Шаг вперед

1

Одно из самых моих ярких детских воспоминаний – это сон. Мне снится, что занавески зашторены. И вдруг внезапно их кто-то открывает, и мне в глаза начинает бить яркий свет. Яркий солнечный свет. Я не знаю, как к этому относиться. Зажмуриваю глаза и пытаюсь продлить минуту блаженного сна. Но настойчивые лучи все бьют и бьют в глаза. Теплые и светлые. Хочется скрипеть зубами. Я отворачиваюсь от них и накидываю на голову одеяло. Но они почему-то все равно оказываются передо мной. И все светят и светят в глаза. Тогда я пытаюсь проснуться. И понимаю, что не могу. Я стою посередине комнаты в трусах и майке. Оглядываюсь и понимаю, что сплю. Вокруг меня только свет, привычные мне предметы и много-много пыли, которая блестит в лучах желтого мягкого солнечного зайчика. В эту минуту я ощущаю потрясающее спокойствие. Как будто вот это и есть мой настоящий мир. В эту секунду. Здесь и сейчас. С этой пылью, светом, ощущением теплых досок под голыми ступнями и… И в этот миг обычно звенит будильник. Ненавистный пронзительный звук, который выдергивает меня из сладкого состояния настоящего в непонятный и раздражающий мир реальности. Мир, который от меня постоянно чего-то требует и заставляет двигаться в заранее спрограммированном за меня направлении.

Зачем? Чтобы выполнить алгоритм действий, нужный кому-то – кому-то, кто за меня его придумал… Видимо, второпях при рождении мне забыли вставить какой-то важный блок или просто задать нужную установку на движение. Каждый раз, когда мне говорят, что и как нужно делать, я очень удивляюсь. Зачем? Можно же просто быть… Нет. Я очень хорошо понимаю, что в нашем мире нужно где-то жить, что-то есть, во что-то одеваться, как-то зарабатывать деньги, чтобы быть. Но так ли много для этого нужно, как от меня требуют?

Помню, когда мне было лет пять, я очень мечтал пойти в школу. Мне казалось, что это какой-то необычайный и волшебный мир, где мне покажут все его секреты. Где весело и здорово дружить. Где нет Левки, который постоянно стягивает с меня одеяло в дневной сон, а потом скидывает свое покрывало и кричит Марье Петровне, что я его достал и не даю ему спать. Там нет самого такого понятия, как тихий час. А есть строгие, добрые и понимающие взрослые, которые всегда справедливы и честны. Где все друг другу помогают и ставят отличные оценки, если ты вдруг придумал какую-нибудь интересную штуку. И, главное, тебя понимают.

Да-а. Это была еще та мечта! Жаль, что мне не рассказали про уроки, домашние задания, ранний подъем в 6 утра и то, что школа мало чем отличается от детского садика. Разве что в ней и вправду уже не было тихого часа, о котором я порой теперь мечтаю. Зато там был Левка. По иронии судьбы он попал в тот же самый класс, что и я. Сидел за соседней партой и проделывал те же самые штуки, что и в детском саду. Только теперь с моим пеналом. И была Нэлли Ивановна, мало чем отличающаяся от Марьи Петровны. Мы были у нее третьим или четвертым набором. И создавалось впечатление, что она от нас устала уже на второй день нашего пребывания в школе. Она смотрела поверх своих узких очков очень строго и, видимо, считала, что это должно на нас влиять положительно. Периодически покрикивала и заставляла встать около своей парты тех, кто вел себя очень уж шумно или сильно веселился. Сидеть нужно было с прямой спиной, положа руку на руку и желательно смотря строго вперед. Когда Нэлли Ивановна разрешала, можно было брать ручку из пенала и старательно выводить всякие закорючки и крючочки в тетрадке.

Разочарование от школы меня настигло к концу второй недели. Я все ждал и ждал какого-то чуда. Мне казалось, вот я приду и… вот еще чуть-чуть… А тут каждый день крючочки, палочки, простые арифметические действия, которые мы уже раз сто делали в детском саду, прямая спина и разрешение скакать и двигаться только пять минут во время перемены.

