Колядки

Путеводная звезда

Третьеклассник Вася Ивашкин пришел домой с ошеломительной новостью: в школьном спектакле он будет играть Иосифа.

– Батюшки, – всплеснула руками бабушка, Зинаида Терентьевна, и несколько раз перекрестилась, – самого Сталина! Подумать только!

Вася не очень представлял, кто это, но на всякий случай возгордился: до того уважительно смотрела на него бабушка. Даже прикинул, не выпросить ли у родителей, когда они вернутся из экспедиции, новенький смартфон вместо кнопочного телефона по этому поводу. Для начала же решил не делать уроки. Обнаружившая это в девять вечера Зинаида Терентьевна нещадно оттрепала за уши будущего Сталина.

Основная нагрузка по подготовке к спектаклю легла на ее отнюдь не хрупкие плечи, поскольку геологическая экспедиция Васиных родителей заканчивалась только под Новый год.

– Сталин? – переспрашивал Васин папа по телефону.

– Он самый, – шепотом подтверждала Зинаида Терентьевна и оглядывалась по сторонам.

– Постараемся быть, – кричал папа в трубку, и связь обрывалась.

На сценарий бабушка отказалась даже смотреть. Тем более, что он был на английском.

– Я этот язык не знаю, слова сам учи! С костюмом, так и быть, помогу.

– Сказали, в белом надо быть, – Вася почесал шею.

– В белом! – фыркнула бабушка, – будто сама не знаю, какого цвета маршальский китель!

Первым делом она раздобыла курительную трубку. Иван Иванович, сосед из двадцать четвертой квартиры, был ветераном, прошел всю войну и очень любил в полуденный час попыхтеть в кресле-качалке.

– Одолжи трубку, Иваныч, – потребовала Зинаида Терентьевна, заявившись к нему как-то вечером.

Тот уважительно посмотрел на нее.

– Ты, что это, курить вздумала?

– Это для внука, – строго сказала она и требовательно протянула вперед руку.

Иван Иванович, совсем растерявшись, покорно отдал трубку.

– А вернешь когда?

– Через две недели.

– Как же я без трубки-то так долго, Терентьевна?

– Курить вредно, – отрезала та и вынула из карманов халата четыре пачки специально купленного Мальборо. – Держи вот.

Зачем трубка была нужна бабушке так заблаговременно, ни Вася, ни тем более Иван Иванович, не понимали, но спорить никто не осмелился.

Затем Зинаида Терентьевна сделала папку для документов, наклеив туда сверху красную звезду. Потом взялась за китель и брюки, для чего даже расчехлила старый Зингер. Ушила белый свадебный пиджак сына, для погон обшила картонные прямоугольники золотой тканью и наклеила туда покрашенные золотой же краской октябрятские звездочки, бережно хранимые до сего знаменательного дня.

– Вот и пригодились, – торжествующе сказала она, посмотрев на телефонную трубку так, словно та могла передать эти слова невестке.

Из шкафа был бережно вынут дедушкин пиджак с наградами.

– Прости, Петюня, – бабушка перевела глаза на портрет на стене, вытерла слезу и безжалостно срезала все ордена. Портрет смотрел как-то особенно сурово.

– Да знаю, знаю, – отмахнулась она от него, – не носил он ордена! Только звезду… А вот если бы у тебя, – последнее слово бабушка намеренно выделила, – было звание героя соцтруда, то нас бы сейчас очень выручила твоя пенсия.

– А так, Петюня, – и она снова промокнула глаза, – хоть на ордена твои посмотрят.

Наконец, брюки с лампасами, китель с погонами и орденами были готовы. Раздобыты даже сапоги. Оставалось последнее и самое важное, по мнению Зинаиды Терентьевны, – усы. Для начала попробовали нарисовать маминым карандашом для бровей. Получилось неплохо, но тут Вася забылся и почесал над губой. Там моментально образовалось грязное пятно, а этого бабушка стерпеть не могла. Потом было решено вырезать усы из черной бумаги. Бабушка долго примеряла их к лицу внука. Тот отчего-то стал похож на Элькюра Пуаро, а не Сталина.

– Как их прикрепить-то? – размышляла она. Послюнявила пальцем бумажную основу и приложила в ложбинку между Васиным носом и губами. Подержала некоторое время и осторожно отняла руку: усы успешно держались целых десять секунд, пока Вася не чихнул.

– Приклеить? – бабушка покосилась на «Момент», который она бесконечно уважала за выдающиеся клеящие способности и твердость характера. Вздохнула – все-таки здоровье ребенка важнее.

– Может, приделаем палочку? – предложил Васька не самую плохую идею. Он видел такое на бале-маскараде.

Зинаида Терентьевна представила вождя, выходящего к народу с трубкой в одной руке и с палочкой для усов в другой, помотала головой и решительно направилась к своей комнате.

– Не мешать! – крикнула она напоследок.

