Сушковы

Кучер, видимо, что-то намеревался спросить, но как-то стушевался и замолчал – он отвернулся, подправил рукой свой замысловатый головной убор и, уже обеими руками взявшись за вожжи, застыл в своей привычной позе на облучке. Платон Никитич Сушков, богатый миллионер-промышленник, привыкший понимать людей по еле заметным интонациям в голосе, неуловимым жестам рук и мимике лица, догадался – о чем именно хотел справиться его давнишний знакомый кучер из Царевококшайска.

– Аким Никоныч, – сказал он, чуть притронувшись кончиком пальца до правого плеча кучера, – ты не беспокойся: останешься ночевать у меня, а завтра с утра поедешь обратно. Дом мой пустой совершенно, и там меня не было уже три года. Если ты согласен остаться, то я тебе доплачу, сколько ты скажешь – поможешь нам печку растопить, чуть прибраться, может, а? Как ты думаешь? Видишь, времена какие настали неспокойные – по ночам все же опасно нынче ездить.

Из молельной языческой рощи послышался стук топора.

– Да, Платон Никитич, вы правы: смотрите, народ вовсе страх потерял. Ладно, господские леса рубят, а тут у вас уже и за молельные рощи марийцев взялись. Как бы беды не вышло… Спаси вас и вашего сына Христос, Платон Никитич, за ваше предложение – грех не воспользоваться таким гостеприимством. Луна хоть и восходит, да только тучи все густеют. Того гляди дождь пойдет. Овса бы найти моим лошадкам…

– Найдем, Аким Никоныч, – тихо сказал Платон Никитич, всматриваясь в противоположный край деревни, где виднелась единственная крытая железом и покрашенная суриком крыша его старого кирпичного дома, который он построил четверть века назад на первые свои деньги, добытые во время извоза соли из Казани в Яранск.

Да, отсюда начинался его жизненный путь… Когда ему было восемнадцать лет, умер, израсходовав все свои жизненные силы, от воспаления легких его отец, Никита Мефодьевич. Платон стал единственным кормильцем в своей бедной избе на окраине деревни для матери и для младшего на десять лет брата Кольки. Чтобы сократить недоимки, после смерти отца пришлось продать старую лошадку, что сразу же поставило семью в почти безвыходное беспросветное состояние. Спасало то, что с десяти лет Платон подрабатывал на мельнице у Малинина, состоятельного крестьянина из соседнего села Шумкино. За работу на мельнице хозяин расплачивался мукой, и это помогало выживать в неурожайные годы конца восьмидесятых, начала девяностых годов XIX века, которые донимали Вятскую губернию. Петр Кириллович Малинин кроме мельницы имел небольшую лавку, а также был владельцем довольно большого участка хорошей земли и считался одним из самых рачительных хозяйственников в округе. Он был вдовцом, воспитывая единственную дочь Катю, которая была младше Платона на два года. После смерти жены при родах, Петр Кириллович задумывался несколько раз жениться повторно, но каждый раз, принимая во внимание слабое здоровье своей безмерно любимой дочери, отказывался от этой затеи, а после и вовсе решил уж жить так, как есть. Когда отец привез десятилетнего Платона на пробный срок к Малинину глубокой осенью, ему страшно не понравилась водяная мельница – даже в мальчишеской голове промелькнули мысли, что лучше утопиться в этой мутной черной запруде, чем тут дни и ночи напролет возиться в полумраке. Но все решило появление из-за широкой спины Петра Кирилловича чудесного небесного, почти полупрозрачного на вид, создания – это была Катя. Ему вдруг стало так хорошо, что даже тускло светящая через прокопченное стекло керосиновая лампа показалась ярким майским солнцем. Если в первый день, собираясь к Малинину, отцу пришлось несколько раз браться за вожжи, чтобы показать свою непреклонную волю своему старшему сыну, то на следующее утро ему уже приходилось сдерживать его. Так он проработал пять лет – с осени до начала весенних полевых работ каждый год – у Петра Кирилловича. За все это время он с Катей ни разу даже не обмолвился словом, хотя она почти постоянно находилась рядом: девочке нравился красивый немногословный мальчик, а он в свою очередь показывал изо всех сил свое трудолюбие и сноровку. Хозяин, видя странный симбиоз молодых сердец, вначале начал было беспокоиться, но отметив то, что Платон ведет до невозможности сдержанно и бережно по отношению к его дочери, незаметно для себя и сам полюбил своего маленького помощника. Это молчаливое наблюдение болезненной девочки изменило Платона очень сильно в скором времени. Он постоянно, как бы невзначай, старался удивить Катю своим умением быстро все схватывать на лету и уже своими руками делать лучше то, что только что видел. Например, к дочери Малинина иногда приходила за плату учительница давать уроки по рисованию. Несколько раз, мимолетом подсмотрев фрагменты этих уроков, Платон стал делать красивые рисунки наточенным куском дерева на напудренных мукой стенах и разных поверхностях мельницы, чем приводил в восторг Катю. Или увидев, как столяры делают большие лари для муки и зерна, за несколько ночей смастерил из обрезков, с помощью оставленных мастерами инструментов, небольшой сундучок-шкатулку без единого гвоздя, чем привел в полное изумление уже самого Петра Кирилловича. Впервые заговорила Катя через пять лет, когда она подарила ему, с позволения отца, небольшой вышитый льняной платок к Рождеству. В ответ на такую любезность со стороны девочки, Платон через неделю, к Крещению, преподнес ей целую композицию, вырезанную из цельного куска липы, в виде медведицы и двух медвежат. Когда Катя увидела такое чудо, она не сдержалась и поцеловала помощника своего отца в щеку. С тех пор для Платона Катя стала самым любимым человеком на свете.