Я как-то спросил Нэлли Ивановну:

– А когда мы будем изучать что-то интересное?

– Тебе мало заданий, Женя? Или ты так хорошо уже научился писать? Посмотри на свою тетрадку – ты даже графический диктант не можешь сделать полностью правильно.

Да. Графический диктант – это для меня было целое испытание. Шесть клеточек вниз, пять направо, семь налево, две вниз, десять по диагонали. Более бессмысленное занятие трудно было придумать. Для меня несложно было выполнить все эти действия, но зачем? Я как-то сдал Нэлли Ивановне тетрадку с шикарным букетом цветов. Ну, во всяком случае, мне тогда так казалось. За то время, пока все рисовали черточки и палочки, я умудрился успеть нарисовать три ромашки, пять васильков и нечто похожее на розу. Когда я сдавал тетрадку, я представлял себе, как удивится и обрадуется Нэлли Ивановна. Воображение мне рисовало, как улыбка расплывется по ее лицу, и она, вздохнув, поднимет на меня свои глаза из-за очков и скажет: «Женя, это очень красиво. Ты действительно большой молодец!»

На следующий день впервые в школу вызвали мою маму. Я стоял за дверью, пока взрослые разговаривают. И ждал. Мне не очень было слышно, но что-то все-таки проникало через закрытую дверь. Меня поразили тогда слова Нэлли Ивановны. Она объясняла моей маме, что меня слишком рано отдали в школу, что при необходимости она может совместно с психологом написать специальное письмо для того, чтобы мне еще год побыть в подготовительной группе в садике.

– Ребенок совершенно не готов к школе, – говорила она, – он не может себя контролировать, не слушает инструкций, не выполняет заданий. Он делает только то, что хочется ему. Посмотрите на его тетрадки. Они все изрисованы котами, машинками и цветами. Вот это его вчерашний графический диктант!

И тут я понял, что это про мои цветы! Про те цветы, которые я нарисовал ей! Специально, чтобы она улыбнулась и порадовалась. А машинки. Да я просто соединял линии, которые получались от этого непонятного графического диктанта. Ведь так красивее и интереснее.

Я стоял напротив двери и не знал, что делать. Мне очень хотелось ворваться в класс и закричать, что это неправда. Что все эти котики, собачки и машинки – это и есть диктант, только улучшенный, реальный и понятный… Было поразительно, что мама никак ей не возражала. Она стояла и кивала. Я видел сквозь чуть приоткрытую дверь. Она соглашалась с ней. Качала головой, говорила, что обязательно поговорит со мной и, если необходимо, накажет… Моя мама – и накажет меня за это? За что? За котиков и машинок? За цветы, которые я нарисовал для Нэлли Ивановны? Я смотрел на них, на эти стены в школе и понимал, что это не реальный мир. Не мой. Они чужие…

На следующий день я идеально выполнил графический диктант. А еще через день мне улыбнулась Нэлли Ивановна. Кивнула головой и сказала, что, наверное, со мной так хорошо мама поговорила, раз я так здорово стал выполнять то, что она просит. Я ей ничего не ответил, но и цветов я ей больше никогда не рисовал. Мир школы для меня в тот момент потерял свою сказочную привлекательность. Я понял, что это еще один детский садик, только без тихого часа.

2

Я никогда не стремился учиться на отлично. А зачем? Я четко понял правила игры. Делай, как тебе говорят, и все будет хорошо. Тех, кто выпендривается, не любит никто. Ни другие ребята в классе, ни сами учителя. Под «выпендриванием» понимается любая твоя особенность, выходящая за рамки понимания окружающих, их заданий и установок. Живи по их правилам, и этот мир тебя примет. В общем-то мне это практически удавалось. Я смотрел на мир как бы со стороны, выполняя все его ритуалы. Я знал, что и где нужно сказать и как сделать, чтобы в журнале стояла нужная мне оценка. Нэлли Ивановне достаточно было кивнуть, и я понимал, что сделать, чтобы она была довольна. Решить задачку именно по той схеме, которую она дала – не вопрос. Заполнить ужасно скучный дневник наблюдений – какие проблемы? Зашел в интернет и посмотрел весь прогноз за прошлую неделю. Две клеточки слева, три справа, поставить число, написать аккуратно «Домашняя работа» – с этим справится и последний идиот. Во всяком случае мне так казалось.

