Роман С Продолжением

– Ну, братишка… колись! За что тебя загребли? Что тебе шьют? Повязали за что? – спросил Шрам, стуча чётками по столу, перебирая их одной рукой.

– Вы имеете ввиду, за что меня арестовали? – наконец спросил Сергей.

– Ооо… видать не обстрелянный ты ишо! Шершень? Остальное зашкерить надо, шмонать будут маски шоу! – обернувшись к парням, сказал Шрам, когда они  поставили на стол консервы, колбасу, буженину и куски хлеба.

– Меня в убийстве обвиняют. Но я не убивал… – устало ответил Сергей.

– Значится… чалиться будешь запрОсто так, лет пятнадцать, если повезёт. А то и четвертак впаяют! Ладно, ешь… разберёмся… – ответил Шрам, ломая хлеб и неровно отрезая кусок буженины и отправляя всё в рот.

 Есть совсем не хотелось, но чтобы не обидеть новых соседей по камере, Сергей сунул в рот кусочек хлеба и следом, кусочек буженины. Он не ел со вчерашнего вечера, да и на выпускном вечере почти не ел, так… яблоко одно, лимонада выпил и пирожное съел, а когда котлеты подали на стол, он в это время вышел с Олегом во двор школы, куда следом пришёл и Игорь, на свою погибель. Кажется, Сергей и правда проголодался, стесняясь, он всё же немного поел.

– Спасибо. У меня адвокат был… может он поможет? – с надеждой взглянув на Шрама, спросил Сергей.

– Может. На тебя малява с прогона должна прийти, тогда и перетереть можно. Рога мочить – нам всем светит. Все скоро на шконках чалиться будем. Но ты не дрейфь, на зоне тоже жить можно, если котелок в шоколаде варить будет и если арапа гнать не будешь. Вижу, ты правильный пацан, – ответил Шрам.

Сергей ничего не понял из сказанного им и устало опустил голову.

– Ладно, зенки липнут, иди покимарь что ли… нары твои свободны, – сказал Шрам, кивнув в сторону, где был туалет, занавешенный старой тряпкой.

Сергей, облегчённо вздохнув, поднялся и прошёл к нарам, на которые показал Шрам. Матрас был свёрнут трубочкой, развернув его и положив правильно подушку, Сергей наконец лёг и устало закрыл глаза, хотя привык спать на чистой простыне и мягкой подушке, а не на ватной.

Мысли не давали уснуть, он вспоминал вчерашний вечер, вернее, сегодняшнюю ночь. Лицо Игоря, с выражением ненависти. За что он не любил его, Сергей понять не мог, да и не задумывался по этому поводу. Друзьями они с детства не были, учились десять лет вместе и всё. Остальные ребята… ну да, дружили, вроде…

– Вроде дружили… но ни один из них не был близким другом. Олег… вместе за партой сидели, вместе в секции ходили, так… на танцы и в кино иногда… да, ещё он заходил в гости, послушать новые записи… и пожалуй всё… если не считать, что не раз его спасал во время драки. Это разве дружба? Почему он сказал, что я мог вернуться? Ведь знал, что я бы не вернулся… зачем? – стучало в голове Сергея.

Он очень устал и думать устал, закрыв глаза, парень ушёл в глубокий сон. Ночью он резко проснулся, открыв глаза и почувствовав на своей шее чьи-то цепкие руки. Сергей задыхался, ничего спросонья не соображая. Схватив того, кто его душил за руки, он оторвал их и вывернув, сбросил душившего на бетонный пол.

– Ах ты, падла! Мокруху в хате? За хату я в ответе! Урою гада! – услышал Сергей рык Шрама.

Сев на нары, он потирал шею, ничего не соображая.

– Гадом буду, Шрам! Мочить его надо! Прогон на него с воли пришёл, ты же знаешь! – стуча по полу кулаками и брызгая слюной, орал Шершень.

