Люди одной крови

А резервы подойдут – посмотрим, чья возьмёт. А чтобы резервов дождаться, мы должны их здесь придержать. Время нашим дать, понимаешь? Скоро мы их остановим, скоро. Пусть пока потешатся, пройдут вперёд. Обратно бежать дальше придётся.

– Тут главное, товарищ майор, чтоб не до Волги они тешились.

Любавин удивлённо посмотрел на него.

– Ты что, Георгий? Километров с сотню-то ещё, может быть, и отдадим. А там – вперёд, на Берлин. Не сомневайся.

А Жорка и не сомневался. Не мог он тогда знать, насколько пророческими были его слова насчёт Волги.

Фашисты появились на рассвете. Три мотоциклиста подъехали к самой воде, побалабонили что-то по-своему, погазовали, крутанулись у берега и рванули обратно.

– Это хорошо, – шепнул Поляков. – Не заметили. Любавин кивнул.

– Тем лучше. Жора, подтяни поближе пулемёты с флангов. Они беспечно, колонной к ручью подойдут. Вжарим хором, человек с полета сразу положим. А там видно будет.

– Ладно. Дай команду пулемётчикам. Пошли связных. – И громко: – Командиры рот, ко мне!

Поставил задачу:

– Огонь открыть только после пулемётчиков и не палить в небеса. Нам нужен только прицельный огонь. Патроны беречь. Неизвестно, сколько нам этот рубеж оборонять придётся. Может, трое суток, может, пятеро.

В заключение добавил:

– Всё, товарищи командиры. Привал закончился. Мы их сначала, конечно, шарахнем, как следует. Но не обольщайтесь. У них сейчас сила. А у нас Родина за плечами. Стоять насмерть. Нам и продержаться надо всего-то два дня. Вопросы? – И сам ответил: – Вопросов нет. Тогда по местам. К бою!

Ещё около часа ждать пришлось. Наконец появились. Шли нестройной колонной. Беспечно, как на пляж у себя дома. Каски на ремнях, ворот нараспашку. Болтают о чём-то.

Поляков дал бинокль Любавину.

– На, глянь. Видишь, жарко им. Погодите, гады, это ещё не жарко – жарко будет впереди.

Подпустили почти до самого ручья. Тут Поляков и дал команду:

– Огонь!!!

Пулемёты дружно рявкнули и застучали в четыре струи. Бойцы открыли огонь из винтовок. И понеслось! Фашисты беспорядочной лавиной бросились назад. А вслед им летели и летели пули. Смерть настигала бегущих по всему полю. Никто не подбирал раненых. Солдаты падали, вставали, бежали дальше, ползли на четвереньках, пытаясь укрыться от огненного смерча. Никогда за всё время войны не видел Поляков такого панического бегства противника. Такого ужаса, охватившего огромную массу людей. Избиение продолжалось, пока последний солдат не исчез за линией горизонта. Всё поле за ручьём было устлано вражескими телами.

Поляков снял фуражку, вытер струящийся ручейками пот со лба.

– Ну вот, товарищ майор. С первой победой. А то всё пятились да пятились. Теперь и они хлебнули. – Он сжал кулак, погрозил им в сторону неприятеля. – Помните, гады! Это только начало. Били вас и будем бить. Дайте срок.

Любавин вздохнул.

– Да, дали им прикурить на первый раз. Слишком уж они расслабились. Думали – им здесь Европа. Елисейские поля! Шалишь, брат. Но и нам расслабляться нельзя. Теперь они пойдут по всем правилам военного искусства. Такие, Георгий, дела. Я пройдусь по окопам, поговорю с командирами, с людьми. Пулемётчиков на места поставлю. А тебе надо в тыл. Отсюда боем не покомандуешь. Там место подготовлено. Связных возьми. Одного старшины твоего Серобабы мало будет. Всё-таки фронт обороны у нас метров с четыреста. И, сам понимаешь, это мы их только пугнули. Это, брат, только присказка была. Сказка будет впереди. Может, и с танками. Так что – не расслабляйся.

