А Агнес мостилась на твёрдом стуле, голой сидеть на нём неудобно. Тощим задом ёрзала, да всё без толку, и тогда крикнула:
– Ута, подушек мне принеси.
Служанка бегом кинулась, по голосу госпожи знала, что сейчас её лучше не гневить.
Агнес же после подняла глаза на кучера своего:
– Расскажи мне, Игнатий, зачем ты баб убивал? К чему это? Другие мужики баб не убивают, пользуют их и всё. А ты зачем душегубствовал?
– Что? Баб? – растерялся конюх.
– Не думай врать мне! – взвизгнула Агнес. И так на него уставилась, что он щекой своею небритой, через бороду густую взгляд её чувствовал. – Говори, зачем баб убивал?
– Ну так… Это от мужской немощи… – заговорил конюх, говорил явно нехотя и поглядывая при этом на Зельду, что стояла к нему спиной у плиты, – ну… там… когда бабу я хотел… А у меня силы мужской не было… Пока я её…
– Что? – продолжала за него Агнес, привставая со стула, чтобы Ута уложила на него подушки. – Душить не начинал? Или бить?
– И бить, и душить, – сказал кучер, – в общем, пока она скулить не начнёт.
– А дальше? – усевшись удобно, продолжала девушка.
– Ну, а дальше… Ну, там или душил их, или бил, пока они чувства не теряли.
– Зачем?
– Так по-другому разрешиться не мог, – бубнил здоровенный конюх. – А как она с синей мордой хрипеть начинала или кровью давиться, так у меня всё и разрешалось. Только так и получалось.
– Да ты зверь, Игнатий, – засмеялась Агнес. – Скольких же ты баб убил вот так вот?
– Да не так, чтобы много, обычно всё без душегубства было, редко не сдержусь и распалюсь совсем… Тогда и выходило… А так обычно бабы сами ещё… Уползали потихоньку живыми. Да и были почти все они гулящие.
– А что, и не гулящих баб ты убивал?
– Ну, было пару раз… – отвечал Игнатий.
– А как же ты горбунью нашу берёшь, если не душишь? – удивлялась Агнес.
– Сам не пойму, иной раз такой чёс у меня, что горит всё, как её охота. Никогда с другими бабами такого не было, – искренне отвечал конюх.
Ну, эту тайну Агнес и сама могла раскрыть. Когда она была довольна Зельдой или ей просто было скучно, так она звала к себе горбунью, откапывала заветный ларец, брала нужную склянку и своим зельем, что мужей привлекает, мазала ей шею и за ушами. И тут же счастливая Зельда шла к конюху, ходила рядом или садилась с ним, и тут же Игнатий интерес к ней являл нешуточный. И чуть посидев, тащил горбунью в людскую. А та сразу становилась румяна и не сильно-то противилась грубым ласкам конюха. А за ними, чуть погодя, и сама Агнес шла поглазеть да посмеяться над уродами. И Ута тоже ходила постоять в уголке да позаглядывать.
Так что Агнес знала, почему Игнатий больше баб не бьёт, как, впрочем, и Зельда.
– А ну, пойди ко мне, – без веской уже ласки произнесла девушка.
Он подошёл к ней ближе, но всё ещё стоял к ней боком, старался не смотреть на неё.
– Ближе, говорю, – продолжала Агнес.
Он подошёл совсем близко, уже у стула её стоял.
– Глянь-ка на меня, – говорит ему девушка.
Он послушно стал смотреть ей в лицо, стараясь не смотреть ниже, и наклонился даже, чтобы ей удобнее было его видеть.
– А может, ты и меня хочешь измордовать и убить? – спросила Агнес с опасной вкрадчивостью.
– Что вы, госпожа, что вы, – тряс головой конюх. – Даже в мыслях такого не было.
И девушка аж с наслаждением почувствовала, как могучее тело конюха наполняется страхом. Да, этот человек, чьи плечи были в два раза шире, чем её, чьи руки были похожи на могучие корни деревьев, боялся Агнес. Он стоял рядом и вонял лошадьми, чесноком и самым постыдным бабским страхом. Таким едким… что Агнес вдыхала его с удовольствием. Она видела его заросшее чёрной бородой лицо, его телячьи глаза, его дыру в щеке. В эту дыру она запустила палец и, не почувствовав и капли брезгливости, притянула его голову к себе ещё ближе:
– А не думал ли ты, Игнатий, сбежать от меня?