– Котелок не варит, так усохни и не вякай! Прогон с воли от мусора пришёл, не догнал? Я маляву от братков жду. Тогда и тему перетрём. А пока не тронь его, не неси шнягу, а то самого завалю! Ты меня знаешь, Шершень, я два раза не повторяю, – совершенно спокойно говорил Шрам, но его острый взгляд был полон негодования. Шершень, конечно, все понял.

Сергей смотрел на них и понимал, что если его осудят, а в то, что его отпустят, он уже не верил, если уж приказ пришёл его убрать, ему придётся выживать в той обстановке, куда он попадёт. Он читал, да и фильмы смотрел, но и представить себе не мог, что то, что он видел и читал, далеко от тюремной реальности.

– Не дрейфь, он тебя больше не тронет. А теперь, рассказывай всё, что произошло, может вместе и придумаем, как выпутаться из этой ситуации, – наконец-то, на понятном Сергею языке, сказал Шрам, присаживаясь рядом с ним.

И Сергей рассказал, правда, не так много пришлось и рассказывать, а когда он замолчал, Шрам задумался. Прошло минут десять, Сергей не мешал Шраму, не зная, думает он или просто задумался о своём. Шрам, наконец, поднял голову и Сергей увидел острый взгляд умного человека, совсем не рецидивиста.

– Я понял тебя, парень. Но ты влип и по-крупному. Видать, тебя козлом отпущения сделали. О Мордвинове слышал и не раз… тот ещё зверь. Беспощадный не только к нашему брату, но и к своим. Сынок его… пару раз с наркотой попадался, по малолетке, но папаша его, конечно, в обиду не дал. А зря! Вот и потерял сынка, хотя таким лучше смерть, иначе не только себе жизнь попортят, но много невинных душ могут погубить. Тебе срок большой светит, боюсь, не выдержишь. На зоне жизнь тяжёлая, могут запросто и завалить… это в лучшем случае, а то, ни за что и опустить могут, – с сожалением глядя на Сергея, долго говорил Шрам.

– Как это? – не понял Сергей.

Шрам горько усмехнулся.

– На зоне разный люд, есть братва, если им понравишься, считай живым и здоровым выйдешь на волю. Остальные, так…есть среди них стукачи, шныри, делают грязную работу, исполнители есть… ну, неважно, на месте разберёшься. Смотря куда попадёшь по этапу. Но я тебе пару строчек чиркну, только спрятать нужно будет так, чтобы на шмоне не попался. Например, в резинку от трусов сунуть можно, догола разденут, до задницы шмонать будут. В крайнем случае, запомнишь дословно мои слова на жаргоне, тебе поверят, что от меня. А меня братки уважают. Подождём от братвы маляву с прогона на тебя, там и решим, как можно тебе помочь. До вечера малява придёт, – докуривая попиросу, говорил Шрам.

– Простите… но почему Вы мне это говорите? Почему помогаете? Разве можно? Ведь Вы не знаете меня совсем, – спросил Сергей.

Шрам усмехнулся и посмотрел Сергею в глаза.

– Я научился различать людей, может ты мне понравился, пацан? Курить будешь? – предложил Шрам.

– Не курю я… мне страшно… мои родители, у отца сердце, а вдруг с ним что случится? Мать совсем одна останется, – произнёс Сергей, тяжело вздыхая.

– А случится то, что должно случиться. Что ты можешь? Кстати, а кем они работают? – хитро прищурив глаза, спросил Шрам.

Сергей помнил, такие сидельцы как Шрам, не любят людей из органов.

– Они врачи, – коротко ответил Сергей.

– Так чего же ты ссышь? Ну… в смысле, боишься? Врачи знают, как им лечиться. А вот и малява… – посмотрев на Дикаря, который тянул нитку откуда-то сверху из маленького проёма в окне за решеткой, сказал Шрам.

