Калинов мост (Нити судьбы)
После завтрака Егор убрал со стола чашки и начал раскладывать осколки, которые подобрал на руинах, пытаясь подогнать один к другому. Пора начинать работу. Пришлось сделать почти болезненное усилие, чтобы сосредоточить взгляд на зеркальной поверхности. На мгновение ему даже почудились неясные силуэты, но это оказалось всего лишь игрой света и тени в зарослях дикого винограда. Отражаясь в мозаике осколков, стебли плюща искажались, кривились, как скрюченные пальцы старухи.
«Все мы непохожи на самих себя в зеркалах», – подумал Егор.
Несмотря на теплое лето, Юра кутался в красный свитер с длинными рукавами. Пусть ему не приходилось занавешивать зеркала, у него, похоже, были собственные трюки, позволяющие ненадолго притвориться обычным человеком и забыть о странном таланте.
– Не получится, – покачал головой Егор, имея в виду не только мозаику на столе. – Слишком мало фрагментов. Надо найти целое зеркало.
– Фил говорил про музей, – предложил Юра. – Может быть, там найдутся уцелевшие вещи из особняка? И даже целые зеркала?
– Давайте сходим туда, – согласилась Инга. – С чего-то же надо начинать.
Она расстелила на подоконнике полотенце и теперь раскладывала мокрую посуду. У калитки, сбивая одуванчики носком кроссовка, болтал с соседями Митенька. Старик, одетый, как на праздник, в хорошо отглаженную рубашку без рукавов, одобрительно хлопал его по плечу. Загорелая женщина в белом платочке умиленно улыбалась.
Жестом попросив соседей подождать, Митенька бегом пересек лужайку, подтянулся на руках и перемахнул через перила веранды.
– Кузьмич и Петровна идут в храм, – сообщил он. – Сегодня будет служить отец Афанасий. А потом всех допустят к мощам Петра-угодника! Пошли с ними?
– Музей важнее, – покачал головой Юра.
– Итак, перед нами море возможностей. – Павла саркастично усмехнулась. – Хотим – целуем старые кости, хотим – ворошим заплесневелые тряпки. Не, это точно без меня!
– А ты что будешь делать весь день? – Инга прищурилась.
– Поспрашиваю местных. – Павла неопределенно повела плечами. – Слухи, легенды… Скучная, одинокая, но важная работа.
Зевнув, она забралась обратно в гамак и накрылась пледом. Скоро из ее кокона раздалось сонное посапывание. Митенька тем временем присоединился к соседям, которые ждали его у калитки. Еще и насупился: похоже, его задело, что никого, кроме него, не заинтересовали отец Афанасий и мощи святого.
– Команда развалилась, не успев собраться, – мрачно отметил Егор. – Спасибо, что хоть кто-то идет со мной.
Он не сомневался, что Инга поддержит его: не впервые общее дело раскручивают. И хорошо, что Юра увязался с ними. Он неглупый парень и много знает о Заречье. Студент, конечно, предпочел бы пойти в музей с Ингой вдвоем: сложно было не заметить, какие взгляды он на нее бросает. И как смотрит на самого Егора – ревниво, сердито, с затаенной завистью. Наверное, уже придумал себе невесть что.
Глупость, конечно. Мужчина, ненавидящий зеркала, и девушка, которую пугают собственные сны, – они всегда были только друзьями.
Краеведческий музей поселка Дачи оказался двухэтажной деревянной постройкой, стилизованной под старину. Крыльцо украшали резные цветы и завитушки, с первого взгляда на которые становилось ясно – новодел. Под окнами были разбиты клумбы с неприхотливыми бархатцами и пионами. Среди цветов прятались удивительно уродливые лебеди из покрышек. Их потрескавшиеся красные носы на миг показались Егору перемазанными в крови. Он потряс головой, прогоняя странное видение.
