ИМПЕРИЯ БЕЗ МАГИИ (трилогия «ПОСЛЕДНИЙ ДРАКОН»)

Тогда Лисса решила, что это не дар, а проклятие: слишком уж много приходилось замечать. Но теперь поняла – без этого невозможно варить хороший кофе и выживать в Империи, где даже здравый смысл имеет форму отчёта.

Пепелок, свернувшийся у камина, сонно приоткрыл глаз. – Опять думаешь?

– Привычка, – ответила ведьма. – Стараюсь бросить.

– Получается плохо. Ты даже коту философию объясняешь как рецидив.

Она улыбнулась. – Ну, кто-то же должен помнить, зачем мы вообще начали всё это.

– Ради бесплатных булочек, – подсказал дракон.

– Почти, – сказала Лисса. – Ради того, чтобы людям снова стало интересно жить.

За окном вдруг послышался странный шум, словно кто-то пытался подметать небо. Ведьма вышла наружу и увидела мальчишку лет десяти. Он стоял посреди улицы с веником из серебристых веток и поднимал его к звёздам.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Помогаю им светить, – серьёзно ответил мальчик. – Они сегодня какие-то усталые.

Лисса почувствовала, как у неё внутри что-то щёлкнуло – то ли боль, то ли нежность. Она протянула руку, погладила его по голове.

– Продолжай, – сказала тихо. – У тебя неплохо выходит.

Когда она вернулась в таверну, на столе сидел Рован. Он уже без плаща, но с таким видом, будто собирался защищать кого-то от всего мира, включая самого себя.

– Знаешь, – сказал он, – сегодня по городу пошёл слух, будто ты собираешь армию из шутников.

– Отлично, – ответила ведьма. – Я всегда мечтала о дивизии с чувством юмора.

– Они думают, что это опасно.

– Конечно опасно. Смех – оружие массового просветления.

Рован помолчал, потом спросил: – А ты не боишься?

– Каждый день. Просто привыкла держать страх в правом кармане, рядом с мелочью.

– Зачем с мелочью?

– Чтобы не звенел слишком громко.

Пепелок лениво перевернулся на другой бок. – Вы опять обсуждаете философию на голодный желудок. Может, хоть раз поговорим о чём-то полезном – например, кто завтра идёт за молоком?

Ведьма рассмеялась. – Ты. У тебя крылья.

– Ага, и клыки. Хочешь, чтобы я снова напугал молочницу?

– Если она перестанет пугаться, значит, революция удалась.

Рован улыбнулся – редкое зрелище, от которого даже огонь в камине стал теплее. Он достал из кармана клочок бумаги.

– Нашёл это на рынке. Смотри.

На листке было нарисовано что-то вроде плаката: «Империя нуждается в героях! Добровольцы против нелицензированной магии!» Внизу – подпись: «Клавдий Мортен».

Лисса покачала головой. – Он упрям, как жевательный амулет.

– И влиятельный. – Рован задумчиво посмотрел на неё. – Ты ведь знаешь, чем всё это может кончиться.

– Конечно, – сказала она. – Вторым фестивалем.

Пепелок фыркнул дымом, который принял форму вопросительного знака. – А если серьёзно?

– Тогда третьим, – ответила ведьма.

Они замолчали. Снаружи тихо шумел дождь, и каждый капельный удар казался пунктом в новой книге Империи, которую она сама писала, не осознавая. На стене тикали часы – те самые, что ходили в обратную сторону. Теперь они снова шли правильно, будто устали спорить со временем.

Лисса встала, подошла к стойке и сняла со стены старый плакат – пожелтевший, с надписью «Запрещается использование магии без надлежащего свидетельства». На обороте кто-то мелом приписал: «А как насчёт использования души?» Ведьма провела пальцем по надписи и тихо сказала:

– Знаешь, Рован, самое страшное не то, что они запретили чудеса. А то, что люди почти согласились.

Он кивнул. – Тогда, может, пора показать им что-то, чего нельзя согласовать приказом.

– Например?

– Истину.

Она усмехнулась. – Истина – плохой актёр, всегда переигрывает. Лучше начнём с легенды.

Пепелок поднял голову. – Только не ту, где я съел архивариуса.

– Нет, другую, – сказала ведьма. – Ту, в которой дракон учит людей дышать огнём, чтобы не мёрзнуть от страха.

