– К утренней? – удивился Волков.
– К утренней, к утренней, – говорил монах, – просил вас быть под знаменем и при лучшем своём доспехе, с сотней лучших своих людей и офицерами. Быть всем у южных ворот. Говорил, что вам от этого польза большая будет.
– Это ещё зачем? Какая ещё польза? – родолжал удивляться Волков.
– Мне он не сказал. Сказал, чтобы были обязательно.
– Ну, хорошо, – медленно произнёс кавалер, раздумывая о затее епископа. – Раз нужно, так буду.
Глава 5
Ах, как чудесна была эта книга. Даже название в ней было чудесным: «Метаморфозы». Его так и хотелось повторять и повторять. Метаморфозы. Прелесть. А уж от содержания так и вовсе нельзя было оторваться. И очень кстати книга ей эта пришлась, словно подарок того, кто угадал… или знал её чаяния.
Она читала страницу за страницей, поесть забывая. Да как же тут оторваться возможно, если этот Корнелиус Крон словно про неё писал. Все её чувства описывал и желания. И что делать дальше говорил.
Он писал о том, что она совсем недавно сама в себе обнаружила, о том, как сама может менять себя. Писал о том, что она без красок, подкладок, румян и других женских ухищрений, а лишь волею своею может себя изменить до неузнаваемости. Лишь одним желанием неистовым своим поменять себя на другую. На такую, какой захочет себя видеть.
И с радостью узнавала Агнес, что менять она может и лицо, и руки, и ноги, и зад. И это не всё! И рост, и ширину бёдер, даже волосы! Волосы! Как можно поменять на себе волосы, возможно ли это? А этот великий чародей и магистр писал, что умному человеку или даровитой жене, что ощутили в себе дар, всё им подвластно. И коли дар их велик, а не скуден, то не только плоть грубую могут они менять, не только становиться выше и толще, но и глаза и волосы по желанию своему изменить на нужные им смогут.
И цвет волос? И длину? И густоту? Ах, как захотелось ей знать, даровитая ли она жена или дар в ней слаб.
Агнес вскочила с постели:
– Ута! – закричала она, скидывая с себя дорогую нижнюю рубаху небрежно. – Ута, сюда иди!
Сама стала к зеркалу нагая и разглядывала себя. И всё, что видела она, не нравилось ей. Ноги худы, дыра промеж них, кулак проходит, лобок едва порос редкими волосами, груди тверды и не висят, но малы, а ещё рёбра, а ещё ключицы, а ещё таза кости острые торчат, как у дохлой лошади, что лежит неделю в придорожной канаве.
Девушка, хоть и молода была, а понимала, нет, не желанна она, чего же удивляться, что господин не неё не смотрел, когда рядом эта Брунхильда была. У той-то силы и красоты как у кобылицы молодой. Всё у этой дуры беззубой было: и зад, и грудь, и ноги красивые, и лицо, и лобок чёрен от волос, и рост.
– Ута! – заорала Агнес. – Бегом сюда беги, корова ты дебелая, иначе морду разобью!
Тут же затопала рахоба за дверью, запыхтела, видно, что бежала по лестнице, дверь отворила:
– Госпожа, звали? Что, ужин подавать?
– Свечи неси! – рявкнула Агнес.
– Сколько? – Спросила служанка.
– Много, дюжину неси!
Расставила свечи вокруг, зажгла их. Стала к зеркалу, постояла: да, теперь всё хорошо видно. Взяла книгу, раскрыла на том месте, где остановилась. Стала опять читать, читала про себя, лишь губы от волнения шевелились.
– Волосы, волосы, волосы, – шептала она, подняв глаза от книги в зеркало, – «не глупой силой рук, а лишь дерзновением души, всё презирающей, и волей неуклонной», – повторила она последние строки в абзаце. – «Дерзновением души».
Она смотрела и смотрела в зеркало, ничего не делая, не шевелилась. Едва дышала носом, стояла и просто смотрела на себя исподлобья, чуть наклонив вперёд голову. Повторяя про себя: «Лишь дерзновением души. Лишь дерзновением души».