Интереснее всего было смотреть в окно. Наблюдать за падавшими желтыми листьями или представлять, как на язык попадает снежинка. В этот момент мне казалось, что я нахожусь там, на улице. Бесконечно гуляю в парке. И перед мои взором открывается то одна, то другая дорожка. А я иду все время вперед. Меня манит глубина и свежесть парка. Почему-то представлялся именно парк, а не лес. Наверно потому, что мы с мамой когда-то много времени проводили в нем. И было как-то спокойно и ужасно хорошо тогда…

Из сладостного забытья меня выдергивало нетерпеливое постукивание карандаша по столу. Я старался не встречаться взглядом с Нэлли Ивановной. Я точно знал, что нужно делать: опустить покорно голову и усиленно начать писать в тетрадке – неважно что, важно демонстрировать бурную деятельность, понимание и покорность. А отдельно в другой тетрадке я рисовал и писал то, что мне хочется. У меня были страницы с волшебными кактусами, гномами, выглядывающими из-за сталагмитов и сталактитов, глаз дракона, растворявшийся во тьме, пасть неведомого чудовища, принцесса, бежавшая по дорожке, а ее тень, струящаяся из-под ног, догоняла ее, и форма у той тени напоминала то ли собаку, то ли волка. Это был мой мир. Только мой. Я его сам создал. И даже не думал о том, чтобы туда кого-нибудь пускать. Я открывал свою тетрадку и погружался в совершенно неизвестные, чарующие и пугающие приключения. Я сам управлял ими. Тени, деревья, миражи складывались именно в те картинки, которые хотел я. И там не было никаких правильных схем и заранее заданных путей. Там были только те дороги, которые придумал я сам.

Спустя несколько лет я познакомился с таким предметом, как литература. Пока у нас в начальной школе было чтение, я так остро не ощущал того, что и здесь есть «правильные схемы». На чтении мы проходили всякие сказки и рассказы, учились задавать вопросы, отвечать на них, высказывать свою точку зрения. В общем-то чтение мне нравилось. Оно было чем-то похоже на мою тетрадь. Я как будто заглядывал в чужой мир, таинственный и интригующий. Самое увлекательное, что далеко не всегда можно было догадаться, что придумают герои. В общем, мне нравилось. А вот литература меня удивила. Оказывается, в книжках есть свой потаенный смысл. И при этом строгий и правильный. Мне как-то новая наша учительница сказала: «Вы, Евгений, вообще не понимаете сути вопроса».

Она долго пытался объяснить, что идея книжки совсем в другом, герой хотел донести вот эту мысль, он думал об этих странных для меня вещах, а совсем не о том, что я себе нафантазировал. Она все повторяла и повторяла, что «надо смотреть в суть вещей, в глубину произведения». А мне казалось, что их просто нужно читать. Читать в удовольствие. Ведь когда я прикасаюсь к книжке, то открываю свой собственный мир. Тогда ко мне пришла мысль, что прежде, чем читать книжку, мне нужно узнать, как ее читать. Откуда? Наверное, из других книжек. Эта идея мне не понравилась. Я не хотел терять еще одну сказку. Я решил, что мне обязательно нужно читать книги до того, как мы их начнем проходить по программе. Для себя. Без всех. И обязательно должно пройти время, чтобы ощущение от самой книжки немного улетучилось, чтобы я смог о ней говорить уже отстраненно, принимая другие точки зрения. Я читал мысли критиков и говорил их словами. Интересно, что мне вполне удавалось успешно рассуждать их языком и сохранять в своем восприятии свои ощущения и впечатления, не выдавая их. Частенько они не совпадали с их мнением. На меня как будто смотрели два разных героя, а я говорил о двух разных произведениях. Такое же ощущение бывает, когда смотришь разные экранизации. Я чувствовал себя режиссером. Представлял себя им. Смотрел на класс как бы извне и говорил правильные вещи, ловя одобряющий взгляд учителя, а про себя улыбался своей тайне.