Дракон фыркнул, но в глазах его мелькнуло что-то вроде гордости. Ведьма знала – он не признается, но именно такие истории держат этот мир на плаву. Не герои, не войны, не приказы, а смех у костра и сказки, в которых даже ложь работает на добро.

Она налила себе ещё кофе. Напиток зашипел, принял цвет рассвета.

– Знаешь, Пепелок, – сказала она, – если бы Империя попробовала наш кофе, она бы перестала воевать.

– Или начала бы варить налоги на совесть, – отозвался дракон.

– Вот именно, – кивнула Лисса. – Поэтому мы никогда им не расскажем рецепт.

Когда все наконец разошлись спать, ведьма осталась одна. Села у окна, смотрела на огонь и думала, что, может, магия – это просто способность замечать красоту даже в самых нелепых законах. И что, возможно, её миссия не в том, чтобы разрушить Империю, а в том, чтобы научить её смеяться над собой, пока не станет легче дышать.

В этот момент часы снова дёрнулись и зазвенели. Стрелки остановились ровно на полночь, и от них разошёлся тихий звон, похожий на дыхание мира. Ведьма закрыла глаза, прислушалась. Ей показалось, что где-то далеко – за горами, за документами, за стенами министерств – кто-то тоже засмеялся. Может быть, Мортен. Может быть, сама Империя. А может, просто звёзды, уставшие быть свидетелями безумия, решили подмигнуть в ответ.

Так закончился день, когда даже чиновник понял: нельзя бороться с тем, что пахнет ванилью и углём, потому что это запах жизни. И если кто-то спросит потом, когда началась новая эпоха, Лисса скажет – в тот вечер, когда кофе зашипел громче страха.

Глава 4. Где кот вступил в профсоюз, дракон стал поэтом, а Империя объявила охоту на здравый смысл

Утро пахло дождём, гарью и корицей. С улицы доносился шум рынка: люди спорили, торговались, смеялись, будто ничего не изменилось, будто не висело над городом новое распоряжение Совета, напечатанное чернилами тревоги. В таверне же стояла особенная тишина – не мёртвая, а настороженная, как перед началом спектакля, когда публика уже села, но занавес ещё не поднят. Лисса сидела за столом, склонившись над письмом с имперской печатью.

– «Согласно указу №13, – прочла она вслух, – все существа, обладающие признаками самосознания и не прошедшие аттестацию, подлежат временной изоляции».

Фрик зевнул, поднял хвост и флегматично произнёс: – Значит, я теперь вне закона? Прекрасно. Надеюсь, за это полагается повышение.

– Полагается ошейник, – вздохнула ведьма.

– Ошейник – символ угнетения, – сказал кот. – Я требую профсоюз.

Пепелок поднял голову из-за стойки. – Если ты вступишь в профсоюз, я тоже. Мне нужна защита от чрезмерных ожиданий.

Лисса отложила письмо, потёрла виски и сказала: – Мы и есть профсоюз. Маленький, шумный и абсолютно бесполезный.

Рован вошёл с улицы, на плечах его лежал плащ, мокрый, как вчерашний закат. В руках он держал газету – свежий выпуск «Имперского вестника».

– Они пишут, что мы вдохновляем людей на бунт.

– Ну хоть что-то полезное, – сказала ведьма.

– И ещё добавили, что дракон читает стихи о свободе.

– Это ложь, – фыркнул Пепелок. – Я читал про кофе.

Рован развернул газету и показал заголовок: «Огнедышащая угроза: как кулинарные метафоры подрывают основы государства». Ведьма рассмеялась.

– Боже, у них, наверное, есть целое министерство по борьбе с метафорами.

Фрик забрался на стойку, уселся, обвив хвостом чашку. – Предлагаю встречные меры. Создать Общество защиты здравого смысла.

– Его же сразу запретят, – заметила ведьма.

– Тем лучше. Значит, он действительно будет работать.

Пепелок поднялся, прошёлся по залу, и каждая его чешуйка отражала пламя очага, превращая таверну в живую мозаику света.

– Я придумал, – сказал он. – Если Империя хочет аттестацию существ, мы проведём встречную: пусть люди докажут, что они ещё живые.

Лисса кивнула. – Отличная идея. Начнём с чиновников. Если у кого найдём хотя бы намёк на душу – сразу дадим премию.

Рован опустился в кресло. – Шутки шутками, но город уже разделился. Одни говорят, что мы – герои, другие – что ведьма сглазила правительство.

– А третьи, наверное, просто наслаждаются зрелищем, – сказала она.

– А ты?

