Над вечным покоем
– Придумали что-то? Или продолжали дурака валять?
Никто не ответил. Парни развалились на своих местах, будто не замечая присутствия начальника, который хоть и был близким другом, но все еще оставался командиром роты, чье слово в военное время – нерушимый закон.
– Шкет?
Разведчик невысокого роста покачал головой. Намерения его через взгляд черных как смоль глаз невозможно прочесть. Да, Шкет был скользким типом, но каждый раз выходил победителем, если Марков устраивал проверку на лояльность. Штабс-капитан полностью доверял коротышке и старался держать его рядом. Он знал многое: кто женился или умер, сколько в стане врага солдат или когда очередной красный капитанчик задумает устроить перебежку. Разведчик будто обладал божественным даром слышать мысли людей. А еще Маркову нравилось, что Шкет крутился у императорского двора и ведал, о чем шушукается знать и высшие военные чины. Из всей команды Шкет слыл самым серьезным, но и он сегодня дал маху.
– Чем вы занимались, остолопы?
– Да пили, Маркуша. Пили и говорили, – ответил мощный и обрюзглый Бык, ростом в двенадцать вершков.
Диковатого парня с широким лицом и вогнутой челюстью боялись не только красные, но и свои. Если Бык впадал в ярость, лишь молитвы могли привести его в чувство, ибо в гневе великан превращался в безудержную машину для убийств. Он крошил черепа голыми руками. Убивал и калечил. Да самое ужасное – мужику это страсть как нравилось. Быка постоянно ставили в пример как истинного героя, солдата, чья рука не дрогнет перед умоляющим о пощаде врагом. К сожалению, в последнее время он все чаще выходил из себя, и виной тому страсть к горячительным, что медленно выгрызали у солдата мозг.
– Пока ты прохлаждался, я осматривался, – выдал Ежик, поглаживая красно-синий шерстяной шарф пилота, обвязанный вокруг шеи. – Видимость хреновая. Щас, думаю, с севера надует туч. Завтра авиация нам не поможет.
Ежик, бывший пилот с выпученными глазами и короткой стрижкой, по сей день скучал по небу, и при удобном случае просил дать самолет, чтобы прикрыть роту сверху. Но Марков ценил атакующие способности друга, поэтому не пускал Ежика кружиться над полем боя. С Ежиком Марков прошел много передряг, и знаменитая команда штабс-капитана началась именно с них двоих. Поэтому Ежик всегда требовал к себе особого отношения и злился, если Марков не слушал его.
– Неохота ничего обсуждать, – зевнул Барчук. – Хочу добить красных и уйти спать.
Вечно взъерошенный, недовольный и скучающий отпрыск мещанина присоединился к команде последним. Для него смерть всегда была игрой, и он не ведал страха. Однако на войну попал по воле отца, офицера, что стоял у истоков Белого движения и слыл уважаемым человеком среди солдат. Барчука хотели лишить наследства, если парень не возьмется за голову. И лучший способ, по мнению папаши, – служба в армии. У генерала Болькова было несколько сыновей, и все они презирали Барчука за его фривольность. Парня отправили по рекомендации к Маркову, ибо его рота обросла легендами, но мало кто верил, что возглавляемое штабс-капитаном формирование долго протянет. Вероятно, родственники планировали избавиться от кровинушки, но их желанию не суждено было сбыться. По крайней, мере до осады Москвы парень благополучно дожил, чем не мог не вызвать гнева старших родственников.
– А ты что-нибудь скажешь? Раз уж все решили выговориться, – обратился Марков к Дрону, что сидел мрачнее тучи.
– Нет, – гнусаво произнес худощавый механик. – Добавить мне нечего.
Дрон – один из немногих в армии Белых, кто умел обращаться с техникой. Войска, набранные из деревенщин, бывало, и лампочки никогда не видели, где уж там про сложные механизмы думать. И Марков до сих пор чувствовал радость за освобождение Андрюхи из красного лагеря. Сам Дрон, к слову, никогда не рассказывал, за что уехал на общественно-полезные работы. Такие люди редко попадаются среди зеков, и удивительно, что он умудрился прожить ни много ни мало три зимы в месте, где интеллигент погибает в первые дни. Издалека Дрон напоминал паука с длинными неуклюжими конечностями, а светлые волосы и горбатый нос довершали нелепый образ. Никто и подумать не мог, что в недрах лагерей может гнить столь полезный для армии человек. Дрон очень скучал по семье – жене и двум дочуркам, что остались жить в Москве. Они ждали возвращения любимого мужа и папы, писали в карательные органы письма и до последнего надеялись увидеть главу семейства живым после приезда черного воронка. И только благодаря Шкету девушкам донесли, что с Дроном все хорошо, однако он обязан отдать должок белым и верно служить Короне Его Превосходительства, пока Красных не сотрут в пыль и не развеют по ветру. И вскоре, похоже, служба инженера останется в прошлом.