Он кивнул Полякову и, согнувшись в три погибели, двинулся по мелкой, не в полную глубину вырытой траншее на правый фланг. Полноватая, нескладная фигура с трудом протискивалась в узкой траншее, то и дело, цепляясь за её стенки. И тогда сухая земля тонкой струйкой осыпалась на гимнастёрку Любавина. Поляков смотрел ему вслед, и сердце сжималось: Жорке было жаль немолодого уже майора. «Тебе бы сейчас внуков нянчить. А ты тут по траншеям ползаешь. С другой стороны, что б я делал без тебя? Счастье, что такой человек в тяжкую пору встретился. Были б все такие там, наверху, не сидели бы мы сейчас в окопах в этой степи». Испугавшись этой мысли, тут же отбросил её прочь и двинулся по траншее в другую сторону. Подготовить людей к новому бою. Настоящему и жестокому.

Начали немцы наступление через час. Двигались цепью, растянувшись почти по всему фронту обороны поляковцев. Впереди на равных промежутках – три бронемашины. Метров с двухсот они открыли огонь из пулемётов. Поляков обернулся к Любавину.

– Как там наши сапы?

– В порядке сапы. До ручья броники подпустят и ударят. А пулемётчики метров со ста пятидесяти начнут пехоту отсекать.

Ударили наши пулемёты. Защёлкали винтовочные выстрелы. Поляков поморщился.

– Рано винтовки начали. Не снайперы, с такого расстояния фиг попадёшь.

Любавин отозвался.

– Ну, не попадём, так попугаем. А там кто его знает – они к нам идут. Всё ближе.

Пулемётные очереди врага ложились у самых окопов. Голову не поднять. Поляков забеспокоился.

– Пора бы их и причесать.

Тут и жахнул правый ПТР-овец. Центральный бронетранспортёр встал как вкопанный. Экипаж полез на землю. Воспользовавшись тем, что его пулемёт замолчал, красноармейцы открыли прицельный огонь. Цепи, перешедшие было на бег, сразу поредели и залегли. Тут же удалось подбить и второй бронетранспортёр. Третий, не доезжая до ручья, тормознул.

– Ну, зараза, – шептал Поляков, – и тебе не долго осталось.

И точно, не прошло и пяти минут, как и он вспыхнул факелом. Немцы, даже на земле были видны как на ладони. Пулемёты молчали, зато остальные бойцы вели огонь, не спеша, выцеливая среди трупов живые мишени. Если кто-то из наступавших приподнимался, тут же вступал в дело пулемёт. И немцы не выдержали. Ползком-ползком попятились.

– А, не нравится?! – закричал Поляков. – Так мы вас и не звали! – Обернулся к майору. – Может, в атаку? Шуганём их до самой Бессарабии!

Тот осадил его.

– Не горячись. Ты ж не знаешь, что там дальше. Нам бы этот рубеж удержать. Ещё и полдня не прошло. Надо подумать, как людей покормить до следующей атаки. А то закрутится-завертится, до темна голову не поднимешь.

Поляков удивлённо посмотрел на него.

– Ну, товарищ майор, и нервы у вас! Как будто пятый год воюете! Я насчёт этого и забыл вовсе.

– Для этого я и есть у тебя. Чтобы не забывал. Я обедом займусь, а ты…

– А я по окопам пробегусь. Есть, поди, и раненые, и, может быть, убитые. Проверю людей.

И они занялись каждый своим делом.

На этот раз немцы готовились долго. К пяти часам ударила артиллерия. Снаряды ложились плотно. Вся позиция вмиг была изрыта. Но более пагубным был миномётный обстрел. Мины с противным воем падали с неба под прямым углом. И если попадали в траншею, амба – спасения не было. Огонь вёлся прицельный, по окопам. Вблизи НП Полякова ни один снаряд не упал. Он с болью смотрел на развороченные позиции своих бойцов. «Тут уж без раненых и убитых не обойтись. Верно майор сказал – какая там атака. Своё бы удержать». Он глянул на Любавина.

– Молотят, как будто здесь дивизия в обороне.

Тот откликнулся.

– А ты думал! Им сейчас вперёд надо. Любой ценой. А тут козявка какая-то путь преградила. Так что держись, Георгий, это только начало.

Поляков хмыкнул.

– Ладно. И мы не лыком шиты.

Показались немецкие цепи. Автоматчики шли, согнувшись, прижимаясь к земле, и на ходу вели огонь.

– В белый свет как в копеечку, – бормотнул Поляков. – Наши-то попрятались.

– Психология, – откликнулся Любавин. – Свой страх разгоняют.

