Прѣльсть

Большое место в жизни мальчишек занимал спорт. Желание достичь такого уровня физического совершенства, который позволил бы ему выходить победителем в дворовых разборках, никогда не покидало Чкалова. Он даже пробовал самостоятельно заниматься силовыми единоборствами: покупал книжки по самбо, боксу, кроил из отцовского кителя самбистку, набивал ватой кожаные рукавицы и «колотился» с ребятами на лестничной площадке. Правда, серьёзного результата достичь не удавалось: любой крепкий хулиган мог поколотить его и без всяких тренировок, поэтому мечтой Чкалова было записаться в секцию бокса или самбо. Рядом с его домом был спортивный комплекс института МАИ: хоккейная коробочка и стадион, на котором летом тренировались регбисты, а зимой заливали каток. Команда регбистов МАИ была тогда одной из лучших в Союзе, соперничавшей с командой ЦСКА ВМФ, поэтому стадион жил полноценной жизнью и никогда не пустовал. Помимо футбольного поля и хоккейной коробочки, спорткомплекс включал в себя здание с прекрасным залом, через панорамные окна которого местные мальчишки глазели, как тренируются борцы. Как-то раз, когда окна были открыты, тренер, выделив Чкалова из группы любопытных, спросил, не желает ли он ходить в секцию. Звали его Иван Сергеевич Сергеев. С этого дня Чкалов стал заниматься «классикой» – греко-римской борьбой. Событие это внесло серьёзные коррективы в его жизнь, так как занятия спортом занимали всё свободное время. Ему уже недосуг было бесцельно сидеть в беседках, бродить по району, играть в расшибалку или смотреть хоккей на коробочке. У него появилась цель – совершенствование спортивных навыков.

Занятия спортом не мешали Чкалову иногда расслабляться, так как возраст брал своё. Его первая бутылка была выпита в восьмом классе. По теперешнему времени – в девятом. Кажется, это было сухое вино градусов 10—12. Вовка Зайцев и Витька Романов пригласили его присоединиться к компании, чтобы соблюсти положенное в таких случаях сакральное число – «на троих». Юноши купили недорогие конфеты, поднялись на чердачный этаж шестого подъезда, откупорили бутылку и, священнодействуя, выпили кислое зелье. Обошлись одним стаканом, который взяли в автомате газированной воды. В голову «ударило», в груди потеплело, «пошёл кайф». Закурили.

Будущее представлялось Чкалову неясным, и он бессознательно гнал от себя эти мысли, понимая, что на многое рассчитывать не может. Ему даже аттестат не выдали на последнем, торжественном собрании, хотя на самом деле документ лежал в сейфе у директора (не могла же школа позволить себе не выпустить человека после десяти лет работы с ним). В то же время лентяй хорошо понимал, что без высшего образования существовать человеку стыдно. Да, официально рабочий класс считался тогда «гегемоном», хотя, по негласному мнению образованной части общества, престижнее было трудиться в каком-нибудь НИИ, пусть даже и за скромную зарплату. Этот снобизм особенно был характерен для жителей столицы, и страшно боялся Чкалов, что работа на заводе низведёт его до разряда людей почти презренных, в то время как его товарищи будут ходить «в белой рубашке, при галстуке». Мать, желая, чтобы её мальчик работал в «приличном» месте, «устроила» его в НИИ «Гидропроект», так как имела там связи через работников АХО, которые, когда возникала необходимость определить в детский сад ребенка, обращались к ней за помощью. Месяц или два проработал Чкалов учеником чертежника, а потом и чертёжником. Какая это была работа? А никакая. Что можно поручить человеку, который ничего не умеет? Существовала штатная единица – вот он и занимал её. Ужасно неудобно было сидеть у всех на виду без дела. Дошло до того, что начальник уже стал стесняться его и обходил стороной. Конец этому пришел, когда Чкалов поступил на вечернее отделение МАДИ: тут же написал заявление об увольнении, ссылаясь на намерение серьезно заняться учебой. Лукавил, потому что через год оставил институт. И всё-таки время, проведённое в «Гидропроекте», не прошло для него совсем даром: вынес он и полезное. Узость коридоров способствовала развитию у работников института такого качества, как вежливость. Статус и возраст не имели значения: даже старик мог настаивать на праве пропустить тебя, сопляка, а потом уже пройти самому. Это было своеобразным тестом на воспитанность, даже привилегией, поэтому Чкалову приходилось не раз уступать настойчивому предложению какого-нибудь ученого старичка и, сильно смущаясь, проходить первым. Пропускать впереди себя человека любого возраста и статуса – это он на всю жизнь усвоил, за что благодарен коллективу института.

