Чёрный бриллиант
Многочисленные бронзовые канделябры и жирандоли располагались на специальных мраморных подставках на длинных тонких изогнутых ножках, стоящих между окон, задрапированных такой же шёлковой тканью, как и часть панелей.
Полы, выполненные в виде ромбовидных узоров из белого, коричневого и зелёного мрамора, отражали мерцание свечей.
Мраморные белоснежные колонны с капителями, инкрустированные малахитом и цветной яшмой, соединённые между собой дубовыми арками, как бы ограничивали внутреннее пространство залы.
Внезапно тяжёлые дубовые двери с массивными бронзовыми ручками и накладными львами с позолотой отворились, и зала начала заполняться приглашёнными на бал гостями.
Дамы, затянутые в корсеты, в пышных бальных платьях со шлейфами и длинных ажурных перчатках, обмахиваясь необычайной красоты веерами и весело болтая между собой по-французски, дефилировали в центр залы, выстраиваясь напротив уже поджидавших их кавалеров в чёрных фраках, идеально скроенных по фигуре, белоснежных сорочках и белых перчатках.
Зазвучал полонез. Заложив одну руку за спину, вторую каждый из танцующих протянул своей партнёрше.
Барышни, слегка наклонив свои головки с причудливыми причёсками и улыбнувшись, изящным движением положили свои миниатюрные ручки сверху.
Бал начался. Один танец сменялся другим. После полонеза – менуэт, котильон, мазурка, па-де-труа… и, наконец, вальс.
Мой взгляд упал на неизвестно откуда появившуюся даму, которая разительно отличалась от всех остальных. Она была очень стройна. Глубокое декольте обнажало роскошные плечи и пышную грудь, прикрытую полупрозрачной шёлковой шалью. Неимоверной красоты муслиновое платье изумрудно-зелёного цвета, казалось, не падает, а струится вниз до самого пола. Под ним, очевидно, находился турнюр, придававший особое изящество фигуре.
Левая полусогнутая рука в длинной ажурной перчатке зелёного цвета покоилась на широкой юбке платья. В правой руке она держала веер из слоновой кости и китайского шёлка с причудливым золотисто-зелёным рисунком на чёрном фоне, отороченный черными перьями.
Её лицо было мраморно-белым. «Наверное, она пила уксус или лимонную кислоту», – подумала я. Где-то я читала, что девушки в 19 веке так делали, так как в моде была «болезненная женственность».
Тёмно-каштановые вьющиеся волосы были собраны на затылке и свисали локонами, тогда как у других дам – собраны в высокие причёски, переплетённые всевозможными косичками. На голове была маленькая зелёная шляпка с вуалью, прикрывающая глаза, но открывая при этом изящный носик. Очаровательная улыбка будто застыла на пухлых соблазнительных губах.
Но самым восхитительным, от чего невозможно было оторвать взгляд, был гарнитур – колье и серьги, свисающие почти до плеч, подчёркивая её «лебединую» шею.
Гарнитур был выполнен из белого золота, платины и драгоценных камней. В центре колье красовалась голова Клеопатры с короной, стилизованной под двух змей, поднявших головы, сплетённые между собой. Цепочку заменяли тонкие золотые фрагменты в виде веток, которые соединялись между собой кольцами с изумрудными подвесками в виде виноградных гроздьев. Золотые ветки были обвиты змеями, выполненными из прозрачных бриллиантов и сапфиров так искусно, что, при попадании на них света, казалось, что они извиваются.
Серьги также представляли собой гроздья винограда, обвитые змеями. Глаза Клеопатры и змей искрились изумрудами. Это зрелище просто завораживало.
Красавица то открывала, то закрывала веер. Казалось, она была чем-то обеспокоена. Но застывшая на губах улыбка и вуаль не позволяли окружающим проникнуть в её внутренний мир.
Через мгновение я увидела, как через всю залу к ней направляется красавец гусар. Он был высокого роста. Гордая осанка и орлиный нос выдавали породу. Большие голубые глаза диссонировали со слегка волнистыми тёмными волосами, выбивавшимися из-под высокого чёрного кивера. Маленькие усики, слегка закрученные кверху по тогдашней моде, обрамляли красивой формы верхнюю губу.
