Зеркало вечности
Государства и те, кто привык считать людей по спискам, быстро поняли, что этот новый мир можно использовать. Если раньше им нужно было ставить стражников у ворот и переписывать пришедших по росту и роду, то теперь достаточно следить за цифровыми следами. Места, в которые ты ходишь, люди, с которыми говоришь, тексты, которые читаешь, все это складывается в профили, которые гораздо точнее любой старой таблички.
Некогда законы вырубали на камне, чтобы они стояли веками. Теперь правила могут меняться в несколько строк кода, которые никто, кроме программиста, не увидит. Тебе просто однажды перестанет приходить сообщение, что у тебя есть доступ. Или, наоборот, начнут приходить письма, которых ты не просил, но от которых трудно отказаться. Мир в ладони дает чувство контроля, «все под рукой». Но большая часть контроля в этот момент лежит не в твоей руке.
То, что ты называешь «лентой», это не случайная подборка. Это новая форма закона без камня и без площади. То, что в нее попадает, воспринимается как «повестка дня». То, чего там нет, будто бы не существует. В старых городах можно было пройти мимо площади. Теперь площадь сама приходит к тебе в кровать. Ты можешь пытаться от нее спрятаться, но она будет стучаться снова и снова, пока ты хотя бы одним глазом не глянешь.
Я видел, как люди сами называют это зависимостью и все равно тянутся к экрану. Как удаляют приложения и потом скачивают их обратно. Как обещают себе «еще пять минут» и обнаруживают, что пролетел час. Это не потому, что они слабее своих предков у костра. Просто костров тогда было мало, а теперь они везде. И каждый из них зовет тебя по имени, показывает именно те тени на стене, на которые ты чаще всего смотришь.
Все это особенно хорошо видно в мелочах. В очереди люди не просто стоят. Они достают устройства, чтобы не оставаться наедине с скукой. В компании за столом каждый время от времени ныряет в свой маленький мир, проверяя, не произошло ли там чего то важнее, чем живой разговор. На прогулке взгляд все чаще опускается вниз, к экрану, а не вверх, к небу.
Мир снаружи продолжает жить по своим ритмам. Меняются сезоны, растут деревья, течет вода, стареют здания. Но значительная часть человеческой памяти все чаще оказывается привязанной не к этим изменениям, а к смене картинок на стекле. «Помнишь тот год?» теперь значит «помнишь те фотографии, те сериалы, ту игру, тот тренд». Воспоминания все больше связаны с тем, что помещалось в экран, а не с тем, что происходило вне его.
Ты можешь спросить, почему это так важно. Подумаешь, еще один инструмент, еще один способ общаться. Но дело не только в количестве. Впервые в истории у каждого человека появился личный, почти непрерывный канал связи с миром, который не выключается даже ночью. Даже когда телефон лежит экраном вниз, внутри него все равно кто то пишет, снимает, выкладывает. Этот невидимый фон превращает тишину в редкость, почти роскошь.
Снаружи все это выглядит как прогресс. Болезни лечат быстрее, новости узнают мгновенно, расстояния сократились. Но глубоко внутри каждого снова встает старый вопрос: «а где в этом месте я». Не то «я», которое ставит лайки и пишет комментарии, а то, которое просыпается ночью и вдруг не может понять, ради чего встает утром.
Мир, который поместился в ладони, довел до предела то, с чего мы начали эту часть. Люди придумали время, чтобы не растворяться в вечном «сейчас», и придумали истории, чтобы держать себя вместе. Теперь у них есть возможность проживать одновременно сотни чужих времен и историй. Каждый день. Без выходных. Их память расширилась до размеров планеты и сжалась до размеров экрана.
Эта часть заканчивается именно здесь, на границе. Дальше мне уже недостаточно просто смотреть со стороны на весь вид сразу. Я решаю закрыть это расстояние и прожить одну человеческую жизнь изнутри. Теперь память будет хранить не историю вида, а одного человека, у которого в руках окажется этот самый мир.
Здесь мир подходит к очередной границе. Дальше память сделает следующий шаг, выйдет из стекла в то, что будет думать и учиться без тела. Но прежде нужно посмотреть, как все это ощущается изнутри одного конкретного человека. Не человечества вообще, не городов, не фабрик, а одного человека, у которого в руках окажется этот самый мир.