– А я пытаюсь сварить кофе, который отменит депрессию.

Пепелок засмеялся, и из его ноздрей вылетели две искры, превратившиеся в слова «держись» и «дыши». Они повисли в воздухе, как два тихих обещания.

В этот момент дверь распахнулась. На пороге стояла женщина с серебряными волосами, в плаще цвета чернил. Её звали Ардис, бывшая преподавательница Академии чудес, ныне безработная из-за «реформ». Она улыбнулась уголком губ.

– Говорят, у вас тут свободная зона?

– Свободная – да. Безопасная – нет, – ответила Лисса.

Ардис подошла ближе, поставила на стол свёрток. – Это список тех, кого уже арестовали за непредсказуемость.

Ведьма развернула свиток: сотни имён, от ремесленников до сказителей.

– Они собирают коллекцию, – тихо сказала она. – Скоро Империя начнёт торговать вдохновением по лицензии.

Пепелок посмотрел на неё долгим, печальным взглядом. – Знаешь, иногда мне кажется, что люди просто устали быть собой.

– Нет, – ответила Лисса. – Они устали бояться. А мы им напоминаем, что можно иначе.

Рован достал из-за пазухи амулет, старый, треснувший. – Мы можем попробовать то, что использовали раньше в Академии: скрывающее поле.

– И сколько оно продержится?

– До первой искренней эмоции, – ответил он.

– То есть три минуты, если повезёт, – усмехнулась ведьма.

Фрик фыркнул. – С такими защитниками неудивительно, что Империя побеждает скукой.

– Скука – их оружие массового поражения, – сказала Ардис. – Но мы всё ещё умеем удивляться, и это уже победа.

Снаружи загрохотало. Улица вздрогнула от шагов патруля. Рован резко поднялся. – Они идут сюда.

Лисса посмотрела на дверь, потом на своих друзей. – Значит, пора сыграть последнюю партию сегодняшнего дня.

Она щёлкнула пальцами, и табличка «Открыто» на двери мигнула и превратилась в надпись «Закрыто для реальности». Свет в таверне изменился: тени стали мягче, запах дыма – слаще, а воздух – плотнее, как будто внутри заведения время перешло на другой график.

Солдаты вошли. Впереди шёл тот самый Мортен. Его лицо было всё таким же собранным, но в глазах мелькнула усталость. Он огляделся, увидел ведьму и сказал:

– Вы снова превратили заведение в театр.

– Нет, – ответила она. – Это просто жизнь без цензуры.

Он подошёл ближе. – Я получил приказ доставить вас в столицу.

– И вы, конечно, не могли отказать, – произнесла Лисса.

– Я служу Империи.

– А кто служит вам, Клавдий?

Он не ответил. Только сжал кулаки. Фрик негромко мурлыкал на стойке, создавая странный звуковой фон, будто время само замедлялось. Пепелок тихо сказал:

– Может, отпустим его? Пусть подумает.

– Он не умеет думать без инструкции, – прошептала ведьма.

Мортен достал документ. – Вы арестованы за подстрекательство к чудесам.

– Это звучит почти как комплимент, – улыбнулась Лисса. – Спасибо.

Солдаты двинулись вперёд, но вдруг лампы вспыхнули, и из огня в очаге выросли фигуры – дымные, танцующие, сотканные из света. Это были образы тех, кого арестовали: они улыбались, подмигивали, будто говорили – «мы здесь». Солдаты остановились, один даже перекрестился.

– Что это? – спросил Мортен.

– Память, – ответила ведьма. – Её нельзя арестовать.

Тишина стояла густая, как тёплый мёд. Потом кто-то из солдат снял шлем, положил его на стойку и тихо сказал:

– Моя сестра тоже была в списке. Я… устал делать вид, что этого нет.

Мортен повернулся к нему, но уже поздно: волна чего-то живого, неуправляемого прошла по залу. Люди начали шептать, вспоминать имена, и от каждого слова в воздухе рождались искры. Ведьма посмотрела на это всё и вдруг поняла – магия возвращается не потому, что её позвали, а потому, что перестали в неё не верить.

Она посмотрела на Мортена, сказала спокойно:

– Вот, Клавдий. Это и есть наш профсоюз. Живые.

Он молчал. Бумаги выпали из рук, перо треснуло пополам. За дверью завыли сирены, но никто не двинулся. Мир, казалось, на мгновение замер, прислушиваясь к собственному дыханию.

Так начиналась новая глава – не войны и не мира, а смеха, который не требовал разрешения.

