Эпохи холст – багряной кистью
«Только, наверное, это буду уже не я, – промелькнуло в адмиральской голове, не имея в виду чего-то фатального – просто возраст, просто – время! И неожиданно снова почувствовал, как призраком сэппуку заныло в животе, – или это виноват сливовый соус, что был подан на обед?»
Возвращая оптику к глазам, он снова стыковал «желаемое» и «действительное», предполагая в двух броненосцах «подранков».
«Иначе зачем их уводить из боевой линии? Очевидная логика тактики предполагала бы перестроение всей броненосной колонны русских… например, уступом».
«Якумо» уже занял своё место, пристроившись вслед за «Сикисимой», потеснив пострадавший «Ниссин».
А вот «Асама» всё ещё оставался на северных румбах и не поспевал встать в строй.
«Однако далее медлить с атакой нельзя, – не оборачиваясь к подчинённым, Того жестом приказал увеличить ход. – Медлить с атакой – только приближать время, когда солнце уйдёт за горизонт. И русские уйдут… воспользовавшись покровом ночи. Уйдут, несмотря на самый реальный (как он считал) ночной боевой инструмент – многочисленные японские миноносцы».
* * *Ближе к пяти часам пополудни эскадры находились примерно в пятидесяти милях от восточной оконечности полуострова Шантунг.
Впереди лежало Жёлтое море.
Цепочка японских кораблей заходила с правой раковины русских.
«Микаса» рвался нависнуть на траверс «концевого» вражеской колонны, опознанного как броненосец «Пересвет» и младший флагман неприятельской эскадры.
Орудия молчали.
Того распорядился пока не открывать огонь, боясь спугнуть противника на преждевременное уклонение и маневрирование, намереваясь догнать русских, став на параллели вровень со вторым концевым судном в колонне (судя по всему, броненосцем «Победа»), и уж тогда по ходу движения обрушить на врага башенные и бортовые залпы.
Британский подданный, господин Пэкинхем, ссылаясь на свои проверенные источники, снова забубнил, что эти два «систершипс» несколько уязвимей остальных русских броненосцев, перечисляя слабые места…
Японский командующий вежливо кивал – всё это он уже слышал и не однократно.
Ими займутся последующие мателоты.
Цель – «Цесаревич», на котором держит флаг Витгефт.
* * *Пространство боя сужалось!
Если взглянуть на происходящее с высоты птичьего полёта – шальным глазом воображаемой чайки…
Или цифровым… с уплывшего в арктические широты беспилотника (кто из сражавшихся ныне помыслил бы о таком)…
Или потом при «разборе полётов» суровыми начальственными взглядами следственной комиссии министерства – на исчерченные линиями и пунктирами движения отрядов…
Было бы видно, что картина боя окончательно приобрела классическую конфигурацию травли.
Убегающие и догоняющие!
Одни рвутся в атаку, другие лишь отбиваются!
Как там на той же комиссии было (будет… и будет ли?) сказано: «Эскадра не сражалась, а терпела бой».
Из Артура – без веры, от отчаяния… отчаявшись, но веря!
И всё же с облегчением: «и наконец… и слава богу!»
Потом воспряв: «Да нешто, братцы… да мы японца… не так уж страшен чёрт и одного уж утопили».
Тогда как души жёлтые напротив уверенность сменили на сомнения… и снова на решимость. В этой решимости – отчаяние целой нации, стеснённой в границах берегов и традиций…
«Тенно Хэйка Банзай!»
Росло, теперь накапливаясь наново, напряжение, кусая губы до крови, водя желваками… глотая, сплёвывая тягучим ожиданием.
Сближались, сходились две эскадры… замирая кровью в жилах, бросая в кровь адреналином.
И назревало пониманием, что серьёзной будет драка… наверное, наверняка на выбывание!
* * *Уже после полудня обдувало, посвистывало «умеренным», волнуя море до четырёх-пяти баллов.
Стотридцатиметровая туша японского флагмана испытывала мерную продольную качку, иногда ловя отдельную волну, бодая, подбрасывая на полубак брызги, достававшие до мостика.
Дальномерный пост выдал очередное показание дистанции:
– До «концевого» русского тридцать два с половиной кабельтовых!
Башни-орудия ворочались, но не стреляли.
Противник тоже шёл молча.