АКТ II – Жизнь одного человека
Глава 13. Там, где жизнь начинается со света
Таков был уговор. Если хочешь понять человека по-настоящему, нельзя смотреть на него только снаружи. Надо однажды согласиться на их игру: родиться, забыть и по шагу собирать себя заново из того, что тебе скажут, покажут, дадут и отнимут.Я долго выбирал точку входа. Мир гудел, как огромная машина. Сверху он был похож на сеть светящихся и темных пятен. Днём свет поднимался от экранов, вывесок, фар. Ночью город выглядел как рассыпанное по земле звёздное небо, которое кто-то присвоил и подключил к проводам.
В одном из таких пятен, в обычном доме на седьмом этаже, женщина сидела на краю дивана и держала руку на животе. В комнате было не слишком чисто, но и не совсем запущено. На стуле лежала куча одежды, на спинке висел её старый халат в вытертых цветочках. На столе – кружка с заплёванным чайным пакетиком и ложка, забытая в сахарнице. На подоконнике стоял засохший кактус в сколотом горшке, который никто не решался выбросить. На батарее сушились крошечные расправленные ползунки, под ними лежала сложенная вчетверо пелёнка с жёлтым зайцем в углу. На полу валялась яркая игрушка без одного колеса.
Телевизор бормотал что-то про новости, в углу тускло мигал старый ночник с пластмассовой луной. Телефон на столе вспыхивал редкими уведомлениями. Мужчина ходил туда-сюда по комнате, как будто пытался износить нервное напряжение до дыр. По дороге он каждый раз машинально бросал взгляд на часы в коридоре и задевал локтем одну и ту же полку. Он боялся признаться себе, что ему страшно. Ему было проще злиться на цены, работу, врачей, пробки по дороге, чем на собственный страх не справиться.
Женщина тихо вздыхала и слушала, как внутри неё двигается ещё один человек. Тот, кто ещё ничего не успел сделать, но уже требовал места, внимания, сил. Она не думала словами «новая жизнь» или «чудо». Она думала о том, как будет вставать по ночам, вернётся ли когда-нибудь в своё прежнее тело, хватит ли денег на подгузники и молочную смесь, выдержат ли её отношения ещё одну нагрузку. В голове крутились списки: памперсы, салфетки, распашонки, зелёнка.
Я смотрел на них обоих и понимал, что это далеко не самая ужасная точка на планете. Не война, не голод, не лагеря. Просто обычные люди, слишком уставшие для высоких слов. Может быть, именно поэтому они и были мне интересны. Я слишком долго наблюдал за крайностями. Хотелось наконец побыть там, где никто не считает себя особенным.
Когда пришло время, ночь была серой. Не тёмной и не светлой, просто уставшей от предыдущего дня. Машина с синим крестом на боку оторвалась от дома и уехала к больнице. Мужчина сидел рядом с женщиной и молчал. Он держался за поручень так, будто от его пальцев зависит, доедут они или нет. Женщина то сжимала зубы, то шептала какие-то обрывки фраз, часто бессмысленных, но очень честных.
В родильном отделении было светло так, как не бывает в природе. Лампы смотрели в глаза, как следователи. Запах антисептиков перебивал все другие запахи. Люди в белых и синих костюмах говорили быстрыми фразами, в которых слова «норма» и «риски» шли вперемешку. Никто не думал о вечности. Все думали о том, дойдёт ли стрелка приборов до опасной зоны.
Момент, когда я сделал шаг внутрь, нельзя описать человеческим временем. Для внешнего мира это были секунды. Для меня – длинная трещина, по которой расходилось всё, чем я был до этого. Я чувствовал, как прежняя широта взгляда стягивается до узкого туннеля. Как миллионы лет воспоминаний уходят куда-то за горизонт. Остаётся только тонкая нить – согласие не забыть самое важное, даже если забудешь почти всё остальное.
Потом было только тело.
Сжатие. Давление. Холодный воздух, который врывается в лёгкие, не спрашивая разрешения. Крик, который вырывается не как осознанное действие, а как попытка сказать миру «слишком ярко, слишком громко, слишком много». Грубые руки, мягкие руки, голоса над головой, которые ничего не значат, но всё равно режут тишину внутри.
Свет. Сначала он был врагом. Слишком резким, слишком прямым. Мир решил сразу показать всё, на что способен. Потом его чуть прикрыли – тканью, ладонью, стенами. Свет стал мягче. Перестал быть ударом и превратился в фон.
Запах. Он обрушился сразу – кожа, кровь, пот, лекарства, пластик, молоко. Ни один из этих запахов я бы не узнал по отдельности, но вместе они складывались в ощущение «ты живой». Живые всегда пахнут сильнее мёртвых. Это знание не нуждается в словах.