– Папироски остались у кого? – Марков вытянул руку вперед, ожидая сверток, плотно набитый табаком.
– Не вопрос! – хрипнул Бык, протягивая самокрутку.
Старший по званию принял дар с невозмутимым лицом. Он поднес гильзу к губам, и Бык тут же угостил друга огоньком догорающей свечи.
– Парни… – офицер нервно затянулся и оглядел собравшихся. – Мы на пределе. Все устали. Щас требуется одно – добить красных любой ценой. Давайте сделаем это. Соберемся. И сделаем.
– Понимаешь, все так странно, – начал было гнусавить Дрон. – Я сам не свой сегодня. Не верю, что скоро буду дома. Елки-палки, это просто невыносимо. Очень переживаю за Лизу, Машу и Аню. Они там, в городе… Одни. А я тут.
– Я же тебе говорил, все улажено, – в разговор вмешался Шкет. – Твои давно выбрались по каналам и ожидают в безопасном месте.
– Соберись, Дрон. Ты вернешься к своим. Я обещаю тебе, – Марков похлопал друга по плечу. – Он вернется к семье? Отвечайте, отморозки безбожные!
Все хором поддержали Маркова.
– Вот так. И не вздумайте больше отвлекаться, иначе пойдете под трибунал. Будете там с предателями хихикать, как девочки. Шкет, давай сюда планы. Начнем сначала.
Разведчик открыл перед мужиками большой пожелтевший сверток, а офицеры, словно дети, столпились вокруг карты. На ней ловкая рука Шкета показала Москву с выходами: семь ворот, несколько десятков канализационных коллекторов, подкопов и лазеек. Ходы, отмеченные черными линиями, пересекались, сходились, вновь разбегались, делились и прерывались, образуя запутанную паутину, разобраться в которой не под силу даже искушенному картографу. Сущая головоломка для непытливого ума. Шкет обвел Москву пальцем и заговорил тихо, будто опасаясь, что его подслушивают:
– Смотрите. По периметру выставлено много защитных сооружений. Подступы заминированы, а главштаб решил, что именно наша рота должна первой закрепиться на этом участке. Они хотят потихоньку стягивать кольцо вокруг Москвы, но войска слишком разрозненны. Западный фронт задерживается, потому что несколько красных армий оказались в котлах, а мы не можем допустить врага в тыл. Короче, основные силы подойдут к Москве нескоро. Нам повезло, ибо сотня тысяч красных сейчас пытается удержать запад. Расклад – наши три армии должны любой ценой взять город, где осталось пару тысяч ополченцев. Будем атаковать город любыми имеющимися средствами. Завтра, по генеральному плану, мы спустимся с холмов и под прикрытием огня попытаемся пробиться к южным воротам. Там меньше всего защитных укреплений, но сильнее прострел с укреппозиций со стороны города.
– Да, – гнусаво добавил Дрон, – мы помогли артиллерии развернуть позиции тут. Если ты уверен, что мои ушли, пусть сотрут сопротивление в пыль, а мы войдем победителями.
– Много нужных производств. Их нельзя трогать. Поэтому мы не бомбим город с воздуха, Ежик.
Бывший пилот недовольно фыркнул.
– Вот тебе добросердечность Императора, будь он неладен! – недовольно произнес Дрон, стукнув по столу.
– Полегче, дружище, – Шкет недвусмысленно покачал головой. – Не забывай, кто тебя вытащил из лагеря.
– Отставить! – вспылил Марков. – Думайте о деле! Сколько наших? Не больше десяти тысяч человек. Почему нельзя дождаться основных сил? Мы можем провести разведку боем, если штаб хочет пролить кровь.
– Воля штаба иная, Марков, – Шкет пожал плечами. – Совки до сих пор думают, что основной удар будет с запада. Они не ожидают хитрого укола прямо в зад с юга.