Несмотря на высокий надводный борт «Пересвета», горбатящийся до кормового мостика, резкое снижение профиля к ютовой части создавало иллюзию, будто броненосец присел на корму, прижался к поверхности моря, изготовившись к бою.
Того видел, как на нём поднялись стеньговые Андреевские флаги, едва уловимо ползли на нужные возвышения стволы орудий.
Носовая башня извернулась на борт под наибольшим возможным углом назад, асинхронно двигая стволами, словно шевелящий усами жук, взяв на прицел непосредственно «Микасу».
«Будто бы лично меня», – немного с усмешкой подумал Хэйхатиро.
В этот момент гайдзины ударили – орудия их кормовой башни, направленные куда-то за корму «Микасы», без пристрелки, дуплетом выкинули вспышкой грязно-жёлтый клок дыма.
Докатился прерывистый раскат.
Снаряды-«чемоданы» зачастую почти видимы, провисая чёрными точками на полубаллистике… но только не в бинокль – в оптику за ними не уследить, и Того просто скосился назад, ожидая результат. И удивился, увидев неожиданно близкие падения у «Фудзи», накрывшие бак корабля брызгами осевших всплесков.
Отвлёкшись, адмирал пропустил момент выстрелов по «Микасе», даже не вздрогнувшему, проглотившему сразу два попадания куда-то в борт, – только белые дымы колыхнулись в районе каземата, тут же унесённые ветром.
– Попадания средним калибром! – донёсся надрывный голос флаг-офицера.
Следующими летели десятидюймовые, прошелестев выше, казалось, что совсем рядом, лишь смертельным дуновением коснувшись щеки адмирала, шлёпнувшись фонтанами за правым бóртом.
Старший артиллерийский офицер японского флагмана отдал приказ на открытие огня самостоятельно.
Бой начался.
Теперь рёв собственных залпов заглушил все иные звуки. На грани понимания Того услышал торопливое предложение сэра Уильяма последовать в более безопасную рубку и даже что-то ответил ему, пытаясь перекричать рявкнувшие носовые орудия.
Англичанин отрицательное дёргание головой понял правильно и с гордым носом кверху удалился вниз.
Того тут же о нём забыл, напряжённо выискивая прорехи в дыму своих же орудий, ожидая, когда можно будет рассмотреть результаты огня.
А как только в паузе между залпами пороховые клубы рассеялись, с мостика «Микасы» к очередному досадному удивлению увидели, как отстоящие навскидку в десять-двенадцать кабельтовых на траверзе русского кильватера якобы повреждённые броненосцы хватко покатились вправо, норовя занять своё прежнее место в колонне.
Манёвр выполнялся почти идеально – попеременно паля башенными залпами, «Севастополь» и «Полтава» споро и одновременно величаво вписывались в кильватерную линию… даже не «просев», соблюдая эскадренную дистанцию между собой и впередиидущими.
Был ли этот незатейливый ход Витгефта удачным? Да чёрт его знает!
Наверное, на мостике «Микасы» вполне бы и оценили разом изменившееся рассредоточение огня в некой выгоде для противника, и некоторое снижение давления на «пересветы».
Всё это уже было отмечено промежду прочим… Того только отмахнулся!
Главной целью ему виделся флагманский корабль противника – чтобы свалить врага, надо его обезглавить, а потому «ход полный»! Продолжать, продолжать опережение русской колонны.
Единственное, что неприятным беспокойством теребило и раздражало японского адмирала – эта парочка громил, уже вкусив «лёгкой крови», в итоге снова окажется против броненосных крейсеров.
Обе эскадры развили максимальную скорострельность. Попадания следовали одно за другим!
В десятках всплесков от недолётов, получая своё, русские корабли окутывались шапками разрывов – слетали стеньги, волочился дым, сразу же занимались пожары!
Однако Того уже не питал иллюзий – возгорания тушили, замолкшие орудия вскоре снова начинали «грызть» его корабли.
Подняв ход до пятнадцати узлов, довернув на два румба вправо, Витгефт по-прежнему сохранял выгодный сектор обстрела. А уже через полчаса эскадры бились на дистанции двадцать два кабельтовых, на плавно сходящихся курсах.
В то время как японские головные корабли вели концентрированный огонь по «Цесаревичу»… да ещё основательно перепадало «Пересвету», поскольку на нём развевался флаг Ухтомского, сам «Микаса» оказался под жесточайшим обстрелом практически всей русской линии.
