Запрети меня

Фрагмент памяти 1

Единственный способ, которым я лечился от гриппа в те времена, когда над Москвой еще висел огромный логотип фирмы «Мерседес», наркотики продавали face to face, а призрачная Hidra не наводнила города закладками с новой жестью, состоял в том, что я плевал на рельсы метро утренней гашишной мокротой и ждал, пока многотонный состав раздавит и разнесет по всему железнодорожному полотну извергнутые мной частички утренней боли с привкусом зубной пасты, купленной по акции. Поезд скрипел тормозами точно на том месте, куда я плюнул, и уничтожал слюну своим весом. Пожалуй, только в такие моменты я испытывал чувство относительного реванша, хотя и догадывался что всем нам, сидящим на «тяжелой кухне», скоро конец. Невольные свидетели моего чрезвычайно несимпатичного поступка, зевавшие на платформе в ожидании состава или потом ехавшие со мной в вагоне, неловко улыбались, случайно встретившись со мной глазами. Но мне всегда все прощалось в силу невинной внешности, за которой на самом деле редко скрывалось что-либо, кроме порочности, которую я моментально готов был проявить, если в этом возникала необходимость. К тому же эта станция метро находилась на окраине города, где никто не обращал внимания на такие мелочи, как свернутые носы и раскуроченные в кровь лица людей, по вечерам (впрочем, как и по утрам) возвращавшихся из местных дешевых наливаек…

Мне-то уж точно было наплевать – я лишь надеялся не узнать в них кого-нибудь из знакомых, чтобы не разоряться на платок для раны, если она еще кровоточит, и не разориться в принципе. В благодарность за платок рискуешь, пока тебя будут придерживать за рукав рубашки ладонью в запекшейся крови, услышать историю о том, как лицевые счета оказались под административным арестом. После чего тебя станут уговаривать сказать данные своей карты, куда перекинет деньги жена с карточки сестры, а тебе о станется только перевести эту сумму на номер незаблокированного Qiwi-кошелька… В те годы общество еще не так четко разделялось на представителей мира биткоинов, обладателей наличности и большинства, пребывавшего под гипнозом пэй пасс, – но аромат этого будущего уже витал в атмосфере. От такого предполагаемого знакомого, помимо проебанной из-за уличного метадона жизни и ссанины, воняло бы еще и нехитрыми познаниями довольно криминальных алгоритмов с применением интернета и подставных сим-карт. Но на то он и твой знакомый, чтобы ты знал, что его жена не может перевести ему никаких денег, так как сама сидит по 228-й. Ты отвечаешь, что если он еще раз тронет тебя окровавленной рукой и обратится к тебе с чем-нибудь подобным, то над ним вряд ли будут скорбеть и помнить, как Анну Каренину. Скорее всего и имени этого уебка в поддельных «Изи бустах» никто не вспомнит, кроме чувака на том конце Qiwi-кошелька. Всех «на районе» будет заботить только один вопрос: в какой момент этот вечно размазанный где-нибудь на углу обсос стал с таким изяществом владеть технологиями Джеймса Бонда?

Хотя, в общем-то, к этому, как и к людям с разбитыми лицами в метро, уже привыкли, ведь почти всем понятно, что «высокие технологии» не обещали сделать нашу жизнь комфортнее и тем более лучше, как вещали их продавцы. Но на окраинах больших городов – в одном из таких мест, где я вырос, – просто много покупателей. Особенно покупателей «счастья» и «будущего», которого в нашем северном климате так мало, что его принято рисовать на стенах муниципальных учреждений, за которыми обычно колются (как это не раз делал ваш покорный слуга, чтобы не иметь при себе слишком много). К тому же к употреблению на месте меня не раз подталкивала мысль, что «счастье» – процесс довольно нервный и, возможно, я не там его взыскую… Разное приходит в голову, когда ищешь вену и из темноты на тебя явственно надвигаются несколько молодых людей с фонариками. В этот момент ты и проявляешься сполна: кто-то дает по тапкам, кто-то давит на поршень до конца и принимает супердозу, лишь бы не попасть в лапы «полиции счастья». Одно точно – в такие моменты все видят свою жизнь в ином свете: полицейская облава эффективнее тренингов личностного роста и поездок в индийские ашрамы. Поиск себя в холодном ночном лесу совместно с группой вооруженных специалистов, занятых с тобой одним и тем же делом и готовых сопроводить тебя к духам раньше времени, если ты собьешься с пути, – неплохое подспорье. Сопоставим с ним только момент, когда ты уже уютно обернулся в потолок и безучастно смотришь на всех этих клоунов, которые сразу начали искать в комнате твои заначки, не потрудившись даже накинуть простынку на твое нагое передознувшееся тело. Да, на окраине все исчезают быстро… порой как и ты сам.