Знакомство с новыми друзьями произошло на одном из вечеров, которые ежегодно устраивались в школе для учащихся прошлых выпусков. Цель сближения была практической – «прошвырнуться» по известному маршруту, от школы до станции метро «Сокол», познакомиться с девушками и взять у них «телефончики». Каждый надеялся на нового знакомого. Сережа Чаплин полагался на Чкалова, как на старшего, тот возлагал надежды на Вову Линского, известного сердцееда, сам Вова, вероятно, считал, что у компании всегда больше шансов в таком деле, и отчасти был прав: девчонки охотнее идут на контакт, когда есть выбор. Новые друзья Чкалова отличались от прежних. Игорёк, например, уже готовился к поступлению в аспирантуру, Вова Линский и Лёша Иванов (ЛешА на французский манер) были студентами, Серёжа Чаплин, легкомысленный молодой человек, имел свои несомненные преимущества: во-первых, он единственный из друзей носил джинсы, которые отец, архитектор, привёз ему из Англии, а во-вторых (и это покрывало все его недостатки), довольно часто оставался хозяином трёхкомнатной квартиры, когда родители уезжали на дачу. Желание иметь свой угол, или, как сейчас говорят, свое пространство, у молодёжи того времени было настолько велико, что Чкалов перегородил комнату, именуемую в народе «чулком», платяным шкафом и завесил простыней, нарисовав на ней тарелку с дымящейся сигаретой, скелет рыбы и бутылку. На задней стенке шкафа, снаружи, был коллаж, составленный из журнальных вырезок: американская певица, поющая в стиле кантри, Хрущев, с кепкой в руке приветствующий американских граждан во время исторического визита (вырвано из книги «Лицом к лицу с Америкой»), Джон Леннон в знаменитых очках, четверка Битлз с обложки альбома «Револьвер», доярка из журнала «Огонёк»… Отдельно, в верхнем углу, – номера телефонов и загадочные знаки, палочки», побуждавшие родителей к размышлениям (одни палочки были с минусом, другие с плюсом). Они не без основания видели в этом своеобразный отчёт об интимной жизни сына.

За импровизированной ширмой стояла кровать, напротив кровати – кресло, между ними – тумбочка, на тумбочке – проигрыватель-чемоданчик «Юность». Чтобы попасть сюда, надо было пройти через комнату родителей. Это было неудобно. К тому же, были ещё два брата, интересы которых ввиду их возраста игнорировались. Иногда девушки Чкалова, выходя из-за ширмы, чтобы посетить туалет, не отказывали себе в удовольствии ущипнуть кого-либо из братьев, особенно среднего, Лёшку, потому что в то время это был довольно упитанный и смышленый мальчуган. О мыслях, роившихся в его голове, девицы вряд ли догадывались. Мысли же эти были вполне взрослыми и отчасти даже циничными. Вообще, младшие братья только казались равнодушными ко всему, что делал старший, – на самом деле интерес к интимной стороне его жизни они испытывали живейший. Он был бы очень удивлён, узнай об этом. Лишь только компания удалялась, оставив после себя запах табака и разгоряченных тел, младшие давали волю своему любопытству: включали проигрыватель, ставили диски, хотя прослушивать их строжайше запрещалось из опасения порчи, изучали новые знаки на стенке шкафа, читали бумаги старшего. В основном это были стихи, пьесы, иногда попадались и более интересные документы – например, рецепт из диспансера, который тот, будучи мнительным, посещал после «случайных встреч». В общем, о многом не догадывался Чкалов, хотя мог бы вспомнить и свое детство.

Квартирный вопрос, который, по мнению известного булгаковского персонажа, испортил москвичей, был решён лишь в 2000-е, а в 10-ые у некоторых жителей столицы, не любящих проносить мимо своего носа ничего, что может принести пользу, метров этих было уже с избытком. Во всяком случае ныне подростки не испытывают прежних проблем: существует достаточное количество кафе, баров, дискотек, в том числе ночных, где можно провести время без опеки взрослых. Ну а в то время было так:

– Мам, я купил билеты в ДК МАИ, а Чаплин неважно себя чувствует. Билеты пропадут. Может, пойдёте с папой?