– Мы тут должны закрепиться? – Марков ткнул на область карты, где от руки было начертано «Измайлово».
– Ага, – кивнул Шкет. – До укреплений тысяча шагов. По моим данным, там хлипкие стены. Сделаны были чуть ли не сразу после Потряса. Короче, сперва артподготовка, а потом ничто не помешает нам войти внутрь. У нас будет преимущество – про Москву мы знаем все: улицы, дороги, линии электропередач, склады. Мы отрежем красных от этого коридора, войдем и направимся сразу к Дворцу Советов. Дойдем до дедушки Ленина на постаменте, и нас уже никто не остановит.
– Хороший план, да. Только есть загвоздка – нас раздавят на подступах. Открытая местность. Обстрелять – раз плюнуть, – продолжал напирать штабс-капитан. – Есть другой способ попасть внутрь? Что еще разведка докладывает?
– Мало донесений. Мы не можем исследовать только юг – красные сразу поймут, что мы пасем эту сторону, – Шкет нервно постучал по столу.
– А если поднять легкие самолеты? Осмотреться, пока видимость не упала, – сказал Ежик, очевидно, намекая на собственный полет. – Да даже одного биплана будет достаточно…
– Ежик, тебе запрещено браться за штурвал после той пьянки с медведем, – Шкет подождал, пока затихнут ожидаемые смешки. – Сейчас летать над городом рискованно. Их зенитки уже вовсю шпарят по нашим.
– Мы не можем потерять преимущество в небе, – сквозь зубы произнес Ежик. – Если они…
– Это уже не нам решать, – резко прервал приятеля Марков. – Обойдемся тем, что есть.
Ежик, оскорбленный до глубины души, отстранился от обсуждения.
– Друг, ты нужен мне тут. Давай без соплей? Останься на земле в последнем бою, – Марков вспомнил несчастного медведя и ухмыльнулся. – Господин Цесаревич, я думаю, на нас не в обиде. Ща мы возьмем Москву по-быстрому, и когда наше императорское величество узнает, что ты был в первых рядах, оно непременно вернет тебе самолет. А если откажется, мы пошлем этого помазанника нахрен, а на награбленные деньги купим новый. И летай на здоровье!
– Я всегда хотел подохнуть в небе, – недовольно буркнул Ежик. – А не на земле, как крыса.
– Хватит скулить! Мы все вернемся домой.
– Марков, у тебя разве есть дом? – спросил Барчук. – Знаю, ты на месте долго не сидишь. Или домом станет место, где забрюхатела последняя твоя девка?
– Господь наш Есус давно лишил своих рабов животворящей силы, – Бык рассмеялся, брызнув слюной на молчаливого Ежика. – Член стоит до лба, и ни одного дитя. Благодать!
– Хоть что-то есть в этом Потрясе доброе! – захохотал в ответ Барчук.
– Парни… Вашу мать! Выпьем! – Бык вскочил с места и торжественно поднял рюмку.
– Бычара, ты когда угомонишься? – тяжело вздохнув, спросил Ежик.
– ВЫПЬЕМ! – орал Бык так, что палатка тряслась от его голоса.
Марков, хоть и старался обуздать несобранных парней, страстно желал пригубить сивушки. Рот иссох, а желудок урчал как умирающий олень. При таком раскладе бутылка самогона в лучах восковых свечей обладала поистине магическим притяжением, прямо как трактирная деваха после нескольких недель боев на передовой. Да, офицер пытался подбодрить товарищей словами, но спиртяга оставалась самым лучшим способом скрасить последние часы перед наступлением. Так и просидели друзья остаток ночи. Потом уже и Марков раззадорился. Мужики стали играть в карты, вспоминать лихие деньки. Настроение у всех было паршивое, но офицеры старались лишний раз не напоминать себе о возможной скорой смерти. Палатка командования роты, лихой брезентовый «штаб» напоминал простым рядовым и младшим офицерам, как нужно встречать последний бой. Друзья готовились к кровавому пиру, а солдаты, стоявшие в карауле или потерявшие сон, слышали канонаду смеха, похожую на конское ржание, и не могли поверить, что в палатке сидят люди.