3

А с Левкой мы все-таки подружились. Во всей этой правильной кутерьме нам не хватало движухи. Выхода и драйва. То, что у нас получалось в детском саду и заставляло противоборствовать друг с другом, здесь нас объединило. У Левки была очень строгая и опекающая мама – Тетя Даша, которая растила его одна и всю жизнь под него перестроила, о чем не забывала ему частенько напоминать. Учился он так же легко и хорошо, как и я. И тоже засматривался на листья и двор за окном. Но кроме учебы, он еще и демонстрировал самое примерное поведение. Наша Нэлли все время его ставила в пример всему классу. Мол, посмотрите, Лева всегда спокойный, всегда все понимает с первого раза. Не ребенок, а золото!

В какой-то из дней мы с Левкой остались вдвоем в классе. Тетя Даша и моя мама задерживались с работы, а время работы Нэлли стремительно истекало. Она нервно поглядывала на нас, и ее брови все больше и больше сходились над переносицей. Она поправляла очки и очень строго сквозь них поглядывала на нас. В какой-то момент ее терпение иссякло, и, поглядев в очередной раз на часы, она позвонила охраннику и спросила, можем ли мы посидеть с ним ради исключения. Тот сказал: «Да, конечно».

В коридоре было тихо и пустынно. Мы с Левкой стояли напротив окна и смотрели на улицу. Было темно и тихо. Хватило нас так минут на десять. Хотелось раскрыть окно и вдохнуть влажной осенней свежести. Только что прошел дождь, и мы почти физически ощущали, как там на улице классно и здорово. А еще было очень темно. Тучи после дождя еще не разошлись и создавалось ощущение таинственности. Небо было чуть-чуть подсвечено двумя тусклыми школьными фонарями. И чего-то сильно не хватало…

Как пришла к нам эта идея, никто из нас потом не мог вспомнить. Мы посмотрели друг на друга и поняли, что небо нужно раскрасить. Левка побежал в туалет и принес туалетную бумагу. Судя по количеству, притащил все, что там было. Откуда он взял спички, я так и не понял. Мы поднялись на четвертый этаж, открыли окно и начали запускать факелы. В темноте это выглядело очень красиво. Бумажки загорались очень быстро и падали с какой-то потрясающей скоростью. Было очень здорово. Ветер подхватывал их и разносил по всему школьному двору. То там, то здесь зажигались маленькие искорки-змейки. Они даже не успевали зашипеть – только вспыхивали и через секунду гасли. Мы с Левкой стояли бок о бок и любовались этой красотой. Именно в тот момент возникло что-то такое, что сложно описать. Мы просто стояли рядом, вдыхали осеннюю свежесть и чувствовали, что мы на одной волне…

На утро в школе назревал большой скандал. Наталья Ивановна, наша уборщица, обнаружила с утра весь двор, засыпанный подожженной бумагой. Начали выяснять, кто мог бы сотворить такую пакость. На нас тоже пало подозрение, ведь мы одни из последних оставались в школе. Когда нас вызвали к директору в середине урока, мы с Левкой струхнули. У меня сжалось все внутри так, что дышать было сложно. Я краешком глаза посмотрел на Левку и понял, что ему тоже несладко. Перед кабинетом директора нам пришлось подождать. Мы стояли и молчали, каждый смотрел в свою сторону.

– Ну что, голубчики, заходите, – сказала нам секретарь директора. Мы стояли в замешательстве. – Идите, идите. Как безобразничать, так первые, а как за свои поступки отвечать, так шаг сделать не можете.