В течение тридцати минут в японский флагман встряло более двадцати разнокалиберных снарядов, где пробивая рваные дыры, не детонировав, где оставляя палевые сажей отметины, где штатно и безжалостно куроча, ломая, убивая…
Обе башни «Микасы» были уже не в состоянии вести положенный огонь! Носовая и вовсе прекратила свой «вечный маятник» – вверх-вниз[5].
Доклады боевых постов… и «добегавшие» сообщения с других кораблей эскадры только подтверждали, что он (Хэйхатиро) что-то делает не так!
«Что-то не так, да падут на головы гайдзинов демоны!»
Сам Того – стекающие по лицу и куцей бородке капли, в мокром истрёпанном осколками мундире, шипящий на неловкого санитара, что спешно наматывал проступающий кровью бинт… за спиной услужливый матрос со сбитой адмиральской фуражкой. Для самого Того всё – сотрясаемый взрывами корабль, слепые визгливые осколки, стылые брызги накрытий, пульсирующая боль, в конце концов… Всё это подводило к мысли, что ещё час такой бойни, и он будет вынужден выводить истрёпанные корабли, признав поражение!
В щёлочках… в чёрных угольках адмиральских глаз дотухали всполохи залпов, расплываясь в неоправданных надеждах и последних доводах.
Нахождение в удобной наблюдательной позиции и весь его опыт всё-таки позволял усмотреть, что интенсивность стрельбы упала не только на японской эскадре. И оставалось только верить, что враг не в лучшем состоянии.
Оттолкнув едва закончившего санитара…
«Микаса» почему-то кренится, уходя из-под ног… Что это?! Ах! Нет! Это не очередная пробоина под ватерлинию и тонны принятой воды… что-то временное с управлением – серый мастодонт возвращается на прежний курс, качнув в другую сторону.
Снова отцепившись от подставившего плечо санитара, переступая через окровавленные тела и зловещие лужи, командующий ухватился за леерный поручень, всматриваясь… Ставя себе условную черту, границу, зарубку – до которой…
До которой ещё столько-то времени – получасье? Больше?
До которой столько-то оборотов винтов и накрученных миль – к исходу?
Ещё столько-то залпов… снарядов – отправленных (метко?) и ответных… полученных.
И если, демон их всех забери, врагу по силам сохранить боевой порядок и курс…
И если будет продолжать отвечать огнём на огонь…
То всё!
К чёрту эту черту перейдя – выходить из боя… уводить избитые броненосцы в Курэ, в Сасэбо! На ремонт наскоро – успеть к появлению Рожественского… и капитально к приходу Небогатова.
Отмеряющий свою незримую, условную грань… Сам на грани – дёргающей болью в осколочной ране и подкатывающей тошноте, командующий Объединённым флотом не знал, на каком пределе всё держалось…
Да и на русских кораблях не догадывались.
* * *Русская колонна шла едва ли не по линеечке, никак не маневрируя. Японцы пристрелялись, обильно пятная корабли фугасами.
Как желал Того, «Цесаревичу» неизменно доставалось, то и дело получая с кормовых углов. Снаряды не пробивали броню, но сотрясения и осколки делали своё дело, нарушив механизацию, вынудив башни кормового плутонга перейти на ручное управление.
А тем временем история продолжала отрабатывать свой, правда изрядно подпорченный, сценарий.
Хронометры перевалили за шестой час, когда 305-миллиметровый снаряд, ударивший в фок-мачту, прошёлся осколочно-огненной метлой по мостику русского флагмана.
Мостик был пуст, но!..
Контр-адмирал Витгефт, в силу того, что противник пошёл на обострение и эскадра терпела сильный огонь, видел необходимость манёвра. Требовалась быстрая оценка обстановки, а обзор с рубки был весьма плох.
Не обращая внимания на едва ли не хватающих его за руки штабных, командующий решительно вышел на нижний мостик. Там его и сшибло взрывной волной. И вовсе скинуло бы вниз, не зацепись он за ограждение… обдатый шимозным жаром, окровавленный, беспомощный, но живой!
Подхватили, понесли… осторожно, потом спеша, ибо время шло на минуты, секунды… в лазарет. Донесут ли?
Следом вели на подгибающихся ногах Матусевича – тому тоже «посчастливилось».