К утру свечи уже успели догореть, а задор и легкое волнение сменились похмельем и тяжкими мыслями. Тень сомнения поселилась в головах у офицеров, которые так и не придумали, как поступить с собственными жизнями – ни во время боя, ни после. Да, парни тревожились, каждый думал о своем. Марков вспоминал Учителя и искал смысл в словах старца. Дрон прощался с семьей навсегда. Ежик тосковал по первому полету. Шкет уверял себя, что сделал правильный выбор. Бык предвкушал великую сечу. А Барчук извинялся перед всеми.
Так бы и сидели мужики, пока напряженную тишину не прервал топот сотен сапог на улице.
– Пора, – сказал Марков, приподнимаясь с места, – Господа офицеры. Друзья. Наш выход.
И тут, словно набравшись смелости, Дрон первее всех встал и спросил у Маркова:
– Неужели это конец?
– Нет, это только начало, – ответил штабс-капитан, не замечая, как очутился в Юлиной хибаре.
Печь успела погаснуть, а дрова превратились в угли. Маркова, чей разум находился в прошлом, накрыло ознобом. Охотник потряс головой, чтобы отогнать наваждение.
Боже, что со мной? Я схожу с ума. Пойду все-таки на улицу, проветрю голову.
Натянув светло-серый широкий заячий тулуп, Марков ненароком посмотрел в зеркало и ужаснулся – там отражался незнакомый человек. Он походил на Маркова и лицом, и сложением. Марков знал, что перед ним наглый самозванец, укравший личину штабс-капитана и вовсю расхаживающий с ней по Студеным. Кто имел смелость походить на бывшего белого офицера и одновременно никем не быть? Ни Юля, ни Митрич не могли заметить подмены, ибо судьбы этих людей никогда с Марковым не пересекались до ранения перед Речным. Он долго наблюдал за поведением пришельца в шкуре Маркова и недоумевал. Лицо незнакомца ужасало: отекшее, на лбу, щеках, под глазами сияли морщины. Месячная борода тускло переливалась сединой. Неужели в этом теле могли ужиться двое? Или это маска, которую некогда пришили к Маркову в момент очередного помешательства и беспомощности, как пару минут ранее? Ответ не заставил себя долго ждать.
Я знаю, кто ты, черт тебя дери. Так и выглядит Миша. Охотник из Речного.
– Зачем ты стал мной? – спросил Марков у отражения. – Зачем украл мою жизнь?!
Немолодая обрюзгшая физиономия в зеркале лишь вяло пожевала губами. Собственная убогость воспламенила в нем необузданную ярость. Марков сжал кулак и со всей дури ударил в зерцало, превратив стеклянную гладь в сотни мелких осколков. Охотник не ощутил боли – ненависть лишила его последних чувств. Отойдя от места преступления против порядка и прикусив губу, охотник принялся убирать крупицы зеркала, попутно измазав пол кровью, сочившейся из костяшек.
Похоже, настойка отменяется.
Глава четвертая
Скрыв следы полуденного помешательства, Марков перевязал руку первой попавшейся тряпкой. В доме находиться уже не было никаких сил. Перед выходом Марков еще раз поискал осколки на полу, проверил печь и пулей вылетел наружу. Не успел следопыт сойти крыльца, как провалился по щиколотку в снег – непролазные сугробы заполонили Юлин двор и устроили зевакам засаду. Удивленно оглядевшись, Марков вспомнил про ночные завывания ветра на улице – лихая метель быстро скрыла Речное под непроходимым покровом грязно-серого снега. Обойдя низкую деревянную калитку, Марков вышел на уже расчищенную улицу. Давно проснувшийся народ быстро прибрал дворы и дороги, застеленные ночью рыхлым ковром.
Твою ж мать, вовремя вернулся! А то занесло бы на хрен.
Он придерживал здоровой рукой перевязанную кисть. Настроение немного улучшилось – похоже, вместе с кровью вышли и дурные мысли. А к супруге Марков зашел, как обычно, не вовремя – в предбаннике лекарни, обшитом окрашенной в зеленый цвет фанерой, сидели трое: две прокисшие от времени бабки, имен которых Марков не знал, и простуженная девушка, шмыгавшая красным носом и вытиравшая слезы с блестящих глаз. Старушки, едва заметив Маркова, тут ж перешли на скрипучий шепот, от которого по коже пробежали мурашки. Шелестя губам и не отрывая водянистых глаз от цели, бабули просвечивали Маркова ехидными взглядами. Охотник знал, что за безобидными открываниями беззубых ртов прятались дурные мысли покрытых пылью мозгов.
– А вот он, а он… – донеслось до ушей Маркова.