На нём был чёрный доломан, воротник, обшлага и спинка которого были расшиты золотым галуном в виде «гусарских узлов», а вокруг шнуров нашита бахрома. Через его левое плечо был перекинут ментик с позолоченными пуговицами в несколько рядов, подбитый каракулевым мехом. Вместо наплечных шнуров с гомбочками почему-то были эполеты. Это показалось мне неестественным.
Мой отец, будучи кадровым офицером, увлекался историей русской армии и флота, начиная с петровских времён. В детстве он часто рассказывал мне о прославленных героях, защитниках Отечества. Особенно полюбились рассказы о бравых гусарах.
Папа часто доставал большие фолианты с книжной полки, раскладывал их на письменном столе и, бережно переворачивая полупрозрачные листочки кальки, покрывающие цветные рисунки с изображением, как он выражался, «обмундирования» военнослужащих разных родов войск и времён, подробно рассказывал, как называется и для чего предназначается каждый элемент военной формы.
Честно говоря, мне это было не очень-то интересно, но, не желая обижать отца, я делала вид, что внимательно слушаю. И в памяти, помимо моей воли, кое-что осело. Например, я помнила, что гусары носили эполеты только с вицмундиром и никогда с парадной формой. Поэтому-то мне, наверное, и показалось странным, что гусар явился на бал не в парадном мундире, да ещё и с кивером на голове.
Мне показалось, что передо мной «чёрный» гусар из элитного полка, сформированного ещё во времена Екатерины Второй, впоследствии названный 5-ым Александрийским, хотя я не была в этом уверена.
Особенно прославились «чёрные» гусары в войне 1812 года с Наполеоном, русско-турецкой, 1878-1879-х годов, и во время Первой мировой войны. О них ходили легенды.
По четырём звёздочкам на эполетах я поняла, что гусар был в чине штабс-капитана.
Он подошёл к загадочной даме и, слегка наклонив голову, пригласил её на танец. Она согласилась, плавно положив руку на его левое плечо. Гусар, заложив правую руку за спину, а левой нежно поддерживая её за талию, закружил «изумрудную» красавицу в вальсе.
Присутствующие расступились, образовав пустое пространство в центре залы, в котором вальсировала удивительная пара под волшебные звуки музыки Иоганна Штрауса.
Мне казалось, что это именно я, а точнее моя душа, если можно назвать так сгусток эмоций и чувств, отделившись от тела, кружится в вихре вальса.
Если бы все мои чувства и эмоции, испытываемые в тот момент, нужно было уместить в одно слово, то это слово было бы – ликование. Я ликовала!
Внезапно в мелодию неземной красоты ворвались чужеродные грубые звуки, нарушившие гармонию и красоту, окружающего меня мира. Они всё глубже проникали в моё сознание, вырывая из божественного вихря вальса. Это звонил будильник. Видение исчезло. Я не сразу осознала, что нахожусь в кабинете главврача.
Глава 4
Постижение азов хирургии
Посмотрев на часы, поняла, что до прихода Галины Семёновны осталось полчаса.
Лучи утреннего солнца пытались пробиться через зашторенные плотными занавесками окна.
Быстро запихав постельное бельё в диван, наскоро одевшись и умывшись, побежала проведать больного, на ходу пытаясь заправить растрепанные волосы под медицинскую шапочку.
Илмар – так звали моего пациента – безмятежно спал. И когда я мерила ему давление и считала пульс, и даже когда щупала живот, он практически никак не реагировал. Оставшись довольной осмотром, я мысленно поблагодарила Бога и вернулась в кабинет.
Галина Семёновна уже восседала за своим письменным столом с папиросой в зубах. Я поздоровалась с ней. Она лишь слегка кивнула в ответ.
– Ну как наш больной? – спросила она без лишних предисловий.
– Живот мягкий. Язык влажный, обложенный. Пульс – 84 удара в минуту, давление – 120 на 70. По дренажам выделилось 200 мл мутного эксудата. Температура 37и 6. Повязка слегка промокла кровью. После обхода перевяжу, – отрапортовала я.
– Хорошо. Ты, наверное, ещё не завтракала? -поинтересовалась Галина Семёновна и, не дожидаясь ответа, протянула мне свёрток. – На вот, поешь. Здесь бутерброды с колбасой и сыром. Кофе заваришь сама.
Я была ужасно смущена.
– Спасибо, Галина Семёновна! Но не стоило беспокоиться. Я не голодна.
– Ты много не разглагольствуй. А лучше поставь-ка чайник. Я тебе составлю компанию. У нас с тобой в распоряжении полчаса.
