Смотритель
Потом Уилки в последний раз повел Блэкберна на кладбище и остановился у памятника в заднем ряду с надписью «Шей Лири».
Буквы теснились на надгробии размером не больше соляного блока. На камне не было ни следа мха или лишайника. Парень погиб при взрыве динамита во время строительства магистрали «Блю-Ридж», как пояснил Блэкберну Уилки. Другие рабочие почти ничего о нем не знали, кроме имени и того, что он был родом из Огайо. Приятели Лири купили участок и сами выбили имя на камне железнодорожным костылем. Два года ничего не происходило, но однажды вечером дверь домика смотрителя со скрипом открылась, а потом захлопнулась. Уилки вышел на крыльцо, но увидел лишь темноту. На следующий вечер, хоть он и закрыл дверь на цепочку, она открылась снова. Решив, что это какой-нибудь подросток решил его разыграть, Уилки на третий вечер поставил кресло-качалку прямо за дверью и устроился в нем с дробовиком в руках, чтобы напугать шутника в ответ. Когда дверь открылась, на крыльце никого не было, но Уилки заметил огонек возле надгробия Шея Лири. Набравшись храбрости, он пошел к могиле. Ярче всего свет был перед покрытым лишайником именем на камне. Наутро смотритель отправился к могиле с проволочной щеткой и тряпкой и вычистил буквы, чтобы их снова можно было прочитать. Неделей позже в дождливый день он выглянул в окно и увидел незнакомца. Им оказался Гэбриел Лири, приехавший из Огайо, чтобы найти могилу брата. «Я обошел шесть кладбищ в одном только этом графстве, – сказал он Уилки. – Но теперь наконец-то отыскал Шея».
Блэкберн понятия не имел, было ли это на самом деле или Уилки все выдумал, чтобы новичок прилежно выполнял свою работу, но, хоть ему самому ни с чем подобным сталкиваться не приходилось, он все же верил, что мертвые каким-то образом чувствуют его работу, поэтому рыл и засыпал могилы не абы как. Имели значение даже мелкие признаки уважения: не греметь инструментами, не разговаривать слишком громко, обходить могилы по периметру, а не переступать через них, убирать окурки и горелые спички.
Флюгер возле домика повернулся со скрипом, словно отворяя дверь плохой погоде. Лучше бы выбрать для поездки другой день, но понедельник был у Блэкберна единственным выходным, поэтому он закрыл ворота на задвижку, хоть и сомневался, что кто-нибудь откроет их до его возвращения: зимой посетителей было мало. Приходили обычно вдовы или вдовцы; иногда Блэкберн слышал, как они вслух разговаривают с могилами. По словам Уилки, Элли Хиггинс навещала могилу мужа каждую неделю на протяжении одиннадцати лет. Она стояла у надгробия и болтала о повседневных вещах, вроде шитья и готовки, погоды и последних слухов. Даже после смерти не дает бедолаге и словечка вставить, как сказал Уилки в один из тех редких моментов, когда его навещало желание пошутить.
Блэкберн завел свой грузовичок и поехал по дороге мимо дорожки к дому преподобного Ханниката. У подножья холма Блэкберн притормозил. Через дорогу стоял магазин Хэмптонов. Перед ним над парой бензоколонок полной луной нависала круглая оранжевая вывеска нефтяной компании «Галф». Порывы ветра уже начали ее раскачивать. Блэкберн посмотрел мимо двухэтажного здания магазина на пастбище, где как-то летом они с Джейкобом ловили пятнистую форель в заводях под сенью рододендронов. Или там, где ручей был мельче и быстрее, переворачивали камни, находя раков, которые пятились, грозно подняв клешни, или блестящих черных саламандр, ускользавших сквозь пальцы, чтобы спрятаться в иле. Иногда под крупными камнями удавалось застать водяную змею. Джейкоб как-то попытался поймать одну из них, и та тяпнула его за руку, оставив полукруглую цепочку кровавых отметин. В те дни всякий раз, когда им с Джейкобом становилось жарко и хотелось пить, миссис Хэмптон предлагала Блэкберну и своему сыну взять бутылочку шипучки из металлического холодильника, стоявшего в магазине. Она не разрешала Блэкберну платить даже в тех редких случаях, когда у него при себе оказывалась пара монет. Миссис Хэмптон редко улыбалась, но всегда была очень мила. Пока Блэкберн не начал помогать Наоми.