Над запертыми на огромный амбарный замок дверями висели флаги, выгоревшие до белизны. По обе стороны крыльца грелись на солнце две лохматые собаки. Они недовольно заворчали, когда Инга зашагала по ступеням. Егор сделал вид, что поднимает с земли камень, и псы торопливо убрались за угол.
К дверям был приколот ржавыми кнопками лист бумаги. Набранный на машинке текст предупреждал, что экскурсии проводятся по записи у хранителя музея, которым является некий Козоедов Сидор Лукич.
– Пройдемся и спросим у кого-нибудь, – предложила Инга и выплюнула косточку.
По дороге она нарвала полную кепку неспелой вишни. Егор иногда завидовал ее невозмутимому жизнелюбию.
Надежды Инги оправдались: хранитель музея обнаружился в огороде, разбитом с другой стороны дома. Сидор Лукич поливал клубнику из шланга. Это был сгорбленный старик, хромой и какой-то болезненно перекособоченный. Разговаривая с посетителями, он непрерывно крутил желтыми пальцами «козьи ножки», наполняя их табаком из кисета.
– Если вы хотите землю купить, убирайтесь прочь, – предупредил он. – А музей я в обиду не дам.
– Студенты мы, – сказав это, Егор подмигнул Юре. – На летнюю практику приехали.
Узнав, что гости желают экскурсию, Сидор Лукич извинился, ушел в дом и вернулся переодетым в пиджак, локти на котором лоснились, зато к лацкану были приколоты советские значки и медаль «Ветеран труда». На шею старик повязал полосатый галстук со старинной бронзовой булавкой. По складкам на костюме, как по годовым кольцам, можно было прочитать, сколько лет он пролежал в шкафу.
Отмахнувшись от собак, которые сердитым лаем жаловались на незваных гостей, Козоедов торжественно отпер двери музея. Первый зал был посвящен Великой Отечественной войне. Посетителей встречали юноша и девушка – две восковые фигуры, одетые в светло-зеленые гимнастерки и фуражки с красными звездами. Парень держал в руках пистолет-пулемет с деревянным прикладом и круглым диском, на плече его подруги висела брезентовая медицинская сумка. Вокруг бесстрашных красноармейцев стояли деревянные шкафы-витрины. В них на полках лежали портсигары, удостоверения с красными звездами, котелки и каски, висели фотографии и газетные вырезки.
– Все служите, ребята? – обратился Козоедов к статуям, словно к добрым знакомым.
Он хлопнул по плечу юношу и аккуратно поправил сбившуюся фуражку на девушке.
– Вы уж простите старика, что давно не навещал. Вот, студентов привел, рассказать про ваш подвиг.
Старик заговорил про бои, которые шли под Дачами и Зарецком. Он шагал от витрины к витрине, по памяти называл войсковые подразделения и командиров, действовавших на этом направлении. Порой Сидор Лукич сбивался с канцелярского тона профессионального экскурсовода на собственные воспоминания. Оказывается, он успел застать войну еще простым солдатом.
Егор, хотя его интересовало совсем другое, слушал хранителя музея, не прерывая. Не только потому, что не хотел обидеть старика, явно скучающего без посетителей. Он чувствовал, что это будет некрасиво по отношению к юноше и девушке в военной форме. Пускай эти комсомольцы сделаны из воска, такие же ребята, как они, но из плоти и крови когда-то погибали в тяжелых боях.
Юра то присоединялся к экскурсии, то задерживался, чтобы внимательно рассмотреть какую-нибудь вещицу или прочитать заголовок газеты в витрине.
– А поместье Заречье не пострадало от бомб и снарядов? – спросила Инга.
– О нет! Война почти его не коснулась, немцы сдали поселок без боя. – Козоедов покачал головой. – Правда, там квартировался какое-то время штаб четвертой дивизии сто тридцать первой армии вермахта.
– Мы слышали легенду, что в поместье пропали какие-то фашисты, – вклинился Юра.