Последующие дни Вася ходил по квартире на цыпочках. Бабушка заперлась и что-то творила. Процесс явно доставлял ей удовольствие: периодически она выбегала на кухню с криками, что «это последний раз в ее жизни», что она «свое уже отучила и отвыступала». Метод тамбуровки, который она использовала для изготовления усов, требовал усидчивости: при помощи специального крючка, похожего на вязальный, на тюлевую основу крепились длинные ворсинки от черной шубы. После двух часов работы у бабушки немело все тело и тряслись руки, но Зинаиду Терентьевну так просто было не сломить.

Через два дня Вася аккуратно просунул лохматую голову в проем двери:

– Бабушка, Нина Станиславовна сказала, что завтра будет генеральная репетиция, и все должны быть в костюмах.

– Будешь без костюма, – отрезала она, – он еще не готов.

А потом, чуть смягчившись, добавила:

– С учительницей я договорюсь.

– Она сказала, что усы – это хорошо, но еще борода нужна.

– Борода?! – схватилась за сердце бабушка, – ну ладно, дети – неучи, но педагог?!

Она накапала себе валерьянки и пошла звонить учительнице английского. Клятвенно пообещала ей, что к спектаклю костюм будет точно готов. Про бороду бабушка промолчала, решив, что беседы об облике исторических персонажей лучше будет провести при личном контакте в день премьеры.

На следующий день она показала Васе плод своего многодневного труда. Усы выглядели как настоящие и должны были крепиться на театральный клей, который, разумеется, тоже раздобыли.

Наконец, долгожданный день спектакля настал. Зинаида Терентьевна ждала его больше, чем новогодних каникул.

– Ну, мама, ты даешь, – восхищенно пробасил Васин папа, разглядывая сына перед спектаклем.

– Большое вам спасибо, Зинаида Терентьевна, – обнимала ее Васина мама, – я бы никогда не смогла сотворить такой костюм!

Зинаида Терентьевна в ответ на это многозначительно промолчала и заняла место в первом ряду, якобы не заметив табличку: «Для педагогического состава».

– Про акцент, акцент не забудь! – шепнула она напоследок внуку.

– Все-таки странно, Петя, – сказала Васина мама, усаживаясь подальше от свекрови, – что в школе про Сталина спектакль ставят.

– Времена такие, Людочка, – задумчиво ответил Петр Петрович.

– Петя! – вдруг дернула мужа за рукав Людочка. – Это они на что намекают?

И она изумленно показала ему глазами на прошествовавших на сцену девочек в костюмах ангелов.

Холодея от нехорошего предчувствия, Петр Петрович вжал плечи. А в это время за кулисами в поисках очков бегала Нина Станиславовна.

– Очки мои не видели? – щурилась она на каждого. – Начинайте, – крикнула она, наконец, срывающимся от отчаяния голосом.

Зинаида Терентьевна горделиво расправила плечи. Мальчик в белой рубашке с бабочкой вышел на сцену и бодро произнес:

– Мы рады представить вам спектакль «Рождественская звезда». В роли Марии: Анастасия Смолина, в роли Иосифа, мужа Марии, Василий Ивашкин, в роли волхвов…

– Ой, – сползла куда-то под стул Васина мама, которой вдруг сделалось очень жарко.

Со стороны кулис раздался звук падающего тела: это учительница английского нашла свои очки и во всех подробностях рассмотрела Васин костюм.

В сопровождении девочки в длинных одеждах, изображавшей Пресвятую Деву, Вася вышел на сцену. С папкой в одной руке и трубкой в другой.

– Мы нуждаемся в ночлеге, – по-английски обратился он к другой девочке, которая играла роль хозяйки гостиницы, но вдруг вспомнил о бабушкином напутствии и изобразил грузинский акцент, – есть ли у вас места?

Дикий хохот, как цунами, накрыл всех присутствующих. Васин триумф состоялся.

Клементины

Валентин Юрьевич после уроков никогда не хотел домой. Оставался в школе или подолгу гулял. Иногда шёл в библиотеку или в зоопарк. Сегодня же из-за отовсюду кричащего «С наступающим!» гулять было невозможно, а в библиотеке и в зоопарке были санитарные дни. Пришлось поливать цветы, вытирать пыль со шкафов и оттирать «суку» с «миллениумом» с последней парты второго ряда. (Все знали, что это Егоров рисует на партах, но никак не могли его поймать). Войдя в раж, Валентин Юрьевич сломал и починил гирлянду (жёлтым огонькам, правда, уже никогда не светить). Полистал журнал (Марина Васильевна опять обманула и не выставила четвертные оценки по познанию мира). Вынес мусор и убрался на учительском столе. В общем, переделал всё, что нужно было переделать перед длинными каникулами, и к тому моменту, когда в класс, хихикая, влетела Ирина Ивановна, классный руководитель третьего «А», он старательно выводил на доске «С Новым 2000 годом».