Дорога вилась дальше. Через полмили показалась лесопилка Хэмптона, где люди в ботинках со стальными набойками и плотных рабочих куртках пилили и строгали доски. Дальше дорога нырнула, следуя вдоль ручья Лорел-Форк вниз по склону горы. Блэкберн пересек Мидл-Форк и свернул направо. Через милю он снова повернул и вскоре оказался возле фермы Джейкоба и Наоми.
Жестяная крыша блестела, кирпичная труба была сложена заново, в прежде заколоченных окнах блестели новые стекла – ферма стала совсем не такой, как полтора года назад. Блэкберн открыл дверь и вошел внутрь. Через неделю после тайной свадьбы Джейкоба они с Блэкберном поехали в Ленуар: сначала в магазин подержанной бытовой техники, а потом на склад списанного железнодорожного имущества. «Отец лишил его наследства», – шептались за спиной у Джейкоба, и Блэкберн, глядя, как его товарищ торгуется и пересчитывает купюры в бумажнике, понимал, что слухи верны. Но денег хватило, чтобы погрузить в машину стол и четыре колченогих стула, корыто для стирки, кровать с пружинным матрасом и видавший виды холодильник. Конечно, по-прежнему не хватало многих вещей, которые превращали жилище в дом, особенно мелочей: фотографий, каминных часов или календаря на кухне. Но скарб, который они с Джейкобом привезли в тот день из Ленуара, стал только началом. Теперь в гостиной появились кресло и софа; на свежеокрашенной стене красовалась картина в рамке, изображавшая лошадь с санями; рядом с новенькой керосиновой плиткой на кухне на стене висел рекламный календарь, уже перевернутый на август в ожидании возвращения Наоми.
Фотография, которую Наоми просила привезти, висела в прихожей. Она была сделана в Ленуаре на первую годовщину их с Джейкобом свадьбы. Блэкберн снял картинку с крючка, закрыл дом и поехал на запад. Через час дорога начала долгий подъем к вершине Роун-Маунтин. На стоянке у дороги работал фотограф. Въезжая в Теннесси, Блэкберн вспомнил слова Наоми: раньше она считала, что, въехав в другой штат, сразу же замечаешь изменения, как на карте. Но оказалось, что и деревья, и дорога, и небо остаются точно такими же. «И даже рекламные щиты», – подумал Блэкберн, проезжая мимо ярко-красной рекламы крема для бритья, потом – газировки. Когда деревья расступились, реклама стала попадаться чаще: сигареты, машины, хлеб. И на каждом плакате люди улыбались.
Глава 3
Доктор Иган сидел за столом, рядом в пепельнице лежала трубка. Когда он только начинал практику тридцать девять лет назад, это был всего лишь реквизит: Игану казалось, что так он будет казаться старше и мудрее. Возможно, его первые пациенты и разгадали уловку, но годы шли, а он по-прежнему держал на столе трубку, спички и табак. Сюда, в этот кабинет он приводил пациентов с самыми серьезными недугами. Оказавшись за закрытой дверью, они оба садились, доктор брал трубку, раскуривал ее, втягивал дым и выдыхал. Потом клал трубку в пепельницу, и от тлеющего табака поднимался благовонный дымок. Он словно говорил: «Вот видите? Хоть мы и обсуждаем серьезные дела, оснований для паники нет». Давний ритуал чем-то напоминал сегодняшние действия Игана в доме Минди Тимберлейк. В черном медицинском саквояже не было средств, способных излечить ее, но под бдительным взором троих сыновей Минди доктор прижал серебристый раструб стетоскопа к груди умирающей женщины. Вправо, вверх, вниз – словно священник, осеняющий крестным знамением. Спустя несколько минут она умерла – без вскрика, без хрипа, но с тихим последним вздохом, словно разрешилась какая-то мелкая проблема. Хорошая смерть.