Марков равнодушно переступил через порог и поздоровался с больными. Девушка махнула рукой в знак приветствия, но тут же закрылась ладонью и громко чихнула. Бабки же сделали вид, что не услышали мужа лекарши. Они продолжили ненужный разговор, нервно ожидая скорого исчезновения пришельца. Марков прошел мимо бабок и намеренно споткнулся о толстую ногу в валенке – чтобы неповадно было. Старуха, чью голову покрывала дырявая шерстяная шаль, разинула черную пасть, откуда посыпались проклятия.
– Не хворать вам, дамы, – прыснул охотник, держа скрещенные пальцы в карманах.
Если у Юльки в коридоре кто-то сидит, значит, ей попался трудный больной. Уже представляю, как она орет на Волчка будто резаная. Черт, супруга, почему ты перестаешь быть дикой, когда приходишь домой? Может, мне этого и не хватает в тебе?
Жена Маркова любила работать быстро и не прощала себе, если не могла помочь людям, мучающимся от недуга. В пылу приема Юля походила на неистовую метель – носилась по кабинету, вооружившись лекарным ножом, от вида которого падали в обморок, кричала на Волчка, но успевала оказать необходимую помощь нуждающемуся. Лечить она умела, и Прокопий не зря хотел передать дочери свои звания. Да, в основном к Юле приходили с обычными болячками – кто руку сломает, кто простынет. Но, бывало, лекарше приходилось изрядно поразмыслить над не описанным Прокопием случаем. Отец долго составлял справочник для дочери, чтобы она опиралась на полученный им опыт, и Юлия погружалась в решение задачи с героической самоотверженностью, забывая про очередь в предбаннике. В иной раз, в ожидании дохтура перед дверью, в храме выздоровления могли толпиться человек пять или шесть. Но результатом такого труда могла стать новая запись в отеческом справочнике. И сегодня, похоже, народ будет прибывать и балаганить, ибо Юлька вновь с головой окунулась в нестандартный случай.
Дойдя до двери, Марков приготовился постучать в такт завываниям старух, как вдруг на пороге показался Карабин. Марков не ожидал встретиться с начальником ополчения в узком проходе. Главный караульный, что носил густые рыжие усы, стекающие до шеи, показался на удивление взволнованным. Его привычный неподвижный взгляд бегал как у кролика. Лицо пятидесятилетнего мужчины покрылось багровым оттенком, словно Карабин провел сегодняшнюю лютую ночь на морозе. Усатый не заметил Маркова, на бегу чуть не врезался в стену и, погруженный в тревожные мысли, покинул лекарню.
Что это с ним?
Оказавшись внутри, Марков напоролся взглядом на Волчка – так звала Юлька своего помощника. Молодого человека взяли в подмастерья не так давно. Паренек рос сиротой, но вся деревня о нем заботилась как о родном. Юноша был красив, курнос, а волосы вились кудрями до плеч. Бобриха попросила (или вежливо настояла), чтобы лекарша взяла парня себе в помощь, дабы тот не слонялся без дела. Волчок схватывал все на лету, умел быстро носиться, успевая при этом делать сотни всевозможных дел, порученных доктором. И не было б юноше цены, если бы вверенная работа не походила на бесполезную суету. Когда лекарша кричала на Волчка, у парня будто выдувало мозги. Он ронял инструмент, тряс руками, иной раз падал в обморок посреди операции. После тяжелого дня постоянно забывал смыть кровь с пола или запереть кабинет на ночь. Да, он был безалаберным, но Юлька видела в парне дремавшие способности и надеялась их пробудить, понимая, что приемника из красавца придется растить ой как долго.
В кабинете ослепительная белизна, как всегда, с непривычки резала глаза. Юлина лекарня не походила ни на что в Речном. Не зря Прокопий называл свое рабочее место храмом выздоровления – внутри поддерживался строгий порядок, а светло было настолько, что можно увидеть пылинку на белой ткани. Прокопий в свое время выклянчил у Совкома большие окна, изготовленные на заказ в Шахтах, белую плитку для пола и стен, а также множество непонятных инструментов и оборудования. Благодаря стараниям покойного батюшки в вылизанном до блеска кабинете даже умирающий начинал верить в скорое излечение (хотя, это заслуга скорее лекаря, чем обстановки, ибо неподготовленному кабинет с первого взгляда казался пыточной). В центре помещения стояла большая кушетка, и она не пустовала. На ней, с тоской на моське, сидел Сенька – караульный, стороживший Речное под руководством Карабина. Его щеки и нос тоже сияли багром.