Ирина Ивановна уже не пахла, как утром, фиалками. Причёска у неё была растрёпанной, а в руках она держала пачку сигарет. Обнаружив в своём кабинете Валентина Юрьевича, она ещё и покраснела (как Матвеев, когда пацаны шутили над его гувернанткой). Совсем не по-учительски – как-то бочком Ирина Ивановна выкинула пачку сигарет в мусорное ведро и откашлялась. Кабинет тут же наполнился запахами дома. После она строго посмотрела на Валентина Юрьевича и приготовилась ругаться. Но с голосом не справилась и, отбросив строгость, просто спросила: «Петров, почему не дома?» Валентин Юрьевич тоже покраснел. Не говорить же, в самом деле, Ирине Ивановне, что домой до вечера никак нельзя – там пьяный папа. Что у него, Петрова, как и в прошлом году, не будет настоящего подарка. Что ещё летом во время ремонта сломалась ёлка. А новую ему никто так и не купил. Что на улице холодно. И что домой можно будет только после вечера. Это потому, что вечером папа, наконец, на три месяца уедет на вахту, и у них с бабушкой будет спокойный Новый год. Попытался сказать, что сейчас уйдёт. Но оказалось, что говорить трудно. И что вместо этого он плачет (честное слово, не собирался) и трёт тряпкой для доски глаза и щёки. Ирина Ивановна тоже выглядела расстроенной. Испугавшись, что портит ей жизнь (папа всегда кричал на него, что он испортил ему жизнь), Петров кинулся было к своей парте (первая в первом ряду у окна), чтобы тут же убежать прочь. Но Ирина Ивановна велела не двигаться. Снова став строгой и знакомой, она велела подойти. Петров подошёл (было страшно: вдруг ударит?) Ирина Ивановна, присев перед ним, погладила его по голове и спросила, не в папе ли дело. Чужой запах от Ирины Ивановны так никуда и не делся, но Петрову всё равно захотелось обнять классную руководительницу. Но он все ещё плакал и держал грязную тряпку. Ирина Ивановна обняла его сама. И отобрала тряпку. Петров стал плакать сильнее. И уже не знал отчего. Ему было и стыдно (папа говорил, что мужики не должны ныть), и грустно (Ирина Ивановна, оказывается, тоже курит и выпивает). Ирина Ивановна ничего не говорила (наверное, ей тоже было стыдно). Выплакавшись, Петров стал икать. Ирина Ивановна, ослабив объятия, по-серьёзному сказала: «Хорошо, что не ушёл. Мы с коллегами праздновали. И я специально зашла, чтобы поздравить тебя с Новым годом». Ирина Ивановна быстро поднялась и за руку подвела Петрова к учительскому столу. Благодарно улыбнувшись Петрову (он не в первый раз наводил на нём порядок), стала с энтузиазмом рыться в сумке. У всех учительниц они были огромными. Наконец, Ирина Ивановна извлекла оттуда сетку с мандаринами. Торжественно произнеся «С Новым годом, Валя», вручила её обомлевшему Петрову. На красивой этикетке большими и нарядными буквами было написано «Клементины». Петрову, уже переставшему плакать, слово очень понравилось. И он тут же поинтересовался у Ирины Ивановны: «Это мандарины такие?» Ирина Ивановна, взъерошив ему волосы, подтвердила догадку, добавив: «Из Италии. Очень вкусные». И указательным пальцем сделала динь-диньку курносому носу Петрова. Петров вспомнил, что так же ему делала мама, и уже совсем было успокоился.

Петров, простив Ирину Ивановну, решил пойти домой. Папа наверняка ещё не уехал. Но у Петрова не было выбора. Очень хотелось, во-первых, попробовать этот самый клементин и угостить им бабушку. А, во-вторых, Петров уже месяц как тайком читал энциклопедию по ботанике, которую бабушка собиралась подарить ему на Новый год. И намеревался найти там про этот чудо-фрукт и узнать, чем он отличается от мандарина.

Жил Петров через дорогу от школы и всегда пользовался подземным переходом. Но сегодня Петрову было не до бабушки с её правилами, и потому он решил дорогу просто перебежать. Приценившись к машинам справа и слева, он побежал. Аккурат посредине дороги Петров поскользнулся и выронил сетку с клементинами. Поднялся, в общем-то, быстро. И было не больно. Он даже не испачкался. Но с клементинами была беда. Они рассыпались и укатились в разные стороны. Петрову сделалось дурно. Забыв про дорогу, про портфель с дневником (со всеми пятерками), он опустился на корточки и начал собирать клементины. Про машины Петров совсем не думал. Только о клементинах. Десять. Одиннадцать. Всего в сетке их было двенадцать. Петров увидел двенадцатый на соседней полосе. Кинулся за ним. И уже схватив его (чего ты так далеко укатился?), услышал один за одним несколько звуков: где-то над головой прегромкий сигнал, а возле самых ног сильный-пресильный визг.