Доктор Иган выглянул в окно. К середине марта дни стали длиннее, и шары уличных фонарей в Блоуинг-Рок зажгутся еще нескоро. На следующей неделе у Кэтрин день рождения. Он уже заказал для нее последний роман Эрла Стэнли Гарднера, но хотелось сделать еще один подарок: может быть, именную писчую бумагу или ручку «Паркер» с ее инициалами. Вчера он заглянул в витрину цветочного магазина Агнес Диллард. Когда Иган покупал цветы для Хелен, покойной жены, это всегда были красные розы. Однако букет роз можно было счесть нарушением негласного договора между ним и Кэтрин. А вот хризантемы вполне допустимы. Да, цветы и роман – то что надо. Кэтрин однажды спросила, почему он любит поэзию, но не разделяет ее любви к романам. «Я целые дни провожу, погружаясь в чужие истории», – ответил тогда он.
«Вот и с Хэмптонами тоже история вышла», – подумал доктор Иган, когда его взгляд упал на кафетерий Холдера. Едва ли стоило удивляться шоку, который вызвала у Дэниела и Коры тайная женитьба Джейкоба на шестнадцатилетней горничной. Их попытку аннулировать брак можно было понять. Годом позже, когда доктор Иган подтвердил беременность Наоми, он надеялся, что внук примирит Джейкоба с родителями. Но сцена, свидетелем которой он стал у входа в кафетерий, убила эту надежду на корню. Своей нескромностью девчонка бросила вызов не только Дэниелу, но и многим другим жителям города. Доктор Иган мог только гадать, что стояло за ее выбором макияжа и платья: простое невежество или желание уязвить родичей мужа. Да и Блэкберн тоже хорош. Как он мог позволить ей приехать в таком виде? Как бы то ни было, Дэниел Хэмптон не имел права говорить такие ужасные вещи. Не появись шериф Триплетт, дело могло бы кончиться гораздо хуже для всех, включая ребенка. Так что возвращение Наоми в Теннесси наверняка только к лучшему. В конце концов, она уже в третьем триместре, и до сих пор никаких поводов для тревоги не было. Но все же лучше было бы подождать, пока потеплеет.
Доктор Иган хотел бы сочувствовать Хэмптонам. Он видел отчаяние Дэниела и Коры, когда умерли их дочери. В худшие времена Великой депрессии Хэмптоны сделали много добра, когда другие состоятельные люди и пальцем не пошевелили. Тем не менее Кора и Дэниел всегда четко обозначали свое положение в обществе. Летом Джейкоб был одет в приличные брюки, зимой носил рукавицы и галоши. Он учился в школах Блоуинг-Рок вместе с детьми коммерсантов и белых воротничков. Учитывая все это, Джейкоб вырос куда более приличным человеком, чем можно было бы ожидать. Импульсивный, свидетельством чему служили брошенный колледж и тайный брак, но добрый, особенно по отношению к Блэкберну Ганту.
Раздался отрывистый стук, и дверь кабинета открылась.
– Я собираюсь уходить, – сказала Рути и указала на записку, приклеенную в центре его стола: – Это нужно сделать до закрытия аптеки.
– Да, – кивнул доктор Иган. – Я как раз собирался заняться.
Рути поправила на переносице модные очки, как поступала всякий раз, когда пациент произносил нечто настолько нелепое, что ей было трудно поверить собственным ушам.
– Не сомневаюсь, – сухо бросила она.
