Гаремный джинн
Девушка была на грани обморока, а Аркадий, смерив Дина долгим взглядом, констатировал, обращаясь к Александру:
– Что ж, энтузиазм по отношению к продукции – лучшая реклама. Пожалуй, мы подарим ему этот образец «магии». Во избежание дальнейших… публичных демонстраций.
Пиком абсурда стала беседа с другой консультанткой, Светланой, которая, узнав, что Дин «из Камызяка», пришла в неописуемый восторг.
– О, Камызяк! – воскликнула она, сверкая глазами. – Это где-то на Востоке, да? Я просто обожаю восточных мужчин! Они такие страстные, загадочные… – она подошла ближе, понизив голос до интимного шёпота. – Может, научите меня каким-нибудь… восточным премудростям? Прямо здесь, в примерочной?
Жанна, наблюдая за всем этим сначала со снисходительной улыбкой, постепенно начала мрачнеть. Её пальцы стали чуть более нервно перебирать ручку сумки. Со стороны было видно, что её знаменитая выдержка начинает давать трещину. Этот синекожий подопечный, которого она всего сутки назад считала своей забавной игрушкой, а потом объектом исследований, вдруг стал объектом всеобщего вожделения.
Александру тоже было удивительно наблюдать такой невероятный успех Дина, можно сказать, магический. У него даже закралось впечатление, что дело не во внешнем виде, а в каком-нибудь аромате, который сводил женщин с ума.
– Жанна, а чем пахнет Дин?
Та посмотрела на него удивлённо. Потом подумала и, кажется, поняла, к чему он клонит, и ответила: – Хороший вопрос, надо будет это выяснить.
И тут же с командными нотками громко произнесла:
– Аркадий, поторопите ваших людей. У меня не вся вечность в распоряжении.
– Как пожелаете, сударыня, – кивнул Аркадий, безмолвным приказом ускорив подчинённых.
Наконец, после двух часов гормонального хаоса женской половины бутика, были отобраны несколько костюмов, дюжина рубашек, куртка, горы брюк, свитеров и аксессуаров. Дин, переодетый в шикарный белый костюм, в котором он был попросту прекрасен. Ткань идеально сидела на его плечах, подчёркивая атлетическую фигуру и вызывающе контрастируя с его загорелой кожей. Он выглядел как восточный принц, сошедший со страниц сказки. Его природная дикость, облачённая в рамки строгого кроя, создавала взрывной эффект.
Аркадий, подводя итоги, с удовлетворением посмотрел на горы упакованной в бумагу одежды.
– Поздравляю, молодой человек. Вы прошли курс молодого бойца в мире мужского стиля. – Он протянул Дину свою визитку. – На всякий случай.
Дин взял картонку с благоговением, как священную реликвию.
– Благодарю тебя, о мудрый старец! Я сохраню сей магический талисман!
Когда они, нагруженные покупками, вышли на улицу, Жанна швырнула сумки в багажник с такой силой, что Александр невольно поморщился.
– Ну что, «племянничек», – сказала она голосом, в котором смешались ирония и явное раздражение. – Теперь ты не только джинн, но и денди. Только смотри, не зазнайся. В этой твоей лампе, небось, и гардеробной теперь не хватит.
Дин, сияя ослепительной улыбкой, смотрел на своё отражение в тёмном стекле витрины.
– О, Мастер! – прошептал он. – Этот мир ещё прекраснее, чем я помнил. И полон таких дивных роз… – он многозначительно посмотрел на Жанну, – но лишь одна из них – царица всего сада.
Жанна фыркнула, завела мотор и, не глядя на него, буркнула:
– Садись, рифмоплёт. И пристёгивайся. Сейчас поедем знакомить тебя с величайшим изобретением человечества – рестораном. Надо отметить твоё преображение.
Александр, устроившись на пассажирском сиденье, с тоской подумал, что поход утоление голода грозит превратиться в очередной триумф гаремного джинна. Видя такой его успех у слабого пола, собственная самооценка стремительно падала вниз. Её срочно надо было как-то поднимать, в качестве профилактики как минимум тоже обновить гардероб.
Глава 11: Гастрономическая магия
Следующей клеткой в зоопарке цивилизации, куда препроводили джинна, стал рыбный ресторан «Акватория». Заведение претендовало на средиземноморский шик, и пахло здесь соответствующим образом: йодом и жареными кальмарами. Интерьер был выдержан в сине-белых тонах, на стенах висели сети и старинные карты, а с потолка свисали хрустальные подвески, имитирующие пузыри воздуха. Александру показалось, что они попали на День Нептуна на старинном корабле.
