Встал, снял ватник, закутал Анюту, сел рядом приобнял. Помолчали, глядя на прозрачное небо с первыми звёздами.
– Всё хотел спросить тебя, доча. Матушка тут про тебя рассказывала, как ты Битюга поворотила, помнишь?
– Как не помнить. Было.
– Как же тебе удалось такое, поведай, коли не секрет. Аль слово какое знаешь?
– Знаю, тятя, не секрет вовсе. Много слов разных есть и для зверя, и для скотинки, и для человека. Выбирать надо. Тогда вот молитвой Христовой, “живые помощи” называется. Бабушка научила, царствие ей небесное, – перекрестилась.
– Ишь, ты. А ну-ка скажи.
– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой и уповаю на него…
Дочитала до конца, не торопясь, тихим голосом, но выразительно, глядя на гаснущий горизонт чудными своими глазами, перекрестилась, закончив. Афанасий слушал, затихнув, с каким-то упоением.
– Это всё, что ты ему тогда сказала? Битюгу-то? – спросил, когда закончила.
– Тогда всё. А знаю много чего ещё.
– Светлая, знать, душа у тебя, девонька, хранит Он тебя.
– Хранит всех, кто его любит. И ты, тятя, люби.
– Откуда ж ты этому научилась? Ты ж, отродясь, ни попа, ни прихода не видала.
– Что от бабушки услыхала, что от матушки. Запоминала.
– А Райку, коровку нашу, что падала прошлым летом, ты на ноги поставила? Агаша сказывала, ты тогда три дня не отходила от неё.
– Не знаю. Может я, может сама очухалась. Я помогала ей, чем могла. Я ведь слышу их, тятя. И скотинку, и зверей, и птиц. Они всегда говорят. Только очень тихо, не всякий услышит.
Приобнял Афанасий девчонку, ткнулся носом в мягкие детские волосы, затих. Какой-то щемящей нежностью и радостью наполнилось его сердце. “Пусть себе сочиняет, – думалось, – разве худо кому от того. Большое сердце у неё, на семерых Господь намерил, ей одной досталось. Как-то же жизнь у неё сложится?”
– Что затих, тятя? Думаешь, верить или нет? – спросила Анюта, заглянув в глаза.
– Отчего ж не верить, доча, в то, что было.
– Я не про Битюга и не про Райку. А про то, что всякая скотинка слова говорит, да только не слышит никто.
– И тут твоя правда. Я, к примеру, как и все, слухом не удался. А ты у меня, знаю, другая.
Анюта улыбнулась недоверчиво, помолчала, словно обдумывая что-то.
– Вот что, тятя. Завтра все на стрекаловские вырубки пойдут, а мы с тобой вдвоём в другую сторону, на дальние пронинские. Места я там знаю и ещё покажу кое-что. Только молчать о том будешь.
– Уговорились. А далече ли?
– Не далече, вёрст десять с небольшим будет. До солнца выйдем, засветло вернёмся.
– Ты что ж, одна туда ходила? – удивился Афанасий.
– Одна. В первый раз с ребятами, да заблудилась, а потом уже и сама раза три.
– Ну и ну! – удивился Афанасий, – И не убоялась?
– Так ведь боязно тем, кто не верит, тятя. Ты можешь ружьё взять, от батьки осталось. Только вдвоём пойдём, так матушке и скажи.
На том и порешили, пошли спать.
Глава 4
– Просыпайся, сурок! Рассвело давно. Пора за дело браться.
Родион продрал глаза. По-прежнему болела голова и сильно хотелось пить. Перед ним на стуле сидел Тимофей с пачкой одежды на коленях. Родион спустил на пол ноги, сел на кровати, придерживая одной рукой тяжёлую голову.
– Вот те роба, а своё пока на трубах развесь. С тебя за день семь потов сойдёт, придёшь вечером, в сухое влезешь. Тут исподнее тёплое, – Тимофей стал выкладывать на стол одежду из пачки, – Свитерок, ватные штаны, телогрейка. Одевайся, да пойдём, до Матрёны дойдём. Завтракать то будешь?
– Какой там к чёрту, – жалобно прохрипел Родион, – Чердак разламывается, жабры горят. Зачерпни воды ковшик, Тимоха, будь добр, подай.
– Зачем вода, Родька, – засмеялся Тимофей, – От неё морда пухнет. Сейчас до Мотьки дойдём, кое-чем побаще разживёмся. Крепенького нам с тобой с утра нельзя, начальник не одобряет совсем. Но подлечиться у Мотьки всегда есть чем. Ты знаешь, какой у неё рассол? О-о! Ты не знаешь, какой у неё рассол! Давай, собирайся скоро, я на улице подожду, жарко у тебя.
При мысли о рассоле Родион забыл про воду, быстро переоделся, своё развесил на горячих трубах, вышел. Проходя по коридору, осторожно потрогал соседние двери – закрыты. “Сейчас сразу и спросить бы надо про утренний визит”, – подумал. Во дворе в нетерпении топтался Тимоха.
– Пошли живее, у самого душа горит.
Поскрипывая свежим снегом, пошли они через задний двор к зданию вокзала.
– Послушай, Тимофей, а что за женщина ко мне рано утром заходила? Симпатичная, стройная, лет около тридцати. Посидела, вышла за дверь и, как сквозь землю провалилась. Она чё, по соседству со мной живёт?
– Женщина? – Тимофей расхохотался, – Известное дело, Мотька, кому ж тут ещё быть. Она, бестия, до мужиков голодная. А живёт она по соседству с тобой, через двор. Комната у ней за кухней.
– Да какая Мотька! Я ж говорю: стройная.
– Я, когда сюда добре заложу, – Тимофей показал пальцем на горло, – у меня все стройные и симпатичные, другие куда-то деваются. Вот и с тобой та же история. Дело молодое.
Родион косо посмотрел на Тимоху, засунул руки в карманы, насупился. “Темнит, чертяка. Ну и хрен с ним, всё равно узнаю”.
– Ты, Родька, в голову не бери, – весело продолжал Тимофей, хлопнув Родиона по плечу, – Места у нас здесь такие. Воздух, что мёд, без вина хмелеешь. А ты сколь вчера откушал? А? Вот то-то и оно. Я раз, по загулу, веришь, нет, козу нашу Маньку чуть за бабу не принял. Ха-ха-ха! Ничего, рассольчику сейчас примешь, за раз всё пройдёт, как с белых яблонь пух. А на счёт женщин призабудь пока. Здесь у нас, как в той песне: “ три пролёта по сто вёрст до ближайшей бабы”. А шибко соскучишься, коль, так к Мотьке подкати, – Тимоха понизил голос, – Она ещё в соку и податливая. А?
Скабрезно заржав, он ткнул Родиона двумя пальцами чуть ниже пупа и открыл перед ним дверь.
– Ну, заходь давай, не мешкай.
Прошли в буфет. Небольшая, затемнённая, но тёплая и уютная комната с бревенчатыми стенами и двумя тяжёлыми деревянными столами была наполнена запахом чего-то жареного и вкусного. Но Родиона мутило и думать о еде не хотелось. Роняя с валенок снег, Тимофей подошёл к буфетной стойке, за ним еле волоча ноги, Родион.
– Мотька! Старая ведьма, где ты там? Рассолу неси скорей!
– Может, сперва по спине ухватом, бес махнорылый? – весело отозвалось откуда-то изнутри, из кухни.