Когда дверь за ней закрылась, доктор достал бланк рецепта и положил на стол рядом с запиской: «Не забыть выписать рецепт на амилнитрит для Ли Бартона!!!» Пунктуация прагматичной женщины, которая закалывает тугой пучок на голове длинными спицами скорее как оружием, чем как украшением. Доктор Иган улыбнулся. Рути обладала остроумием, которому позавидовал бы и Джонатан Свифт, и не всегда мишенью для этого остроумия становился он сам. Когда Брок Которн заявил, что понятия не имеет, каким образом подхватил гонорею, Рути предложила ему поискать виновника где-то между ног.
Зато она была очень добра к детям и старикам. Последние напоминали Рути дедушку, который взял ее в свой дом после смерти отца. Это была одна из немногих подробностей личной жизни, которой она поделилась со своим нанимателем. И все же отношения между ними были очень близкими: они знали причуды друг друга, чувствовали настроение и могли положиться друг на друга в самых сложных обстоятельствах. Тем не менее за тридцать девять лет совместной работы Рути ни разу не назвала его по имени, хоть доктор Иган поначалу и просил об этом.
Он выписал рецепт. Разумеется, Рути была права, он, скорее всего, забыл бы – они оба это знали, и доктор протестовал сугубо формально. Но в серьезных вопросах именно ей, единственной из близких людей, Иган не врал никогда. Он врал собственным детям, чтобы уберечь их от боли, как врал и Хелен, особенно когда она едва не умерла вскоре после свадьбы: «Лихорадка отступает, милая. Такие пациенты всегда выздоравливают». Случалось, врал, чтобы защитить себя, хотя в этом не было ничего преступного или злонамеренного – просто эгоизм или безответственность. И, разумеется, иногда приходилось проявлять чрезмерный оптимизм в работе с пациентами, хотя Иган и старался уравновесить этот оптимизм упоминанием более мрачных возможностей.
Доктор запер кабинет, пересек улицу и зашел в аптеку Мура. Стоя за прилавком на возвышении в дальнем конце зала, аптекарь наблюдал за посетителями с видом капитана корабля, надзирающего за работой бестолкового, но забавного экипажа. Краснолицый, дородный и лысый, за исключением единственного завитка волос на макушке, Пол Мур напоминал херувима с этикетки детского питания. По туго натянутому на животе белому халату можно было легко судить о том, что аптекарь отличается основательным аппетитом, включая пристрастие к дорогому бренди. А еще он любил классическую музыку и литературу, в особенности Шекспира, что вполне соответствовало его фальстафовскому характеру.
– Опять вам нужно смешать зелье, доктор? Да еще и под самое закрытие… – вздохнул аптекарь. – У нас, алхимиков, в отличие от вас, врачей, и так не хватает времени на простые радости жизни.
– Ваши вес и давление говорят об обратном, – парировал Иган. – Годы разгульной жизни берут свое.
– И то верно, – печально признал Мур. – Бывает, я еще слушаю полночный бой часов[3], но, увы, чем дальше, тем реже.
– И все же вы давно просрочили регулярный осмотр, так что или приходите сами, или придется послать за вами Рути, – шутливо пригрозил Иган, протягивая рецепт. – Эта работа терпит до утра.
Доктор вышел из аптеки. Проходя мимо кафетерия, он снова сказал себе, что отъезд Наоми Хэмптон в Теннесси – это к лучшему.
Глава 4
Была почти половина четвертого, когда грунтовая дорога в последний раз пошла под уклон и показался почтовый ящик Кларков. Блэкберн поставил машину возле пикапа мистера Кларка; в кузове грузовичка лежали четыре увесистых мешка с семенами кукурузы. От двора и дома стоянку отделял ручеек. С коробкой в руках Блэкберн перешел мостик и оказался во дворе. Отец Наоми был в поле с рабочей лошадью, вспахивал черную землю плугом. Когда Блэкберн вошел во двор, мистер Кларк остановился, помахал ему рукой, щелкнул вожжами и вернулся к работе.