А фильм хороший, его бы самому посмотреть, но с возможностью получить в пользование квартиру на несколько часов не может конкурировать даже хороший фильм.

– А на какой сеанс? – спрашивает мама.

– На семь.

Она обращается взглядом к папе.

– Что ж, пойдём, – соглашается тот, не подозревая, сколь важно его решение для сына.

– Ладно, ну тогда я пошёл к ребятам.

Нужно срочно сообщить им о благополучном исходе дела. С домашнего телефона звонить нельзя: запеленгуют, – а действия по подбору «контингента», то есть девушек, которые согласятся прийти на вечеринку, должны последовать незамедлительно. Ещё и двушек надо для автомата наменять.

Происходит это так: молодые люди толпятся в телефонной будке, и Володя, главный в компании по части «уламывания», набирает номер очередной «герлы».

– Будьте добры, Ирину, – просит он, стараясь произвести впечатление воспитанного молодого человека.

Девушки были разные, и семьи, в которых они жили, были разные, поэтому иногда родители, и особенно отец, могли ответить довольно бесцеремонно. Но и в этом случае звонок не считался потерянным, потому что можно было перезвонить позже в надежде, что на этот раз к телефону подойдёт Ира, Лена или кто-либо из списочного резерва. Хуже, когда строгий папаша, начинал интересоваться личностью звонившего, но Вова и здесь находился:

– А это товарищ из института.

Институт – слово сакральное, против института не попрёшь. Значит, это серьезный молодой человек, а не шалопай какой-нибудь вроде Сергея или того же Вовы. Недолгое красноречивое молчание – и на том конце трубки наконец раздаётся:

– Ириш! Тебя к телефону. Из института.

– Приве-етик, это Володя. Как пожива-аешь?

В голосе Вовы появляются ленивые, томные интонации. Очевидно, получив доброжелательный ответ, он продолжает. Продолжаются и метаморфозы с его голосом, лицом и даже телом: Вова вытягивает вперёд губы, растягивает слоги, поза его приобретает вальяжность:

– Тут прогрессивная общественность активно интересуется, какие планы мы строим на светлое будущее?… Кстати, посмотрел на днях прекрасный фильм «Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?»… Сидни Поллака. Рекомендую… Нет, сегодня вечер обсуждений…

Друзья торопят, жестами указывая товарищу на часы: дескать, к делу переходи – ещё четырёх герлов надо обзвонить. Но Вова – ловелас опытный, его учить не надо: поторопишься – всё дело можешь испортить.

– Предлагаю встретиться для обсуждения картины. Докладчик – Чаплин… Нет, не тот Чаплин, но другой, «ещё неведомый избранник… но только с русскою душой»… Ну да, длинноволосый, в джинах… Нет, он уже исправился – в парткоме хранится его объяснительная… Взят общественностью на поруки.

Полученный ответ не устраивает Вову, но он не сдаётся:

– Сегодня стыдно дома сидеть: все трудящиеся отмечают день работника печати (или садовода в зависимости от календаря).

У девчонок могут быть свои причины для отказа: родители, занятость, физиология в виде наличия прыщика на носу и по мелочи ещё многое.

– Про подружку спроси, скажи, пускай с подружкой приходит, – перебивая друг друга и тряся его за локоть, возбуждённо шепчут в будке.

– А кто это с тобой разговаривает? Ты не один, что ли? – слышит Володя в трубке.

– Это с улицы шум: толпится тут масса трудящихся, – говорит он, сердитыми жестами предупреждая друзей не мешать ему.

Девушка делает вид, что верит, и разговор продолжается в том же духе: не сразу же соглашаться, даже если дома скучно и сама не прочь повеселиться…

– А сколько же здесь билетов? Это на четыре человека? – останавливает Чкалова мама.

– Не, просто фильм двухсерийный, – Чкалов старается говорить естественно, не желая быть заподозренным.

– Мм… – произносит отец озадаченно, – это во сколько же он кончится?

Родители смотрят на сына с подозрением, особенно мама. И не напрасно! По возвращении они видят квартиру преображенной: дым стоит коромыслом, на столе – очевидные следы пиршества, а среди лиц, не успевших покинуть жилище, выделяется своим ростом «неважно чувствующий себя» Серёжа Чаплин. Гости, поздоровавшись, тут же прощаются и в спешке удаляются. Чкалов идёт их провожать.