Жанна, выбравшая это место, с удовольствием вдыхала знакомый аромат.
– После службы на флоте, – пояснила она, усаживаясь, – у меня выработалась стойкая духовная связь с морепродуктами.
Александр наблюдал, как Дин, для которого пищеварение было такой же абстракцией, как для венецианского стула – балет, впитывает атмосферу с сосредоточенным видом антрополога, впервые попавшего на ритуал каннибалов. Джинн сиял в своём новом, идеально сидящем белом костюме, выглядел так, будто сошёл с красной дорожки кинофестиваля.
Жанна, восседая в позе Клеопатры на амфитеатре из бархатных подушек, с удовлетворением разглядывала их общего «протеже». Её глубокое декольте приковывало взгляды всех окружающих мужчин, они застревали, путались и безнадёжно тонули в этой соблазнительной бездне. Даже женщины задерживали взгляд, чувствуя щемящий приступ зависти. Впрочем, они тут же мстили своим мужчинам, разглядывая Аладдина, который был для них не менее притягателен.
– Ну что, Аладдин, – начала она, разминая паузу, пока они изучали меню, – первые впечатления от мира современной торговли? Шопинг в третьем тысячелетии – это не пряности на базаре покупать?
Дин повернул к ней своё одухотворённое лицо.
– О, лучезарная Жанна! – его голос струился, словно растопленный мёд. – Это было подобно путешествию по океану, где каждый прилавок – новый материк, а каждая вещь – диковинная раковина, таящая в себе дух нового облачения. Но скажите, о мудрая, почему служительницы настойчиво пытались вручить мне маленькие бумажные прямоугольники с таинственными чёрными знаками?
Александр фыркнул, откладывая в сторону тяжёлый фолиант меню, где «тартар из тунца» соседствовал с «деконструкцией тирамису».
– Это, Дин, не амулеты. Это визитки. Средство, чтобы установить общения. Ты произвёл на тех девушек настолько неизгладимое впечатление, что они надеялись на… продолжение.
– Продолжение? – джинн искренне удивился, и на его высоком лбу залегла тень недоумения. – Но разве сам миг восхищения прекрасным, сам трепет от встречи взглядов не является вечностью, вырванной у безжалостного времени? Зачем низводить этот миг до уровня земных договорённостей о времени и месте? Это столь же приземлённо и безнадёжно, как пытаться заключить в глиняный кувшин дуновение ветра с вершин Ливана или поймать в сачок отблеск заходящего солнца на куполе мечети.
– Философ, блин, – пробормотал Александр, думая о счёте, который оплатила за гардероб джинна Жанна. Понятно, что платила контора, но всё же, в принципе, он бы тоже не возражал против помощи приобрести одежду, соответствующую хозяину лампы. А то как-то странно получается, слуга выглядит гораздо роскошнее своего господина.
Их официантка, девушка с лицом уставшей нимфы по имени Алиса, застыла у стола с блокнотом, пытаясь классифицировать эту странную троицу: молодой бизнесмен или менеджер средней руки, роковая женщина, от которой пахло опасностью и дорогим парфюмом, и невероятно красивый экзотичный мужчина, разглядывающий соломинку для коктейля как артефакт с другой планеты.
– О, дитя вечерней зари, чьи ресницы трепещут, как крылья колибри! – обратился к ней Дин, и Алиса зарделась, будто её внезапно осветили прожектором. – Скажи мне, что таит в себе сей алхимический эликсир? – он указал на соседний столик, где пара потягивала мохито.
– Это… мохито, сэр, – прошептала она, забыв про блокнот. – Белый ром, лайм, мята…
– Мята! – восторженно перебил её джинн. – Трава, что шепчет о прохладе оазиса в знойный полдень! В мои времена за горсть таких листьев дарили шелковый тюрбан. Я возьму этот напиток пустыни, о прекрасная хранительница тайн напитков!
Алиса, забыв спросить остальных, кивнула и упорхнула, пошатываясь от свалившегося на неё потока поэзии.
– Ну что, тронул ты её за душу, – усмехнулась Жанна, играя ободком своего бокала.
– Я лишь воздал должное её труду, о лучезарная Жанна, – с неподдельной искренностью парировал Дин. – Ведь служение – это высшая форма искусства. Я знаю это лучше многих.
Жанна с интересом наклонила голову.