Правда, я ожидал немного другого от того субботнего вечера. Моя девушка Даша уже где-то гуляла и активно звонила мне на мобильный телефон. Моя девушка Даша всегда больше думала о том, какую дорожку ей выбрить на киске, чем о том, как и с чем я проснусь, вот что можно сказать о моей девушке. Я очнулся дома один от этих бесконечных звонков. Мне было совсем плохо, я лежал голый на диване, в квартире никого. Плохо от того, что до этого я дней пять уничтожал шесть граммов мета, что привело к полной отключке. Чтобы выспаться, пришлось выпить литр дешевого вермута из супермаркета внизу. Даша смылась, не оставив ничего. За окном тревожно шелестели тополя. С дивана я приземлился в плохом состоянии, но, пока шел до туалета, ощутил, что все еще немного пьян – это не придало шелесту тополей нежности, но этим стоило воспользоваться. Я надел шорты, футболку, солнечные очки, в коридоре взял деньги и вышел. В магазине внизу прикупил пару банок пива, вышел на улицу и присел на скамейку, чтобы очнуться.

На стене у подвального магазина аэрозольная надпись «спайс-соль» и номер мобильного, рядом кто-то подписал «убийцы». Мой квартал на юго-западе Москвы – по сути яма из пяти пятиэтажек. Здесь развиваются брутальные сюжеты для брутальных людей. На кривых ножках вдоль оврага спускается сутулая девочка лет семнадцати. Я уверен – ее изнасилуют. Чтобы видеть сюжет мрачной подворотни заранее и насквозь, нужно быть человеком особого склада ума, который, входя в магазин за новыми кроссовками, выбирает их из критерия, хорошо ли на них будет смотреться кровь с ебала, неважно, своя или чужая, хорошо ли алый ляжет на белый. Надо признаться, этот человек – я.

Я не помню, что было вчера. Со мной это часто, поэтому сначала я просто осматриваюсь и, если не нахожу свежих следов разрухи и какого-то качественно нового страха в глазах соседей, немного успокаиваюсь. Возможно, сегодня легавые не нагрянут. В окнах девятиэтажек, чуть поодаль, горят кредитные плазмы. Смеркается, и в окнах мерцает синеватое свечение центральных телеканалов. За домами – опустевший осенний пустырь, и столбы вдоль дороги с каплевидными электрическими фонарями смотрятся словно слезы, оплакивающие это жалкое наркоманское местечко. Меня колотил отходняк, но я пренебрег советом старого подольского опиушника и присел на лавочку у магазина выпить пива.

«Знаешь, Митяй, надо двигаться! Кумары не кумары, главное – движение. Край начинается тогда, когда ты садишься на лавочку у подъезда с банкой пиваса, вот это уже невозврат». Помню, когда он говорил это, я только обратил внимание на его сильно загорелую шею и затылок и, напротив, совсем бледное лицо. Видимо, перед тем как родить на свет эту сентенцию, он уснул где-то лицом в лужайку на ярком солнышке.

Сзади с балкона кто-то смачно харкнул. Мимо прошла толпа местных пацанов-оборванцев, меня они заметили сразу, но здесь, у станции метро «Метафизическая», я, собственно, и вырос, во взгляде это отразилось. Этот взгляд – как пропуск в подворотню и притон. За долю секунды им становится неинтересно на меня смотреть, и они проходят, так же тупо не зная зачем и куда. Впереди я замечаю парня, которому они завидуют – пацана в капюшоне, паркующего свой «Порше» золотистого цвета с литыми дисками. Если они идут к нему, то за эти пять минут я уже вычислил нового мефедронового барыгу, которого еще не сломали местные опера, – в среднем такая история успеха длится шесть месяцев.