Когда вода в чайнике вскипела, я насыпала себе в чашку две ложки кофе, и спросила свою благодетельницу, что она предпочитает.
– Я предпочитаю сама себе заваривать чай.
Выйдя из-за стола, она подошла к тумбочке, сыпанула на глаз чай прямо из пачки в заварной чайничек, залила его кипятком и поставила на журнальный столик. Достала из тумбочки стеклянный стакан в подстаканнике и, усевшись в кресло, жестом пригласила меня к столу.
Накануне я практически ничего не ела, и бутерброды Галины Семёновны были как нельзя более кстати. Выложив их горкой на блюдечке, я устроилась во втором кресле, и мы приступили к трапезе. Бутерброды мне показались необычайно вкусными.
После завтрака Галина Семёновна собрала крошки и выбросила их за окно со словами: «Птицы склюют».
Нетрудно было догадаться, о чём она думала в этот момент.
– Ну что же, пора и честь знать, – произнесла шефиня, взглянув на настенные часы. – Скоро начнётся пятиминутка. Буду представлять тебя персоналу.
Я быстро убрала чашки и тарелку из-под бутербродов с журнального столика, помыла их под проточной, еле тёплой водой и вместе с другими атрибутами чае-кофе-пития спрятала в тумбочку.
В двери постучали.
– Войдите! – гаркнула Галина Семёновна, намеренно придавая голосу строгие нотки.
В дверях показался санитар Янис, тащивший один из стульев, стоящих в ряд в коридоре вдоль наружной стены кабинета главврача.
Только сейчас я разглядела его как следует. Он был высокого роста, я бы даже сказала, долговязым, блондинистым и голубоглазым. Вслед за ним появилась практически его копия, только немного ниже ростом, которая также тащила стул. «Двое из ларца, одинаковых с лица», – мелькнуло у меня в голове. Оказалось, что Янис и Петерис были двойняшками. Они оба учились в Рижском мединституте, а летом подрабатывали санитарами в больнице.
Когда в кабинете уже были поставлены с десяток стульев в направлении письменного стола Галины Семёновны, начал собираться народ. Кто-то уселся на стулья, кто-то на кресла и диван.
– Здравствуйте, товарищи!, – поздоровалась она с персоналом и, показывая рукой в мою сторону, произнесла, – Сначала я хотела бы представить вам нашего нового хирурга, Татьяну Павловну Илюшину.
Я, смутившись, привстала и слегка поклонилась.
– Прошу любить и жаловать, – произнесла шефиня, и принялась уже мне представлять своих сотрудников.
Штат больницы был небольшой: анестезиолог Николай Петрович и анестезистка Нина, которые ночью давали наркоз моему пациенту, но не были мною узнаны, поскольку были в масках, три терапевта – Зента Яновна, Ирина Николаевна и Марк Давыдович, педиатр Софья Исаевна, акушер-гинеколог Дайна Юрьевна, старшая сестра Вильгельмина, две акушерки, по две палатные и операционные медсестры, два хирурга, не считая меня, сама шефиня и Андрис Альфредович.
Завхоз Наум Борисович, сестра-хозяйка Аусма, с которой мы уже успели познакомиться, сторож дядя Вася, шофёр Гена, повариха тётя Нюра со своей дочерью Наташей, только что закончившей кулинарное училище, лаборанты и санитарки на пятиминутках, разумеется, не присутствовали. С ними я познакомилась уже в процессе работы, также как и с работниками «скорой помощи», которые, хоть и подчинялись главврачу, стояли от нас особняком.
Зато заявился и вальяжно развалился прямо в самом центре кабинета кот Бонифаций, с которым я удостоилась чести познакомиться ранее. На него никто даже не обратил внимания. По-видимому, он был здесь завсегдатаем.
Закончив процедуру ознакомления меня с коллективом, а коллектива со мной, Галина Семёновна взглядом пробежалась по сидящим перед нею сотрудникам.
– И где же, позвольте узнать, нас дражайший Андрис Альфредович? – и, не дожидаясь ответа, задала следующий вопрос. – Опять на больничном?
Последовало гробовое молчание.
– Кто посмел выдать? – обратилась она к присутствующим.
– Галина Семёновна, у него было высокое давление – 220 на 120, практически гипертонический криз, – наконец, осмелилась произнести Ирина Николаевна.
– Водку нужно жрать меньше. Тогда и гипертонических кризов не будет. А вам, Ирина Николаевна, выговор за поощрение алкоголизма. Пока устный.
Как я узнала позднее, это была своеобразная игра. Андрис Альфредович когда-то был неплохим хирургом. Его жена, работавшая некоторое время в этой больнице анестезиологом, однажды уехав на курсы повышения квалификации в Ригу, назад не вернулась. Она встретила там мужчину, за которого впоследствии вышла замуж, оставив первому мужу малолетнего ребёнка. Пока ребёнок был маленьким, Андрис Альфредович держался. А как только тот подрос и уехал учиться в Ригу, стал запивать.
Все, прекрасно зная эту историю, жалели его, в том числе и Галина Семёновна, тем более, что тому оставалось до пенсии всего два года. Но, как руководитель больницы, она обязана была порицать такое поведение сотрудников, что и делала, не доводя дело до конкретных действий.
Обозначив свою позицию в отношении Андриса Альфредовича, Галина Семёновна, водрузила на нос очки и, посмотрев на график дежурств, лежащий у неё на столе, произнесла:
– Зента Яновна, по моим данным вы вчера дежурили.
Та кивнула головой и встала.
– Докладывайте.
– За время дежурства за помощью обратились четырнадцать человек: девять, после оказания помощи отпущены на амбулаторное лечение, пятеро госпитализированы. Двое поступили в терапию: один с пневмонией и один с почечной коликой, которая была купирована медикаментозно; одна пациентка – в гинекологию с аднекситом; в детское отделение – шестилетний ребёнок с аденовирусной инфекцией; в хирургию – мужчина с перфоративным аппендицитом и диффузным перитонитом, ночью прооперирован.
И хотя Галина Семёновна прекрасно знала, что происходит в хирургии, таковы были правила – докладывать о всех поступивших пациентах со всеми подробностями.
– Из стационара за сутки выписаны четверо больных, – продолжала Зента Яновна. – Умерших не было. Осталось две свободные койки. Обе в хирургии.
Галина Семёновна удовлетворённо кивнула головой:
– Спасибо. Можете садиться.
Шефиня вновь склонилась над столом, изучая график дежурств:
– Тааак. Сегодня дежурит Николай Петрович.
– Так точно, – отрапортовал тот.
Николай Петрович был молодым человеком лет тридцати пяти, усатым и весёлым. Отслужив в армии после окончания Военно-медицинской академии три года в качестве военного врача, он случайно встретил в Ленинграде свою будущую жену, Илзу, латышку по национальности, влюбился и, женившись на ней, переехал в Латвию.
То ли шутя, то ли по привычке Николай Петрович всегда отвечал по-военному «так точно» или «слушаюсь».
– До 18.00 можете отдыхать. В хирургии сегодня две операции: грыжа и вены. Прооперируем под местной анестезией с операционной сестрой. А вам, Татьяна Павловна – в присутствии персонала она всегда называла меня по имени-отчеству – придётся пойти на приём в поликлинику.
Я была разочарована. Мне так хотелось оперировать или хотя бы ассистировать на операциях.
– Надеюсь, болезнь Андриса Альфредовича не затянется надолго, – как будто уловив мои мысли и взглянув на меня, продолжила она. – И тогда вы сможете принимать участие в операциях.
Шефиня прекрасно понимала, как у молодого хирурга «чешутся руки», когда речь заходит о практической деятельности.
Я сокрушённо кивнула головой.
– Так, вот ещё что, товарищи, следующую политинформацию проведу сама, а дальше – по графику. На этом сегодня всё, – подытожила Галина Семёновна.
До меня, наконец-то, дошло, для чего в кабинете главврача висела огромная карта мира. Присутствующие, поднявшись почти одновременно, брали каждый свой стул, чтобы поставить на прежнее место у наружной стены. Импровизированный конференц-зал вновь превратился в кабинет главврача.
Приём хирурга сегодня начинался с утра, и я обречённо поплелась в поликлинику, представляя скукоту и рутину предстоящей работы.
Как я и предполагала, ничего интересного в этот день не произошло, если не считать пункцию плевральной полости у больного с гидротораксом. Прежде я этого никогда не делала. Конечно, я была рада, что к моему скудному хирургическому арсеналу прибавилась ещё одна манипуляция. Но мне хотелось оперировать. И поэтому я ненавидела Андриса Альфредовича, который лишал меня такой возможности.