– Отложим светский этикет. Ты не чувствуешь голода, жажды. А память о вкусах у тебя осталась? Скажем, можешь описать, каким был вкус рыбы, поданной при дворе Харуна ар-Рашида?
– Вкус? – Дин на мгновение задумался, и его сапфировый взгляд стал отрешённым, будто он вглядывался в устройство самого себя. – О, мудрая Жанна, вы касаетесь самой сути уз, что сковали меня. Нет, я не лишён осязания или обоняния. Без них я был бы плохим слугой в своём ремесле. Как я мог бы ощутить трепет кожи под пальцами или уловить благоухание страсти, если бы был слеп и нем к этим ощущениям?
Но вкус яств… Это иное. Это потребность тех, кто из плоти и крови. Моя сущность питается иным – дыханием лампы, самой жизненной силой мира. Мне оставили чувства, нужные для служения, но отсекли те, что ведут к самостоятельной жизни.
Я могу ощутить на языке тепло лепёшки, её солоность или сладость финика. Но это лишь знание, холодное, как отчёт писца. Во рту не рождается влага в ожидании трапезы. В горле не сжимается жажда. В уме не вспыхивает восторг от сочного плода или омерзение от протухшего мяса. Меж ощущением и мной – стена. Я – слепой, что может описать солнце, но не видит его света.
Такова воля создавших меня. Они не сделали меня безчувственным идолом. Они оставили всю гамму ощущений, но вырезали из неё те краски, что принадлежат мне. Я могу чувствовать женщину, но не могу чувствовать голод. Я могу наслаждаться её наслаждением, но не могу насытиться хлебом.
– А этот мир, – не унималась Жанна, широким, плавным жестом указывая на весь ресторан, на сверкающую стойку бара, на шепчущих друг другу что-то парочки, – что тебя в нём поражает больше всего? Кроме, разумеется, всеобщего и вполне объяснимого женского внимания. Что кажется самым странным?
Дин понизил голос до заговорщицкого шёпота.
– Все эти люди вокруг. Они не отрывают взгляда от маленьких светящихся плиток, шепчут в них, тычут пальцами с таким видом, будто нашептывают заклинания духам, запертым в стекле и металле. Скажи, это новая магия? Доступная каждому? Колдовство для бедных?
– Хуже, – мрачно усмехнулся Александр, отпивая воду. – Это ловушки для душ. А демоны, что сидят в этих штуках, питаются человеческим вниманием. Представь диван, с которого ты никогда не встанешь, и зеркало, которое всегда показывает тебя уродом. Добро пожаловать в цифровую ловушку, Аладдин. Свобода, увы, не в моде.
– Но зачем же тогда… – Дин покачал головой, в его голосе звучала неподдельная жалость. – Зачем добровольно заключать в карман такого злобного джинна? Разве мало им собственных тревог?
– А вот это, друг мой, великая загадка, – вздохнул Александр. – Одни ищут там любовь. Другие – подтверждение, что они не одни в своей тоске. Третьи… третьи просто хотят посмотреть, как горит чужой шатёр. И все они по уши в долгу у этих демонов. Платят вниманием, временем, кусочками души.
– О, – прошептал Дин, с внезапным прозрением глядя на пару, снимавшую себя на камеру. – Значит, это своего рода… публичный гарем? Где каждый может выставить себя напоказ и ловить взгляды незнакомцев?
– В некотором роде, – фыркнул Александр. – Только вместо взглядов – закорючки одобрения. А вместо интимности – падающие сердечки от людей, которые в реальной жизни и на порог к тебе не пустят.
– Странно, – покачал головой джинн. – В мои времена для такого существовали специальные кварталы. Туда хотя бы шли сознательно. А здесь… это же повсюду! Даже дети?
– Особенно дети, – мрачно констатировал Александр. – Их учат ходить и говорить одновременно с умением показывать себя через стекляшку. Прогресс.
Дин на несколько минут погрузился в задумчивость, его идеально поднятая бровь выражала крайнюю степень недоумения перед лицом этой новой, непостижимой формы человеческого безумия.
– Повелитель, ты попросил принести тебе «бургер», что это, какое-то явство? – с детской непосредственностью спросил джинн.
– Это, Аладдин, – с набитой оскоминой иронией ответил Александр, – не просто яство. Это философская категория, квинтэссенция эпохи. Симбиоз мяса, хлеба и социального статуса. Парадокс, заключённый в булку. Его едят исключительно руками, дабы подчеркнуть возврат к первобытным истокам, но подают на фоне позолоченных интерьеров, дабы напомнить о тщетности всякого прогресса.