Оторвав от нитки плотно скатанный листочек бумаги, Дикарь быстро отдал его Шраму. Шершень, злобно зыркая глазами на Сергея, испуганно озираясь, поднялся с пола и нерешительно подошёл ближе. Шрам пробежал глазами по мелко написанной записке. Потом поднял голову и посмотрел на всех.

– Всё на мази! Свой пацан, нет за ним ничего такого. Не повезло ему просто, но рога мочить будет за просто так. Нужно помочь братишке. Ладно, после суда и приговора решим, что дальше делать, – стараясь говорить на понятном Сергею языке, но невольно опять переходя на жаргон, говорил Шрам.

– Будь что будет! Мне уже всё равно, – махнув рукой, произнёс Сергей.

– Ещё одна попытка, Шершень и ты труп. Понял? – крикнул Шрам, зыркнув на Шершня.

Тут послышался звук отодвигаемого засова и Шрам, сунул записку в рот, тут же ловко уложил её языком за щёку.

– Павленко? На допрос! – крикнул конвойный, стоя за дверью.

Сергей поднялся и испуганно оглядываясь, вышел из камеры.

– Менты поганые! Парня ни за что гробят! Подстава это, ясно как день! – вытащив записку изо рта, со злостью говорил Шрам, прохаживаясь большими шагами по камере.

– Задержанный Павленко по Вашему приказу доставлен, товарищ майор! – громко сказал дежурный, подтолкнув Сергея в кабинет.

– Свободен! – ответил майор и кивнул Сергею, равнодушно сказал:

– Садись, чего встал?

– Да, такому козлу по барабану пустить чью-то жизнь под откос, а ведь знает, что я не делал этого, – присев на стул, подумал Сергей.

– Тебе передача от родителей пришла… я разрешил её принять. Но получишь только после того, как подпишешь признание, – с безразличным видом листая записи в журнале, говорил майор Колесников.

– Вы же и сами знаете, что я этого не делал, гражданин начальник. Как же я подпишу себе приговор? – произнёс Сергей, которому стало безразлично всё, что с ним происходило.

– Значит отказываешься? Дежурный? Отведи задержанного к лысому! – нажав на кнопку вызова и когда конвойный зашёл в кабинет, сказал майор.

Сергей понял, его опять будут бить. И опять то же самое помещение с бетонным полом и обшарпанными стенами, с едва мерцающей на потолке лампочкой. Сергея грубо посадили на привинченный к полу стул и ничего не говоря, неожиданно ударили под дых. Но Сергей напряг пресс, в боксе удары были и посильнее, хотя нет, эти удары были унизительными. Сергей, не удержавшись, упал на пол. Его пинали ногами, кажется, в этот раз не думая, что останутся следы на теле, Сергей стонал от боли, но держался изо всех сил. Он мог бы подняться, вскочить на ноги и применить пару приёмов, ударить ногой в шею, этот удар мог свалить любого, но делать этого было нельзя, Сергей это понимал. Видимо, Лысый верзила не рассчитал удар или в азарт вошёл, но ударил огромным ботинком по голове, попав в лоб, потом ещё и ещё… Сергей потерял сознание и больше ничего не ощущал. Когда очнулся, увидел, что лежит в камере, на своей лежанке, называемой нарами.

– Попадись он на зоне, с него бы кишки вытащили и на шею натянули… гад! Это лысый постарался, его след, – говорил Шрам.

Дикарь вытирал кровь со лба и щёк Сергея, у него была рассечена и бровь, глаз, от удара ботинка, покраснел и заплыл. Сергей застонал от боли и открыл глаза.

– Только не говори, что тебя избили, даже своему адвокату, иначе хуже будет. До суда не доживёшь, пацан… этот зверь недавно одному пинком печень разорвал… бедняга в больничке умер и что? В земле сырой лежит, налепили бумагу с заключением, а этой гниде ничего!  – с сожалением глядя на Сергея, сказал Шрам.