– А мы им страху сейчас прибавим. Пусть только поближе подойдут. Ну что, вперёд? Артиллерия сейчас замолчит, своих бить не будут. Надо встретить.

– Встретим. Ты-то куда? – Он схватил за ногу выползающего из окопа Полякова. – Тебе отсюда командовать надо.

Поляков выдернул ногу.

– Успею накомандоваться. Вернусь. Надо посмотреть, что там у нас впереди делается, организовать встречу. Было бы кем командовать. Видишь, фрицы намолотили… Давай вперёд. Я налево, ты направо.

Потери были. Но меньшие, чем издали казалось. Бойцы уже вели огонь. Заговорили пулемёты. Немцы теперь передвигались короткими перебежками. Но передвигались. Упорно лезли вперёд.

Поляков, где ползком, где бегом – от воронки до воронки – двигался вдоль линии обороны. Не молча. Кого за плечо встряхнёт, кому подмигнёт, а кому и пару слов ободряющих бросит. Его удивляло спокойствие бойцов. Видимо, удачное отражение двух предыдущих атак вселило в них уверенность в успехе. А что? Броники сожгли, патронов хватает, покормили сытно, потери после артобстрела небольшие. Поляков приободрился. Пора пост на НП занимать. Он добрался до своей тоже выкопанной далеко не в рост траншеи, протиснулся в неё, обернулся, бросив взгляд на поле боя, подумал: «Ничего, немчура. Повоюем. Не так просто нас взять! Подавишься, не скушаешь!» И в это самое мгновение правофланговый пулемёт замолчал. Жорка бросился назад, припал к брустверу. В отчаянии ударил кулаком по насыпи. «Так и есть! Накликал!» Немцы на правом фланге приободрились, смелее стали продвигаться вперёд. Поляков быстро посмотрел по сторонам. «Кто? Ну, кто сможет? Кто успеет?» Рядом был только худенький необстрелянный связной Щеглов.

– Щеглов! Щеглов! – заорал что есть мочи Поляков, как будто Щеглов был не рядом, а за версту. – Из пулемёта можешь? Быстрее, можешь!?

Перепуганный Щеглов закивал:

– Могу, товарищ старший лейтенант, могу.

– Так что ж ты стоишь? Бегом к пулемёту!!!

Тот рванул с места, только земля из-под ног посыпалась.

«Ни хрена он не может», – решил про себя Поляков и двинулся в ту же сторону. Фашисты между тем на правом фланге осмелели. Всё быстрее они продвигались вперёд. Почуяв нашу слабину, туда же стали смещаться наступающие центрального сектора. Поляков добрался до ближнего пулемётчика. Лёг рядом.

– Справа цели видишь?

Тот кивнул:

– Вижу, товарищ командир, вижу.

– Так что ж не бьёшь?

– Щас подмогнём. Тут со своими не успеваю управиться.

Но огонь перенёс. Однако обороняющимся это мало помогло. «Так и знал – ни хрена этот Щеглов не умеет», – подумал Поляков. А немцы уже до самого ручья добрались. Теперь они, предчувствуя близкий успех, бежали кучно, в полный рост. Первые уже в воду ступили. Тут и заработал пулемёт. Ближних к нему как бритвой срезало. А потом и до остальных дело дошло. Там, на той стороне ручья, степь полого спускалась к воде. И залёгшие было фашисты, перед пулемётчиком были как на ладони. А он хладнокровно делал своё дело. Покончив с передними, перенёс огонь дальше. Никому пощады не было. Поляков приостановился. «Вот это да! Ну и Щегол! Ну, молодец! А я ругал его. Герой!».

Атакующие не выдержали. Мало того что лихой пулемётчик косил их, как капусту. Так ещё и второй, центральный, бил в том же направлении. Немцы попятились, попятились и побежали. Побежали сначала с правого фланга, ну а там уж стадные законы сработали: мало-помалу к ним присоединились наступающие в центре, а затем и все остальные. Красноармейцы спокойно вели огонь по бегущим, потери противника росли на глазах. Да кто их считал?

Поляков вздохнул. «Однако отбились. Вряд ли сегодня ещё полезут. Надо Щеглову спасибо сказать. Из молодых, да ранний. Удачно я его к пулемёту направил».

И он двинулся дальше – поощрить лихого пулемётчика. Щеглов стоял почти в конце траншеи. Лицо грязное, потное. Ворот гимнастёрки расстёгнут, ремень болтается где-то внизу впалого живота. А улыбка – до ушей. Увидел Полякова.