В гору к дальней панельке поднимается мрачный работяга и тащит детский велосипед. Ему надоело смотреть, как сынишка пыхтит на четырех колесиках, он просто тащит это китайское убожество и матерится на плетущегося позади с обиженным видом трехлетнего ребенка. Еще одна велосипедистка спускается к магазину. Забавно смотреть, как неуклюже, но упорно она крутит педали. Видимо, это ее пацан гоняет ее за бухлом. Через минуту она уже вышла из магазина со звенящим пакетом и на первой и седьмой скорости поползла вверх к девятиэтажке, возле которой кончается асфальт и начинается теплотрасса. Она так энергично крутила педали, словно ехала не в ад. Местный шериф, проезжая мимо, пытался заглянуть мне в глаза. На детской площадке играет ребятня лет трех, одного из них зовут Артем, и он нещадно херачит другого, которого зовут Илья. Мысленно я поставил на Артема – он уже разбил Илье губу, подвыпившая мама Артема не выдержала и крикнула:

– Илья, ну напинай ему в ответ!

Илья сдался и убежал за качели, а разъяренная мамаша взяла Артема за руку и повела прочь с детской площадки. Только Артем уже вошел в раж и теперь херачит кулаком по жирной ляжке своей матери. И теперь вряд ли удастся остановить его – он вник в этот кайф. Насилие неслабо снимает стресс.

Местечко это одно из последних на земле, где по вечерам престарелые жители подъездов до сих пор вываливают во двор развесить белье, присесть на лавку и посмотреть, к кому сегодня приедет реанимашка. Как бы проверяя гипотезу о том, что жизнь – это не лотерея по выдаче мультиварок и магнитов на холодильники, а конкретная бойня. Вся лотерея состоит в том, что каждый новый день просто и незатейливо предлагает тебе сломаться.

Мою лавочку уже занял дед с полной обоймой золотых фиксов, как у Old Dirty Bastarda из Brooklyn Zoo, с пивасом и пуделем. Пуделя, чтобы тот просрался, по всей видимости, деду вручила его старуха.

– Ничего, что занял твое место?

– Оно не мое.

Дед был громадный, можно предположить, что в молодости он тягал штангу, рельсы и, судя по наколкам, северные леса. Пудель был сильно отпидарашен различными бантиками и декоративной стрижкой. Дед заметил мой взгляд, сурово хлебнул из своей полторашки разливного и, глядя вдаль, сказал:

– Это все моя старуха с ума с ним сходит, внуки уехали в Штаты.

Я глотнул пива, и мы немного поговорили о погоде, о том, что скоро кончится лето и будет полная жопа, сейчас только спала жара.

– Но сначала будут дожди, будет много воды в этом году, – сказал дед, – лето было сухое.

– Тварь ебаная! – доносилось с конца двора.

Как прекрасное видение мимо проплыла телка с таким бампером, что он привнес в брутальную реальность необходимую каплю прекрасного – чтобы все это не расщепилось на атомы в моей голове. Дед тоже неслабо залип на жопу брюнетки в красном платье, как и пудель, как и я.

– Знаешь… – сказал дед, – ведь люди – это тоже вода, только она вышла из большой воды и уже успела забыть об этом. Поверь, я прожил долгую жизнь. Друзья, родители, бляди, сокамерники, жены, дети – все они имеют лишь одно свойство: текучесть. Как эта жопа, которая уплыла. Только вода ведет себя так же. От этого, ты замечал, когда идет дождь, люди чувствуют себя слегка неловко. Вода дает всем нам вспомнить о своей первозданной природе, и вот в такие моменты каждый чувствует в себе эту капельку зла.

