной Армии, не давая им занять оборонительные рубежи. Расположенную на равнинной местности 13 погранзаставу фашисты легко расстреляли из танков на удалении 500-600 метров, оставаясь вне досягаемости вооружения заставы, затем ворвались в опорный пункт и завершили её уничтожение. Погранотряд в Кувайсе, после продолжительных боёв, понеся значительные потери личного состава, под превосходящими силами противника с боями отошёл на рубежи обороны подразделений прикрытия Красной Армии.

В первые же минуты обстрела отдалённую 12 заставу накрыли тяжёлые снаряды; они падали беспорядочно, высоко вздымая огненные земляные фонтаны, безжалостно выкорчёвывая столетние дубы и вязы, корёжа и ставя на попа толстые брёвна хозяйственных построек. Был разворочен коровник и убиты находившиеся в стойле бурёнки, обрушился от взрыва угол свинарника и перепуганные насмерть поросята с визгом разбежались по всему лесу. С жутким стоном ржали в конюшне взбесившиеся кони, с диким топотом метались в замкнутом пространстве, потому что не нашлось ни одного человека, который догадался бы их перевести в более безопасное место. Да и времени на то, чтобы заниматься с лошадьми не было, так как в эту минуту весь личный состав заставы находился в окопах, траншеях, открытых щелях и дзотах, своевременно заняв свои места согласно боевому расчёту, с томлением в сердце каждую секунду ожидая вражеской атаки.

– Последнее дело, ждать и догонять, – взволнованно произнёс с заметной хрипотцой первый номер пулемётного расчёта рядовой Ярыгин, пристально вглядываясь в прорезь станкового пулемёта «Максим». Ему предстоял первый в его жизни бой и пограничник продолжал всё так же крепко сжимать потными ладонями рукоятки, боясь отнять руки, чтобы при появлении фашистов вовремя успеть нажать на гашетку. – Так можно и умом свихнуться.

Второй номер рядовой Петька Одинаров, который ежеминутно с нетерпением высовывался из-за бруствера, с удивлением покосился на него, мимоходом скользнул взглядом по значку ворошиловского стрелка на гимнастёрке, но промолчал. Над бруствером торчали только округлый верх его зелёной новой каски, да прикрытые её тенью карие глаза. Для Одинарова предстоящий бой тоже был первый, и он переживал не меньше: безостановочно облизывал кончиком языка сухие губы и время от времени тылом смуглой ладони наспех вытирал мокрую капельку под носом, выступившую от величайшего волнения.

– Без моей команды не стрелять, – звенящим от напряжения голосом предупредил затаившихся пограничников лейтенант Тюрякин. – Боеприпасы не расходовать, бить только наверняка. Патроны надо беречь… чтобы хватило до прихода регулярной армии.

Он знал, о чём говорил. Боезапас заставы составлял: патронов калибра 7,62 – по 200 штук на каждую из 37 пятизарядных винтовок образца 1891/30 годов и по 1600 штук на каждый ручной пулемёт Дегтярёва, коих было всего три штуки, 2400 патронов на станковый пулемёт «Максим». Ручных гранат РГД приходилось по 4 штуки на каждого пограничника и всего лишь 10 противотанковых гранат на всю заставу. Правда, по решению начальника пограничного отряда майора Козина в связи с угрожающей обстановкой, количество патронов было увеличено в полтора раза. Только вряд ли и этого запаса хватит больше чем на день-два самоотверженной обороны, если наступательные действия противника примут ожесточённый кровопролитный характер.

Из леса выбежали рядовые Блудов и Ерохин, отправленные два часа назад в разведку. Держа в одной руке винтовку, другой отчаянно размахивая, как будто для того, чтобы придать себе большей скорости, они огромными прыжками мчались к окопам, сшибая ногами метёлки пырея. Высокая, мокрая от обильной росы трава хлестала их по влажным голенищам. Одновременно с тревогой и внутренним облегчением, что разведчики наконец-то вернулись, Тюрякин с нетерпением наблюдал за их приближением. Перед самым бруствером, запнувшись носком сапога за свежую земляную насыпь, бежавший впереди Блудов, упал на колени. Но он так торопился, что не стал утруждать себя тем, чтобы сразу подняться, а просто сполз в окоп головой вперёд, сноровисто работая локтями.

Подавшись ему навстречу, лейтенант Тюрякин коротко выдохнул:

– Ну?