– Но… зачем? – не унимался Дин. – Если человек голоден, почему бы не съесть просто лепёшку с мясом? Зачем заворачивать сие в столь сложную метафору?
– Потому что одна только лепёшка не стоит тысячу динаров, – просветил его Александр. – А статус – стоит. Видишь ли, в наше время еда – это не утоление голода. Это сообщение. Сообщение миру: «Смотри, я могу позволить себе переплатить за простейшую пищу, и при этом мне не жаль испачкать пальцы, ибо я столь уверен в своём положении, что могу себе это позволить».
– О! – воскликнул Дин, и в его глазах вспыхнул огонёк понимания. – Значит, это своего рода… съедобный герб?
– Именно! – подтвердил Александр, чувствуя себя Сократом, ведущим диалог с очень способным, но слегка наивным учеником. – Только герб носят на щите, а этот «герб» носят в желудке. А потом ещё и в виртуальных чертогах выкладывают, чтобы все видели твой «фамильный перстень».
– Вир-ту-аль-ные чертоги? – растянул Дин незнакомое слово.
– Один из главных дворцов, где выставляются эти «перстни», – пояснил Александр, махнув рукой. – Дворец иллюзий, где все принцы и принцессы. До следующего обновления свитков.
Дин снова погрузился в раздумья, явно пытаясь вписать эту новую, витиеватую систему ценностей в свою трёхтысячелетнюю картину мира. Казалось, современная цивилизация ставила перед ним более сложные загадки, чем любые заклинания Соломона.
Глава 12: Сети, похоть и удар в челюсть
Музыка в ресторане сменилась на что-то плотное, ритмичное, с пульсирующим басом вибрирующим в груди. Сначала пара-другая смельчаков робко вышли на танцпол, но очень скоро к ним присоединились другие. Воздух загустел от смеха, пота и возбуждения. Парни, сбросив пиджаки, двигались размашисто и немного неуклюже, а девушки в коротких платьях закидывали руки за головы, их бёдра выписывали замысловатые узоры, а взгляды искали мужского одобрения и восхищения.
Жанна, до этого сидевшая с видом скучающей императрицы, вдруг ожила. Её длинные пальцы с алым маникюром начали отстукивать прихотливый ритм по столешнице. В глазах, тёмных и бездонных, зажёгся тот самый опасный, знакомый Александру огонёк – холодный и манящий одновременно. Он предвещал не просто веселье. Он предвещал буйство, хаос и непредсказуемые последствия.
– Задолбало сидеть. Хочу танцевать, – заявила она, отпивая последний глоток из фужера и вставая. Её движения были плавными, как у хищницы, покидающей логово.
Жанна выбрала цель безошибочно – массивный, выше даже Аладдина, уже изрядно разогретый алкоголем мужчина, чей взгляд тупо блуждал по залу в поисках приключений. Её подход был не мгновенным. Сначала – томный взгляд через столик. Потом – медленный проход мимо с легким, едва уловимым касанием его плеча. Затем она села с ним за один столик, заказала ему выпить, наклонилась так, что её декольте оказалось в сантиметре от его лица, и что-то прошептала, от чего его уши налились кровью.
Она оттанцевала с ним несколько танцев подряд, и с каждым из них грани приличия стирались. Её бёдра, двигавшиеся с гипнотической плавностью, прилипали к его паху, её руки обвивали его шею, а пальцы то и дело запускались в его волосы. Она смеялась его шуткам, пьяным и плоским, как будто это были изысканные афоризмы. Она создала для него полную и бесспорную иллюзию: эта женщина – его трофей, его на вечер, и она жаждет его так, что вот-вот сгорит. Он уже мысленно раздевал её, чувствуя себя победителем, хозяином положения.
Именно в этот момент, когда он был на пике уверенности, Жанна, запыхавшаяся и сияющая, вернулась к своему столику и с деланной небрежностью бросила:
– Мальчики! Хватит киснуть. Танцевать, я сказала!
Александр пошёл за ней, чувствуя себя марионеткой, но марионеткой, которой безумно нравится дёргающая за нитки рука. Аладдин же последовал с видом учёного, наблюдающего за брачным ритуалом редких животных.
