– А где ж ты их видел тут, поезда-то, окромя того, на коем сам приехал? Считай, тебе повезло.
– Вот так станция! Стало быть, и поезда здесь не ходят?
– Ну не то, чтобы совсем. Один то точно ходит, когда надо. А так, на кой они здесь? Ну сам подумай, кто ж сюда поедет? Станция тупиковая. Раньше тут лагерей тьма тьмущая была, система Краслаг называлась, слыхал, может? Вот арестантов сюда и возили. А теперь кому тут что надо? Все на юг едут, а тут, как ни крути, север.
– А как же я домой-то поеду? На чём?
– Тю-ю! Нашёл о чём думать! Тебе раньше осени возвращаться не свет. Тебя там друзья твои ждут с деньгами, а у тебя их нет, и нескоро ещё будут. А летом тут самая работа. Разживёшься хорошенько, чтоб не только на долги, но и на женитьбу хватило, и поплывёшь домой белым лебедем. На чём? Ну, я ж тебе говорил: один-то поезд ходит. А тебе сколько ж их надо-то?
– И как же часто он ходит? Расписание у него есть?
– Как начальник закажет, так и приходит, минута в минуту. Да ты поживи сперва, отдохни от суеты, глядишь, и домой не захочется. Я вот, например, уж лет тридцать, как здесь. Ни разу ещё никуда не хотелось.
– Jedem das Seine, – невесело сумничал Родион.
– Чаво, чаво? – не понял Тимофей, – Ругаешься что ли?
– Да что ты, Тимоха. Немецких философов цитирую. Это о том, что ты к такой жизни привычный, лучшей ты, видать, и не знавал. А я человек городской. Мне без цивилизации тяжко придётся. Интернет то у вас есть?
Тимоха нахмурил брови.
– Это дизель что ли? А то как? Лампочка у тебя над головой от чего горит?
– И то правда, – грустно улыбнулся Родион, глядя на лампочку.
Тимофей вытащил из кармана ватника пачку “Беломорканала”, положил на стол. Закурили.
– Сам-то как сюда попал? Тоже этим поездом приехал? – спросил после недолгого молчания Родион.
– Не-е, совсем другим путём. Это долгая история. Беглый я, – Тимофей сделал паузу, словно вспоминая что-то, затянулся, выпустил облако.
– С тех самых лагерей системы Краслаг что ли? – спросил Родион.
– Да нет, оттуда мало кто бегал, и недалёко. Я с Красных Ёлок. Там раньше спецпоселение было. Родителей в тридцатом раскулачили, выслали из России сюда, на бережок, лес валить. Мне тогда пятнадцать лет было. Отец с маманей в первые же годы померли. Ох, и хлебнул я тогда. Сначала землянка, потом барак, с шестнадцати лет на лесоповале. В сорок четвёртом на фронт стали брать. Подумал я тогда: всю жизнь каторга безо всякой вины, а теперь в награду под пули бросят. Не-е, родимые, хрен вы угадали. Да и дал дёру в начале лета, пока тайга грела да кормила. Таких, как я, особо не искали, с собаками по следу не шли. Если б вышел на посёлок какой, там бы наверняка прибрали, обратно вернули. Но я не вышел. Две недели блудил по тайге, как волкам на обед не угодил, не знаю. Летом-то и у них есть, что пожрать. Истощал совсем, распух весь от комара и гнуса, свалился. Тут меня Иваныч и подобрал. С тех пор и служу ему верой и правдой. После войны беглых спецпоселенцев амнистировали, а после и вовсе всем вольную дали. Только мне идти некуда было. Здесь мой дом, другого нет. Здесь моя воля.
Помолчали немного, задумались, каждый о своём. Откуда-то издалека донёсся волчий вой. Залаял во дворе Волчок.
– Ишь, разгулялись, ети их в душу, – проворчал Тимофей, – В стаи сбиваются. Ночь тихая, лунявая, то, что им надо.
– Много их здесь?
– Хватает. Скольких собак сожрали на моём веку. Но во двор редко заходят, рядом шастают. Отстреливаем, когда доведётся. Мотька, и та нескольких шлёпнула.
– А как Матрёна тут оказалась, не поведаешь?
– Да, почитай, так же, как и я. Она тоже с Тамбовщины, с соседнего села. Их ещё до нас на Илеть пригнали. А сюда она ещё задолго до меня попала. Совсем девчонкой малой была, сирота. Иваныч её у другого спецпосёлка подобрал, Пронино называлось. Теперь его нет уже, вымерли, поразъехались. Одни пеньки остались.