– Ну, как мы их, товарищ старший лейтенант?

Поляков молча обнял его, прижал к груди. Отстранился. Глаза горят.

– Молодец! Ну молодец! Что б мы, Щеглов, без тебя делали? Чуть ли не один с фашистами расправился!

Щеглов отступил. Радостно сообщил:

– Так, товарищ командир, это не я.

– Как не ты? Сам по себе он стрелял, пулемёт твой? Или с божьей помощью? Так Бога нет. Ты что, Щеглов, на радостях того? – Поляков покрутил пальцем у виска.

Улыбка Щеглова погасла.

– Не того я, товарищ старший лейтенант. Это вот она.

Связной отступил ещё на два шага назад и указал рукой на короткий ход в траншее, где и находилось пулемётное гнездо. Поляков подался вперёд, кинул взгляд на пулемёт. Там, в конце окопа, на самом его дне, сидела, поджав под себя ноги, девушка. Скорее, даже девочка. Чернявая, в стареньком голубом платьице.

– Она? – удивился Поляков.

Девушка молчала, испуганно глядя на него иссиня-чёрными, как у цыганки, глазами.

– Она, она, – затараторил Щеглов. – Я у ней только вторым номером был.

– Неё, – автоматически поправил Поляков.

А Щеглов продолжал:

– Наших-то сразу двоих побило. Видно, одной очередью. Вон они. – Он кивнул в конец основной траншеи, где прикрытые плащ-палаткой лежали тела пулемётчиков.

Поляков повернулся к девушке.

– Ну, кто такая?

Та неожиданно резво встала.

– Рядовая Наливайко! – И неуверенно добавила: – Наталья.

– Рядовая? – насмешливо протянул Поляков. – Откуда ж ты взялась, рядовая?

Девушка кивнула куда-то в тыл.

– Да из села вот, из Петровки. Я у них заночевать попросилась, а тут бой. Вот я и прибежала помочь.

Поляков усмехнулся.

– Вишь ты – прибежала помочь. – Посерьёзнел. – Ну, по правде говоря, помогла. Крепко помогла. За это спасибо.

– Служу трудовому народу! – вырвалось у Натальи.

Поляков пропустил это мимо ушей. Продолжил своё.

– Так, где ты с пулемётом так лихо управляться научилась?

– Я, товарищ старший лейтенант, на заставе родилась и выросла. Так что изо всех видов оружия…

– На заставе… И что там, на заставе?

– На заставе папка мой был старшиной. Там и росла. А в июне на побывку приехала. Батя чувствовал: вот-вот война начнётся. И отправил нас с мамой к бабушке в Крым. Война началась на второй день после нашего отъезда. Далеко не уехали – попали под бомбёжку, мама погибла. Что с папой – не знаю. Одна решила в Крым добираться. Вот до Петровки добралась. Дальше вы знаете.

– Да, история. Что же мне с тобой делать?

– Ничего не делать. Обмундировать. Я ж говорю – рядовая.

– Рядовая… – Протянул задумчиво Поляков. – А где Любавин?

– Задело его, товарищ старший лейтенант. – Доложил подоспевший командир роты.

– Сильно задело? – встревожился Поляков. Он сразу забыл о девушке.

– Да не очень. Руку. Кажись, сквозное. И бок слегка царапнуло. Только крови много потерял – еле уговорили на НП перейти. Перевязали кое-как. Санинструктора убили. Нету у нас больше медиков. Толком перевязку сделать никто не может.

– Я могу.

Это из угла, от пулемёта.

Поляков резко обернулся. Наталья. Конечно, она. Он покрутил головой.

– И из пулемёта ты можешь. И перевязать ты можешь. Тоже на заставе научилась?

– Никак нет. Три курса мединститута.

Жорка вскинул брови.

– Три курса? Когда ж ты успела? Тебе сколько лет? Наталья пожала плечами.

– Двадцать.

– Двадцать? – удивился Поляков. – Я б тебе и семнадцати не дал.

Наталья кивнула на поле боя, в сторону фрицев.

– В семнадцать я бы так не сработала.

– Да уж. А что ты так долго не стреляла? Нервы мне все извела. Я решил было: всё, придётся в рукопашную идти.

Вмешался Щеглов.

– Я кричу ей: давай, давай! А она молчит, только стволом влево, вправо водит. У ней нервов совсем нет.