Девушка Валя была старше его и, наверное, встречалась с ним потому, что её парень ушёл в армию. Она привыкла общаться с ребятами уже серьезными, понимающими, кем хотят стать и наверняка станут, а он был ещё ребёнком, которому смутно виделось будущее, настоящее же представлялось чередой развлечений. Тот Новый год они встречали вместе с её подругой. Чинно сидели за столом, смотрели телевизор, пока подруга не ушла и они остались вдвоём. Долго сидели и целовались. Может быть, она и ждала от него каких-то действий, естественных в такой ситуации, но Чкалов остался целомудрен. Считал ли он такие действия невозможными, оскорбительными для их отношений, а если считал, то был ли прав? Как бы то ни было, он не оскорбил свое чувство даже помыслами. Оставшись в отведенной ему комнате один, долго не мог заснуть. Непростительное в таких случаях любопытство толкнуло его на недостойный поступок. Он знал, что Валя ведёт дневник, который лежал на столе, в её спальне. Встал и, как вор, боясь обнаружить себя, направился туда. Преодолевая страх быть уличенным, ловя малейшие движения спящей, стал искать… Лоб его покрылся испариной, кровь в висках стучала… Ох, а вдруг проснётся?!… Стыд, позор… Бросить и уйти? Но ведь вот она – может быть, тайна, и её сейчас можно узнать. Пугаясь шелеста страниц, не в состоянии вникнуть в смысл строк, в которые будто механически складывались слова, стал он листать дневник – и сразу бросилось в глаза: «Надоел мне этот Чкалов, люблю только Колю. Скучаю по нему, скорее бы он возвращался». Вернулся в свою комнату и, не пытаясь заснуть, просидел в кресле до рассвета.

Он и раньше интересовался поэзией Есенина, а после этого случая голубенькие книжки пятитомного собрания сочинений поэта перекочевали с книжной полки в комнате родителей в его закуток, отгороженный платяным шкафом и простынёй с нарисованной на ней скелетом рыбы. Читал, наслаждаясь и мучась, «упадонические» стихи, пока, наконец, не дочитался до того, что захотелось ему «отпустить бороду» и «бродягой пойти по Руси». Борода, к сожалению, росла плохо, не дотягивая даже до «козлиной». Это огорчало. Всё остальное было: желание выйти из-под опеки участкового, майора Пекишева, грозившего выслать его из столицы на 101-й километр за тунеядство, джинсы, намеренно продранные на коленях, дневник, купленный специально для «путевых заметок», скромная стартовая сумма (в дальнейшем предполагалось существовать на то, «чем Бог пошлёт»), были волосы, отращенные до плеч, – а бороды не было. Отчёт об итогах «хождения» предполагалось опубликовать в поэтическом сборнике «Шерстяная лампа». Надо сказать, что во время одного из дружеских застолий неожиданно выяснилось, что все молодые люди, друзья Чкалова, испытывают тягу к творчеству. Тогда и было решено издавать альманах «Шерстяная лампа», самиздат. Четырьмя главными редакторами альманаха стали, кроме самого Чкалова, Володя Долинский, Алеша Иванов и Игорь Даниленко. Первый сборник вышел в количестве 4-х экземпляров (по одному на каждого редактора) в 19.. году. Всего же было около 10—12 выпусков. Каков был уровень публикуемых там произведений? Чкалов ценил всех авторов, но отличал Володю, завидуя его мастерству владения формой. К своим же стихам, несмотря на то что его часто хвалили (и в первую очередь девушки), относился критически: его удивляло, как могут они не видеть слабость формы, пусть и при наличии искреннего чувства. Кроме стихотворений, он написал пьесу о дезертире и повесть, в которой было видно явное подражание Хемингуэю. Впрочем, подражание это заключалось лишь в том, что герои на каждой странице выпивали огромное количество алкоголя. Всё это были вещи, не выдерживавшие какой-либо критики. Вернулся Чкалов к графоманству, будучи уже студентом филологического факультета МГУ. Начал с того, что написал два рассказа, послужившие началом «Лоховских историй». Первыми слушателями опять же были девушки, которым всё это читалось в надежде завоевать их расположение. В основу цикла легли истории, рассказанные Сережей Г., который после окончания института и немногих лет работы на «почтовом ящике» ушёл работать «бомбилой» – таксистом. От него Чкалов не раз слышал то, что просилось на бумагу, и грех было не воспользоваться этим. Так как текст содержал откровенные выражения, Чкалов поинтересовался у лица, оформлявшего заказ, может ли это послужить препятствием к публикации? Ответ был такой: издадим всё – хоть таблицу умножения, лишь платите.

– И ненормативная лексика также не возбраняется? – уточнил на всякий случай Чкалов.

– Ап-салютно!

С приходом гласности казалось, что теперь дозволено всё – открывай форточку и матерись от души. Нет, наверное, какой-то закон, ограничивающий реализацию подобных желаний, существовал, но граждан это не слишком волновало, поэтому впоследствии они умудрялись уже и в храмах плясать, и яйца приколачивать к кремлевской мостовой. Всё списывалось на «самовыражение» и крайне редко влекло за собой юридические последствия. «Двушечка», выписанная «музыкальным бл. дям», скорее была исключением, нежели правилом. Забегая вперёд, скажем, что Чкалов с волнением ждал выхода своей книги и надеялся, что жизнь его как-то изменится, но ничего подобного не произошло. Чувство эйфории, подкрепляемое отзывами знакомых, продолжалось недолго. Надо было как-то продвигать творческий продукт, но ни опыта, ни возможностей в этой сфере у него не было, к тому же он опять стал сомневаться в художественных достоинствах своих текстов. Ныне почти весь тираж хранится у него на чердаке дачи вместе с тиражом второго издания 2009г., расширенного. В варианте 2009г. в книгу вошел рассказ «Дом скорби», собственно из-за которого она и была издана. Ради правды о времени. Не всей, конечно, правды, но хотя бы части её. Хотел ли он отомстить государству за несправедливость, с которой столкнулся? Вряд ли: того государства уже не было, да и на многое у него изменились взгляды под влиянием того, что произошло со страной. Тем не менее он исполнил долг перед собой – написал. О том, что было, люди должны знать из первоисточника, а не в пересказе заинтересованных лиц. Он постарался написать об этом без вранья, не принимая ту или иную сторону, ведь любая позиция в конечном счете искажает правду, а это нечестно. Надо стараться приглушать свои обиды и, насколько это возможно, писать беспристрастно, лишь в этом случае у будущих поколений будет шанс увидеть если не объективную, то хотя бы не карикатурную картину жизни в СССР 70-х годов, а это под силу лишь тому, чья память не отягощена «убеждениями». Кстати, ещё о сборнике «ШЛ». Он каким-то образом попал в руки представителей «компетентных органов». Кто «сдал» их и чем руководствовался этот человек – сказать трудно. История тёмная, как ни крути. Главное, что обошлось без последствий.

Решение поехать в Таллин было принято спонтанно, когда друзья сидели у Вовы Линского и выпивали, по очереди сочиняя письмо товарищу, служившему тогда в армии. Главная приятность задуманной поездки состояла в том, что составить им компанию согласились и девчонки, Оля и Лариса. Прибалтийские республики тогда считались «кусочком Запада», и им было интересно побывать там. Для того времени компания имела необычный вид: длинноволосые юноши и девушки (со спины не различишь) в джинах, беспечные и свободные. Чкалов был бос: его замшевые песочного цвета ботинки висели у него через плечо. Он сидел на булыжной мостовой Ратушной площади, а девчонки фотографировали его. Прохожие реагировали спокойно: понятное дело – хиппари. Ночевали в общежитии какого-то института или училища на окраине города. Просто подошли к окнам и попросились на ночлег. Студенты, жившие на первом этаже, не отказали: предложили проникнуть в комнату через окно, чтобы избежать встречи с комендантом. Чкалов подсадил Ольгу, которую тут же приняли хозяева, потом залез сам. Кажется, это была мореходка, потому как общежитие было мужское. В ту ночь случилось нечто новое для него. Какое-то время спустя после того как они легли и погасили свет, девушка начала странно вздрагивать – мелко, с интервалами. Чкалов было принял это за приглашение к физической близости и даже обнял её, но, почувствовав неладное, затаился в ожидании. Дрожь прошла, и Ольга стала напряженно и тяжело дышать. Звуки эти слишком напоминали те, которые издают люди, занимающиеся любовью. Хотя Чкалов был человеком непосредственным и отчасти даже кичащимся своим свободным отношением к «вопросу», ему было неудобно перед хозяевами. Такое поведение было бы, как он считал, проявлением неуважения к ним. Поэтому он даже свет зажёг, чтобы все убедились: дело здесь в чём-то другом. Ольга между тем продолжала напряженно дышать, будто что-то мешало её дыханию, потом неожиданно захрипела и изо рта у неё пошла пена. Глаза смотрели на Чкалова, но она не видела его.