Поспешив вслед за командующим с намерением, несмотря ни на что, затащить упрямца-адмирала обратно: «Не бравируйте без нужды, Вильгельм Карлович!», начальник штаба по слепой случайности поймал свой осколок.
Управление вынужденно принял капитан 1-го ранга Иванов, приказавший не оповещать по эскадре о выбывших адмиралах, понимая, что именно сейчас эскадра нуждается в «ведомом» и смена командующих повлечёт к смятению и бестолковости.
Вот только совершать какие-либо эволюции строя поостерёгся, несмотря на предложение штабных.
Эскадра продолжала идти прежним курсом, паля по всей возможности, подвергаясь ответному огню.
* * *К исходу шестого часа на иных кораблях на вид живого места не было. Флагманы («Цесаревич» и «Пересвет») порой совершенно пропадали в клубах бурого, чёрного дыма… шимоза иногда подкрашивала картину зеленоватым… ядовитым.
А сквозь завесу гари пробивались всполохи ответных выстрелов, попаданий-разрывов, огненные языки пожаров… Летели куроченные обломки – всё, до чего могли достать фугасы: железо надстроек, дерево шлюпок, обшивка труб, дефлекторы вентиляторов, части рангоута, листы и стальные тросы дополнительного блиндирования, которые, кстати, честно «отрабатывали» своё предназначение.
Постепенно (когда и наскоро что-то удавалось починить) выходила из строя артиллерия.
Правый борт «Ретвизана» отстреливался лишь парой двенадцати- и шестидюймовок.
На «Победе» замолкли одно 254-миллиметровое и три 152-миллиметровых орудия.
«Пересвет», которому основательно доставалось, на время прекратил огонь носовой башней, а средний калибр на стреляющий борт совсем заткнулся… Под градом беспощадных осколков комендоры, матросы кувалдами и матом пытались хоть что-то привести в годность.
Артиллерия «Севастополя» практически не пострадала, тогда как огневая мощь «Полтавы» убыла на треть.
После поднятия эскадренного хода до пятнадцати узлов (впоследствии сниженного на полтора узла) эта парочка начала отставать, поначалу собрав на себя огонь сразу пяти кораблей противника.
Однако Того рвался обойти вражеский строй, и вскоре два концевых броненосца русской колонны сцепились с хвостом японской. Это привело к тому, что «Ниссин», схлопотав подряд три разнокалиберных снаряда, дымящий грудой железа на месте кормового мостика, на время покинул строй, ускользая из-под накрытий. Вынужден был, «поёживаясь», вилять на курсе «Якумо», которому пришлось терпеть всю мощь кормовых ракурсов «Севастополя». А сунувшийся было с северных румбов «Асама», напоровшись на залпы доселе не обстреливаемых левых бортов «концевых» русских, поспешил отвернуть. Потянув за собой шлейф дыма, «герой Чемульпо» теперь боязливо огибал побоище, норовя в итоге пристроиться в строй кильватера первого отряда.
Что касается главных броненосных сил Того, то и тут 1-я Тихоокеанская не осталась в долгу. Более того, по ошибке японского адмирала именно «Микаса» пострадал больше всего, по мере опережения последовательно подставляясь под огонь всей русской колонны.
Самому же Хэйхатиро чертовски везло – снаряд большого калибра, разорвавшись на переднем мостике, разметал окружение адмирала, оставив самого с небольшим ранением.
Но уже молчали обе башни главного калибра, покрытые копотью и оспинами попаданий… даже не ворочались.
Да и бортовые казематы «Микасы», что ранее вызывали нарекания по защищённости, «выдохлись» до едва ли не единственной уцелевшей палящей шестидюймовке.
В целом распределение огня «шесть на шесть» давало свои положительные результаты – ни один из японских кораблей не избежал ответного огня. Ни один не вёл стрельбу в тепличных условиях «необстреливаемого».
Ко всему японская шимоза «подыгрывала» за русских – помимо повреждений от вражеских снарядов имелся ущерб от собственных. У «Сикисимы» носовая башня красовалась огрызком одного орудия из-за детонировавшего в стволе снаряда. «Асахи» мог похвастаться сразу двумя обрубками на корме.
В общей сложности японцы лишились более трети своих орудий, в том числе и главного калибра. Имелись и другие повреждения, включая пробоины ниже ватерлинии… Впрочем, с вполне переносимыми затоплениями.