Две недели назад, на следующий день после стычки у кафетерия, отец Наоми нахмурился, когда увидел идущую по двору дочь, а за ней – Блэкберна с дорожным саквояжем и баулом. Сначала Кларк держался холодно, да и к Блэкберну отнесся не слишком дружелюбно, но перед отъездом парень помог старику нарубить дров. «Работаешь топором как настоящий лесоруб», – похвалил тот и с этого момента оттаял. Они поболтали о том, какие культуры мистер Кларк собирается сеять по весне и какое время считается лучшим для посадки. На прощание они пожали друг другу руки.
Едва Блэкберн ступил на крыльцо, дверь отворилась. Одна лишь улыбка Наоми стоила того, чтобы затевать всю эту поездку.
– Я услышала машину и понадеялась, что это ты. – Она коснулась живота, обтянутого халатом: – Только погляди на меня. Раздулась как тыква, да?
– Нет… Ты выглядишь… – пробормотал Блэкберн, – в общем, так, как и должна выглядеть.
– Приходится таскать эту тяжесть, – вздохнула Наоми, но он услышал в ее голосе нотки гордости. Она отошла в сторону, впуская гостя в дом. – Ох, Блэкберн, как же я рада тебя видеть!
– Я тебе кое-что привез, – сказал он, входя внутрь.
В очаге горел огонь. На каминной полке стоял дагеротипный портрет маленьких девочек, Наоми и ее сестры, рядом лежали стопкой словарь Уэбстера, хрестоматия по литературе и третья книга – «Арифметика для детей». В углу стоял прислоненный к стене дробовик, напомнивший Блэкберну, как в январе Наоми угрожала Билли Раньону.
– Куда поставить? – спросил Блэкберн.
– Давай на стол, – ответила Наоми.
Он поставил коробку. Горящий очаг согревал комнату и придавал ей уют. На ферме в Блоуинг-Рок Наоми всегда порывалась развести огонь в очаге, утверждая, что тепло от плиты не согревает тело так, как настоящий огонь. Блэкберн вдруг ощутил неловкость, не зная, куда себя девать. Все было совсем по-другому, чем на той ферме. Там он привык садиться у кухонного стола. Они болтали, играли в карты, иногда просто сидели. Если Наоми нужно было прилечь и отдохнуть пару минут, для него всегда находилась какая-нибудь работа по дому.
– У тебя все в порядке? – спросил Блэкберн.
– Лайла навещает меня почти каждый день, – ответила Наоми. – Когда подойдет срок, перееду к ней, как и говорила доктору Игану.
– В детстве вы всегда поддерживали друг дружку, – кивнул Блэкберн в сторону доски над очагом.
– И сейчас поддерживаем, – подтвердила Наоми. – Кстати, сестра немного набрала вес после родов. – Она достала из коробки фотографию с годовщины свадьбы. – Спасибо, что привез ее.
Наоми стала вынимать другие вещи: коробку с карандашами, ручку, пару альбомов для рисования, писчую бумагу, марки. Последним был деревянный игрушечный трактор.
– Он для ребенка, не для тебя, – пояснил Блэкберн, скривив в улыбке левую половину рта.
– Спасибо, что все это привез, – поблагодарила Наоми. – Сейчас схожу за сумочкой.
– Денег я не возьму, – предупредил Блэкберн. – Все это стоило гроши, а трактор мне самому подарили в детстве.
– Очень мило с твоей стороны, – улыбнулась Наоми. – А теперь снимай куртку и шляпу и садись. Я сварю кофе.
Пока она расставляла чашки, Блэкберн достал из кармана платок и скомкал его в кулаке. Он не любил пить там, где его могли видеть другие люди, но Наоми к этому уже привыкла.
– Были вести от Джейкоба?
– В последнем письме пишет, что не знал настоящего холода, пока не попал в Корею, но утверждает, что в остальном все отлично. О боях он не рассказывает. Наверное, не хочет меня пугать.
– У него все будет в порядке.
– Я себя в том же убеждаю, – вздохнула Наоми. – Как я ему говорила перед отъездом, нам, похоже, постоянно достаются разные передряги.
Блэкберн глотнул кофе и поднял руку с платком, чтобы утереть правую сторону рта.
– Больше не думала, когда вернешься?
– Все еще собираюсь в конце августа. Думала задержаться здесь, но Северная Каролина – это наш с малышом дом, во всяком случае на ближайшее время, – ответила Наоми. – Я не писала Джейкобу о том, что произошло в Блоуинг-Рок с его отцом. Просто сообщила, что решила пораньше перебраться сюда. Но как только Джейкоб вернется домой, будь уверен, расскажу. И о Билли Раньоне тоже. – Она помолчала. – Лучше всего нам переехать. Нужно было сделать это раньше.
– Когда Джейкоб вернется, все наладится, – заверил Блэкберн. – В любом случае тебе стоит сосредоточиться на хорошем.
– Я стараюсь, особенно когда думаю о ребенке. – Наоми кивнула в сторону окна: – Я уже две недели наблюдаю за этим багряником. На ветвях появляется зелень. Значит, дерево начинает просыпаться. Когда наблюдаешь за появлением новой жизни, вспоминаешь, что рождение ребенка – это естественно. А еще на прошлой неделе я посадила бархатцы. Загадала, что, когда они расцветут, я уже буду качать ребенка на руках. – Она тихо ойкнула и положила ладонь на живот. – Малыш сегодня беспокойный.
– Это плохо? – встревожился Блэкберн.
– Нет, просто дает мне знать, что он здесь, – мягко ответила Наоми. – Если подойдешь и положишь ладонь туда, где сейчас моя рука, то почувствуешь, как ребенок шевелится.
Блэкберн замялся.
– Нельзя о таком просить, да? – улыбнулась Наоми. – Просто никто не считает ребенка таким особенным, как я. У Лайлы трое своих, поэтому для нее это никакое не чудо, да и для папы тоже.
Блэкберн не отрывал глаз от чашки с кофе. Несколько секунд он смотрел в чашку, потом встал и подошел к Наоми. Она положила его ладонь себе на живот, но свою не убрала. Сквозь тонкую ткань Блэкберн ощутил тепло ее кожи. Когда он в последний раз касался другого человека? Пит Соррелс благодарил его в феврале после похорон матери. До того – рукопожатие с Джейкобом. Блэкберн начал потихоньку убирать руку.
– Погоди, – попросила Наоми.
И тут он почувствовал: толчок изнутри, сразу за ним – другой.
С крыльца донесся стук сапог мистера Кларка. Дверь открылась, но входить он не стал.
– Не поможешь мне немного, Блэкберн? – попросил он. – У меня в кузове несколько мешков с семенами.
Они вместе пошли к пикапу.
– Нелегко управляться с фермой в одиночку, – пожаловался мистер Кларк по пути. – Если есть жена или кто-то из детей – конечно, не беременная дочь, – справиться можно, но если никого нет, выбиваешься из сил. Не нужно было отпускать Наоми работать в эту чертову гостиницу, пусть нам и требовались деньги. Так и знал, что какой-нибудь городской мальчишка вскружит ей голову.
На стоянке мистер Кларк опустил задний борт кузова.
– Придется сходить два раза.
– Нет, – ответил Блэкберн, – просто взвалите их мне на плечи.
Кларк с сомнением посмотрел на него, но Блэкберн управился со всеми четырьмя мешками разом.
– Куда нести?
– В сарай.
Перейти обратно по мосту оказалось непросто, но больше никаких трудностей не возникло. Блэкберн опустился на колено и, свалив мешки с плеч, аккуратно уложил их друг на друга. Когда мужчины вышли из сарая, Блэкберн окинул взглядом вспаханное поле. От земли исходил густой уютный запах. Семейство Кларков обрабатывало свой участок уже целый век, как ему рассказывала Наоми, и это было заметно. Они заботились о земле. Блэкберн вспомнил, как его родичи мечтали купить ферму, как упорно трудились ради этого, но почему-то так и не смогли скопить достаточно денег.