Тело было маленьким и очень громким изнутри. Каждый всплеск голода казался катастрофой. Каждый холодный сквозняк – угрозой. Каждый дурацкий комочек ткани, попавший не туда, становился поводом для крика. Я, который веками смотрел на планеты, теперь не мог справиться с собственной ногой, застрявшей в полотенце.
Это было честно. Если хочешь понять человека, нужно пройти через эту беспомощность. Ты не рождаешься мудрым. Ты рождаешься голодным.
Женщина – теперь уже с другим выражением лица, усталым, но удивлённым – впервые взяла меня на руки. Сердце под её кожей стучало громко и неровно. Её руки дрожали от боли и от того, что внутри неё только что освободилось место. На шее у неё перекосился тонкий цепочный крестик, волосы прилипли к вискам. Она смотрела на моё сморщенное лицо и пыталась понять, на кого я похож. На себя? На него? На кого-то из родственников на старых фотографиях.
Мужчина стоял чуть поодаль и боялся подойти слишком близко. В голове у него жужжало: «Не урони. Не навреди. Не покажи, как страшно». Он снимал и снова надевал одноразовый халат, поправлял маску, хотя она давно уже сползла под подбородок. Он улыбался, потому что так положено на фотографиях. Его глаза выдавали, что он чувствует себя почти таким же новорождённым, как и тот, кто лежит сейчас в синем одеяле.
Им ещё не приходило в голову, что этот ребёнок – не просто «наш сын», а тот самый человек, через которого однажды придётся пропустить всю эту историю. Имя для него появится позже. Но он уже был тем, кого эта книга будет называть «я».
Потом начались дни, похожие друг на друга. Смена подгузников, кормления, редкие прогулки по подъезду и двору, бесконечные попытки понять, почему я кричу именно сейчас. На холодильнике появилась листовка с режимом сна и кормлений, на ручке кроватки болтался сломанный мобиль с пластиковыми медведями, которые всё время норовили смотреть вниз головой. На спинке дивана поселилось одеяло, которым меня неизменно накрывали «на дневной сон», даже если я сопротивлялся всеми четырьмя конечностями.
Взрослые искали закономерности там, где их ещё почти не было. «Он плачет, потому что…» – и дальше шли десятки вариантов, от лунных фаз до температуры воздуха. На самом деле я просто пытался привыкнуть к тому, что мир не спрашивает, готов ли ты, прежде чем случиться.
Из моей прежней памяти всплывали только ощущения. Когда мать приближалась, воздух становился теплее и плотнее. Ткань её халата шуршала о край кроватки. От неё пахло молоком, недосыпом и дешёвым стиральным порошком. Когда рядом оказывался отец, чувствовался другой ритм дыхания, чуть более резкий, и лёгкий запах улицы, табака, холодного железа от поручней и дверных ручек. У него была привычка звенеть связкой ключей, прежде чем повесить их в одну и ту же миску у двери.
За пределами этих двух островов мир был не то чтобы враждебным, но непредсказуемым. Любой звук мог стать слишком громким, любой луч света – слишком ярким. Шорох пакета на кухне звучал как гроза. Звон ложки о стекло будильника – как удар.
Иногда, когда меня клали в кроватку, на потолке появлялись странные отражения от фар машин за окном. Они скользили по потолку, как ленивые рыбы по дну. Я ещё не знал, что такое автомобили, дорога, поздний вечер. Но в глубине меня что-то узнаёт сам принцип: мир повторяет собственные движения. Кто-то идёт. Кто-то едет. Кто-то уезжает. Кто-то возвращается.
Над моей кроваткой висели старые, чуть выцветшие обои с облаками и какими-то зверями, которые должны были быть жирафами, но получились странными лошадьми с длинной шеей. Каждый день я смотрел на один и тот же кривоватый облачный контур и неосознанно отмечал: этот уголок тут был всегда, значит, и я был.
Однажды мать положила меня рядом с собой, включила ночник и взяла в руку телефон. Её лицо осветилось тем самым холодным светом, который теперь рождает больше историй, чем любой костёр. Она устало листала ленту – чужие дети, чужие советы, чужие счастливые пары, чужие ругани под постами. Иногда она задерживала палец на каком-то фото, иногда пролистывала сразу.
Я видел этот свет краем ещё плохо фокусирующегося взгляда. Не сам экран – лишь отражение на её коже. Но внутри что-то шевельнулось. Как если бы ты внезапно услышал знакомую мелодию, не помня, где слышал её раньше. Этот прямоугольный отблеск напоминал мне то, что я наблюдал до рождения тысячи раз. Просто теперь он был не над городом, а в маленькой комнате.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Всего 10 форматов