– Я не стукач. Знаю, – едва шевеля разбитыми губами, ответил Сергей.

– Тряпку намочи, холодный компресс поставь на раны, – подсказал Шершень, стоя в стороне.

Кажется и он проникся к Сергею жалостью и злился от несправедливости, говоря на понятном языке.

– Ничего, сынок, терпи. Как сын Бога терпел, а? Иисус… над ним как издевались, ироды, а он их жалел, говоря, чтобы Господь их простил, говоря, что они не ведают, что творят… Удивительный был человек! – произнёс Шрам, вызвав недоумение у Сергея.

Шершень и Дикарь, кажется, уже слышали его высказывания о сыне Бога, они молча смотрели на Шрама и кивали головами.

– Значит, Вы верующий? – осторожно спросил Сергей.

Шрам задумался, кажется, такого вопроса он не ожидал и никогда не задумывался над этим.

– Есть, конечно, Высшая сила, но что это за сила? Ты знаешь? Вот и я не знаю. Про Иисуса читал, давно, вот и запомнил. Видимо, задело меня. Ладно, закрыли базар, не наша это тема. Твои внутренности как? Не болит ничего? – спросил Шрам.

– Я боксом занимаюсь… занимался, пресс держать при ударе умею, – ответил Сергей, закрывая глаза.

Пару дней Сергея не трогали, передачу всё же занесли, правда не всю…

Полина ночь не спала и с утра плохо себя чувствовала. Женщина вспоминала, как Серёженька остался сиротой, когда погибли её сын Анатолий и сноха Виктория.

– Сыночек мой… кому мешали они, такие молодые, вечно занятые наукой? И в один день их не стало. Теперь Серёжа… Господи! Помоги ему! Не оставь без милости своей. Он ещё ребёнок, столько планов строил… Дима? Ну наконец-то ты пришёл! Ну что? Передачу отнёс? Взяли? А свидание не дали? Увидеть бы его хоть одним глазком… Как он там? Что ест, что делает? Не бьют ли его… – подойдя к мужу, со слезами говорила Полина.

– Давай на кухне поговорим, Полюшка. Поесть приготовь, голоден я, – помыв руки под краном в ванной комнате и войдя на кухню, сказал Дмитрий.

Полина сумбурно готовила на стол, поставила на плиту котлеты, чтобы разогреть, нарезала хлеб и беспомощно села на стул.

– Понимаешь милая… тут такое дело… в общем, Виктор Петрович сказал, что сделает всё возможное. Но он профи своего дела, дальновидный человек, эту мясорубку с судами и липовыми обвинениями, очень хорошо знает и интуиция у него хорошая на такие дела, он сказал, чтобы мы не очень надеялись… – откусив кусочек хлеба, сказал Дмитрий.

– Что ты имеешь ввиду? Ведь Сергей не убивал и ты это сам знаешь! Дима? Что это значит? – воскликнула Полина.

Дмитрий поморщился, сжав левую грудь ладонью.

– Тебе плохо? Я сейчас! Я быстро, потерпи, дорогой! – воскликнула Полина, подбегая к аптечке на холодильнике.

Накапав в двадцать капель волокардина и долив немного воды в чашку, она протянула её мужу.

– Виктор Петрович говорит, что шансов у нашего сына мало. Полина, ты и сама знаешь, он сын Мордвинова Александра Владимировича, а он в министерстве внутренних дел не последний человек. Если не сказать, первый… – мрачно говорил Дмитрий, выпив лекарство.

– Но наш Серёжа не убивал его сына! – с отчаянием вскрикнула Полина.

– Это ты знаешь и я знаю! Виктор Петрович знает и уверен, что наш сын этого не делал. Но видимо, кому-то удобно сделать Сергея крайним в этом деле, козлом отпущения, так сказать… и поскорее, без огласки, закрыть дело. Огласка для Александра Владимировича, сама понимаешь, может означать конец его карьеры. Я и сам в отчаянии был, когда мне Виктор Петрович всё объяснил, – сказал Дмитрий, с аппетитом отправляя в рот котлету с гарниром.