– Эпилепсия, – спокойно сказал один из парней. – Надо ей зубы разжать.

Чкалов ничего не делал – лишь смотрел, как тот пытается ложкой разжать девушке зубы. Это ему удалось. Через какое-то время она успокоилась и глаза её закрылись. Несмотря на то что Чкалов читал «Идиота», вживую припадок эпилепсии видел впервые. Его успокоили: от этого не умирают – к утру оклемается. Действительно, утром Ольга встала как ни в чем не бывало. Чкалов ждал, что с её стороны будут вопросы, искал на её лице признаки стеснения, но она вела себя обычно и, кажется, даже не подозревала о произошедшем с нею ночью.

На следующий день ребята поехали в часть, в которой служил их товарищ. Нашли без особого труда, руководствуясь лишь адресом. Прошли на территорию беспрепятственно, ходили, спрашивая у встречавшихся солдат, где находится библиотека. Никто не обращал на них внимание, во всём чувствовалась своя, особая жизнь: служивых больше интересовал срок, оставшийся до дембеля, а не городские чудаки. Товарищ их наконец появился. Был смущен и зажат. Слишком положение их было неравным: он был связан правилами службы – можно ли в такой ситуации в полной мере насладиться встречей? Лучше уж не расслабляться. К тому же, появление на территории части постороннего элемента могло навредить ему, стань это известным начальству.

Домой уезжали на следующий день. Поместили свои вещи в шкафчики хранения на вокзале и оставшееся время гуляли по городу, фотографировались. Чувство необычного уже прошло, потому что ничто, кроме архитектуры, не свидетельствовало, что они находятся на «Западе». Обыкновенные люди, говорят по-русски, сами ребята выглядели здесь более экзотично. Не пришлось столкнуться и с враждебностью со стороны местных – стереотипом, бытовавшим тогда в народе. Это было даже обидно, потому что убивало экзотику.

Билеты, как всегда, взяли до ближайшей остановки. Оказавшись в вагоне, залезли на верхние, предназначенные для багажа полки и, несмотря на узость, разместились там парами. Молодым проводницам, видимо студенткам, подрабатывающим в каникулы, достаточно было увидеть лохматую голову Чкалова, свесившуюся с потолка, и женские ноги, одетые в джинсы, чтобы определить статус пассажиров. Они заулыбались и даже не стали спрашивать билеты. Ребята приписали это своему хипповому виду. Наконец-то они столкнулись с «кусочком запада»: их признали за своих – разделяющих, так сказать, «ценности». С большой благодарностью вспоминал потом Чкалов этих девушек-эстонок, когда проводницы поезда Москва-Киев, выяснив, что у друзей нет денег, без сожаления выставили «зайцев» в тамбур.

По возращении компании в Москву Ольга и Лариса пропали, что случалось и ранее. Чкалов неделю просидел дома, боясь пропустить важный звонок, каждый раз вздрагивая при его звуках. Бежал, поднимал трубку, но слышал лишь голос Вовы. Тот тоже волновался. Девчонки наконец объявились и сообщили, что уезжают в колхоз, куда их послали от работы. Трудоустроилась Ольга, а Лариса ехала с ней за компанию.

Ребята сидели в «Яме», что в Столешниковом переулке, и, когда уже достаточно выпили (они подмешивали в пиво водку), приняли решение ехать к девчонкам. Долго не думая, взяли на вокзале билеты и сели в электричку. От станции шли несколько километров, читая на щитах наименования населенных пунктов и наконец дошли до искомой деревни, где их встретила темень кромешная. Услышав вдали слабые голоса, поспешили туда и увидели компанию молодёжи. Спросили, действительно ли здесь работают москвичи, назвали имена девушек и заметили, как деревенские загадочно переглянулись. Справились о ночлеге, и старший в компании, войдя в их положение, провёл друзей через огород в маленький сарайчик с наскоро сколоченными палатями, на которых лежал рваный засаленный матрас, и разрешил остаться там до утра. Он произвёл впечатление хозяйственного, довольно серьёзного мужичка. Говорил без обычных деревенских матюгов и, общаясь с городскими, кажется, немного стеснялся, потому что считал их образованными людьми.