Вот в этот момент меня как переклинило. Я поднял голову и понял, что не должен я ни за что оправдываться. Вот не должен – и все тут. Здорово нам было. Ничего такого мы не сделали (конечно, мне и в голову не приходило тогда, что мы могли что-то поджечь или испортить). И классный момент был вчера. Я никогда и ни с кем так себя не чувствовал, как вчера с Левкой. И именно в тот момент я понял, что и как я должен говорить.

Моя уверенность, видимо, как-то передалась и Левке. Когда мы вошли в кабинет директора, он тоже поднял голову и больше ее за весь разговор не опускал.

– Ну что, Евгений и Лев, садитесь. Расскажите мне подробно, чем вы занимались вчера вечером, когда ждали своих мам.

Мы сидели и просто на нее смотрели. Минуту, две, три, еще несколько секунд. Потом ее терпение, видимо, закончилось.

– Ну что вы молчите, друзья? Если что-то натворили, то давайте, говорите. За свои поступки нужно отвечать.

Меня тогда поразило то, что взрослые на сто процентов уверены в своей правоте. Я даже забыл, что на самом деле все это мы натворили. Мне было очень любопытно, что из этого выйдет. И как-то очень и очень обидно. Почему нам с Левкой сразу приписали эту проделку?

– Да не делали мы ничего! – первый не выдержал Левка. – Откуда вы взяли, что это мы? Да, мы с Женькой сидели в коридоре и ждали, пока наши мамы придут, уроки на подоконнике делали, по школе ходили – да, было дело, но разве это преступление? Мы ж не можем на одном месте полтора часа неподвижно находиться!

Я сидел, слушал Левку и удивлялся, как слаженно и четко у него получается говорить. И восхищался им.

– Ну, а ты что скажешь, Женя? – перевела на меня строгий взгляд директор.

– Тоже самое, что и Лева. Мы сидели сначала, потом решили уроки поделать, устали, пошли бродить по школе. Что Вы от нас хотите, Вера Павловна? Что произошло? Что мы сделали не так?

Она посидела еще минутку, смотря на нас, и вздохнула…

– Все, идите, идите, мальчики.

Она даже не извинилась перед нами?! Интересно, что у меня на эту тему не было особенного возмущения. Просто пришло очередное понимание, что взрослые не любят признавать свои ошибки. И даже, когда понимают, что они неправы, стараются забыть про это сразу же. Это было занятным наблюдением. Наверное, если бы Вера Павловна извинилась перед нами, сказала, что не права, я по-другому повел бы себя. Мне точно было бы стыдно. И, наверное, я бы признался тогда. Не сразу, но как-то нашел бы способ рассказать. И нашей с Левкой начинающейся дружбе пришел бы конец. А так, совесть меня не мучила совсем. Наоборот. Мы с Левкой чувствовали себя героями…

4

Мы научились привлекать к своим проказам и других. Чем больше нас было, тем веселее. Вот только по-настоящему весело было нам с Левкой вдвоем. Ведь это мы, два генерала, верховодили всем этим безобразием, за которое частенько попадало другим. Нас никогда не выдавали. Прежде всего потому, что и в правду думали, что это натворили они сами. А мы участвовали практически во всех проделках. Мы научились передавать бразды лидерства, отходить в сторону и получать удовольствие от наблюдения за происходящим. Но иногда попадались и мы со всей нашей компашкой.