Он со вчерашнего вечера ничего не ел, не мог есть, нервы были на пределе, да и Полина была в таком же состоянии. От головной боли уснуть не могла. Но организм, несмотря ни на что, требовал пищи и нужно было есть, чтобы выдержать то, что их ждало.

– Полинушка, прошу тебя, родная, тебе нужно успокоиться и поберечь себя, поешь давай, иначе не выдержишь этого напряжения. У тебя глаза измученные, садись, поешь со мной, – взяв жену за руку и прижимая к губам, произнёс Дмитрий.

– Хорошо, я поем. Ты прав, что мы можем против этой жестокости, против системы нашей несправедливой власти? Нам силы нужны будут, чтобы поддержать нашего мальчика, – ответила Полина и сев за стол, заставила себя поесть.

– Полинушка… что бы ни случилось, нам нужно поберечь и себя. Ты понимаешь… я без тебя не смогу жить. Поверь, я это дело так не оставлю, потребуется, до министра МВД дойду! – с воодушевлением сказал Дмитрий.

– Да кто же тебя там слушать будет, Дима? Они и мараться не станут из-за нашего сына, зачем? Если у них всё давно решено и судьба моего сына им безразлична! Тем более, сам Мордвинов взял это дело под свой контроль. Сейчас для этого человека, сама смерть сына не так важна, как его карьера! Какой ужас! Какая несправедливость! И наше бессилие, Дима! – заплакав, произнесла Полина.

– Впереди суд, нужно подождать. Я очень устал, с работы отпросился, но нужно поехать с документами разобраться. И ты не сиди дома, иначе с ума сойти можно. Иди на работу. Давай, собирайся, я сам отвезу тебя в больницу, – вытирая руки и губы салфеткой, сказал Дмитрий, поднимаясь из-за стола.

– Ты прав, нужно работать… – поднимаясь следом за мужем, пробормотала Полина.

В камере, где вот уже четвертый день сидел Сергей, было относительно спокойно. Шрам со знаем дела готовил Сергея к этапу, хотя до него было ещё очень далеко.

– Мне скоро по этапу рога мочить, скачуха уже была и мне она уже не светит. Полный срок чалиться придётся. Но мне не привыкать! Полжизни на нарах чалюсь. Всё будет тип-топ, братишка! – говорил Шрам, сев, развалившись на своих нарах, облокотившись на подушку у стенки.

Но увидев недоумённое выражение лица Сергея, понял, что тот ничего не понял.

– Ладно, слушай сюда… скачуха – это амнистия, она у меня по малолетке была. Второй раз амнистию не применяют, на зоне свои законы, там срок сбавляют, УДО могут дать. Ну… условно досрочное освобождение. Понял теперь? – снисходительно спросил Шрам, перейдя на нормальный, обычный язык.

Сергей молча слушал. Наверное, сам Шрам получал удовольствие от роли учителя жизни на зоне, или просто от безделья решил учить парня "уму-разуму". Впрочем, Шрам изначально отнёсся к Сергею иначе, чем обычно в камере относятся к новичкам, заезжим пассажирам, так сказать. Сергей ему понравился, смелый, не хлюпик и не нытик, выдержал пытки Лысого, а это не каждый может, это вызывало уважение и у Шершня, и Дикаря тоже, хотя Дикарь в камере был мелкой сошкой, исполнявшей приказы Шрама, да и Шершеня.