Свечи помалу оплывать стали, капать воском. За дверью ходила на цыпочках тяжёлая Ута. Прислушивалась, что там у хозяйки. А она всё смотрела и смотрела на себя в зеркало, пока ломить глаза не стало. Кажется… Кажется…
– Ута! – закричала она.
– Да, госпожа, – тут же отозвалась Ута, отворяя дверь.
– Сюда иди, – сказала Агнес и наклонила голову, словно собиралась боднуть служанку. – Смотри!
– Куда? – с испугом спросила глупая служанка.
– На волосы смотри, дура!
– А что там? – подвывала Ута.
Агнес захотелось её убить.
– Смотри, дура, потемнели ли волосы? – еле сдерживаясь, произнесла Агнес.
– Ах! Да! Потемнели, стали темны в корнях возле пробора!
– Потемнели или почернели?
– Ох, дайте разглядеть. Потемнели.
Ах, как ей стало хорошо, хоть и устала она отчего-то, словно целый день в карете ехала, но всё равно хорошо ей было сейчас, значит, не ошиблась она. И не соврал Корнелиус Корн. Девушка снова стала разглядывать себя в зеркале, разгребая волосы пальцами. Нет, не ошиблась, её русые, сероватые волосы немного изменились. У корней волосы стали заметно темнее. Они были всего на вершок от головы темны, остальные цвета прежнего, но изменились, темны у корней.
– Госпожа, да как вы так смогли? – бубнила Ута, всё ещё приглядываясь к её волосам.
– Вон пошла, – сказала счастливая Агнес и поплелась к кровати.
Упала на неё, прямо на перину. Так устала, что укрыться сил не было, все, на что хватило сил, так это крикнуть уходящей служанке:
– Пошла куда? Свечи-то потуши, скудоумная.
Утром, когда ещё темно на дворе было, она, ни поев, ни помывшись, ни одевшись даже, опять к зеркалу, опять за книгу. Как была голая, стала перед зеркалом, даже не стала служанку звать, сама лампы и свечи зажгла. И снова стала читать книгу. Запоминать слова и делать то, что в книге писано. И теперь ей всё легче давалось. Лицо так по взмаху руки меняла. Пока одно научилась быстро делать. Посмотрит на себя в зеркало, и так, и эдак, и справа и слева, а потом рукой перед глазами проведёт – раз! И иная девица стоит в зеркале. Как это удивительно и прекрасно было. Перед ней другая, с лицом не таким, как у неё, с лицом красивым. И её в этом лице нипочём не узнать, разве что по глазу, который косит немного. Да, прекрасно, прекрасно, но этого мало. Она хотела плечи иные. Что бы как у Брунхильды. Что бы ключицы не торчали. И грудь больше, и живот красивый, и бёдра! Ну что у неё за бёдра? Костлявые, угловатые. И ноги! Книга, конечно, книга её поможет. Девушка снова раскрывала книгу, читала и читала. И тут же пыталась сделать, как сказано. Но не всё получалось, как ей хотелось. Уже за окнами посветлело, уже за дверью шебуршала служанка, пахло из кухни завтраком давно, а она всё пыталась так себя выгнуть изнутри, так себя растянуть, чтобы стать новой, саму себя удивить. Выгибалась, напрягалась, старалась, пока силы её не покинули. Даже книга из рук выпала. Мало что сегодня получилось у неё, мало. Пошла она и повалилась на кровать разочарованная.
В дверь поскреблась Ута:
– Госпожа, мыться желаете?
– Прочь! – крикнула она зло, хотя злиться на служанку было глупо.
Ну, не она же в её неудачах виновата. Да и можно ли её старания считать неудачными? Кое-что у неё получалось.
Как была без одежды и простоволосая, так босиком пошла вниз к завтраку. Её дурное расположение духа все сразу почувствовали.
Зельда Горбунья так от плиты не отворачивалась, жарила колбасу. Ута изо всех сил чистила подолы её нижних юбок, головы не поднимала. А Игнатий, как увидал, что госпожа спустилась из спальни нагая, так уже уйти в людскую собирался от греха подальше, уже встал. Так Агнес не дала ему уйти, окрикнула:
– Стой, Игнатий. Ко мне иди.
Он замер поначалу, а потом пошёл к госпоже неуклюже боком, и так шёл, чтобы не дай Бог глаз на неё не поднять.