И тут Жанна разыграла свой главный козырь. Взяв Александра за руки, она притянула его так близко, что её большая упругая грудь вдавилась в его грудную клетку, вытесняя воздух и рассудок. Её руки скользнули по его спине, как змеи, обжигая кожу даже через ткань рубашки. Потом она взяла его ладони – влажные от волнения – и, пристально глядя ему в глаза, медленно, с вызывающей театральностью, опустила их себе на округлые, идеальной формы ягодицы. Её сумасшедшие, распахнутые глаза, в которых плясали чертики наслаждения и власти, буквально лишали его разума. В них не было ни капли стыда, только животный вызов и обещание такого ада, ради которого хочется сгореть.
– Вот так, Сашунька, – прошептала она, и её губы, алые и влажные, искривила сладострастная, почти жестокая улыбка. – Держи крепче. Покажи всем, чья я сегодня.
Для наблюдающего со стороны мужчины это был не просто жест. Это был акт немыслимого предательства, публичной кастрации, плевок в душу. Та самая женщина, которая минуту назад висела на нём, дышала ему в лицо, её губы шептали ему грязные, обещающие рай пошлости, а её тело обещало такую ночь, ради которой не жаль продать душу, – теперь отдавалась какому-то молокососу. У него на глазах. Позволяя ему мять её тело своими жалкими, восторженно дрожащими руками.
Сначала его лицо исказила маска полного, оглушающего шока. Он замер, не в силах поверить, что его, такого мужественного, такого значительного, могут так нагло и публично выставить посмешищем. Шок сменился обжигающей, унизительной обидой, а затем – слепой, всесокрушающей яростью. Его мозг, перегруженный алкоголем, тестостероном и ущемлённой гордыней, отключился. Треснул по швам. В ушах зазвенела тишина, в глазах поплыл кровавый туман. Он перестал думать. Он перестал быть человеком. Он стал просто кувалдой, которой требовалось что-то разбить.
Несколько неуклюжих, тяжёлых шагов – и его кулак, собравший в себя всю ярость от разрушенных фантазий о совокуплении, всю злобу оскорблённого самца, со всей дури врезался Александру точно в челюсть. Тот, даже не успев понять чего, оторвался от пола и рухнул навзничь, беспомощный и оглушённый, с грохотом, который был слышен даже сквозь музыку.
Жанна застыла над ним, а потом резко повернулась к Дину, который наблюдал за происходящим с вежливым, каким-то отстранённым любопытством.
– Защити его! Он не может приказывать, он без сознания, – прошипела она, вкладывая в каждый слог бурю эмоций. – Его сейчас убьют! Что тогда станет с тобой? С твоей драгоценной лампой?
Дин вежливо, почти апатично, пожал плечами.
– Я вернусь в лампу и буду ждать следующего хозяина. Таковы правила…
В этот момент «бульдозер», решив, что с конкуренцией покончено, грубо схватил Жанну за руку.
– Хватит болтать! Ты моя! Поехали, пока я не передумал!
И тут Жанна… не стала вырываться. Она не нанесла удар в пах, не провела болевой приём. Вместо этого она вся, от кончиков пальцев до пяток, качнулась вперёд. Это было не резкое движение, а плавное, почти чувственное, будто она продолжала тот самый гипнотический танец. Её тело в облегающем чёрном платье стало единой волной, сконцентрированной энергией взведённой пружины, выпущенной точно в его центр масс.
Результат был сродни чуду, явленному циничному миру. Мужик, весящий под центнер, вдруг оторвался от пола. Он не упал, не отлетел – он именно полетел. Задрав вверх руки и широко раскрыв от неподдельного удивления глаза, он пронёсся спиной вперёд по воздуху, словно пушинка, подхваченная ураганом. Его полёт был недолгим, но впечатляющим: он пролетел над своим же столиком, задев дорогой, начищенным до зеркального блеска ботинком салат «Цезарь», и приземлился – вернее, шлёпнулся – на диван, который с треском расплющился под его тушей, поглотив её, как болото. Там он и затих, благополучно отключившись от реальности, которая оказалась к нему сегодня неблагосклонна и физически сурова.
– Свободен, – равнодушным голосом дала полную отставку своему кавалеру Жанна.
После чего, тяжело дыша, поправила платье. Ещё раз посмотрела на расплющенный диван, на отключённого Александра и на бесстрастного джинна. Уголок её рта дёрнулся в чём-то отдалённо напоминающем улыбку. Провальный эксперимент был закрыт. Данные получены. Цена – уничтоженный диван и челюсть Александра – была признана приемлемой.
