Книга ЭХОЛЕТИЕ - читать онлайн бесплатно, автор Андрей ЕС. Cтраница 7
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
ЭХОЛЕТИЕ
ЭХОЛЕТИЕ
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

ЭХОЛЕТИЕ

К исходу второго часа дверь распахнулась как пушинка и помещение наполнилось истошным воплем протрезвевшего бригадира:

– Эй, друг!.. Товарищ!!.. Ты где?!

– В … – Лешка ответил в рифму, но не очень цензурно. Он спрыгнул со штабелей и двинулся в сторону выхода мимо согнувшегося бригадира.

– Прости, друг, черт попутал. Просто память отшибло. Ну хочешь, коробочку рыбки возьми, я помогу через забор перекинуть.

– Сука, – стараясь быть вежливым, попрощался Лёшка и вышел прочь.

Вечером, вернувшись домой, он подмигнул фотографии бабушки, которая выглядела немного встревоженной, и сказал: «Всё в порядке, не волнуйся». С этого момента между ними протянулась незаметная тонкая ниточка, и боль утраты исчезла окончательно. Утром следующего дня Лёшка поздоровался с фоткой: «Привет, ба» и как ни в чем не бывало побежал по своим делам…

Белка сидела напротив, потягивала свой кофе гляссе, иногда поднимала взгляд на Лешку, но чаще искоса поглядывала по сторонам. Тому была причина. Две недели в городе в прокате шел новейший голливудский киношедевр Сидни Поллака «Тутси», в котором снялись Дастин Хофман и Джессика Лэнг. И именно из-за этих актеров на их стол таращились со всех сторон. Нет, Лёшка, конечно же, не был похож на Хофмана, но Белка, по невероятной шутке природы, была как две капли воды вылитая Джессика Лэнг. До этого фильма у Лёшки была обычная жизнь – университет, дом, кафе, друзья, Белка. Теперь же он чувствовал себя чем-то между импрессарио и сутенером – Сафонову должен увидеть непременно весь город и не просто увидеть, а оценить, пустить слюни, помечтать и умереть. Белка и так, по своей природе, была хороша, стройная, среднего роста, с умеренной грудью. Не без помощи своей матери, работающей товароведом в городском универмаге «Утюжок», она выглядела убойно для юношеской и взрослой психики в моднющих джинсах, обтягивающих эротические приспособления для ходьбы и сидения, а разноцветные кашемировые свитера добавляли образу романтизма и загадочности. Но после выхода фильма почти весь Лисецк крутил головой и не понимал, то ли померещилось, то ли сама Джессика приехала на съемки новой комедии в их город.

Лёшке приходилось почти ежедневно после занятий ходить вместе с Белкой в кинотеатр. Парень не обладал высокой сознательностью и утонченным вкусом, поэтому ответил решительным отказом посещать кино дополнительно вечером. Ему хватало и того, что он ходил в синема как на работу, где все тыкали в их сторону пальцами и дебильнейшим образом улыбались. Именно тогда Лёшка твердо решил, что в Голливуд он никогда в своей жизни не поедет, ни за какие гонорары. Лучше уж грузчиком на хладокомбинате. Но Белке всё очень даже нравилось: и взгляды, и улыбки, и неземная популярность. Сафонову сложно назвать было умной в чистом смысле этого слова, но Бог наградил её тем, что делало её выше всех женщин на голову, – редчайшим и полнейшим отсутствием стервозности. Она никогда не спорила, не возмущалась, радовалась всему и никогда ничего не просила, ни у судьбы, ни у людей. Лёшке не требовалось заверять подругу в вечной любви и мечтать о свадьбе, которую он побаивался еще с детства. Начитавшись русских сказок, он воспринимал свадьбу как языческий ритуал, на котором кончается жизнь. До свадьбы – Василиса-Краса и Иван-Царевич, любовь и приключения, после нее – пенсионеры, которые жили долго и умерли в один день. Лёшка понимал, какой подарок свалился ему на голову, поэтому терпеливо изучал перипетии отношений Хофмана и Джессики уже в четырнадцатый раз…

Вечерело. Очарование ранней весны исчезло, и за окном снова образовался зимний пейзаж – покрытые тонкой коркой льда лужи и спешащие по своим делам прохожие с поднятыми воротниками. Кофе был допит, пирожные съедены.

– Алекс, ну что, какие планы на вечер? – Белка еще раз окинула взглядом небольшое кафе.