Я был бы рад продолжить разговор, но все же вежливо попрощался, пересек сквер и вошел в бар напротив, чтобы прийти в себя без лишнего кипиша и тревожных тем типа расставания с любимыми, которые так любят старики. Заведение на любителя – с кривым столом для пула, покинутым шестом для стриптиза и барной стойкой, за которой прятался самый ушлый омерзительный в мире тип с засаленной лысиной и в черной футболке с названием этой ямы. Он никогда не смотрел в глаза. Барная стойка была довольно высокой, и он стоял немного поодаль, за кассой, с тем расчетом, чтобы его нельзя было достать рукой. Этот бармен разбавлял огромным, как айсберг, куском льда почти все, что лил из канистры вместо виски и рома. На левом бухле он сделал целое состояние. Хотите коктейль «Манхэттен»? В лучшем случае вы выпьете не метиловый спирт, но так или иначе это будет отрава из технички. Он не любил меня не за сломанный кий или пару спровоцированных драк, а за то, что, в отличие от местных завсегдатаев, я знал, как выглядит нормальный бар, и никогда не упускал возможности это обсудить с ним. Но и сюда все же привозили «Гиннес» официальные поставщики – двести двадцать за стакан, и только под пристальным взглядом этот пидор наливал его до краев. В такие моменты я видел, как ему становится хуже, чем мне.

Я сел на круглую табуретку и положил двести пятьдесят монет на стойку, кивнув на кран. Бармен старался делать вид, что смотрит баскетбольную трансляцию НБА на экране, висевшем в углу у входа.

– Что нового? – спросил я

– Ночью подростки завалились уже в ноль, взяли по пиву, распугали всех клиентов, до всех докопались, кто-то вызвал наряд. Но пэпээсники просто медленно проехали мимо, когда увидели толпу на выходе. В итоге одному парню сломали челюсть. Ровно на две половины раскололась, его занесли внутрь, до приезда скорой он так и не пришел в себя, просто так и лежал с кривой, как у бульдога, рожей. Хороший клиент был.

– Не волнуйся, хорошему клиенту геометрично наложат штифты, со временем он отойдет, захочет выпить, для начала сделает это дома и только потом уже, когда посмотрит в зеркало, примет единственно верное решение – в первую очередь сжечь твой подвал.

Бармен скривился, налил мне еще и ушел в подсобку. Больше здесь никого не было, кроме уборщицы-азиатки. Она отмывала какую-то липкую херню под столом вдоль стены, но иногда останавливалась и смотрела на черных мужиков с мячом, зарабатывающих миллионы. Когда она замечала, что я пялюсь на нее через зеркало над стойкой, она вновь принималась за липкие пятна. Я давно ее знаю, начальник совсем ее задрочил. В общем-то, только она и исполняла в этом подвале стриптиз – мучение, заряженное в фартук, вытертые джинсы-стрейч и водолазку. Ее партнером по танцу был не метафизический фаллос, а швабра, а сценой служили любые поверхности с лужами крови и блевотины. Особенно в сортире, где какой-то подросток ключом или железной заточкой прямо на плитке, крупными латинскими буквами, с большим интервалом вырезал слово K A I F и свастику. Ей часто приходилось выкруживать свои танцевальные элементы вокруг несчастных, которые продолжали кровоточить или мочиться мимо унитаза. Иногда это бывал я. Несколько раз, когда был особенно пьян, я приглашал ее на настоящий танец, но она просто сбегала в подсобку.

Кажется, она вообще никогда не выходила из этого подвала – если не собирала осколков под барной стойкой, то отмывала лестницу на входе. Смуглая кожа на ее руках совсем побелела от содовых растворов, которыми она вылизывала то, что через пятнадцать минут заблюют снова. Думаю, белизны начальник от нее и добивался. Она истончалась в своем танце, понемногу сдирая с себя кожу. Иначе и быть не могло в месте, где посетителям сносят челюсти и крошат ребра. Свидетели танца уборщицы теряли здесь не только внешние атрибуты красоты – здесь все без исключения лишались внутренних органов, хотя бы оттого, что пили эту сивуху, играя с циррозом, словно тореро с разъяренным быком. Правда, раньше здесь была настоящая танцовщица, но ее увезли в подержанном «Субару».