– Госпожа, да куда же! Не было у меня такой сытной и спокойной жизни никогда, я с вами на веки вечные.
– Смотри мне, – сказала Агнес, с удовлетворением отмечая, что он ей не врёт, – если вдруг бежать надумаешь, так имей в виду – отыщу. Найду и кожу по кускам срезать буду. – Она отпустила его и добавила громко: – Это всех касается.
И Ута, и Зельда обернулись и кивали.
Игнатий, кланяясь и всё ещё стараясь на неё не смотреть, отошёл в сторону. А настроение у Агнес заметно улучшилось. Она чуть подумала и сказала:
– Ута, мыться и одеваться. Зельда, завтрак подавай. Игнатий, карету запрягай.
– Как запрягать, на долгую езду? – спросил кучер.
– Нет, по городу поедем, с одним душегубом я сегодня уже поговорила, теперь хочу с другим поговорить.
Глава 6
Теперь ублюдок Удо Люббель с ней плохо говорить не осмеливался. У него до сих пор ляжки не зажили, и при виде Агнес едва снова кровотечение не открылось. Теперь он кланялся, лебезил, но девушка чувствовала, что этот человек опасен. Много он хуже и подлее, чем даже душегуб Игнатий. Для этого ей и выспрашивать у него что-либо не было нужды. Она видела его насквозь. Хитрый и коварный, лживый в каждом слове, он затаился и сейчас кланялся, но без размышлений или даже с наслаждением предал бы её, отправил бы на костер, если бы смог. Если бы уверен был, что выйдет это у него. Агнес почти была уверена, что этот выродок узнавал насчёт неё и насчёт кавалера Фолькофа у своих знакомых. И видно, узнал то, что ему не понравилось, поэтому затаился и кланялся ей, и кланялся на каждом шагу, хоть ноги Удо Люббеля, замотанные грязными тряпками, слушались его ещё плохо.
Агнес смотрела на него, разглядывала. Смотрела на его улыбающийся беззубый рот, на обветренные и облезлые губы. Наверное, детям было не только страшно, когда он их ловил, но было ещё и мерзко, когда он их трогал, целовал. Она заглядывала в его холодные рыбьи глаза и думала о том, что он её ненавидит. И все-таки не хочет она ему брюхо резать, мерзко ей второй раз его вонючей кровью пачкаться. Когда он ей не нужен станет, так она велит Игнатию его убить. Самой противно.
Он освободил от всякого хлама стул, скинул всё на пол и с поклоном предложил ей сесть. Стул был грязен, запылён, и Агнес сделала жест Уте, указала ей. Та, сразу всё поняла, быстро подошла и передником своим протёрла стул. Только после этого девушка с гримасой брезгливости села.
– Я всё вызнал для вас, – шепелявил Игнаас ван Боттерен, или Удо Люббель. – Желаете заказать посуду аптекарскую, большой набор, со всеми колбами, ретортами и печами малыми, со всем, со всем, что есть и может понадобиться, это будет вам стоить пятьдесят два талера. – Он помолчал и добавил: – Это без моих услуг и доставки.
Агнес посмотрела на него, как на какое-то насекомое мерзкое и заговорила не о деле, заговорила совсем о другом:
– Отчего у тебя так воняет на первом этаже? Такая там вонь, аж глаза разъедает, ты что, подлец, не можешь горшок в окно выплеснуть, гадишь прямо в дому у себя? Я и сама теперь воняю, словно в нужнике побывала.
Девушка скорчила гримасу отвращения.
И Удо Люббель скорчил гримасу, правда, не понять было, что он хотел выразить ею, то ли тоже отвращение, то ли весёлости вопросу предать хотел. Он стоял и скалился, а потом с неловкостью продолжил:
– А ещё я разослал письма всем известным мне букинистам насчёт редких книг, что вам потребны.
Но девушка почти не слышала его, за его гримасой, за его тоном, она разглядела то, что чувствовала в людях лучше всего. Мерзавец был не из робкого десятка, а тут, как заговорили про нужник, что он устроил у себя на первом этаже, так в нём страх ожил. Да-да, это был именно страх. Хоть и глубоко он его прятал, хоть и заговаривал он его словами, но страх в нём присутствовал. А чего же он боялся? Ну, кроме неё, конечно. И чем больше она на него смотрела пристально, тем сильнее его страх становился.