– Не пропали. Были уничтожены, – веско сказал Козоедов. – Это был дерзкий рейд! Отряд партизан вырезал их ночью, всех до единого, и разметал клочки так, что ни одной пуговки с мундира не нашли. Целая дивизия лишилась управления и в беспорядке отступила, так и не дав боя Красной армии.
Старик вдруг рассмеялся дребезжащим смехом.
– Вы еще услышите немало легенд о Заречье, – пообещал он. – Про засыпанный первый этаж, по которому бродят замурованные строители. Про партработника Коммунарова, которого то ли из мести, то ли от несчастной любви зарезала библиотекарша. Про бесов, вселяющихся в каждого, кто переночует в поместье…
Слушая байки хранителя музея, Егор перешел в следующий зал. Казалось, его собрали по кусочкам из нескольких комнат – будуара, библиотеки и кабинета. Все старомодное, торжественное, как в богатом дворянском особняке. Здесь тоже были восковые статуи – две девушки в старинных платьях. Одна, светловолосая, выбирала книгу в массивном шкафу, наполненном тяжелыми томами русских классиков. Вторая, с темными кудрями, примеряла украшения, сидя в кружевной сорочке перед туалетным столиком.
Козоедов вежливо раскланялся и с ними. Светленькой он порекомендовал новый роман Марининой, темненькой попенял за легкомыслие: «Вот, пришли посетители, а ты, как всегда, в домашнем».
Юра с тревогой посмотрел на старика. Егору тоже стало не по себе. У Сидора Лукича, похоже, не все дома.
– Потрясающе! Это комната как будто сошла со страниц Тургенева. – Инга захлопала ресницами, притворяясь восторженной дурочкой. – Скажите, это все вещи из поместья Зарецких?
– Увы… – вздохнул экскурсовод. – Мебель в основном с бывших дач, из особняка уцелело немногое. Есть всего лишь несколько вещей, про которые мы доподлинно знаем, что они принадлежали князю Аркадию. Они попали в музей через третьи руки.
Цепкий взгляд Егора тем временем приметил на туалетном столике маленькое зеркальце. Легкомысленная восковая девушка протягивала к нему белую руку. На крышке была выгравирована птица с человеческим лицом, столь любимая Зарецкими.
Егор тронул Ингу за локоть. «Отвлеки старика, дай мне время», – попросил он одними глазами. К счастью, они понимали друг друга без слов.
– Тут везде такие славные птички с человеческими лицами, – защебетала Инга. – Что же это значит?
Экскурсовод, польщенный таким вниманием, повел гостью в другой зал. Юра увязался с ними. Егор быстро огляделся и, убедившись, что остался один, бесшумно перешагнул через натянутую веревку, которая ограждала экспонаты. Когда он взял в руки зеркальце с печальной птицей, его, как всегда, накрыло минутное колебание, тревожное предчувствие. Что он увидит? С какой навеки похороненной тайны сорвет печать?
Он никогда не любил зеркала. В детстве они дразнили его: Егор выглядел в них тощим, лопоухим, безвольным, испуганным. Он в ответ строил им рожи и разбивал. Однажды зеркала обиделись и перестали отражать его, а вместо этого начали показывать других людей. Кривляния. Слезы. Попытки выглядеть лучше, чем есть, и, наоборот, срыв масок.
Скрипнув зубами, Егор взял себя в руки и заглянул в зеркальную поверхность.
Сначала он не признал человека, которого увидел. Разум подсказывал, что этот бритоголовый хмырь с глазами испуганного подростка – он сам. Но Егор не связывал это лицо с собой, со своей личностью. Минута липкого страха, а потом отражение расплылось, и в зеркале показалась темноволосая княжна.