Дождь усиливался, будто небеса пытались смыть с улиц слишком много накопленного страха. В таверне «Последний дракон» воздух был тёплый и пах дымом, сдобой и той нервной надеждой, что появляется, когда понимаешь: точка невозврата осталась позади. Лисса стояла у окна, наблюдая, как капли стекают по стеклу, соединяясь в длинные линии, похожие на письмена, которых никто не учил читать. Она устала, но внутренне светилась – как уголь после пожара, который ещё помнит, что значит гореть.

Фрик, устроившись на стойке, вылизывал лапу, демонстрируя философское спокойствие. Он заметил, как ведьма смотрит на мокрую улицу, и произнёс, не поднимая глаз: ты ведь знаешь, что Мортен вернётся.

Знаю, – ответила она. – Он из тех, кто ходит по кругу, пока не поймёт, где центр.

Кот кивнул. – А когда поймёт, будет уже поздно – круги превратятся в спираль.

Пепелок вздохнул, раздув ноздри, и из них вылетело немного дыма в форме вопросительного знака. Что теперь?

Теперь – жить, – сказала Лисса. – А это, между прочим, самая трудная форма сопротивления.

Она подошла к стойке, налила себе кофе, добавила корицу и каплю молока. Напиток зашипел, словно спорил, и в его поверхности отразилось пламя очага, похожее на глаз древнего дракона. Ведьма улыбнулась. – Даже кофе сегодня с характером.

Он всегда с характером, – сказал Пепелок. – Просто обычно ты не замечаешь, когда он на тебя обижается.

Тия вошла с кухни с подносом пирогов и осторожно поставила их на стол. На щеках у неё были муки и следы усталости, но в глазах – блестела решимость.

Имперские проверяющие прошли к северной дороге, – сказала она. – Похоже, ищут тех, кто всё ещё способен мечтать.

Тогда они далеко не уйдут, – ответила ведьма. – Сон – самая сложная форма конспирации.

Фрик зевнул, вытянул лапы и, не открывая глаз, заметил: мне кажется, Империя скоро введёт налог на вдох.

Уже ввела, – сказала Лисса. – Просто пока взимает его страхом.

Рован появился из тени, тихо, как человек, который давно разучился стучать в двери. Он снял капюшон, волосы прилипли к вискам, глаза потемнели.

На востоке начались облавы. Говорят, Совет собирается ввести новый указ – об обязательной сертификации эмоций.

Пепелок фыркнул. – То есть теперь радоваться можно только по утверждённому графику?

Рован кивнул. – И грустить – строго в пределах допустимой нормы.

Лисса поставила чашку, посмотрела на него внимательно. – Ты устал.

Он усмехнулся. – Слишком много реальности на квадратный метр.

Здесь её поменьше, – сказала ведьма. – Можешь отдышаться.

Он сел у камина, провёл ладонью по лицу и тихо произнёс: я не знаю, на чьей я стороне.

Фрик повернул голову. – На стороне кофе. Это всегда надёжно.

Лисса улыбнулась. – Или на стороне тех, кто ещё способен шутить.

Они замолчали. Пламя в очаге потрескивало, дождь стучал по крыше, словно писал письмо, но забыл адресата. Пепелок поднялся, подошёл к двери, распахнул её настежь.

Ветер ворвался внутрь – пахнул солью, металлом и дальним громом. На улице стоял человек с плащом, наброшенным поверх армейского мундирa. В руках у него была маленькая клетка, внутри которой светилась искра – живая, дрожащая, похожая на дыхание.

Он шагнул внутрь, поставил клетку на стол. – Это то, что осталось от Песни. Они забрали всё остальное.

Лисса наклонилась. Внутри клетки светилось крошечное существо – не птица и не дух, скорее сама идея звука, пойманная в стеклянную тюрьму. Она осторожно прикоснулась к прутьям, и от пальцев пошёл тёплый отклик, словно кто-то откликнулся внутри неё самой.

Где ты её нашёл?

В старом театре, – ответил мужчина. – Они называют это ликвидацией искусства.

Пепелок шевельнул крыльями. – Если это ликвидация, то я – королевский бухгалтер чувств.

Фрик спрыгнул на стол. – А я – аудитор совести.

Лисса посмотрела на крошечное сияние. Оно трепетало, но не угасало. – Её можно спасти.

Рован поднял голову. – Как?

Как всегда, – сказала она. – Слушать.