Тем не менее Того полагал ситуацию если не критической, то близкой к тому… или мягче – патовой.
Дальше будет надрывное «перетягивание каната».
Без явного результата. С тяжёлыми последствиями.
– С далеко идущими последствиями, – безрадостно подчеркнул адмирал, не обращаясь ни к кому – для себя, – гайдзины укрылись в своих бронированных коробках, и ни пробить эту крепость, ни вытащить их из щелей не представляется возможным.
Понимал, что лукавит, опуская тот момент, что и моряки микадо, пожалуй, кроме него, части офицеров и пожарных партий, в основном без нужды на палубу не высовывались (о людских потерях адмирала не информировали… не до того).
Глядя на чужие корабли, сравнивая, даже издалека в бинокль, неизменно казалось, что они терпят больше от огня, нежели свои. Однако тонуть ни один из них не собирался. Даже затоплений особых – кренов или дифферентов – у противника не замечалось.
«Впрочем, как и по японской эскадре, – признал Того, – будет сэру Уильяму материал для отчёта в Адмиралтейство и пища для размышлений. Современные мощные корабли оказались крепче, чем сила оружия, которое они несут. По крайней мере, артиллерийское. Вопрос – как действовать дальше?»
Ринуться на сближение, вынудить отвернуть, выбив, выведя что-то из вражеского строя, а возможно и утопив, вплоть до тарана, ценой гибели или серьёзных повреждений своих кораблей (что наверняка случится), Хэйхатиро считал неприемлемым.
Сравнивая на перспективу, Того находил за русских единственный весомый аргумент – у них был резерв на Балтике.
У Японии – лучшая материальная база для починки судов в портах метрополии и…
«И прозрачные обещания британцев», – напоминание о возможной помощи англичан скорей укололо, нежели успокоило.
Японский командующий терялся в выборе:
«Совершить ещё попытку в ранее выбранной тактике маневрирования с охватом „головы“ русских?
Тактике далеко не безупречной в исполнении, надо сказать. Или продолжать кильватерный бой и ожидать… чего?»
* * *…Отступая в метафизику.
Японский адмирал уже перешагнул ту свою условную границу, после которой собирался отворачивать, признав тактическое поражение. Однако тянул, тянул, ожидая чего-то, оглядываясь первобытным мистическим чутьём на смутное воспоминание из сна – ночную подсказку… Намёк на некую предопределённость и стечение обстоятельств.
Взывал ли Того к богам, к Аматерасу? Слышала ли его эта древняя желтолицая дама?
Или… если уж заговорили о какой-то предопределённости, то тут, пожалуй, стоит вспомнить о более узкоспециализированном божестве, что подвязалось именно на «неотвратимости».
Вот и отстукивали метрономом, били набатным колоколом и тихими ходиками хроночасы Ананки-неизбежности, норовящей свести игру к старым правилам. Иначе чего бы ей прямоносой[6] тут в этих далях вообще делать.
Однако чего-то хмурилась гордая гречанка, в непонимании щуря глаза (уж не япона ли всё же мама?), подмечая – что-то идёт не по её мерилам, обходя её божественную компетенцию.
А «телега истории» (уместна ли такая аллегория на море) карабкалась, скрипя несмазанными осями, виляя шатанием, по чуть-чуть, понемножку… норовя выбиться из накатанной исторической канвы… канавы и проложить новую колею.
И кто же там такие строптивцы, что полагают… Располагают?
Неужели вызов греческой богине?! Или самому Творцу?!
Да, где он, тот Творец…
Как и где они – Ананка или Аматерасу?
Ушли пристрелочным шестидюймовым в «молоко» – мимо.
Без оглядки.
Без интереса – разбирайтесь-де сами.
Неужели сами?!
Или нет? Или нет, и как говорится, человек полагает, а кое-кто располагает?
Что ж, долой мистику, вернёмся к железу и плоти.
Или к закону больших чисел?
* * *К исходу шестого часа некоторое тактическое преимущество 1-й Тихоокеанской было утрачено – японская колонна: «Микаса» обогнал по траверсу русский флагман, его практически уже обошёл и следующий «Асахи». Накатывал «Фудзи»…
Капитан 1-го ранга Иванов, понимая всю лёгшую на него ответственность, прислушиваясь к рекомендациям штабных офицеров, приказал переложить руль, имея целью короткое уклонение «лево на борт».