– Бел, Поль попросил встретиться, так что я провожу тебя и сразу к нему, – Лёшка надел на себя куртку и снял с вешалки пальто для Белки.

– Супер, – Сафонова позволила себе помочь и для этого повернулась нему спиной – и Лёшка едва не отказался от своих планов, – у меня сегодня тоже дела. Я договорилась созвониться с Алёнкой Нелюбиной. У нее подруга вернулась со стажировки из Алжира.

– О, я даже не уверен – успеете ли вы всё обсудить за вечер? – Лёшка рассмеялся и повел подругу на выход.

– Ну да, это только у вас, ребят, самые серьезные темы – пивко, домино, – Белка сымитировала презрительный взгляд, взяла его под руку и прижалась головой к плечу.

Идти было недалеко, два квартала по проспекту Революции и налево во двор. По дороге Белка мило щебетала, жаловалась на трудности с испанским и на опасения, связанные с приближающимся коллоквиумом по историческому материализму. Лёшка, к своему сожалению, был здесь бесполезен. Испанский он почти не знал, кроме «El pueblo unido jamas sera vencido» (пока мы едины, мы непобедимы), истмат же очень любил и никогда не прогуливал, но знал его еще меньше. Лекции были объединенные вместе со студентами филфака и иняза, точнее, со студентками, парней на этих факультетах было мало. Лёшка на этих лекциях всегда садился боком в первом ряду и обозревал не только кафедру с умным и партийным лицом преподавателя, но и пару сотен породистых ножек филологинь. Зрелище было еще то. Лёшка серьезно опасался за свои глаза и иногда после лекций в университетском зеркале проверял, не образовалось ли у него случайно косоглазия. Однако, в глубине своей души, он считал это честной компенсацией за изучение исторического материализма и, пожалуй, вдобавок мог легко пожертвовать даже одним глазом за такую важную и необходимую науку.

– Ну всё, пришли, – Белка грациозно приподнялась на носочки и поцеловала его в щеку. – До завтра.

– Пока. – Скрипнула входная дверь, и подъезд проглотил его подругу. Поль снимал квартиру на улице Комиссаржевской, и Лёшка бывал у него не раз. Пешком десять минут, не больше. Он снова вернулся на проспект Революции и бодро зашагал по центральной улице города.

С Полем он познакомился месяц назад, на очередном университетском капустнике. Сокурсники много раз пытались приобщить Лёшку к искусству, но в роли лицедея он себя не представлял и поэтому всегда оставался профессиональным зрителем. Особенно настойчивым любителям Мельпомены доверительным шёпотом сообщал, что вместо ноги у него протез. Те выражали соболезнования и сочувственно улыбались. В тот день он немного опоздал, и вечеринка уже шла полным ходом. Будущие переводчики пели французские песни на мелодии русских романсов, филологи поставили зажигательную танцевальную композицию, смесь канкана и самбы, а исторический факультет разыграл небольшую сценку времен второй мировой. Всё шло как обычно. Лёшка ждал собственно двух мероприятий. Скоро должен был открыться студенческий буфет по случаю капустника и, конечно же, дискотеку. В зале было достаточное количество народа, но Лёшка обратил внимание на субтильного молодого человека в черном вельветовом пиджаке, с жиденькой бородкой и круглых очках. Чем он привлек к себе внимание, Лёшка так и не понял. Позже он себя много раз спрашивал, если бы знать какие события закрутятся после их знакомства, подошел бы он к нему? Спрашивал и потерянно качал головой. На этот вопрос у него не было ответа.

Вельветовый пиджак, до этого неподвижно подпиравший колонну, отошел в глубину зала к окну, вытащил из сумки улётную игрушку – кубик известного венгерского скульптора Рубика и пытался её собрать. Лёшка немного понаблюдал за безуспешными усилиями и решил ему помочь.

– Привет! – Лёшка подошел к незнакомцу, мельком осмотрел наполовину собранный кубик и сказал – центр влево, правую два раза вниз, нижнюю влево, центр вправо, верхнюю два раза вправо, правую вниз и центр один раз влево. Парень в очках немного растерянно глянул на Лёшку и протянул ему кубик. Самойлов сделал несколько неуловимых глазу движений и вернул собранную игрушку её владельцу.

– Привет, ты фокусник? – послышался вопрос с легким акцентом. Парень с изумлением разглядывал шестигранный куб.

– Да, угадал, в шапито подрабатываю, – Лёшка улыбнулся и протянул руку: – Алексей, юрфак.

– Я Поль, – представился молодой человек, – подрабатываю, очевидно, в том же шапито преподавателем французского.