Она закрыла глаза, и в зале стало тихо, как перед бурей. Сначала зазвучали мелкие, еле слышные ноты, потом они переплелись в мелодию – не человеческую, не драконью, а ту, что знает только сам воздух. Фрик перестал шевелиться, даже Пепелок не дышал. Песня росла, и стены таверны наполнялись ею, будто каждый кирпич вспомнил, зачем был создан.

Когда звук стих, клетка раскрылась сама. Искра взлетела вверх, превратилась в тонкий луч света и исчезла сквозь потолок. Лисса открыла глаза. В углу тихо потрескивал огонь, и все чувствовали, что что-то изменилось – едва заметно, но необратимо.

Рован тихо сказал: это было…

Живое, – закончила ведьма. – А значит – опасное.

Мужчина, принесший клетку, поклонился и ушёл, растворившись в дожде. За ним остался лишь запах озона и еле слышный аккорд.

Лисса посмотрела на своих друзей. – Империя думает, что магия – это сила. Но она ошибается. Магия – это память о том, что мы чувствовали, прежде чем начали бояться.

Фрик моргнул. – Тогда мы все ходячие артефакты.

– И каждый день рискуем проснуться реликвиями, – добавил Пепелок.

Они засмеялись, и смех их был хрипловатым, усталым, но настоящим. Снаружи гром отозвался гулом, как аплодисменты.

Позднее, когда все уснули, Лисса сидела у окна и писала что-то в старую книгу с чёрной обложкой. Не заклинание – письмо. В нём не было ни адреса, ни подписи, только фраза: «Если завтра запретят чудеса, начни с чашки кофе и смеха. Этого хватит, чтобы вернуть солнце».

Она закрыла книгу, поставила её рядом с очагом и, прежде чем погасить свет, прошептала: пусть Империя ищет ведьм, а найдёт просто людей, которые умеют любить и не боятся поджаривать булочки в тени драконьего дыхания.

За окном дождь стих. В небе открылся просвет, и сквозь него на мгновение показалась звезда – наглая, яркая, неподконтрольная. Она мигнула ведьме, как будто говорила: продолжай.

Глава 5. Где завтрак оказался пророчеством, а кот – кандидатом в министры

Утро выдалось подозрительно спокойным, как будто сама погода решила взять отгул. Небо над городом стояло ровное, безмятежное, лениво-голубое, и только дым от печных труб поднимался вверх, напоминая, что жизнь, несмотря ни на какие указы, продолжается. В таверне пахло свежими булочками, обжаренным сахаром и лёгкой тревогой – той самой, что обычно витает над домом, где давно перестали верить в случайности. Лисса стояла за стойкой и взбивала сливки, когда Фрик ввалился на кухню с видом кошачьего полководца, одержавшего важную победу над моралью.

– Принято решение, – объявил он торжественно. – Я иду в политику.

Лисса чуть не выронила ложку. – Прекрасно. Империя как раз нуждается в котах с инициативой.

– Не котах, – поправил он. – Министрах здравого смысла.

Пепелок фыркнул из угла, где пытался завести самовар, и тот, кажется, завёлся обратно. – Сомневаюсь, что Империя готова к такому потрясению.

– Ничего, – ответил кот. – Мы ведь тоже не были готовы к Империи, и как-то справились.

Тия вбежала с подносом, на котором дымились кружки кофе. – Улица полна слухов, – сказала она. – Говорят, Совет готовит новый указ – «о нравственной чистоте речи».

– Отлично, – сказала ведьма. – Теперь, чтобы выругаться, придётся заполнять бланк.

– Или запрашивать разрешение на сарказм, – добавил Фрик.

Все рассмеялись, но смех вышел с привкусом грусти. Они уже привыкли к тому, что абсурд – это форма государственного устройства.

Рован вошёл, высокий, усталый, с каплями дождя на плаще. Он выглядел так, будто ночь провёл не во сне, а в беседе с совестью.

– Новости не радуют, – сказал он. – В столице началась кампания по «обезвреживанию эмоциональных аномалий».

– Это как? – спросил Пепелок. – Империя снова воюет с чувствами?

– Теперь официально, – ответил Рован. – На улицах висят плакаты: «Бдительность – вместо вдохновения».

Фрик запрыгнул на подоконник и протянул лапу к солнцу, пробившемуся сквозь облака. – Если они запретят свет, я объявлю голодовку.

Лисса подала Ровану кружку. – Тогда они откроют Департамент снабжения темнотой.