– Писать не буду, не принято у нас. Так запоминай. Дословно… вот, если бы ты на одну зону со мной попал, в общем, на зоне нельзя брать чужое, крысятничать значит, шнягу гнать… ну, в смысле, ерунду нести, лучше промолчи, целее будешь. Начнут испытывать тебя на гниль, бить будут и… сильно. Ты выдержишь, ты правильный пацан. Получится оказаться рядом с положенцем на зоне – это тот, кто держит порядок на зоне, тогда лафа! Никто тебя не тронет. Главное, не терпильничай, в смысле, не доноси ментам и даже тем, кто рядом с тобой на зоне. Положенцу, не знаю, на какой зоне ты окажешься, но меня вся братва знает и уважает, скажешь, что от меня выехал, тебе поверят. Ты всё понял? А дальше… столько лет, стерпишь ли? – с сомнением и сожалением посмотрев на Сергея, спросил Шрам.

Сергей промолчал, просто он не мог себе представить жизнь за колючей проволокой, не мог представить срок, который могли бы ему дать.

– Помиловки тебе не будет, ты попал, сынок. Это точняк. Рога мочить придётся до конца… если тока… – Шрам замолчал и с блеском в глазах, лукаво посмотрел на Сергея.

– Что тока? – насторожился Сергей.

– Если тока сквозануть получиться… – тише сказал Шрам.

– Не понял… что это значит? – спросил Сергей.

– По твоей статье, тебе светит лет восемнадцать, не иначе. Тебе сейчас скока? Восемнадцать? – спросил Шрам.

– Только будет, через четыре месяца, – ответил Сергей.

Шрам напряг мозги и стал считать в уме… и перебирая длинные пальцы. Лицо Шрама было сосредоточено, потом, его словно осенило.

– Если мотать весь срок будешь, выйдешь в тридцать шесть лет. И что? Жизнь перечёркнута, ни тебе на работу устроиться, ни воровать не приучен. Вот и кумекаю я… соскочить тебе нужно будет. Не сразу, конечно, менты поганые не оставят. Лет через пять эдак, шесть, можно будет и соскочить. Бля… ни за что срок мотать! Уж лучше бы ты его завалил, парень, всё не так обидно было бы! – со злостью, высказался Шрам.

– Я не убийца. В морду дал, но он заслужил, – сурово глядя в одну точку на стене, произнёс Сергей.

– Мокруха – это сначала страшно, а стоит раз попробовать, может и во вкус войдёшь, – скупо засмеявшись, ответил Шрам.

Сергей помнил, что мокруха – это убийство, но спорить не стал. Убить бы он точно не смог. А через два дня, Шрама вывели из камеры и больше он назад не вернулся. Шершень решил, что теперь в камере за главного будет он, смотрящим за хатой, так сказать. Дикарь не возражал, а Сергею вообще было всё равно, он не понимал, какой интерес в этом у людей. На допросах он так и не признался в убийстве Игоря Мордвинова, ничего не подписал, хотя майор ещё пару раз отправлял его к Лысому на прессование.

Только, после того, как поняли, что Сергей ни за что не признается и ничего не подпишет, тут же нашлись свидетели, которые выступили на Суде, заявив, что видели убегающего  Сергея в ту ночь, когда убили Игоря Мордвинова. В пакете предоставили нож – орудие убийства и предоставили результаты экспертизы о том, что на рукоятке ножа остались едва заметные отпечатки пальцев Павленко Сергея Анатольевича. Сергей всё отрицал, сидя на скамье подсудимых. Голову он не опускал, видел своих одноклассников, которые не совсем понимали и не верили в то, что Сергей мог убить Игоря. Он видел тревожное состояние родителей, за которых очень переживал. Видел и Олега, который отворачивался всякий раз, когда Сергей останавливал на нём свой недоумённый взгляд. И когда его вызвали и прокурор стал задавать вопросы, Олег повторил, что Сергей в ту ночь ударил Игоря и ушёл… но вполне мог вернуться, чтобы убить.