Молодые люди рассмеялись. Всегда приятно, когда не надо разжёвывать шутки и когда можно просто и легко общаться.

– Алекс, поясни, как ты его собрал? Я с ним бился неделю и без результатов. Где научился?

– Было дело. Люблю логические задачки. Эта, кстати, не самая сложная.

– Бестолковый преподаватель может поаплодировать? – по-доброму усмехнулся Поль. – Научи, а то мне завтра его вернуть надо.

– Без проблем. После концерта, о'кей? Сейчас ты все равно ничего не услышишь.

– Да, конечно, спасибо. – Поль задумался на секунду и спросил: – А какие сложные задачи ты имел в виду?

– Всегда сложнее проанализировать характер человека, понять, что им движет, ну и безошибочно спрогнозировать его дальнейшие действия, если коротко. А игрушка, она и есть игрушка. Простой алгоритм.

– О, месье может предсказать мою судьбу? – Поль снисходительно улыбнулся. – Что используете, карты? кофе? попугаев?

Теперь улыбнулся Лёшка, занятный попался француз:

– Нет, к сожалению, гадать не могу, но пару добрых советов могу дать. Ты когда приехал в нашу страну?

– Полгода уже, – Поль потер руки в предвкушении, – я жду, месье, хотя бы советов. Это дорого стоит? А то у меня с собой всего один рубль.

Лёшка немного подумал, изобразил улыбку и произнес:

– Для иностранцев бесплатно. А советы простые. Первый, про Агафонову лучше забудь, а то вон тот качок в первом ряду слева накостыляет тебе от всей души. Второй, своего деда здесь надо искать не по европейским правилам. Запросы от частных лиц мало что значат. Здесь нужна другая методика. Если хочешь узнать реальную картину, лучше всего пообщаться с народом. Наверняка еще кто-нибудь жив остался с тех времен.

После этих слов еще целую минуту Лёшка обозревал статую «изумленный француз на вечеринке в СССР». Потом изваяние начало двигаться. Сначала заработала мимика лица, потом зашевелились плечи и наконец указательный палец невежливо уткнулся в грудь Лешки:

– Ты кто?

– Алексей, юрфак, – Лёшка снова улыбнулся и еще раз протянул руку. – Дедушка Юнг отнес бы тебя к типу сенсорно-этических интровертов, иными словами, ты слегка тормозишь. Поэтому вопросительное местоимение «кто» надо поменять на другое – «каким образом». На него еще раз отвечу: анализ, логика и прогноз. В принципе, тоже достаточно просто…

Август 1983, г. Тур, Франция

Катрин сидела в глубоком кресле напротив сына и пыталась собраться с мыслями. Кофе давно уже остыл, круассаны оставались не тронутыми, оба сидели и молчали, не зная с чего начать.

– Мам, у меня есть немного коньяка, если хочешь, – сделал первую попытку Поль.

Катрин взглянула поверх его головы и молча кивнула. Поль, радуясь возможности разрядить обстановку, быстро отправился на кухню и достал из шкафа початую бутылку «Хенесси», плеснул немного янтарной жидкости в пузатый бокал, раскрутил его по стенкам и передал в руки матери. Та рассеянно приняла его и, слегка прикоснувшись губами к самому краю, спросила:

– Скажи, ты едешь по работе, или у тебя иная цель?

Поль прикоснулся к её руке и, не глядя в глаза, ответил вопросом на вопрос:

– Ты думаешь, мой ответ что-то изменит?

– Малыш, – Катрин поставила бокал на журнальный столик и поправила чуть растрепанный каштановый локон, – конечно, ровным счетом ничего. Ты вырос и в состоянии принимать самостоятельные решения. Я просто не могу себе найти места с тех пор, как ты сообщил мне эту новость. Пойми, меня постоянно тянуло в эту страну так сильно, что иногда просыпалась и плакала по ночам, а мой муж всю жизнь пытался понять причину этих слёз и не мог. И вместе с тем я боялась этой страны, которая украла моего отца и разрушила мою семью. А сегодня мне еще раз страшно потерять тебя в ней. Прости, просто дурное предчувствие, моя мама часто говорила – обжегшись на молоке, дуем на воду. Мне сложно все это объяснить, прости, как-то сбивчиво всё получается, наверное, нервы.