Весь день, под влиянием ночного видения, меня преследовали неизвестно откуда приходившие на ум рифмованные строки, которые я еле успевала записывать в блокнотик, лежавший в кармане халата.
Когда, в конце рабочего дня, я открыла его, с удивлением обнаружила вполне завершённое стихотворение.
Прекрасный образ незнакомкиВозник как будто наяву,И глас послышался негромкий,Презревший светскую молву.Гусар шептал ей молодой:«Ждать более уж нету сил».И тонкий стан обвив рукой,Её он в вальсе закружил.Желаний тайны скрыты под вуалью.Лишь губы выдавали грусть.Покрыты плечи тонкой шалью.Взволнованно вздымалась грудь.Сапфировые змеи извивалисьПод ярким пламенем свечей.И гроздья изумрудные качались,Свисая с маленьких ушей.Лавина чувств, сиянье глаз,Накал желаний и страстей.Под звуки музыки волшебной вальсВ мерцании оплавленных свечей.Вдруг смолкла музыка, погасли свечи,Мир погрузился в темноту.Эпоха уходила в вечность,С собою унося и шарм, и красоту,Изящество манер великосветских:Bonjor, merci, mon ami, mon amour.И блеск мундиров офицерских,И скачки «три креста аллюр».Не будет больше прежних нравов,И этого не будет поколения,Прекрасных дам, влюблённых в них гусаров.Всё унесёт река забвения.Прошло две недели. В понедельник на пятиминутке появился новый персонаж. Это был сгорбленный человек в тёмных очках, закрывавших, по-видимому, фингал, но не скрывавших увесистых мешков лилового цвета, которые красноречиво свидетельствовали о его состоянии. Многодневная щетина с проблесками седины прикрывала впалые щёки. Из-под не первой свежести халата выглядывали мятые брюки неопределённого цвета и нечищеные ботинки. Галстук был сдвинут набекрень. Медицинская шапочка сидела таким же образом на всклокоченных, нечёсаных волосах.
– Андрис Альфредович! – с деланным удивлением и восторгом произнесла Галина Семёновна. – Какое сюрприз! Надеюсь, вы выздоровели, хотя бы на пару месяцев?
– Да, – произнёс тот, нисколько не смущаясь.
– Надеюсь, сегодня вы сможете принять участие в повседневной рутинной и, наверное, неинтересной вам, работе нашего коллектива?
Андрис Альфредович кивнул головой.
– Прекрасно! Вия уже соскучилась по вам.
Мужчина ещё раз безразлично кивнул головой.
А я, предвкушая участие в сложных операциях, была на седьмом небе от счастья. «Миленький Андрис Альфредович, пожалуйста, больше не пейте», – повторяла я про себя. – Я вас умоляю!»
В этот день я ассистировала Галине Семёновне на плановой холецистэктомии – операции по удалению желчного пузыря.
После обеда из приёмного покоя по «скорой» поступил пациент с прободной язвой желудка. И Галина Семёновна доверила мне его оперировать. Мой восторг трудно описать словами.
Андрис Альфредович вёл приём в поликлинике, ни на что не претендуя. Наверное, ему давно было всё безразлично, и единственное, что его заботило – дотянуть до пенсии. Я молила Бога, чтобы как можно дольше продлился период его отрезвления.
Наступила осень. Наши двойняшки-санитары уехали в Ригу грызть гранит науки. Стало совсем тяжело. Если на роль санитарки оперблока удалось уговорить дальнюю родственницу операционной сестры Ирены, то на роль санитара приёмного покоя желающих не нашлось. Приходилось дежурному персоналу поднимать пациентов из приёмного покоя в отделения своими силами. Хорошо, что только на второй этаж.
Если до моего приезда всех хирургических пациентов вела сама Галина Семёновна, то теперь обе палаты она передала мне. Шефиня, наконец-то, могла вздохнуть с облегчением и заняться своими непосредственными обязанностями главврача в полном объёме, хотя хирургия была её смыслом жизни.
Она продолжала составлять графики плановых операций и принимать в них активное участие. Если раньше больных с осложнёнными язвами желудка и двенадцатиперстной кишки отправляли в район, так как Галина Семёновна не решалась брать такую ответственность на себя, оперируя их с операционной сестрой, то теперь почти всех мы оперировали на месте.