– И что ж, так тридцать лет в таком составе и жили?
– Ну, что ты. За тридцать лет разные люди были, кто куда подевались. Рассказывать ночи не хватит. А мы вот по сей день живём, службу тащим. Но много народу никогда не было, начальник этого не любит.
– Что ж сам-то к Матрёне не подъезжал? – с улыбкой спросил Родион.
– Ну, это вопрос личного карахтера, – насупился Тимофей, – посторонним входу нема.
– Да я чё, я ж просто спросил, – Родион улыбнулся, – Не хочешь, не отвечай.
– Так… Было кой чего, – помолчав, продолжил Тимофей, – Давно ещё. Да видно не пара мы, не сошлись карахтерами. А тебе вот и карты в руки, – добавил, вновь повеселев.
– Не-е, дружище, не могу. Года у нас разные. И весовые категории. Да и невеста меня дома ждёт, ты ж знаешь. Ворон тогда, за столом, всю мою подноготную вывернул.
– Невеста – это хорошо. А что ж тогда на ту ночную бабу запал? – лукаво улыбаясь, спросил Тимофей, – Ту, что привиделась-то? Нешто я не видел, с каким интересом ты про неё обспрашивал. Враз про невесту забыл.
– Это ты ошибаешься. А что спрашивал, так как же не спросить. Загадочно ведь.
Тимофей усмехнулся, подошёл к печке, подкинул пару поленьев.
– А вот, кстати, про ворона рассказал бы, Тимоха, что за птица такая.
– А что про него рассказывать. Птица, да и птица. Только умная шибко, да болтать умеет. На меня, когда я в бегах погибал, он Иваныча навёл. Да и потом ещё не раз из тайги выводил. С ним не пропадёшь. Но много о нём я не знаю, сам бы хотел. Он почти завсегда с Иванычем. Или улетает куда по своим вороньим делам. С нами не якшается.
– Удивляет не то, что он болтает, а то, что он болтает. Для птичьей болтовни в ней слишком много смысла. И другое. Ты когда-нибудь видел, Тимофей, чтобы птица так пила? Ну, известны случаи, петухи винных ягод наклюются, потом буянят. Но он же самогонку хлещет, как сапожник, стаканами. И даже не крякнет. И хоть бы хрен ему – ни в одном глазу.
– Это да, – согласился Тимофей, – Не могу возражать. Тут Иваныча рука чувствуется. Знать, это он его таким штукам обучил. Ты знаешь, по скольку они живут, вороны-то? Я слыхал, вроде как по триста лет и более. За такое время и зайца можно научить спички зажигать. Но зайцы мало живут, а ему уж, поди, сто лет в обед.
Родион криво усмехнулся, мотнул головой.
– Железная у тебя, брат, логика. Дивлюсь я, как легко, без напряг, находишь ты объяснения для вещей, собственно, необъяснимых. Голову не греешь.
– Всё правильно. На кой её греть. Она у меня одна. И ты не грей, Родька, мой тебе совет. Проще жить будет, легче. Давай-ка лучше ещё по половинке, чтобы на посошок осталось. А то Мотька скоро погонит.
Ещё раз приложились, доели хлеб и сало, допили квас.
– А что за метеостанция здесь, Тимофей, про которую ты упоминал? Далеко она?
– Вёрст семь будет на закат, – махнул рукой в направлении запада, – В хорошую погоду её отсель видать. Там вышка такая есть, с шестом выдвижным, на ней всякие ветромеры болтаются. Вот её видать. Погоду выведывает для Иваныча, ему это надо. Без погоды ему никак. Тут ведь такие бураны бывают, коль далеко в тайге застигнут, загинешь без следа, верное дело.
– Много ль там народу работает?
– Да откуда ж там народ. Один там и есть, бобыль какой-то. Он там работает, там и живёт всегда. Иваныч его снабжает. Мотается туда зимой на своей танкетке, летом на коне.
– Весёлый, видать, дядька, если всё время один там живёт, без смены.
– А нам какая нужда до него? Главное дело нам весело. С тобой вот и выпить, и поговорить. Не заметишь, как и вечер прошёл. А то всё с Мотькой в дурака да в домино.
– Да уж, у нас-то весело, – вздохнул Родион.
Из-за двери раздался скрип шагов по снегу. Постучались громко.