Поль встал с дивана, подошел к матери и вложил в её руку бокал с коньяком:

– Не надо волноваться, мам, – попросил он. – Я еду по работе и по нашему семейному делу. И ничего страшного в этом нет. В мои годы Наполеон половину Европы завоевал, а мне надо пролететь всего лишь три тысячи километров. Какие могут быть беспокойства? Я столько прочитал книг про Россию, что мне просто непременно надо побывать там, иначе всё это бессмысленно.

Катрин сделала глоток и благодарно погладила сына по руке:

– Полюшка, я тебя понимаю, но просто боюсь. Законы логики здесь не работают. Мне страшно, что ты едешь туда, откуда мы убежали сорок с лишним лет назад.

– Мам, я хочу увидеть твою родину, я хочу попытаться найти могилу моего деда, я должен понять загадку русской души, в конце концов, помнишь, сколько раз мы говорили с тобой про это?

– Поль, нет никакой загадки, дружок, – у Катрин увлажнились глаза, – всё просто. Русские, они как дети. Они не принимают взрослых законов и, взрослея, остаются детьми. Перечитай Пушкина, его потрясающие строки по этому поводу: «Но, Боже мой, какая скука с больным сидеть и день и ночь… какое низкое коварство полуживого забавлять…». Здесь, у европейцев, так не принято. Мы днем работаем, ночью спим, на вечеринках радуемся встрече, как и положено на вечеринках. А русские, они живут без правил и протоколов: работают – когда хотят, едят – когда хотят и гуляют – когда им заблагорассудится. У них нет чувства ложного стыда, они плевать хотели на наши европейские комплексы. Ну какому французу придет в голову сказать «полуживого забавлять» у смертного одра? А им всё можно, им всё прощают как детям. А когда понимают, что они совсем не дети, удивленно говорят про загадочность русской души. Нет никакой загадки – у нас свобода выбора жизни, а у них – свобода души и эмоций. Они любят, не стесняясь своей любви, и так же ненавидят, совершенно не стесняясь своей ненависти. При взрослении приходит прагматизм, а им он не ведом. Знаешь, я помню в детстве, когда мои родители отмечали праздники с друзьями, не было никакой разницы до и после праздников. Они так же радовались друг другу и в будний день. Именно поэтому весь мир с удовольствием читает их классиков. Ну, кто еще способен так искренне, не боясь суждений и критики, передать свою глубину чувств и эмоций?

Катрин сделала еще глоток и снова поставила бокал на столик. Поль молчал, пытаясь понять всё, что сказала мать. Раньше о подобном они никогда не говорили. Тишина вечера сомкнулась над их головами и поглотила в себе все посторонние звуки. Поль очнулся от раздумий и нерешительно произнес:

– Мам, всё уже решено. Я еду ровно через месяц. Я уже подал документы на оформление командировки. Не волнуйся, я туда и обратно, это же не край мира.

– Поль, если бы командировка была на Луну, я бы так не волновалась. Понимаю, что это материнские страхи, но ничего с собой сделать не могу, прости.

– Не извиняйся, мам, – Поль улыбнулся и поцеловал её в щеку, – мы же с тобой хоть немного, но русские, да?

Катрин достала из своей сумочки платок и промокнула им глаза. Потом еще раз сунулась в сумочку и на этот раз достала какие-то бумаги.

– Поль, чтобы немного облегчить задачу, я хочу кое-что тебе передать. Это всё, что у меня осталось от отца. Прошу об дном, если будет сложно что-либо узнать, не бейся головой об стенку, ты для меня дороже всего на свете. Вот всё, что мы смогли узнать о нем за сорок лет.

Она положила на стол фотографию и две бумаги, одну на стандартном листе, а вторую на клочке, почти истлевшем, сером и ужасно измятом. Поль жадно, но аккуратно схватил всё, что она выложила. С черно-белой фотографии прямо ему в глаза смотрел молодой человек, чуть старше его по возрасту. Шатен, немного волнистые волосы, прямой нос, высокий лоб, пиджак и белая рубашка с галстуком-бабочкой, взгляд открытый и строгий, руки скрещены на груди. Поль с необычайным волнением разглядывал фотографию своего деда.

– Мам, а сколько ему здесь лет?

– Бабушка говорила, что около тридцати.

Поль отложил фото на время в сторону и пододвинул к себе остальные бумаги. На стандартном листе с изображением герба СССР и подписью «Коллегия Верховного Суда Союза ССР» с левой стороны, был напечатан на машинке короткий текст: «Справка. Дело по обвинению Бартенева Владимира Андреевича, до ареста – 28 мая 1937 г., работающего заведующим кафедрой философии в лисецком университете, пересмотрено Коллегией ВС СССР. Приговор тройки при Управлении НКВД СССР по ЛО от 30 октября 1937 года в отношении Бартенева В.А. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Бартенев В.А. реабилитирован посмертно. Председательствующий Судебного Состава Коллегии Верховного Суда СССР полковник юстиции Ю. Костромятин».