«Цесаревич» уже начал плавно реагировать, когда в просвет боевой рубки, разметав лохмотьями дополнительное блиндирование, ворвался огненный и осколочный шквал разорвавшегося снаряда!
Ударило вспышкой, повалив всех, кто был, на пол!
Очумелые звоном в голове, не замечая в шоке боли… кто мог, шевелясь, поднимался на ноги, шатаясь, падая…
Кто стонал не в силах, ворочаясь… Кто молчал уже навсегда безвольным телом…
Привод рулевого управления оказался заклинен, повалив броненосец в крен на циркуляции…
На циркуляции до момента, пока в железных недрах, боевых постах кому положено не сообразили, что «команды не поступают… запросы без ответа»!
До скачущих и таких тягучих минут, пока добравшийся до опалённой рубки старший офицер не принял командование… Пока не перевели управление на центральный пост, где имелся рабочий машинный телеграф, но ни черта не было видно по окружающей обстановке… И когда выяснилось, что с рулевым управлением опять какая-то чертовщина.
Оказалось, что курс держать удаётся лишь машинами!
И всего этого не произошло… Флагман продолжал выписывать циркуляцию, вводя в заблуждение мателоты, командиры которых посчитали, что Витгефт предпринял «новый маневр»… «кардинальный манёвр»…
… пока не пришло понимание…
– Чёрт побери! Господи! Кажется, «Цесаревич» потерял управление!
И кто-то:
– Да ведь командующий не раз талдычил об этом перед боем!
Может, поэтому не было никакой лишней сумятицы. Оценка ситуации среди командиров, офицеров – здравая! Действия – целесообразны.
Но… раздрай был неизбежен!
Было дёрнулся, потянулся вслед за флагманом «Ретвизан», но его командир каперанг Шенснович возвращает броненосец на прежний курс! Тоже вспомнив настойчивое витгефтовское: «…если флагман потеряет управление, сохранять строй!»
С теми же мыслями в рубке «Победы» внимательно и последовательно держали в кильватер «Ретвизану». Всё ждали, когда вице-адмирал Ухтомский на «Пересвете» оценит ситуацию и примет командование на себя:
– Следить за младшим флагманом!
А тот ждал, что вот сейчас «вожак» оправится, вернётся в строй, что управление эскадрой восстановится… само собой.
На «Цесаревиче»… на нём что-то пытались сделать, отрабатывая машинами! Но всё что смогли – довершив разворот, двинули в обратном направлении.
Бронированный «пузан» (а из-за этой своей особенности и без того валкий) шёл вдоль строя, виляя как пьяный, наводя шороху на всю эскадру. Отпрянула «Победа» во избежание столкновения. Резко сбавил ход, травя пар, «Пересвет», уклоняясь вправо.
Командир «Севастополя» Николай Оттович Эссен и вовсе решил: коль строй нарушился и ситуация неясна, и противник вот-вот воспользуется неразберихой… неразбериху надо внести в стан врага, атаковав, а там… дай бог, кривая вывезет!
«Севастополь» тоже повернул вправо – на сближение, продолжая палить по «концевым» японцев.
Чуть отстающая «Полтава» репетовала манёвр, поддерживая огнём.
Впрочем, пальба ни на минуту не утихала ни на одной из сторон. Там…
…Там шестидюймовый пробил борт «Якумо» под фок-мачтой на уровне ватерлинии, круша скос, переборку, разорвавшись в машинном отделении.
…Там второй подряд удар чего-то крупнокалиберного в броневой пояс «Сикисимы» вызвал течь и фильтрацию воды в кормовых отсеках.
…Там, на «Цесаревиче» было не до того! Там, наконец, выбрасывают сигнал: «Адмирал передаёт командование младшему флагману!» Пытаются обуздать непослушное судно. Пытаются влиться в строй… получается не ахти!
С незатухающими пожарами, кренясь, броненосец выписывает новый коордонат, по дуге прорезав строй эскадры, проходя по корме «Севастополя».
Сигнал о передаче командования на «Пересвете» принимают, репетуя приём полномочий: «Следовать за мной», но его сигнальные флаги по эскадре не распознают, не разбирают!
Раздрай был неизбежен!
* * *Того понял – дождался! Сразу поверил – это оно!
Восторжествовал, почувствовав, как кровь приливает к лицу и… озадачился – что?
Что происходит?