Как-то в пролете между третьим и четвертым этажами мы увидели двадцатилитровые бутылки с водой для кулеров. Почему они оказались так высоко, так и осталось загадкой, но мы не могли пройти мимо. Штук десять новеньких пластиковых бутылок, так похожих на боевые снаряды. У нас с Левкой просто засветились глаза. Мы кликнули еще пару мальчишек из нашего класса и решили провести эксперимент. Что будет, если со всей силы придать ускорение бутылке с третьего этажа? Интересно, она разобьется или нет? А если разобьется, будет ли всплеск осколков, как это происходит, когда разбивается стеклянный стакан и брызги вместе с водой разлетаются веером по всему паркету причудливым облаком, или же она просто треснет, и вода тихой струйкой будет вытекать как ручеек? Все это пронеслось в наших головах стремительным вихрем, так что мы даже не стали спорить о последствиях. Мы просто взяли вчетвером бутылку, хорошенько ее раскачали и со всей дури запустили с лестницы. Результат превзошел все наши ожидания – летела бутылка превосходно, радостно подпрыгивая на ступеньках, ударяясь на поворотах о стенку и самостоятельно делая повороты. Вот чего мы не ожидали, так это того, что в конце полета ее встретит наша завуч. Как она там оказалась – никто не знает, но от летящей сверху бутылки она увернулась мастерски. Я и не думал, что так потрясающе можно прыгать на каблуках, еще и с такой комплекцией. Мы потом долго вспоминали с мальчишками, как это было. И все сошлись на том, что завуч практически перелетела нашу бутылку, сделав полуметровый кульбит в воздухе. Бутылка же, избежав столкновения с Натальей Вячеславовной, со всей дури ударила в стену коридора на первом этаже, где у нас традиционно висели произведения нашего художественного творчества, красиво оформленные в рамочки. Вся стена из нежно-желтой превратилась в грязно-серовато-песочную. Ручейка никакого не было И брызг осколков тоже. Зато была волна, которая в секунду вырвалась из пластиковой емкости и залила пол и стену. Досталось и нашим рисункам.

А вот завуч повела себя очень странно. Она не стала на нас кричать, топать ногами или ругаться. Она поманила пальцем и приказала следовать за ней. Мы спустились в хозяйственное помещение, где наша уборщица хранила ведра, швабры и всякие моющие средства, и выдала нам тряпки, тазики и щетки. Не спуская с нас глаз, она довела наше шествие до пострадавшей стены и заставила вытирать насухо все, что мы натворили. Стене от этого, по-моему, только хуже пришлось, а вот полу явно полегчало. Пока мы трудились в поте лица, охранник убрал то, что осталось от нашего снаряда. Вот он все сказал, что о нас думает. Таких вежливых, но обидных эпитетов в свой адрес я не слышал никогда. Наталья Вячеславовна же не произнесла ни слова. Когда мы закончили, она попросила нас отнести все принадлежности обратно, где мы их взяли, и зайти к ней в кабинет. Нам даже в голову не пришло ее ослушаться. Мы, как зомби, сделали все, что она сказала. И, что поразительно, ни на пути к комнате уборщицы, ни на пути к кабинету завуча мы не обронили ни слова. Толька Левка на лестнице сказал: «Ну что, братва, пойдемте…» И как-то это у него спокойно и уверенно получилось сказать, что сомнений никаких не возникло – идти нужно.

Мы стояли перед столом Натальи Вячеславовны и ждали, пока она закончит что-то писать. Потом она отложила ручку, подняла глаза и сказала одну лишь фразу: «Завтра вашим родителям нужно будет компенсировать стоимость разбитой бутылки. Ее стоимость вы можете узнать у вашей классной руководительницы». И, опустив глаза, принялась опять работать над документами. Лучше б она ругалась! Лучше б она выговаривала нам, какие мы негодники. А мы бы спорили с ней и доказывали, что она нас совсем не понимает, что это был эксперимент и его было так интересно и познавательно проводить. Или бы мы молчали, слушали и усмехались про себя, украдкой подбадривая друг друга только нам понятными знаками. Но это ее поведение. Одна спокойная ровная фраза подняла в наших душах какие-то совсем непонятные чувства. Было страшно неприятно… и стыдно. Я с ужасом думал, как подойду к Нэлли Ивановне и буду что-то объяснять. Пускай и с друзьями. Но как? Как это сделать, чтобы не оправдываться и сохранить чувство достоинства? Так, как это сделала Наталья Вячеславовна, мы просто еще не умели… А она ведь, наверное, по-настоящему испугалась. Вон ей как прыгать пришлось. И такая реакция…