– Показывай, что у тебя там! – Юлька смотрела на Сеньку пытливым взглядом. – Давай, я говорю!
Марков посмотрел на Юльку. Лицо девушки выражало сожаление вперемешку с нетерпением. Ее темные брови нахмурились, а лоб, прежде гладкий, покрылся глубокими морщинами. Вид Юли смутил не только Сеньку, но и Волчка, переставшего мыть инструменты в тазу и повернувшего курчавую голову в сторону немой сцены. Никто не знал, что случилось с пареньком, а Сенька продолжал томить, не решаясь открыть печальную истину. Похоже, он и сам понимал, что дело дрянь. В кабинете повисла тишина, лишь кушетка едва поскрипывала в такт нервному подергиванию ноги молодого караульного. Марков решил, что зря пришел.
Покажу руку вечером.
– Ну же! – сказала Юлька более строгим голосом. – Я не могу ждать вечно! Мне еще этих старух нюхать. Живее! А ты, Волчок, мой давай!
После грозных слов в тазу вновь забулькала вода и залязгали инструменты.
Сенька виновато сглотнул слюну, а Юля продолжала сердиться:
– Ты че, не мужик? Похоже, нет, раз Карабин притащил за руку! Какого хрена тебя усатый вообще в караул взял, если тебе пеленку под жопу стелить нужно?! Не хочешь жить – вали из моего кабинета!
Слова Юльки привели парня в чувство. Дозорный стянул с себя валенок и принялся развязывать влажные портянки. В нос тут же ударил едких запах сырости и немытых ног. Волчок сморщился, а Юлька будто бы не заметила смрада. Сенька нехотя оголял ступни, а лекарь изнывала от нетерпения, потроша парня остервенелым взглядом.
– Что же ты копаешься? Бога ради, снимай это тряпье! – сказала лекарша недовольно. – Как будто я не знаю, что у тебя там.
– Нога распухла, Юлия Прокопьевна… – виновато произнес Сенька.
– Миш, поди-ка сюда, – позвала Юля Маркова. – Гляди.
– А-а-а-а? Зачем ему смареть… – начал было заикаться Сенька, но жена тут же шикнула, чтобы больной заткнулся.
Марков нехотя приблизился к столу. Юлька опустила взгляд и увидела перевязанную руку.
– А с тобой что? Тоже уснул в снегу? – не выходя из образа лекаря, проговорила Юлия Прокопьевна.
– Фигня, поранился, – сказал Марков, стараясь переключить внимание Юлии Прокопьевны.
Сенька дрожащей красной рукой стянул последнюю тряпку и обнажил конечность. Вид собственной ноги довел юношу до исступления. Караульный растерянно уставился на изувеченную часть тела, не веря, что она принадлежит ему. Тревога Сеньки оказалась не напрасной – ступню было не узнать, так безжалостно поработал старина мороз. Кожа превратилась в сухую бумагу, усеянную жирными пузырями, наполненными желто-красной жидкостью. Кончики пальцев будто перевязали у основания тугой бечевкой, и они стали напоминать раздувшиеся бочата, накачанные жидкостью цвета застоявшегося гноя. Пораженный участок истекал буро-красной сукровицей, насквозь пропитавшей портянки. Да и запах стоял просто невыносимый, так что Волчку пришлось заткнуть нос тряпкой. Беглого взгляда на ступню было достаточно, чтобы понять – дело дрянь. В таких случаях полевые лекари, не задумываясь, рубили хворые конечности. На счастье Юльки, в Речном заниматься членовредительством приходилось крайне редко, благо здешний народ помнил, как коварна смерть на морозе. Только Митрич не внимал Юлиным наставлениям и любил поваляться пьяным под свист северных ветров, но ему пока везло проснуться с живыми ногами.
– Я стал выродком! – Сенька уткнулся лицом в покрасневшие ладони и громко зарыдал.
– Вы зачем с Карабином по лесу бродили? – спросил Марков, смотря, как Юлька сквозь марлю сгибала раздувшиеся пальцы в суставе.
– Я… Д-два… два дня дежурил! – всхлипнул Сенька, отрывая багровое лицо от ладоней. – Хотел побольше марок скопить, подарок Афоне сделать…