В ресторане воцарилась гробовая, давящая тишина, нарушаемая лишь тихим, растерянным перебором аккордов пианиста, который, кажется, инстинктивно заиграл реквием. Все застыли, превратившись в восковые манекены из музея мадам Тюссо. Жанна, поправив непослушную прядь волос, с невозмутимым видом человека, только что раздавившего бокалом надоедливого комара, повернулась к официантке Алисе, застывшей в ступоре.
– Извините за беспокойство, – сказала она сладким, бархатным, почти колыбельным голосом. – И принесите, пожалуйста, нам счёт. И тому господину тоже, – она кивнула в сторону поверженного победителя мебели. – Пусть поспит. На свежем воздухе. Или в отделении полиции. Не важно. Главное – в тишине и покое. Он очень устал.
Дин наблюдал за этой сценой с неподдельным восхищением.
– О, великая и грозная воительница! – прошептал он, глядя на Жанну с обожанием, в котором смешались восторг и благоговение. – Ты подобна львице, защищающей свой прайд от шакала! Твой гнев прекрасен и ужасен, как извержение вулкана на закате, когда небо окрашивается в цвета ярости и крови!
Александр с трудом поднялся с пола. Он взглянул на сияющего Дина, на невозмутимую Жанну, на поверженного мужика, раскинувшегося как звезда на расплющенном диване, и с тоскливой ясностью понял, что это только начало. Следующий акт этой пьесы обещает быть ещё более опасным и непредсказуемым.
Глава 13: Конвейер смерти и задница короля
Утром Александр лежал в кровати у себя в спальне и смотрел в потолок. Он занимался любимым делом всех побитых мужиков – жалел себя. Проживал снова и снова тот момент, когда его отшвырнули, как щенка. Когда его челюсть с хрустом приняла удар, а ноги взлетели вверх. Теперь эта челюсть ныла, настойчиво напоминая: ты проиграл. Тебя сделали. И свалить вину было не на кого.
В голове проигрывал варианты, как надо было вести себя, чтобы не стать посмешищем и не получить в челюсть от того урода. Вариант «не идти на провокацию» отметался сразу – Жанна в том платье была ходячим природным катаклизмом, противостоять которому могли только слепые аскеты и трупы. Вариант «ударить первым» выглядел заманчиво, но, прикинув мысленно разницу в габаритах между ним и «бульдозером», Александр с тоской понял, что его удар лишь разозлил бы того, как укус комара – слона. Оставался вариант «достойно принять удар и не упасть». Но челюсть, ноющая тупой, раскалённой болью, наглядно демонстрировала утопичность этой идеи.
Покарать урода тоже хотелось, но не сильно. Сквозь туман собственного унижения и физической боли он с циничной ясностью понимал, что тот несчастный тоже стал такой же жертвой Жанны, как и он сам. Просто более крупной и глупой. И, вспоминая, как тот лежал в бессознанке, раскидав руки и ноги на обломках дивана, словно огромная нелепая кукла, брошенная капризным ребёнком, его было даже… немножечко жаль. Примерно так же, как жалеешь того идиота, который, пытаясь перебежать дорогу перед танком, сам застревает в гусенице.
Но так как челюсть ныла отчётливо и злобно, посылая в мозг сигналы «слышь, а ведь нас тут херами накормили», вмазать тому ногой по рёбрам – чисто символически, для восстановления кармического баланса – хотелось. Очень.
Тем более что было стыдно перед Жанной. Мозгами он отдавал себе абсолютно чёткий отчёт: эта женщина не для него, и дело даже не в пятнадцати годах разницы. Вчера он был как жалкий дворовый кобелёк, пытающийся сделать садку на породистую, закалённую в дрессуре и боях овчарку. Тот факт, что он этого хотел – даже отдавая себе полный отчёт в том, что его используют самым циничным образом, как приманку, чтобы спровоцировать того «бульдозера», – от этого не менялся.
Было противно, стыдно и обидно. Дико хотелось кого-нибудь избить, вот так, смачно, от всей души, сорвать злость, выпустить пар и перестать грызть самого себя. Вызвать джинна и вволю над ним поиздеваться, отыгрываясь за вчерашнее? Но за что? Тот не обязан был его защищать, да и прямого приказа он не отдавал. Интересно, а если бы он тогда крикнул «фас!», ушатал бы джинн того мужика? Ведь получилось же заставить его мыть посуду. Но что именно он бы сделал? Скрутил и повалил на пол? Перегрыз горло? Или оторвал руки и ноги? Вопрос интересный. И, вкусив человеческой крови, захотел бы он остановиться? От этой мысли стало не по себе.