Поль перечитывал короткую, сухую справку десятый раз. Прикладывал и примеривал к ней фотографию своего деда, да какого там деда, Бог мой, молодого еще человека, который совершенно не выглядел немощным стариком. Была жизнь, работа, семья, надежды, и кто-то взял и всё это перечеркнул по нелепой ошибке.

– Мам, а что за «вновь открывшиеся обстоятельства»?

– Поль, этого уже не узнает никто. Ты только не волнуйся, дружок. Я в себе носила те же чувства все эти годы и ношу их о сих пор. Может, теперь тебе коньяк предложить? – Катрин невесело улыбнулась.

– Нет, спасибо, ма, – я крепче пива ничего не пью.

Поль перевел взгляд на серый полуистлевший клочок бумаги и бережно развернул его. Надписи с двух сторон явно озадачили парня. На одной коряво было нацарапано: «Жду со шлюмкой», на обратной кто-то каллиграфическим почерком написал два слова: «Люблю. Сорока». Поль еще раз внимательно прочитал несколько слов, но ясности это не принесло. Он растерянно посмотрел на мать и спросил:

– Ма, а что это значит? – Поль поднес бумагу к близоруким глазам и по слогам прочитал – шлюм – кой, со-ро-ка. Сорока – это птица, да?

Катрин нервно поежилась, обняла себя за плечи и грустно произнесла:

– Если бы ты знал, как не просто начинать все заново… Послушай, Поль, точно такой же разговор у меня состоялся с твоей бабушкой лет тридцать назад. Это произошло уже здесь в Туре, после почти десяти лет скитаний по Финляндии. Сначала одна война, потом вторая. Мы про папу никогда не говорили, это была запретная тема, но однажды бабушка показала мне этот маленький клочок бумаги и рассказала его историю. Перед нашим побегом из страны папу арестовали, и они с мамой заранее договорились, что он в течение месяца сообщит ей имя того, кто подскажет, где его искать. Однажды наш знакомый по Лисецку привез вот это сообщение от папы. На одной стороне – это его почерк. Так мама сказала…

– Мам, погоди, мне совсем непонятно, что написано не его рукой, – перебил её Поль.

– Здесь как раз всё предельно ясно. Наш друг пояснил, что шлюмка – значит тарелка, и для того, чтобы попасть в твои руки, записка проделала длинный путь, через несколько камер и через десятки рук. Кто-то давал папе знак, что готов принять от него письмо. Как его звали, я не знаю, да и никто бы такого не сказал. Папин друг нам сообщил, что отец арестован и что статья у него расстрельная. Ждать нам было больше нечего, – Катрин на секунду окунулась в воспоминания, а глаза снова аполнились слезами. – А что касается записки, то самое интересное – это как раз «Сорока». То, что это не птица, я надеюсь, тебе понятно. Папа же обещал дать для контакта человека, кто помог бы его найти. Мама сначала думала, что это чья-то кличка, но тот, кто привез записку, сказал, что таких в Лисецке он не знает. Потом они вместе решили, что это фамилия, но опять же папин друг звонил несколько раз в Лисецк и через кого-то узнал, что в городе три человека с такими фамилиями, но они принадлежали одному алкоголику и двум пенсионерам. Этот вариант тоже отпал. Оставался один единственный: скорее всего это либо кто-то из политических, тот, кто был вместе с отцом в камере, либо, как после предположила мама, он просто указал неверную фамилию, лишь бы мы только уехали из страны. В результате никто из нас так этого и не узнал. В пятьдесят седьмом году мама сделала кучу запросов, пока, наконец, не появилась вот эта справка, которую ты держишь в руках. Главное то, что отца расстреляли тогда еще в тридцать седьмом, а где его могила – так никто и не узнал.

Поль сидел на диване и внимательно изучал документы, но ничего нового, кроме той информации, что была заключена в них, они сообщить не могли. Катрин замолчала, и Поль, чтобы не порвать тонкую нить разговора, сказал:

– Мам, наверное, это всё не просто будет, но я постараюсь что-нибудь раскопать.