– У неё, – снова автоматом поправил Поляков.

– Ну, у неё, – исправился Щеглов. – А потом как начала шарашить! Я вообще обалдел!

– Ладно. – И к Наталье: – Так что ж ты так долго не стреляла? Кино насмотрелась?

Та кивнула. Поляков почесал затылок.

– Ну, ну. Может, и правильно. Шуганула ты их здорово. Запомнят. А теперь давай-ка, Анка-манка, к раненым. Зачисляю тебя в батальон санинструктором. Но при случае про пулемёт тоже не забывай. Пулемётчики у нас нынче на вес золота. – Окликнул старшину. – Петрович!

Молчание. Жора окликнул громче.

– Старшина Серобаба!

Потом как на плацу – во весь голос:

– Старшина Серобаба!

Откуда-то из-за спин бойцов и командиров послышалось:

– Да тут я, тут. Иду.

Петрович протискивался в узкой траншее к командиру. Оттёр плечом ротного, молча встал перед Поляковым. Тот так зыркнул на него, что старшина быстренько застегнул воротник гимнастёрки, надел заткнутую за ремень вконец измятую фуражку и, приложив к ней руку, доложил:

– Старшина Серобаба по вашему приказанию прибыл. Поляков насупился. Помолчал, критически разглядывая подчинённого. Потом процедил сквозь зубы:

– Прибыл он. Осчастливил. Ладно, об этом потом поговорим. Принимай пополнение. Санинструктор батальона рядовая Наливайко. Проводи сначала к Любавину. Потом передай, что там у нас из медицины осталось: бинты, медикаменты и прочее. Обмундируй. Всё ясно?

Серобаба пожал плечами.

– Та ясно. Только чем обмундировывать? Размеры…

Поляков перебил его. Вскипел.

– Так что, не ясно? Вы…

Сдержался. А Серобаба уже всё понял.

– Ясно. Ясно, товарищ старший лейтенант. Слушаюсь! Всё будет сделано.

И к Наливайко. По-украински:

– Пишлы, пишлы, донька. А то гриха нэ обэрэшься.

Петрович схватил её за руку и быстренько увёл.

Так Поляков и познакомился с Натальей. С тех пор они не расставались.

Следующий день был самый тяжёлый. За всю войну самый тяжёлый. Фашисты всерьёз взялись за дело: и артиллерия с миномётами по ним били, и юнкерсы утюжили – и бомбили, и из пулемётов свинцовым дождём поливали. И атаки одна за другой наваливались. То слева, то справа противник пытался прорвать оборону. С утра до самого вечера не затихали жаркие бои. И всё же они выстояли. К вечеру в поле дымились восемь фашистских танков, а бойцов у Полякова осталось тридцать два человека. Погиб и Любавин.

Наступило затишье. Вся поляковская позиция была изрыта воронками. Сам он, в изорванной гимнастёрке, грязный, потный и прокопченный, сидел на пригорке и думал: «Что делать»? А что тут думать? Комиссар приказал два дня продержаться, шли уже третьи сутки. Да и как держаться? Людей, считай, нет. Боеприпасы на исходе, ПТР-овцы погибли, вместе со своими ружьями. Пулемёт один остался. Обороняться некому. А главное, задачу они выполнили.

Той же ночью отряд Полякова оставил позиции. Убитых похоронили в братской могиле на погосте в Петровке – старики сельские помогли. Поляков дал команду двигаться на восток, где уже занимался рассвет. Сам задержался, подошёл к стоявшем кучкой селянам.

– Ну что. Спасибо, отцы, за помощь. Простите, что уходим. Не наша вина. Вот они, – кивнул на свежую насыпь братской могилы, – за вас и за ваших родных жизни свои положили. Но знайте – мы вернёмся. Это только начало. Нет на земле такой силы, чтобы матушку-Русь на колени поставила. За всё ответят гады, за всё спросим! – Он поискал среди селян старика попредставительнее, и вручил ему несколько листов мелко исписанной бумаги. – Вот, дед, храни. Это список тех, кто в могиле этой в селе у вас остался. Вернёмся – памятник поставим. Чтоб все фамилии были. Лично проверю!

Старик кивал головой и моргал слезящимися глазами. Поляков отошёл было от него, потом возвратился.