Конечно, о женитьбе на дочери Малинина даже думать было невозможно, особенно после смерти отца и увода со двора становым приставом старой лошади, но Платон никогда не унывал заранее. Потом наступил неурожайный 1891 год. Хотя Платону исполнился тогда 21 год, но жребий тянуть ему не пришлось: единственный кормилец при матери-вдове и малолетнем брате. Из-за неурожая работы на мельнице почти не было, и Платон решил выпросить на следующую зиму у Петра Кирилловича коня для извоза товаров. Малинин пошел навстречу своему, ставшему почти что родным, незаменимому работнику. Он, дав коня и в придачу крепкие сани, посоветовал Платону вначале поехать в Уржум с рекомендательным письмом от него к купцу Сорокину, который был хорошим знакомым Петра Кирилловича. Этот уржумский купец принял, благодаря рекомендации Малинина, вполне благосклонно Платона и сразу же снарядил его, придав к его транспортной единице еще «связку» из четырех лошадей. Испытательный поход в составе из трех таких пятиконных «связок», груженных в основном ржаной мукой, во главе с сорокинским приказчиком, Платон выдержал достойно, чем вызвал уважение и самого Сорокина, и пожилых, видавших виды, суровых пожилых крестьян-возчиков. К концу зимы Платон расплатился вперед за аренду коня, а также смог поднакопить немного денег, хотя представлял довольно смутно, что можно делать с такой незначительной суммой.

Все изменилось во время последней перевозки груза соли и чая из Казани до Кукарки в середине апреля. Тогда вместе с обозом направился в дорогу и сам нанявший Платона казанский купец второй гильдии Желонкин Сергей Георгиевич, у которого появились какие-то недоразумения с неким кукаркинским купцом, и требовалось срочно разобраться в разночтениях общего контракта. Когда выезжали утром из Казани, зима, казалось, даже не собиралась отступать, но буквально к середине дня все заволокло тучами, и началась настоящая гроза с ливнем. Прямо на глазах овраги и небольшие балки-лощинки стали наполняться вешними водами от тающего под воздействием теплого дождя снега. Платон, – одетый в сермяжный армяк, в заячьей шапке и в самодельных просмоленных бахилках на ногах, – за день вымок до нитки, а к вечеру почувствовал легкое недомогание. Переночевали в татарском селе Параньга, хотя должны были к ночи доехать до села Сернур. Контракт требовал сдачу груза вечером следующего дня, иначе можно было потерять на связке из пяти лошадей двенадцать рублей. Возглавлявший обоз Желонкин торопил людей, и поэтому выехали затемно. Дождь продолжал лить даже ночью. Заминка произошла к полудню возле небольшой речушки, которая превратилась в настоящий горный поток. Небольшой деревянный мост был довольно крепок, но, к несчастью, куски льда разломали отмосток с одной его стороны, а вода моментально размыла кусок насыпи, и образовалась яма между настилом и берегом шириной с два метра. Подошедшие из ближайшей деревни мужики за определенную плату натаскали бревна, закрепили их между собой железными скобами на скорую руку, а сверху положили несколько досок для пущей надежности. Потеряв час, обоз начал двигаться через мост. Первые две связки подвод прошли благополучно. Кибитка Желонкина ехала вслед за ними. И тут злую шутку сыграла двойка лошадей в упряжке купца: для одноконных саней все было просто, но пара, двигаясь по краю хлипкой конструкции, стала толкаться, почуяв под ногами вибрацию потока. Все произошло в мгновение ока: одна из лошадей дернулась назад, а вторая – вперед, и кибитку перевернуло так, словно кто-то невидимой рукой выплеснул из ковша находившегося там человека. Кучер бросился вперед, чтобы удержать животных, совершенно забыв про своего пассажира. Все застыли от неожиданного поворота событий. Платон ехал четвертым со своей связкой в обозе, но среагировал моментально, когда понял, что произошло. Он скинул свой мокрый кафтан, быстро выдернул ноги из бахилок вместе с вязаными носками и портянками и, босиком, в рубахе, но зато с шапкой на голове, побежал перпендикулярно дороге в сторону поворота водного потока вниз по течению, намереваясь перехватить попавшего в беду пассажира кибитки. Опоздай хотя бы на секунду – и купец Желонкин сгинул бы под водой безымянной речушки. Когда Платон, с трудом добежав до берега реки по ставшему свинцовым, мокрому, глубокому снегу, увидел, что недвижимое тело купца проплывает перед ним, он, не задумываясь, прыгнул в холодный черный поток, расцарапав при этом лицо о кусок плывущей льдины. Сделав отчаянный рывок и чувствуя при этом, что все мышцы неумолимо схватывает судорога, Платон зубами схватил полы утепленной поддевки Желонкина, а руками стал из последних сил пытаться грести к берегу. Ему казалось, что прошла целая вечность, пока невесть откуда взявшиеся силы пробудились от отчаянной борьбы со смертью – ноги почувствовали что-то твердое, и он, схватив за шиворот почти бездыханного купца, вылез из последних сил на берег и свалился в снег, хватая ртом воздух и не ощущая его. В это время подбежали мужики из обоза и на руках понесли обоих к саням.

Потом их по очереди парили в бане в деревне, что находилась рядом, местные мужики – сам обоз поехал дальше, так как соль и чай могли испортиться в санях. В Казань же скорым ходом полетел кучер Сорокина за доктором – на всякий случай. У Платона началось воспаление легких, а у купца появились почечные колики и стали отекать ноги. Через три дня с Божьей помощью они оказались-таки в Казани, где за них взялись опытные доктора, и недели через две оба уже чувствовали себя довольно сносно.

– Чем я могу отплатить тебе, Платон, за мое спасение? – прозвучал ожидаемый от купца вопрос, когда они встретились впервые после выхода из больницы.

– Сергей Георгиевич, я не знаю, во сколько вы оцениваете свою жизнь, но у меня есть мечта – построить небольшой кирпичный дом в своей деревне и жениться на девушке, которая мне нравится с десяти лет.

Желонкин, видимо, решил, что его жизнь все же стоит дороже любого дома, тем более небольшого, и к концу сентября на окраине Лаптева, через дом от родительского подворья, Платон справил новоселье. А еще через некоторое время, на Покров, он пришел к Малинину просить выдать Катю за него замуж.

Старый купец Желонкин к тому времени сильно стал сдавать из-за обострившейся почечной болезни. Имевший трех дочерей, выдавший всех с хорошим приданым, Сергей Георгиевич не любил с какой-то даже дикостью своих зятьев. Почему он их ненавидел – для Платона так и осталось тайной. Исполнив его желание, Желонкин не то что позабыл Платона, а наоборот – сделал его своим помощником, заметив, как он усваивает все с необыкновенной живостью и радением. Платон разрывался между Лаптево и Казанью. Каждый раз, приезжая к Кате, он по нескольку раз выспрашивал – не сердится ли она за то, что ему постоянно приходится разлучаться на долгое время. Жена же с такой же искренностью отвечала, что все это пустое и что он должен заниматься своим делом не оглядываясь на нее. На осторожное предложение переехать в Казань, всегда соглашавшаяся с мужем, Катя решительно ответила отказом, и это было вполне понятно Платону: затаившаяся чахотка очень медленно подтачивала ее здоровье, и оставлять все так, как есть – было лучшим решением. Платон же вошел во вкус в торговых делах, и поэтому отцу Кати, Петру Кирилловичу, волей-неволей приходилось в периоды долгого отсутствия своего зятя заниматься сразу двумя хозяйствами, с чем он вполне сносно справлялся.

Желонкин же, заметив сразу при близком знакомстве с Платоном, какой алмаз попал ему в руки, и всю жизнь мечтавший о сыне, полюбил его отеческой любовью, хотя старался никоим образом эту расположенность к нему внешне не показывать. Сергей Георгиевич только лишь всерьез занялся образованием своего молодого помощника с первых дней совместной работы: за два года Платон усвоил такое количество знаний, что на третий стал уже посещать лекции в Казанском университете. Учеба, как и торговые дела, увлекли его с одинаковой страстью, и он почти играючи получил за немыслимо короткий срок в два года выпускное свидетельство на историко-филологическом факультете, продолжая посещать лекции и на других факультетах. За это время Платон уже знал и мог спокойно разговаривать на английском, французском и китайском языках, чем приводил в полный восторг своего благодетеля. За пять лет Платон весь осунулся от немыслимой нагрузки, что на самом деле для него было только в радость, но Катя стала бояться, что ее чахотка передалась мужу и страшно из-за этого переживала. Платону стоило немалых трудов доказать бессмысленность ее тревог. Вообще же, со стороны, Петр Малинин дивился каким-то неземным, почти ангельским отношениям между своей дочерью и Платоном, которые завязались между ними еще в детстве: они мало между собой разговаривали, и при этом могли часами сидеть рядом, взявшись за руки. Зная состояние здоровья Кати, он никоим образом не надеялся на внуков: единственное желание его было – как можно дольше продлить ее дни земной жизни.

Через семь лет купец Желонкин умер от почечной болезни, которая обострилась вследствие падения с моста и переохлаждения в бурном потоке вешних вод. Оставив наличный капитал в банках своим дочерям, все свое дело и недвижимый капитал Сергей Георгиевич завещал Платону. Прозорливый купец не прогадал: уже через три года Платон имел больше миллиона капитала, был акционером золотодобывающих предприятий и железнодорожных концессий, стал открывать в Москве и в столице универсальные магазины на манер иностранных. С делами было все отлично, только вот здоровье жены стало резко ухудшаться. Платон, переложив свои обязанности на плечи управляющих, решил поехать на год с Катей в Ниццу. Супруга снова на его предложение стала отказываться, но на этот раз с помощью Петра Кирилловича все же уговорили-таки ее решиться на поездку. Провожая свою дочь, Малинин не сомневался, что больше ее не увидит никогда в этой жизни: состояние ее было до такой степени тяжелым, что доктор, нанятый Платоном для сопровождения до Ниццы, давал довольно низкие шансы довезти Катю до Лазурного берега. Но Катя, боясь огорчить своего любимого человека, выдержала дорогу, и там, в Ницце, они провели райские полгода вплоть до самой ее кончины, как бы это ни звучало странно.

Похоронив свою первую любовь на Николаевском кладбище в Ницце, Платон вернулся в Россию совсем другим человеком. Договорившись с отцом Кати на предмет того, что тот будет ухаживать за домом, где они прожили с женой десять лет, Платон полностью переключился на свои коммерческие дела с какой-то ужасающей страстью. Многие старые купцы вначале даже решили, что их молодой компаньон сходит с ума от горя, выбрасывая свои капиталы на непонятные и очень рисковые предприятия, но когда увидели, какими неимоверными барышами стали оборачиваться эти смелые шаги, – стали брать осторожно с него пример. Платону везло во всем! Даже играя в карты, мог любого обобрать до нитки, и даже опытные шулера боялись порой с ним садиться за игровой стол. И это было не слепое везение, а результат его проницательного ума и знание психологии человека.

Во время его пребывания в Ницце, у Платона умерла мать: она, посчитав, что все дела в этой жизни ею сделаны, как-то угасла тихо и незаметно. Занимаясь своими делами и беспокоясь постоянно за здоровье своей жены, Платон подзабыл о своей родительнице и о своем младшем брате. Колька, будучи на десять лет младше Платона, был абсолютно непохожим на своего брата. После Платона в семье Сушковых родилось четверо детей, но все они умирали в младенческом возрасте, и когда появился Николай, то родители забыли о существовании Платона и всю свою любовь и заботу отдали ему. Когда старший сын стал работать у Желонкина, младшему исполнилось двенадцать. Заработав первые приличные деньги, Платон захотел было заняться образованием своего брата, но, хотя учеба давалась легко Кольке, он принял заботу своего брата очень холодно. Также он ответил отказом переехать в новый каменный дом и отговорил от этого и мать. Платон не понимал, что происходит с братом, и в какой-то момент махнул рукой, имея и без него много забот. Через два года, правда, через мать, он попросил денег на то, чтобы поехать учиться в Уржум в городское училище. Якобы сделать это посоветовал ссыльный из Москвы шумкинский учитель, который за плату занимался обучением, неграмотного до двенадцати лет, Кольки. После этого Платон и вовсе потерял связь с братом. Для него стала полной неожиданностью после возвращения в Россию весть о том, что Колька служит в армии, к тому же где-то на Дальнем Востоке. Опустошенный в чувствах после смерти Кати, он не стал искать его, зная, что брат отлично знает его адрес и при этом ни разу не написал даже единой строчки. Также он был весьма удивлен словам купца Сорокина из Уржума (который приехал специально в Казань просить у него денег под векселя) о том, что его брат стал марксистом. Также его старый знакомый поведал еще про то, что Николай был активным членом кружка социал-демократов в уездном центре, и что в армию он ушел из-за того, что его могли сослать в лучшем случае в Сибирь. Когда началась война с Японией, у Платона возникали порой мысли, чтобы разузнать о брате: жив ли, не ранен ли, но всякий раз в последний момент останавливался и не предпринимал никаких шагов.

Оставшись один, Платон стал все реже наведываться в родную деревню. Небольшой участок земли он передал в полное распоряжение своему бывшему тестю. Также и сам дом, по взаимной договоренности, Петр Кириллович обещал содержать в полном порядке, чтобы в любой момент, если Платон Никитич того пожелает, мог приехать и пожить в свое удовольствие, обрадовав старого одинокого человека. Платон старался по возможности хотя бы раз в год навещать Лаптево: на заднем дворе дома покойная жена сразу после свадьбы посадила несколько шиповников и вишен, и он старался угадывать такое время, когда что-то из них бывало в цвету. Особенно Платону нравилось, когда распускались кусты шиповника: он мог сидеть среди них целый день, и ему при этом казалось, что из каждого цветка за ним, как встарь, молча смотрит на него его любимая Катя. В такие минуты к нему даже Петр Кириллович боялся подходить: он молча, вытирая время от времени свою скупую мужскую слезу, ждал, когда его «сын» – он всегда так называл Платона – вспомнит о нем, чтобы вместе поворошить прошлое.

В это же время Платон, все так же посещая несколько раз в месяц лекции в Казанском университете на разных факультетах по своему выработанному плану, увлекся со свойственной ему страстью минералогией, а именно – геммологией, как потом ее чуть позже назвали. Он всегда был несколько равнодушен к деньгам в численном выражении и к золоту, но блеск камней его пленил живым внутренним огнем. Платон почти не тратил свои огромные, все увеличивающиеся капиталы на себя. Он даже продолжал жить в Казани все в том же доме купца Желонкина, спал и вовсе на деревянной самодельной кровати, порой укутываясь в тулуп вместо одеяла. Ему было все равно, что думают о нем такие же, как он, купцы, прожигающие свои деньги на разные кутежи и баловство. Поэтому люди его сословия сильно удивились, когда узнали, что Сушков приобрел огромный александрит за довольно внушительную сумму – для них это показалось непонятным чудачеством. Платон буквально стал охотиться за редкими камнями, наладив связи среди владельцев шахт по всему миру, чтобы успеть перехватить необработанный камень первым по сходной цене, никак не афишируя свое приобретение. Знание языков для этого предприятия подходило очень даже кстати! Интересная история получилась с редким красным алмазом. Платон узнал, что один из великих князей, так же как и он, страстно влюбленный в блеск драгоценных камней, сумел тайно раздобыть этот необычайный алмаз редкой величины. За деньги было бессмысленно даже мечтать купить у такого человека этот раритет. Платону очень везло во время игры в карты, и он ради приобретения этого красного алмаза придумал целый сценарий с использованием этого своего навыка. Чтобы действовать наверняка, он даже познакомился с одним известным столичным карточным шулером, чтобы научиться всем фокусам в дополнение к своей удаче. Но это было только малой частью его хитроумного плана. Дальше Платон в течение полугода пробивался в ближний круг этого великого князя. Его Высочество, хотя и конфликтовал со своей семьей из-за того, что отбил жену у одного из офицеров Лейб-гвардии Преображенского полка и жил с ней в гражданском браке, но все же он оставался Романовым, а Платон был сыном бедного крестьянина. Тем не менее, встреча за карточным столом состоялась! Тогда Платон, делая вид, – как учил его шулер, – что он плохо понимает толк в картах, проиграл за полчаса двести тысяч обладателю красного алмаза. Великий князь обрадовался и попался на психологический крючок: через полтора часа уже он был должен почти миллион и продолжал играть, увеличивая ставки в надежде отыграться. Наступил критический момент: так как Великий князь был в опале перед Императорской четой, а оплатить свой долг не мог, то дело приобретало очень скандальный оборот. Тогда Платон кивком головы пригласил своего визави в соседнюю комнату для разговора с глазу на глаз. «Ваше Высочество, – доверительно и дружески обратился Платон к Великому князю, – я знаю, что у вас есть красный алмаз, приобретенный вами тайно и инкогнито. Если вы передадите его мне, то я посчитаю ваш долг аннулированным. В знак своего уважения к вам, Ваше Высочество, я обязуюсь выплатить двести тысяч, которые я вам проигрывал до того момента, как удача повернулась ко мне лицом». Так Платон получил то, что хотел. В итоге в течение пяти лет он собрал чуть ли не лучшие образцы всех видов необработанных драгоценных камней внушительных размеров, и при этом про его коллекцию не знал почти что никто – это было, можно даже так сказать, абсолютно интимным хобби.

Так бы шла бы и шла внешне спокойно жизнь Платона, если бы не случайная поездка в Уржум. Навещая очередной раз своего бывшего тестя, он переночевал в своем старом доме в начале июня 1908 года. Из-за бурных событий Платон до этого три года никак не мог вырваться в свою родную деревню в пору цветения шиповников, чтобы в молчании повспоминать свою Катю. Сделав все дела и оставив Малинину сверх меры деньги на содержание своей «родовой усадьбы», он поехал в Уржум уладить некоторые не слишком важные дела, которые требовали его личного участия. Лет семь назад Платон у местного помещика и крупного землевладельца Таубе выиграл в карты огромный лесной массив, и затем волей-неволей пришлось заняться лесным промыслом со свойственной ему энергией. Нанятый новый управляющий справлялся очень хорошо со своими обязанностями, сберегая новоприобретенную собственность и приумножая его капиталы. Но весной во время сплава случился некий казус: местные крестьяне, имевшие луга в пойме Вятки, выразили недовольство тем, что его работники подпортили якобы их наделы. Спор был улажен, но Платон решил все же выделить деньги, чтобы компенсировать своим землякам порчу лугов. В Уржуме, находясь в здании Общественного банка, он случайно встретился с тем самым помещиком Таубе, у которого в свое время выиграл в карты лес. Старый дворянин знал цену игре в карты и не держал никаких обид на купца. Наоборот, увидев Платона, он кинулся его обнимать словно какого-нибудь близкого родственника, невзирая на свою старую дворянскую фамилию. «Платон Никитич, я тебя никуда не отпущу из нашего уезда, пока ты не погостишь у меня хотя бы денек, – схватив его за рукав, безапелляционно заявил старый помещик, сделав шутливо-строгое лицо. – Сейчас пойду к исправнику и заявлю в письменном виде: как это так – меня, понимаете ли, обыграл и ободрал как липку, а теперь и знать не хочет?! Никакие возражения не принимаются».