– Поль, твоя главная задача – твоя работа, – Катрин твердо посмотрела ему в глаза, – обещай мне, что этот приоритет останется для тебя на первом месте.

– Не волнуйся, так и будет, обещаю. Если я брошу работу, то меня выгонят из страны, – улыбнулся Поль.

– Ты напрасно шутишь. Тебя ждет страна, полная секретов, и эти секреты охраняются такой организацией как КГБ. И если, спаси Бог, ты залезешь на их территорию, тебе несдобровать. И, – она протестующе подняла руку на попытку сына возразить, – даже если это твой родной дед, его прошлое может так же составлять какой-то секрет. Если хочешь сделать мне приятное, сделай побольше фотографий, сходи в тот дом, где мы жили. Я точный адрес не знаю, но название улицы помню – Плехановская, а дом рехэтажный, желтого цвета, с аркой, и если войти во двор, то там еще одна арка будет в доме напротив. Да кстати, там у нас во дворе два дерева срослись вместе, мы, будучи детьми, прятались в них. Может, они уцелели во время войны, кто знает.

– Конечно, схожу, мам, мне самому это очень интересно.

– Поль, не забудь про своё мужское обещание, я надеюсь на тебя. О-ля-ля, – Катрин посмотрела на маленькие часики, – совсем заговорились мы с тобой, уже ночь. Мне пора.

– Ма, давай такси вызовем, – подскочил Поль.

– Нет, спасибо, я пешком пройдусь. Хочу немного воздухом подышать, не провожай. Чао, дружок, – она подошла к сыну, поцеловала его, закидывая кожаную сумку себе на плечо, и спустя минуту Поль наблюдал в окно, как хрупкая фигурка в легком белом плаще вышла из ворот его двора.

Месяц пролетел незаметно. Поля целиком поглотила суета подготовки и сбора документов, и еще не давали расслабляться уроки французского, которые никто не отменял. Департамент образования в течение недели дал положительное заключение на ротацию двух педагогов. Еще через две недели он получил рабочую визу в свой паспорт, и последняя неделя ознаменовалась тем, что пришло еще одно письмо от Люка Арно.

Поль без ножа вскрыл конверт, надеясь увидеть внутри обширное послание, но старина Люк был как всегда немногословен: «Дружище, привет. Надеюсь, что ты успеешь получить письмо до своего отъезда. Очень рад, что сменишь меня. Пишу с одной целью, о деньгах. Будь внимателен с наличностью. В этой стране нельзя платить франками и нельзя их менять, где попало. Ты не поверишь, здесь с этим строго, вплоть до расстрела. Это не шутка. Официальный курс зверский, конечно, ориентировочно за сто франков дают двенадцать рублей с копейками. С рук можно продать раз в десять дороже, но риски огромные. Прилетишь в Шереметьево и сразу топай на второй этаж. Там есть специальный пункт обмена валют для иностранцев. В городе обмен денег только в гостиницах, да и то не во всех. Главное, задекларируй франки на таможне и упаси тебя Бог потерять декларацию. Без нее и без чеков из обменников тебя могут задержать на обратной дороге во Францию, даже если франки тобою честно заработаны, не смейся, такие случаи были. Да, и что касается твоего маршрута по прибытию: Шереметьево – автобусом до Москвы – метро до станции Комсомольская, оттуда Казанский вокзал и Лисецк. Всё, обнимаю, твой Люк»…

Последний день лета совпал со днем отъезда. Поль еще раз пробежал глазами по поверхностям столов, кресел, дивана и, не найдя ничего забытого, перенес свой рюкзак и красный чемодан – отец расщедрился и одолжил его на время командировки – в коридор, поближе к выходу. Документы и деньги, все сбережения Поля – шесть банкнот по пятьсот франков каждая, лежали во внутреннем кармане клетчатого пиджака. Часы на кухне показывали восемь утра. Было еще время на чашку кофе. Мама должна была подойти с минуты на минуту, а отец обещал забрать его в половине девятого и отвезти на железнодорожный вокзал. Поль уже разливал ароматно пахнущий кофе по двум чашкам, как в дверь раздался звонок. Это была Катрин. Она прошла на кухню, присела у небольшого столика с кофейными приборами, положила голову на руки и с улыбкой молча наблюдала за последними приготовлениями сына к отъезду.

– Ма, скажи, это стало доброй традицией или мой кофе тебе больше не нравится? – Поль подошел к столу, взял свою чашку и шутливо использовал её как фужер шампанского, прикоснувшись краем к чашке матери. – За то, чтобы я нормально добрался до места.