Егор не сразу узнал угловатую девчонку с фотографии в медальоне. Ксения Зарецкая выросла и расцвела, превратившись в настоящую красавицу. Она выглядела немного взволнованной, но счастливой. Егор невольно засмотрелся, глядя, как молодая княжна расчесывает волосы, по-разному собирая их, любуется собой, примеряет то одно, то другое украшение. Иногда она в шутку насупливала брови, делая дурашливо-серьезный вид, чтобы через пару мгновений расплыться в заразительной улыбке.
Ксения, прихорашиваясь, явно куда-то собиралась. В гости? На прогулку? Егор старался запомнить как можно больше деталей, чтобы из мелочей воссоздать картину. Уютный сумрак будуара. Пастельно-бежевая обивка стен. Дверь за спиной – массивное дерево, тот же узор с птицами, бронзовая ручка с завитушками. Вот створка приоткрылась буквально на ладонь, и Ксения быстро обернулась, густо покраснев. Ее окликнули? Княжна что-то крикнула, несколько раз махнула рукой. Просит подождать? Кто ее так смутил? Вряд ли отец, сестра или слуга. Возможно, возлюбленный?
Егор отчаянно, до рези в глазах, впился взглядом в темную щель быстро закрывающейся двери и вдруг увидел там знакомое лицо со шрамом над бровью. Свое лицо. Это он, Егор, непрошеный гость, который вторгся в спальню Ксении и теперь подсматривает за ней, словно убийца. Его окатило чувство стыда.
«Спокойно, – сказал себе Егор. – Меня там не могло быть, это игра воображения. Окно в прошлое закрылось, зеркало отражает мое лицо, это нормально. Девушка давно умерла, и ты не можешь повлиять на ее жизнь. Это как фотография или кинопленка».
Осторожно положив зеркало на место, Егор пошел на голос хранителя музея.
5
Егор
Пропавшие люди
Сидор Лукич Козоедов, несмотря на жуткую привычку разговаривать с восковыми фигурами, оказался не только увлеченным энтузиастом, но и милым, доверчивым человеком. Он охотно отвечал на вопросы и сожалел, что не может сейчас точно назвать, какие из вещей принадлежали Зарецким. Без лишних вопросов старик принял на веру историю о студентах на практике, готовящих экспозицию о быте дворян для выставки в городе. В этом маленьком обмане помог студенческий билет Юры Тишина.
На прощание Козоедов пообещал поднять старые конторские книги, по которым, при достаточном терпении, можно было бы отследить судьбу экспонатов. Для этой кропотливой работы он готов был выделить собственную кухню и сулил какое-то особенное крыжовенное варенье.
– Мы еще заглянем, – пообещала Инга.
– Конечно, – проскрипел Сидор Лукич. – Вы придете раньше, чем думаете.
Налетевший ветер взъерошил лохматые головы пионов, лебеди с кровавыми клювами согнули шеи. Казалось, они кланяются, провожая гостей.
Распрощавшись с хранителем музея, фальшивые студенты отыскали тихий уголок на тенистой стороне улицы. Егор медленно и обстоятельно рассказал обо всем, что увидел в зеркале.
– К сожалению, этот крючок оказался пустым, – закончил он.
– Зато мы теперь знаем, что Ксения была кокетлива, нравилась себе и любила вертеться перед зеркалами. – Инга улыбнулась. – И, похоже, была влюблена. Уже что-то!
Она потянулась к вороту майки, но одернула себя. Егор давно заметил ее привычку машинально касаться шрама в моменты задумчивости.
– После твоего рассказа я стала лучше понимать и чувствовать ее, – сказала Инга, немного помолчав. – Знаешь, я бы еще раз побывала в ее комнате. Я надеюсь, что сегодня увижу княжну во сне, но мне нужно поймать настроение.
– Отлично, – кивнул Егор. – Прогуляемся до поместья. И хорошо, что без Мити.
– Ты ему не доверяешь? – спросил Юра.
Он сам держался особняком, много думал, крутил в нервных тонких пальцах кубик Рубика, но не делился соображениями.
– Почему? Он же простой, как пять рублей. Просто боюсь, что он шею свернет.
К усадьбе подошли со стороны главных ворот. Поместье Зарецких приветствовало гостей вороньим гомоном в кронах деревьев, свистом ветра в выбитых окнах и перезвоном нитей судьбы на сквозняке. Усадьба выглядела еще более угрюмо, чем при первой встрече, – труп дома, выгрызенный падальщиками изнутри, который нужно было препарировать. Егор повидал и облазил немало заброшек. Там прятались сбежавшие из дома дети, или, бывало, пытались скрыть свои грехи преступники. Кто же ты, княжна Ксения, – беглянка, жертва или злодейка?
– Осмотрим правое крыло? – предложил Юра. – Там мы еще не были.
Дверь в бывшей пионерской комнате поддалась не сразу. Она вела в коридор, который с одной стороны упирался в злосчастное трюмо с разбитым зеркалом. Если идти в противоположном направлении, на повороте открывался арочный проем. Егор первым шагнул в пыльный сумрак.
Похоже, раньше это место служило бальным залом. Высокие стрельчатые окна комнаты были до середины заложены кирпичом, а сверху заколочены досками. Лучи, пробиваясь сквозь щели, падали светлыми полосами на стены и немного рассеивали темноту. На вытертом паркете еще угадывались набранные из дерева узоры.
Заметив на дверном косяке свежую надпись, вырезанную ножом, Егор навел на нее луч фонаря. «Спи вечным сном», – желал кому-то неизвестный вандал.
Один конец зала переоборудовали под сцену. Сверху были прикреплены выцветшие плакаты, нарисованные от руки и украшенные елочной бахромой. С потолка свисал черный скелет люстры, в котором не осталось ни единой стекляшки. Через прутья каркаса была протянута тонкая веревка с осколками елочных игрушек, конец которой исчезал в оконном проеме. Безумный художник пробрался и сюда.
Инга вышла на середину зала и сделала реверанс. От ее движения нить судьбы качнулась, а прикрепленные к ней осколки зазвенели и закружились. Юра смущенно кашлянул.
– Что она делает? – спросил он тихо.
– Ловит эмоциональную связь с Ксенией, – ответил Егор. – Фил рассказывал, Ксения любила танцевать.
Он уже видел раньше, как уживается со своим талантом Инга, поэтому не удивился. Зато Юра, как завороженный, следил за этим неловким танцем под мерное звяканье осколков. Страха и восхищения в его глазах было поровну.
– Егор, а вас самих не пугает то, чем вы занимаетесь? – спросил наконец Юра.
– Спокойно. – Егор положил руку ему на плечо, чтобы парень не выкинул какую-нибудь глупость. – Мы не в первый раз ловим призраков на живца.
Инга вдруг оступилась, неуклюже качнулась, ловя равновесие, и оборвала танец. Обернувшись к зрителям, она изобразила шутовской реверанс. Егор два раза хлопнул в ладоши.
– Ужасное зрелище, да? – Инга рассмеялась, наморщив нос и встряхнув пламенно-рыжей гривой. – Чувствую, из меня не выйдет Ксении Зарецкой. Лучше бы мне пришлось перевоплощаться в кухарку.
Она уже остановилась, но доски пола все еще тихо поскрипывали, словно старый дом ворчал на неловких гостей.
– В платье и при свечах сошла бы за княжну, – снисходительно одобрил импровизацию Егор и вдруг оборвал сам себя. – Тихо! Слышите?
Скрип доносился из коридора, ведущего в левое крыло. Это не Инга разбудила особняк. Кто-то еще ходил по дому, и прямо сейчас его шаги удалялись, затихали. Егор развернулся, полоснув лучом фонаря вдоль коридора. Никого. Только потревоженная пыль кружилась в луче света.
Егор медленно вдохнул и выдохнул пыльный воздух, успокаивая колотящееся в груди сердце. Он не боялся за себя, но рядом стояла Инга, на лице которой сверкала непонимающая улыбка. Сможет ли она быстро бежать? У нее туфли на платформе, в которых ходить-то тяжело. А на Юре красный свитер – яркий, как мишень. И ведь их обоих притащил сюда Егор. Может, правда померещилось?
В этот момент в глубине особняка скрипнула дверь.
Егор бросился на звук. Под подошвами ботинок захрустело стекло. Луч фонаря бежал впереди него и напуганным мотыльком метался по стенам. В сумраке искажались контуры предметов, а тени становились похожими на стаю диких тварей, идущих по следу. Егор проскочил пионерскую комнату, заглянул в бывшую столовую и мертвую оранжерею – никого. Только покачивались натянутые повсюду нити, перекликаясь между собой тихим звоном и лязгом. Дом снова играл с ними.
Уже шагом Егор прошел через столовую и оказался в холле. Там ему навстречу вышла Инга. Не в ее привычках было смирно сидеть в уголке и ждать, чем закончится дело.
– Мы ничего не слышали, – развела руками она.
В светло-карих глазах плескалась тревога. Желая приободрить ее, Егор вымученно усмехнулся и сказал:
– Наверное, ветер качнул несколько нитей, и они создали эхо.
– А еще здесь живут крысы, – напомнил Юра, следом заходя в холл.
Точно. Они даже видели одну из них вчера. Егор почувствовал себя одновременно параноиком и круглым дураком.
– Вот так и появляются легенды о призраках и мертвых немцах, – сказал он. – Что, двигаем дальше?
Он шагнул к лестнице, но заметил, что Юра застыл на месте, бросая встревоженные взгляды то на частично обвалившиеся перила, то на огненного демона на стене.
«Совсем мальчишка, – вдруг подумал Егор. – Ненамного старше Мити».
– Если хочешь, подожди нас в беседке, – предложил он.
Юра покачал головой и молча пошел вперед, стараясь не смотреть на свисающий с потолка змеиный хвост веревки.
На второй этаж поднялись по одному, с тревогой прислушиваясь к каждому скрипу лестницы. В спальне Ксении Егор долго ходил из угла в угол, пытаясь понять, это ли место видел в зеркале. Время изменило комнату. От уютной бежевой обивки не осталось и следа. Стены были выкрашены «больничной» зеленой краской, давно выцветшей и облупившейся. Массивная дверь уцелела, но лишилась бронзовой ручки. Лицо девы-птицы рассекала глубокая трещина. Казалось, это слезы вещей Сирин за долгие годы источили дерево, оставив в нем глубокий след.
– Инга, если бы это была твоя комната, где бы ты поставила трюмо? – наконец спросил Егор.
Инга закрыла глаза, прислушиваясь к чему-то внутри себя, а потом указала на стену справа от заколоченного окна. Опустившись на корточки, Егор увидел на потемневшем от времени паркете две длинные царапины. Итак, трюмо стояло здесь. Антикварное чудовище благополучно пережило революцию и войну. А потом какой-то вор или, что еще хуже, деятельный идиот выволок его наружу, спустил на первый этаж, застрял с ним в узком коридоре и сломал уже безнадежно.
– Нужно собрать все осколки, – вслух закончил мысль Егор. – Первое, что надо сделать, когда ищешь человека, – восстановить по минуте его последний день. Зеркало, долгое время стоявшее в спальне княжны, станет нам свидетелем.
– Ты часто это делаешь? – спросил Юра. – Часто ищешь пропавших?
Егор вздохнул. Чаще, чем ему хотелось бы.
До того как стать тем, кто он есть, превратиться в чудовище без лица, он был Егоркой – некрасивым мальчиком, который никогда не снимает кепку. В десять лет, съездив на одну смену в пионерский лагерь, он привез вшей. Отец с тех пор стал стричь его налысо. Зато на день рождения родители подарили Егорке красно-белую бейсболку «Спартака». В ней Егор считал себя почти красивым, потому что козырек бросал тень на неприятное лицо с грубыми чертами и прятал взгляд белесых глаз.
– Какой у тебя несимпатичный ребенок, – сказала маме одна знакомая тетушка, как будто Егора не было рядом.
Они все так думали, но сказать посмела только она. Мама заискивающе улыбнулась и ответила с несчастным лицом:
– Зато хорошо учится. Математик будет!
Она будто извинялась за вопиющую некрасивость сына. Простите уж, какой получился.
– Ну, мальчишке быть миловидным и необязательно, – согласилась тетка. – Повезло, что у тебя не девочка родилась.
Радуясь собственной шутке, она отвратительно загоготала. Егору, который все это слушал, хотелось провалиться сквозь землю.
В детстве ему часто казалось, что родители его стесняются. Чувствуя это, он старался чаще бывать один и не передавал приглашения на школьные мероприятия. Он легко учился и охотно занимался сам, а не только по учебнику. Любил математику и физкультуру, ненавидел изо и музыку. Собирал в альбом марки с автомобилями, выменивая самые редкие у одноклассников. Делал модельки кораблей. Читал Жюля Верна, но стеснялся говорить об этом во дворе: книжным червем или ботаником задразнят. Обычный ребенок с нормальными увлечениями. Что ему, не жить, если родился некрасивым?
Егор рос молчаливым, стыдливым и замкнутым. Разговаривал через губу. Все это, вкупе с лысой, как мяч, башкой, не добавляло ему популярности среди ровесников. У него почти не было друзей.
Разве что Славку он мог назвать приятелем. Они сходились на почве кораблей. Слава тоже клеил модели парусников, очень хорошие, с настоящими матерчатыми парусами из наволочки. К счастью, он не был писаным красавцем: сутулый, похожий на хорька, весь усыпанный веснушками. Особенно впечатляли его уши – большие, розовые, одно чуть выше другого. Слава даже умел ими шевелить, но очень стеснялся и редко показывал это умение публике. Только если старшие ребята загоняли в угол под лестницей, где хранятся швабры, и побоями заставляли устроить им шоу.
У него было еще много мелких странностей. Он верил в приметы истово, как деревенская старуха. Носил в башмаке монетку, перешагивал через трещины в асфальте, плевал через плечо и пришептывал: «Чур меня!» Славка знал кучу присказок и приговоров, стучал по дереву и складывал козой пальцы, чтобы отогнать злых духов.
Егора это не смущало. Хватало того, что приятель клеил парусники и не лез с задушевными беседами.
Когда им было по одиннадцать, Славка пропал без вести. Вышел из школы, проводил Егора до поворота, пообещал зайти вечером, чтобы показать новый корабль, и исчез навсегда. Он не появился в семь, как обещал, и утром не пришел на урок. Парусник с тремя мачтами и шелковыми парусами так и остался пылиться на полке. Потом оказалось, что Слава даже не дошел до дома. Он исчез на отрезке между поворотом, где Егорова улица загибалась колбасой, и своим двором. Больше его никто не видел.
– У меня в детстве был друг, но однажды он пропал. Я был последним, кто с ним общался, – сказал Егор. – Может быть, последним человеком в мире, который видел его живым. Знаешь, сколько лет я крутил в памяти наш разговор накануне?
Его расспрашивали о приятеле столько раз, что он не смог бы сосчитать. Милиционер, родители, Славина мама – все хотели добиться от него новых подробностей, которые прольют свет на внезапное исчезновение ребенка. Егор и сам старался вспомнить. Тогда он впервые почувствовал невидимый груз вины, опустившийся на плечи. Ему казалось, он обязан найти в том последнем разговоре, в походке, в жестах приятеля какую-то мелочь, упущенную в первый раз деталь. И все встанет на свои места.