Конечно же, первое время я только ассистировала на операциях, набираясь бесценного опыта, но уже через полгода оперировать не слишком сложных пациентов шефиня доверяла мне самостоятельно.
Кроме участия в операциях, в мои обязанности входил обход больных, перевязки, различные манипуляции, коррекция лечения, записи в историях болезней, выписка и приём новых пациентов. В общем, работы хватало.
Уже поздним вечером, закончив основную работу, направлялась в библиотеку, расположенную на третьем этаже, рядом с кабинетом шефини и представлявшую собой небольшое помещение с несколькими стеллажами до потолка, наполненными различными книгами, в том числе беллетристикой, газетами и журналами.
Книги были аккуратно поставлены в алфавитном порядке и по темам, например: наука, медицина, искусство и т. д., что меня всегда удивляло.
Оказывается, несколько лет назад Галина Семёновна спасла жизнь одной женщине, бывшей по образованию библиотекарем и случайно оказавшейся в этих краях. В благодарность, после выписки, она специально задержалась на несколько дней, чтобы привести нашу библиотеку в порядок.
Библиотекарша составила также каталог с названием и расположением всех книг, имевшихся на тот момент в библиотеке, который лежал сейчас на журнальном столике, привлекая внимание красивой кожаной обложкой с латышскими национальными мотивами.
Рядом со столиком стояло уютное мягкое кресло, в которое я с удовольствием усаживалась, предвкушая приятные минуты, а иногда и часы погружения в неизведанный мною мир.
На стене висело объявление: «Уважаемые коллеги, просьба соблюдать порядок и ставить прочитанные книги на место согласно каталогу».
Окно, у которого стоял столик, так же как и в кабинете главврача, было обращено в сторону Даугавы. Оно было занавешено лёгким тюлем, а по бокам висели льняные занавески. Так что через него я могла наблюдать всю палитру красок сменявшихся друг за другом времён года. Это было чудесное времяпрепровождение.
Однако я не позволяла себе взять ни одной художественной книжки, не посвятив самообразованию, как минимум, два часа. У меня была установка – проштудировать всю имеющуюся литературу по каждой нозологической единице хирургических заболеваний.
Закончив чтение и конспектирование одной темы, переходила к другой. И только потом могла позволить себе почитать что-то для души или помечтать, наблюдая за удивительными метаморфозами природы, происходящими за окном.
Так, за время работы в этой небольшой уютной и милой сердцу больничке я исписала убористым почерком три толстые тетради. И это не было напрасным трудом.
Галина Семёновна, уходя, всегда нарочито громко хлопала дверью, давая мне понять, что кабинет свободен. Но часто я допоздна засиживалась в библиотеке и уходила в кабинет главврача только, чтобы переночевать. Однажды и вовсе заснула в кресле.
Шефиня, не обнаружив утром следов моего пребывания на положенном месте, подумала, что я оперирую больного, не поставив её в известность, а может быть и ещё что-нибудь похуже. Чуть не разразился скандал. Но, когда она увидела меня с заспанным лицом, всклокоченными волосами и испуганным видом, выходящей из библиотеки, не смогла удержаться от смеха.
– Ну что, Танюша, тяжело грызётся гранит науки? Или бульварным романчиком зачиталась?
– Книжка интересная попалась по философии, – ответила я смущённо.
– Настолько интересная, что усыпила тебя в кресле? Ты мне её порекомендуй, а то бессонница замучила, – произнесла она с улыбкой и, не дав мне ответить, продолжила. – Беги, побыстрей приводи себя в порядок. Будем чаёвничать. А я пока чайник поставлю. У меня есть вкуснейшее печенье.
В этот день после пятиминутки должна была состояться политинформация. Поскольку санитаров-двойняшек не было, каждый входящий сам вносил свой стул из коридора. На этот раз стулья почему-то расставлялись спинками по отношению к столу главврача, а Галина Семёновна сидела не за своим столом, а на стуле у наружной стены напротив присутствующих.
Дежурный врач сдал дежурство. Слово взяла главврач:
– Уважаемые коллеги, как вы знаете, за текущий период произошли важные события в нашей стране и за рубежом. 9 сентября умер один из главных противников Советского Союза, Мао Цзэдун, который вёл с нами на протяжении многих лет идеологическую борьбу. Благодаря его враждебной политике нашему государству пришлось создавать усиленную группировку войск на востоке страны.