– В этом году собираюсь выращивать в основном капусту и кукурузу, – сообщил мистер Кларк. – Ну и небольшой участок под табак. Ты говорил, твой отец выращивал табак?
– Да, сэр.
– Тогда ты знаешь, что дело это непростое, – произнес Кларк и после небольшой паузы добавил: – Поэтому твои родные и уехали во Флориду? Решили, что собирать апельсины будет проще?
– Думаю, отчасти так и есть.
Они еще несколько секунд смотрели на пашню. Блэкберну вспомнилось другое поле: он стоял там на краю, истекая потом, и не мог заставить ноги работать, а горло сдавило так, что не получалось позвать на помощь.
– Мне пора ехать, – сказал он.
– Задержись еще ненадолго, – предложил мистер Кларк.
– Путь неблизкий, а погоду обещают плохую, – покачал головой Блэкберн и пошел к крыльцу, на котором ждала Наоми.
– Жаль, что ты не можешь побыть с нами еще немного, – сказала она ему. – У нас почти не было времени поговорить.
– Я приеду через месяц тебя навестить, – пообещал он и глянул на небо. – Почему бы тебе не поехать к сестре прямо сейчас? Если начнутся снегопады…
– Да ничего страшного, – возразила Наоми.
– Я буду беспокоиться, – сказал Блэкберн. – Если понадобится, я тебя отвезу.
– Нет. Папа может меня отвезти.
– Но ты поедешь?
– Да, – кивнула Наоми. – Только сначала нужно собрать сумку.
Никогда прежде Наоми его не обнимала, но сейчас обняла, и Блэкберн почувствовал, как ее живот прижимается к нему.
– Спасибо тебе, Блэкберн. Спасибо за все. Ты чудесный. Мы с Джейкобом любим тебя, и ребенок тоже полюбит.
По пути обратно в Северную Каролину Блэкберн думал о Билли Раньоне. Все началось в шестом классе: травля со стороны Билли, обидные клички, подножки, толчки. Билли был не крупнее Блэкберна, просто злее, и возле него всегда болтались приятели вроде Троя Уильямсона. После того класса Блэкберн понадобился родителям для работы на ферме. Это было благом, но временами ему все равно приходилось сталкиваться с Билли в городе. Если рядом не было взрослых, тот всегда дразнился, а иногда и позволял себе ткнуть Блэкберна кулаком. Но потом Билли перестал расти, а Блэкберн продолжил, к тому же работа на ферме развивала мускулатуру куда лучше, чем заправка машин и мытье лобовых стекол. Билли стал держаться на почтительном расстоянии, словно Блэкберн был цепным псом, постаревшим, но все еще способным укусить.
Но в ночь Хеллоуина два года назад Блэкберн услышал подъезжающую к дому машину, свет фар которой уткнулся в стену. «Выходи, Блэкберн! Девчонки хотят на тебя посмотреть!» – крикнул Билли. Одна из девушек взвизгнула, когда Раньон попытался вытащить ее с заднего сиденья. В конце концов они уехали, но оставили перед домом выброшенные из окна машины бутылки и банки и россыпь гравия из-под колес. А в январе Билли и Трой Уильямсон заявились пьяными на ферму, на что никогда не решались, пока там был Джейкоб. Блэкберн вспомнил ухмылку Билли, когда Наоми вышла на крыльцо с ружьем, и как быстро эта ухмылка исчезла, когда Наоми нажала на спусковой крючок.
Блэкберн ехал быстро. Дорога от Пуласки до Ноксвилла была в основном прямая, почти без поворотов. До того как понадобилось отвезти Наоми на отцовскую ферму две недели назад, Блэкберну не доводилось видеть такую ровную, словно разглаженную скалкой местность, которую пересекали ручьи, темные и вязкие, точно патока. Голые поля без гор и холмов выглядели почти неприлично. И хотя уже стемнело, Блэкберн, проезжая Ноксвилл, с облегчением заметил, как фары качнулись вверх.