Он сел, глотнул кофе и тихо сказал: – Иногда я думаю, что этот мир просто устал от себя.

– А мы – его утренняя побудка, – ответила ведьма. – С грохотом, ароматом и котом.

Тишина повисла между ними, густая и теплая. Потом Тия осторожно спросила:

– А если они придут снова?

– Тогда будем кормить, – сказала Лисса. – Ничто так не обезоруживает власть, как вкусная еда и уверенность, что её никто не боится.

Пепелок улыбнулся дымом. – Мне кажется, ты путаешь революцию с завтраком.

– Не путаю, – ответила ведьма. – Просто завтрак дольше хранится в памяти.

В этот момент дверь распахнулась, и внутрь ворвалась женщина в плаще из газетных страниц. В руках у неё была папка, перевязанная лентой.

– Срочные вести! – объявила она, тяжело дыша. – Совет признал смех непатриотичным.

Фрик издевательски потянулся. – Прекрасно. Теперь за каждый анекдот нас будут сажать в тюрьму для остроумных.

– Её уже строят, – сказала женщина. – Из мрамора и скуки.

Лисса взяла у неё папку, полистала документы. Среди стандартных формулировок вроде «подрыва основ стабильности» мелькали странные приписки: «заметно улыбается», «отказывается от уныния», «подозрительно вдохновлён».

– Они боятся радости, – сказала ведьма. – Это самое заразное из всех чувств.

– И не поддаётся вакцинации, – добавил Пепелок.

Рован сжал кулаки. – Мы должны что-то сделать.

– Уже делаем, – сказала Лисса. – Мы смеёмся.

Она подошла к очагу, бросила туда щепоть сахара, и пламя на мгновение стало золотым, словно мир на секунду вспомнил, каково это – быть добрым.

– Каждый смех – заклинание, – сказала она. – И если его повторять достаточно часто, даже законы начинают хихикать.

Тия засмеялась первой – звонко, искренне, как человек, которому впервые позволили быть живым. За ней Пепелок, потом Фрик, потом сам Рован, неуклюже, с хрипотцой. Смех заполнил таверну, переплёлся с треском огня, с запахом теста, с гулом улицы, пока не стал чем-то вроде музыки.

Даже стены дрожали – от тепла, а может, от того, что впервые за долгое время слышали не страх, а радость.

Когда всё стихло, Лисса сказала: – Вот и всё оружие. Без пуль, без манифестов. Только дыхание и смех.

Фрик кивнул. – И булочки. Не забывай булочки.

Они снова рассмеялись, и в этот момент дверь приоткрылась – в щель заглянул мальчишка, тот самый, что когда-то подметал небо. В руках он держал маленький фонарь.

– Я принёс вам свет, – сказал он. – Чтобы вы не устали.

Лисса взяла фонарь, внутри которого мерцало пламя – не простое, а живое, будто отклик сердца.

– Спасибо, – сказала она. – А ты куда?

– Домой. Там мама плачет. Я хочу ей рассказать, что ведьмы не злые, просто у них слишком добрые коты.

Фрик фыркнул, но промолчал, лишь хвост его дрожал, выдавая смущение. Ведьма нагнулась, поцеловала мальчика в лоб.

– Иди. Но не верь тем, кто говорит, будто чудеса – это преступление. Они просто забыли, каково это – удивляться.

Когда он ушёл, тишина стала мягче, чем воздух. Лисса поставила фонарь на стойку, и его свет упал на старую табличку у двери. Буквы, потемневшие от времени, вдруг вспыхнули, и все увидели, что там, под слоями пыли, было написано: «Место, где начинается утро».

Рован усмехнулся. – Кажется, судьба у тебя с чувством юмора.

– И неплохим вкусом, – ответила ведьма. – Она выбрала лучшую кофейню Империи.

Фрик потянулся, зажмурился и сказал: – Пожалуй, я всё-таки пойду в министры.

– Почему?

– Потому что кто-то должен объяснить Империи, что жить – не преступление.

Лисса посмотрела на него, потом на своих друзей и тихо сказала: – Тогда начнём с завтрака. Все великие революции начинаются с того, что кто-то просыпается раньше остальных.

И в этот момент солнце вышло из-за туч, залив таверну мягким светом. Пепелок чихнул искрами, Фрик уронил ложку, Тия рассыпала муку, а Лисса, впервые за долгое время, просто стояла и улыбалась – без магии, без слов, но с тем самым чувством, которое даже Империя не могла запретить.