Сергей был в шоке, а дальше всё происходило по заданному сценарию, правда, заседание откладывалось несколько раз и длилось больше двух месяцев. Виктор Петрович приводил аргументы, предоставил характеристику со школы, сказал, что семья мальчика – интеллигентнейшие люди, что Сергей Павленко просто не способен убить человека, тем более, одноклассника, с которым проучился десять лет.

Но это не возымело никакого действия на судью, присяжных заседателей на суде не было. В общем, многое было не так, как должно было бы быть, да и доказательств непричастности к убийству, у Виктора Петровича, как таковых, не было.

В конце выступил прокурор и за умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью с нанесением шести ножевых ранений Игорю Мордвинову, запросил  лишение свободы сроком в двадцать лет, с содержанием в колонии строгого режима.

Судья отложил оглашение приговора на конец недели, то есть, через три дня, после выступления адвоката, который тоже старался быть убедительным и красноречивым. Сергея вывели из зала заседаний и в наручниках провели к машине. Он вернулся в камеру.

– Ну что? Что наболтал прокурор? – спросил Шершень, с сожалением глядя на Сергея.

– Двадцать лет строго режима, – ответил Сергей, поняв, что Шершень спрашивает о том, сколько запросил прокурор.

Дикарь присвистнул.

– Ё-маё! За что? Суки! Менты поганые! Значит, соскочить с прожарки не вышло? – воскликнул Дикарь, схватившись за голову.

– Усохни! Фильтруй базар, Дикарь! Сядь, я сказал! – прикрикнул на него Шершень.

– Судья может скостить пару лет. Плохо… будь готов к этапу, пацан. А помиловку будешь строчить? – спросил Шершень.

– Ничего я делать не буду. Бесполезно всё это. Будь, что будет, плевать! – сжав кулаки, произнёс Сергей.

– И то правда! Главное, не опетушиться на зоне, там тоже можно жить. Дикарь? Шкеру тащи, жрать будем… – произнёс Шершень, присев за железный стол.

Впервые, за эти два с лишним месяца, Сергей поел с Шершенём и Дикарём припрятанные продукты и спокойно уснул. Парень был вымотан, он устал от ожидания, от побоев, от безысходности. Ему вдруг стало всё равно, что с ним дальше будет. Шершень сказал, что срок будет, самое меньшее, восемнадцать лет, это в лучшем случае. Так какая разница? Пусть будет так, как будет и Сергей смирился со своей участью. Да и что он мог? На суде он видел нечто, похожее на отработанную постановку, со свидетелями, прокурором, адвокатом, к словам которого вовсе не были намерены прислушиваться и…своих родителей.

Перед глазами стояли их измученные, усталые лица, с выражением недоумения в глазах. Дмитрий, в конце концов, поехал в министерстве внутренних дел и решил зайти к самому министру. Ведь и он работал в министерстве здравоохранения, но там было проще, намного проще. Дмитрий понял многое, с этими хождениями по мукам. Он и на работу ходил урывками, хорошо, есть машина, не нужно было время на автобусы тратить. Но к министру его просто записали, сказав, что вызовут. Дмитрий уверял, что у него вопрос жизненно важный и решается судьба его сына… да кому было дело до его сына? До того, что едва начавшись, ломается его жизнь. Дмитрий, правда, сначала обрадовался, сказав Полине, что его вызовут на приём, но прошло время, начался суд, а Дмитрия так и не вызвали. И когда он вновь поехал в МВД, ему сказали, что министр уехал в длительную командировку, после событий в Афганистане.

Так, Дмитрий, ничего не добившись, сидел на суде с чувством вины, не смея смотреть в глаза Сергею. А Полина только плакала, она приносила Сергею поесть, да, продукты брали, конечно, но до Сергея они так и не доходили. Видимо те, кто конвоировал осуждённых, со спокойной совестью ели то, что приносили родственники своим детям и близким. Сергей смирился со своей участью, впрочем, другого выхода у него не было. Шрам говорил ему, что не стоит переживать и портить себе нервы.