– Дай-ка на минутку список. – Достал замусоленный химический карандаш, жирно обвёл фамилию Любавина. – Вот этого на первое место поставь. Он у них командиром был. Лихо дрался.

Дед вскинул голову.

– А не ты?

– Я – заместителем. Держись, дед. Дождись нас – не сомневайся, мы вернёмся.

Снял фуражку, оглянулся на могилу, пригладил волосы. На душе было тяжело. «Прощай, Иван Кузьмич», – мысленно попрощался он с Любавиным. За прошедшие три дня ни разу не назвал Жорка своего так кстати пришедшегося заместителя по имени-отчеству. Подумал: «Теперь ему уже всё равно. А как могли бы мы с ним ещё повоевать!».

Светало. Через два часа они были у своих. Встретили их неласково. Отвели в тыл, в большое село. Какой-то майор долго разглядывал документы, грозился разоружить. Орал на строптивого Полякова. Несколько успокоившись, втолковывал ему:

– Ну, пойми ты, голова садовая. Не знаю я, что с тобой делать. Люди у тебя – с миру по нитке. Сам – неизвестно откуда. Куда и как я вас зачислить могу? И потом: вас всё равно сначала проверить надо.

– Нас два дня фашисты проверяли. Видишь – тридцать два бойца. Я – тридцать третий. А было триста тридцать. Ты это понять можешь? Ты посмотри на них! – Он потряс кулаком. – Это чудо-богатыри. Они только что из ада вырвались. И оставили там, – он кивнул в сторону Петровки, – горы фашистских трупов. И восемь танков, между прочим. Ты-то сам хоть одного живого фрица видел?

Майор обозлился.

– Не видел, так увижу. Мы здесь тоже не в бирюльки играть собрались.

Поляков махнул рукой.

– Знаешь что? Ищи начальство. А мы двое суток из боя не выходили и ночь не спали. Товарищей хоронили. Сбегай в Петровку, проверь.

Повернулся к своим.

– Кто теперь командиром будет, не знаю. Но пока я. Видите дерево у хаты? – Махнул рукой в направлении большого тополя. – Вот давайте туда. Отдыхайте. Теперь мы все под ним поместимся, всем место найдётся. Оружия не сдавать.

Строй рассыпался. Люди побрели к тополю. Поляков повернулся к майору.

– Ну что, товарищ майор? Мы все на месте и ждём команды. – Наклонился к майору, почти прошептал: – Только без кипиша, майор. Ты думаешь, это так, шантрапа? С миру, говоришь, по нитке? Видел бы ты их в бою! Соколы! У каждого на счету по паре десятков уничтоженных фашистов. Это я тебе говорю! А как твои себя в бою покажут – это мы ещё посмотрим.

Майор кивнул на Наталью. И с ехидцей:

– И у этой?

– Нет, – протянул Поляков. – У этой не пара десятков. Тут, брат, сотнями считать надо. Она пулемётчица.

Жорка сидел под тополем на тёплой ласковой земле. Тишина. Где-то гудел шмель. Пели птицы. Как будто не было войны. Склонив голову на грудь, он задремал. Ему снился родной город, своя утопающая в зелени улица. Сад у дома и большой обеденный стол под вишней. И бабушка Екатерина Ермолаевна, подающая в большой зелёного цвета кастрюле борщ. Она поставила её на середину стола, приговаривая:

– Вот борщец, так борщец! Ешьте, детки, борщец.

А у Жорки рука не поднимается взять тарелку с красным, наваристым, аппетитным борщом. И Димка, младший брат, трясёт его за плечо.

– Товарищ старший лейтенант, возьмите борщец! Это ж борщец, так борщец! Товарищ старший лейтенант!

Поляков с трудом приподнял веки. «Откуда здесь Димка? И борщец?» А Димка за плечо трясёт всё сильнее. Поляков проснулся и мигом вскочил на ноги. Рядом стоял майор.

– Сморило? Понимаю. Там командиры прибыли. Пошли.

Часовой беспрепятственно пропустил их в большую избу. В комнате находилось несколько офицеров.

– Начальство, – сразу определил Поляков.

– Товарищ генерал, – начал майор.

В эту минуту один из присутствующих, склонившийся было над картой, обернулся. Он глянул на вошедших, глаза его широко раскрылись.

«Комиссар», – узнал его Поляков.

А тот, широко раскинув руки, сделал несколько шагов навстречу и воскликнул: